Текст книги "Бокал звезд"
Автор книги: Роберт Янг
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Роберт Янг
БОКАЛ ЗВЕЗД
Сборник фантастических произведений
Предисловие
Каждый фантаст – чародей с уникальной, подвластной только ему одному магией. У каждого – свой фирменный рецепт волшебства, в котором ему нет равных.
Мои романы, в частности «Призрак бродит по Техасу» и «Серебряные яйцеглавы», являют собой смесь сатиры с «веселым адом», как выразился Кигсли Эмис, а «Ведьма», «Странник», «Необъятное время» и «Мрак, сомкнись!» – классический пример остросюжетной мистической литературы. В моих произведениях любовь есть нечто яркое, пугающее, обособленное – эдакий бриллиант в кромешной мгле. Специально пишу подробно, чтобы сразу обозначить опорную точку своих познаний.
Я авторитетно заявляю, что Роберт Янг неоднократно доказал и показал себя мастером романтической прозы, гением любовных зелий. Его чародейское варево куда искусней и, как ни странно, действенней сногсшибающего, безрассудного алкоголя, расслабляющей «травки» и убойного ЛСД.
В повести Роберта Хайнлайна «Корпорация «Магия» бойкая старушка-ведьма делится с героями:
– Ну что вы, что вы! – успокоила она меня. – Я люблю с утра попить чайку, так подкрепляет! Но мне надо было снять с огня приворотное зелье, вот я и задержалась. – Извините…
– Ему не повредит немножко отстояться.
– Формула Зекербони? – поинтересовался Джедсон.
– Да ни в коем случае! – Такое предположение ее даже расстроило. – Убивать кроткие милые существа? Зайчиков, ласточек, горлиц? Подумать и то страшно! Не понимаю, о чем думал Пьер Мора, когда составлял этот рецепт. Так бы и надавала ему оплеух! Нет, я пользуюсь совсем другим – колокольчик съедобный, померанец и амбра. А действует не хуже[1]1
Перевод И. Гуровой.
[Закрыть].
Окассен и Николетта, Элоиза и Абеляр, Ромео и Джульетта, Боб Дилан и «Девушка из Северной столицы» – все они, образно говоря, испили этого зелья. Его своей умелой рукой варит Роберт Янг посреди современных серых будней.
Сюжет у Янга разворачивается не в Средневековье, а в далеком будущем, где космические корабли со скоростью света переносят разнополый экипаж на другие планеты, вращающиеся среди тысяч звезд, планеты-оплоты новых цивилизаций, неосвоенные или загубленные территории, и у каждой свое «говорящее» имя: Незабудка, Диор, Яго-Яго, Трясина, Винегрет, Поднебесье – если перечислять, список получится внушительный. Омрачает будущее военная диктатура, всепоглощающая жажда наживы и глухие к красоте, невинности и ожесточенные жизнью сердца.
Едва ли романтическая проза актуальна в наши дни. Хотя «Девушку-одуванчик» я впервые прочел в «Saturday Evening Post», для меня по-прежнему остается загадкой, почему изначально Янга печатали в НФ-сборниках, а не в журналах для влюбленных и прекрасных дам. Возможно, тамошние редакторы сочли, что их аудитории больше по душе герои с солидным банковским счетом, занимающие прочные, но перспективные посты в крупных корпорациях, или на худой конец обладатели пижонски-циничных спортивных авто, менеджеры среднего звена в строгих костюмах при галстуках – словом, они и только они, а не пестрое рубище поэта или сияющие доспехи идеалиста. Как ни парадоксально, но достучаться до спекулянтов женскими эмоциями способна лишь гипертрофированная романтика. Досадно, конечно, но влюбленные переживут.
Настоящая любовь в наше время все чаще прячет истинное лицо за бархатной маской, обрамленной нацеленными вверх и вниз стрелами Купидона, и говорит тихо-тихо, почти беззвучно. В частности хиппи (особенно молодежь) – пусть неосознанно, вопреки своему языческому культу или благодаря ему – воспевают и жаждут настоящей любви. Иначе зачем им гитары, короткие туники и прически под пажа? Как еще объяснить хрупких прелестниц в простеньких платьицах с длинными волосами – светлыми, темными, рыжими, за которыми, как за пологом, прячется взгляд нимфы?
Помнят о высоком чувстве и великие романисты. Например, Жюль Ромэн со своим эпохальным полотном «Люди доброй воли» и Вассерман с трилогией о Керкховене являют собой последний образчик монументальной прозы, преподносящей действительность в незамутненном свете, без мракобесия, жестокости и психоделической чепухи, наводнивших литературу. В двадцать седьмом, заключительном томе «Людей доброй воли» под названием «Седьмое октября» главный герой, поэт и журналист Пьер Жалез, обращается к Франсуазе Майоль, своей суженой, которую он бессознательно искал с самого рождения:
Мне приснился сон – точно не помню, но там были двое влюбленных, мужчина и женщина. Обнявшись, они брели по набережной, не думая больше ни о чем и ни о ком, раздавленные тяжестью вселенной, с полным осознанием своего гнета. Нет, они не бросали вызов мирозданию, чтобы проникнуться восторгом от близости бездонных глубин, почти благоговейного трепета перед чудом, как сами они, их любовь воплотились в бурлящей пустоте бесконечности..
А вот слова Франсуазы, из предпоследнего тома:
Представь, что двое предназначены судьбой, но родились нелепой прихотью рока за столетие друг от друга…
Роберт Янг обожает решать тупиковые драмы, особенно когда столетие заменяет тысяча, и желательно световых, лет. Ключевое слово здесь «решать», ибо любовные истории со счастливым финалом – если это не махровые клише – как раз требуют решения непростых задач. Эти крепкие орешки составляют сливки научно-фантастической литературы.
Мрачные истории о социальной деградации и ядерных катастрофах, почти вся литература ужасов в лучшем случае заставляют читателя содрогнуться и задуматься. Схема проста – герои сталкиваются с неразрешимой проблемой и гибнут, если только автор не смилостивиться и не позволит парочке ошарашенных персонажей убраться восвояси.
Говард Филлипс Лавкрафт, непревзойденный мастер литературы ужасов нашего столетия (в ее самой мрачной форме), в своих заметках о научно-фантастических и страшных рассказах писал:
Суть любой удивительной истории в том, чтобы наиболее наглядно отобразить определенный тип человеческого настроения. Стоит истории замахнуться на что-то другое, и она становится дешевой, пустой и неубедительной.
Даже если убрать слово «удивительная», великие писатели вроде Чехова и Кэтрин Мэнсфилд вряд ли согласились бы с цитатой, возразив: «А как же раскрытие персонажей?». А Лавкрафт ответил бы: «Этому не место в фантастическом рассказе» или «Раскрывая персонаж, я раскрываю в первую очередь себя, свое настроение».
Решение проблем – куда более значимый аспект, который Лавкрафт упускает (фаталисты и пессимисты склонны не замечать таких вещей), а может целенаправленно исключает как нечто «пустое и неубедительное»; этот же аспект спасает людей, миры и, в случае Янга, любящие сердца. Даже когда влюбленные оказываются на волоске от гибели, когда мчатся навстречу неизбежной смерти, Янг придумывает ловкий способ, чтобы в последний момент – а зачастую и после – спасти обоих. Иногда они справляются сами, находят в себе силы. Для примера советую прочесть «Жанну д’Арк», «Загадай звезду», «На реке» и «Пропадайку».
У Янга есть талант и безграничное желание вырвать счастливый финал хоть из эпицентра ядерного взрыва.
Адепт истинной любви, Янг, как и Толкиен, воспевает благородство и молодость в противовес старости и пороку. Толкиен лелеет тему дружбы и товарищеского духа приключений, Янг – настоящую гетеросексуальную любовь. Временами, читая его мастерские пассажи о странствиях к далеким звездам и радостях возвращения домой, в памяти невольно всплывает ностальгия Томаса Вулфа по пустынным ночным поездам и свисткам локомотива, оглашающим прерии.
В любви у Янга, как и в жизни, девушка всегда чуточку главнее, она – воплощение красоты и совершенства, юноша же олицетворяет страсть и одиночество. В описаниях героинь автор не скупится на изящные метафоры: волосы – «горсть солнечного света», кожа «нежная и холодная. Холодная, как лунный свет. Нежная, как лепесток цветка», сама она «свет и тень, листья и цветы; аромат лета и дыхание ночи».
Наивно? Ничуть. В похожей манере Пьер Жалез говорит о возлюбленной Франсуазе:
Она – словно чарующее пламя… черный фитиль, на кончике раскаленный добела… словно флорентийская статуя, что шагает рядом, храня неуловимое мерцание огня. Она мой пульсирующий огонек, моя лирика во плоти.
У писателей-романтиков единый поэтический язык, неизменный, как солнечный свет, как рябь на воде, как шелест ветерка в траве и биение молодого сердца.
Янг всегда находит точные слова для своих героинь. Если русская, как в одном из рассказов этого сборника, то «dyevitza» – согласитесь, звучит куда изящней банального «dyevooshka». Слова Янг подбирает умело, даже хитро, но никогда не в ущерб смыслу. Обратите внимание на частоту употребления «луков» и «стрел» в повести «Жанна д’Арк».
Когда сюжет требует, Янг становится лириком в прозе, как Брэдбери, но с некоторой разницей. Вот фрагмент из рассказа «Срубить дерево», на мой взгляд лучшего в сборнике:
Доброе утро, мадам. Мой бизнес – тени деревьев. Я специалист по продаже всевозможных редких теней: к примеру, я торгую тенями плакучей ивы, дуба. Яблоневого дерева, клена и многих других деревьев. Но сегодня я могу предложить нечто исключительное – совершенно необычную тень дерева, только что доставленную с Омикрона Сети-18. Она глубока, темна, прохладна и великолепно освежает; короче, это именно та тень, в которой лучше всего можно отдохнуть после дня, проведенного на солнце, – кстати, это последний экземпляр такого рода, поступивший в продажу. Вам, мадам, наверное. Кажется, что вы хорошо разбираетесь в тенях и вас ничем не удивишь, но, поверьте, вам никогда в жизни не попадалось ничего похожего на эту тень. Ее продували прохладные ветры, в ней пели птицы и день-деньской резвились дриады…[2]2
Перевод С. Васильевой
[Закрыть]
Если не считать клише, то любви в научной фантастике очень мало. Вспоминаются отдельные вещи Герберта Уэллса, в частности совершенно жуткий «Армагеддон». Любовную линию вплетал в канву своих новаторских межпланетных приключений Стенли Вайнбаум. Нельзя не упомянуть Лестера дель Рея с его знаменитой «Еленой Лав» и рассказы Брэдбери. Солидный вклад в романтическую составляющую внесли Зенна Хендерсон и ряд других авторов.
Однако именно Янгу выпало по-настоящему заполнить эту жанровую нишу фэнтези и НФ, а ведь научная фантастика, вне всяких сомнений, являет собой литературу будущего уже потому, что поднимает темы современных технологий и влияния научного прогресса на нашу жизнь – вопросы, которых целенаправленно избегали широко растиражированные авторы, от Фолкнера и Маламуда до лауреата Нобелевской премии 1967 года Мигеля Астуриаса. Художественная литература охватывает все общество, весь мир в целом – взять Диккенса, Толстого, того же Ромэна, – а не какой-нибудь культурный или субъективный омут, не водоворот «потаенных глубин». Наверное Шерлок Холмс был прав, говоря, что по капле воды можно сделать вывод о существовании Ниагары, но лично я снимаю шляпу перед тем, кто рискнул покорить водопад, выражаясь образно, верхом на бочке.
Самое время отметить, что видение будущего у Янга ни в коей мере не ограничивается одной лишь любовью. Ярый защитник окружающей среды, он выступает против загрязнения и уничтожения природных ресурсов. Отчасти поэтому «Срубить дерево» – такой потрясающий рассказ, только не сильно увлекайтесь, когда будете «топить бизона». Кроме того, Янг – враг конформизма, засилья телевидения, растущей власти Пентагона и демографических взрывов, приведших все известные нации к печальным последствиям – бесконтрольной рождаемости и массовой индустриализации, но остановить которые никому не хватает духу.
Но даже скорбя о сельских просторах, застроенных бетонными коробками, Янг в первую очередь скорбит о влюбленных, лишившихся лесных хижин, холмов, тихих заводей, уединенных пляжей и других тайных уголков, не оскверненных стяжательством. Уверен, Янг полностью разделяет чувства страстного любителя природы и главного героя выдающегося приключенческого романа Джеффри Хаусхолда «Одинокий волк»:
Свидетелем моего прибытия была только одна молодая парочка, обязательная в любом темном месте большого города. Было бы лучше устроить для них, скажем, Парк недолгих увлечений, куда доступ распутным святошам и престарелым чиновникам был бы строго заказан. Но подобную сегрегацию способно осуществить только нецивилизованное общество. Всякий грамотный знахарь просто наложил бы на парк табу для всех, не достигших брачного возраста[3]3
Перевод В. Симакова
[Закрыть].
Да, именно «молодая парочка, обязательная в любом месте», их любовь лежат в основе творчества Роберта Янга. Неважно кто они – хороший парень и беспризорница, босяк и стриптизерша (коих в этом сборнике множество), неважно, где они обретут свой рай – на новой планете или служа официанткой и поваром в захудалом ресторанчике.
Читая эту книгу, вспомните о любовниках, что «обнимают в постели свои горести и печали»[4]4
Перевод В. Бетаки.
[Закрыть], кому посвящал все свои стихи Дилан Томас. Вспомните Пирама и Фисбу, Хлою и Дафниса, Беатриче и Данте, Порги и Бесс, Джессику и Лоренцо, Аннабель Ли и Эдгара По, Элизабет Барретт и Роберта Браунинга, Шелли и Мэри Уолстонкрафт, Кэтрин Эрншо и Хитклиффа.
Вспомните стихи Эдны Сент-Винсент Миллей:
Какой мужчина, слыша бури рев,
Покинет свой уютный уголок,
Чтоб утонувшую внести под кров,
На пол роняя тину и песок?
Или:
А лучше переверните страницу, пусть Янг все скажет сам.
Фриц Лейбер
СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА
Помощник, передавший мне сенсационную заметку за одиннадцатое сентября 1996 года, в силу молодости не помнил звезду над Москвой. Его поколению и посвящается этот рассказ, где правду не отличить от вымысла, ведь только вымысел способен оживить прошлое.
Гордон Эндрюс ни секунды не сомневался – перед ним венерианка. Действительно, кого еще можно встретить на Венере! Склонившись над ручьем, девушка стирала чулки и что-то мурлыкала себе под нос. Увлекшись, она даже не заметила, как из чащи вышел Гордон. У девушки были короткие темно-каштановые волосы. На ней – серые капри, блузка и кепи под цвет. На ногах – черные кожаные сапоги. Мелодия оказалась из «Лебединого озера».
До сих пор Венера полностью оправдывала ожидания. Зондирование в начале шестидесятых медленно, но верно – с погрешностью на облачность – развеяло миф об отсутствии на планете воздуха и температуре свыше ста градусов. Поэтому ни насыщенная кислородом атмосфера, ни мягкий климат, ни безбрежное море с единственной полоской суши вдоль линии экватора Гордона не удивили. Как и перспектива встретить гуманоидов. Кого он точно не ожидал, так это венерианку, исполняющую партию из балета Чайковского. От изумления астронавт присвистнул.
Выронив чулки, девушка резко вскочила и наверняка свалилась бы в ручей, не придержи Гордон ее за руку. Лицо в форме сердечка. Бирюзовые глаза-колокольчики, глядящие с тревогой. Постепенно тревога сменилась узнаванием.
– А, это вы, – с облегчением проговорила незнакомка.
– Я? – Гордон невольно шагнул назад.
– Гордон Эндрюс, капитан космических войск США, ведь так? В точности как на фотографии.
– Правда? – выдавил вконец растерявшийся капитан.
– Да. Видела в каком-то из ваших капиталистических журнальчиков.
Девушка выпрямилась. Ее глаза-колокольчики оказались на одном уровне с верхней пуговицей обмундирования Гордона. – Разрешите представиться. Майор Соня Михайлова, космические войска СССР. Мой корабль в соседнем лесу Со вчерашнего дня.
Тут Гордону сделалось не по себе. Как же он сразу не догадался! Слишком правильная речь с легким акцентом, военная выправка… Только слепой не сообразит, что к чему. Снова повторялся унизительный сценарий. Снимок человека на Венере опубликовали задолго до высадки, а имя Гордона не сходило с первых полос изданий. Пресса отдавала должное его скромному происхождению, расхваливала незаурядные успехи в летной академии Алана Шепарда и на орбите, создавала романтический флёр вокруг его холостяцкой жизни, опубликовала любимый рецепт яичницы и в заключении назвала завидным женихом. Однако русские зря времени не теряли и, выбрав психологически удобный момент, исподтишка нанесли коронный удар. Сначала Лайка, потом Звездочка, следом – Гагарин и Дымов, якобы первый человек на Луне. А теперь майор Соня Михайлова.
Но почему женщина? Тем более такая хрупкая. Странно, как она вообще выдержала запуск.
Тут Гордону сделалось не по себе. Перед мысленным взором пронеслись унизительные заголовки в «Правде»: РУССКАЯ ДЕВУШКА-КОСМОНАВТ ПЕРВОЙ ВЫСАДИЛАСЬ НА ВЕНЕРЕ. ОЧЕРЕДНАЯ ПОБЕДА СССР НАД КАПИТАЛИСТИЧЕСКИМ ЗАПАДОМ.
– Значит, вы меня засекли посредством радара и высчитали точное время и место приземления, – удрученно пробормотал Гордон.
Девушка кивнула.
– Момент моего прилета зафиксирован, но пока не объявлялся. Ждали вас, чтобы высчитать разницу для полного триумфа.
Наклонившись, она выловила чулки из ручья, отжала и повесила на ветку. Гордон мысленно отметил материал – хлопок – и дыру на пальце.
Внезапно Соня вздрогнула. Проследив за ее взглядом, Гордон сделал то же самое. Вышедшая из леса парочка – тоже.
Все четыре часа с момента прилета Гордон, помимо всего прочего, гадал, могут ли ультрафиолетовые лучи солнца пробиться сквозь толщу облаков. Судя по увиденному, вполне. Незнакомцы – мужчина и женщина – явно принадлежали к белой расе, оба дочерна загорелые, отчего их темно-синие глаза казались еще темнее, а выгоревшие волосы – светлее. Белые короткие туники лишь усиливали эффект, а в сочетании с прекрасными лицами эти двое и вовсе походили на оживших богов. Впечатление портили не вполне божественные аксессуары – ошейники из блестящего, похожего на медь металла.
Справившись с изумлением, Гордон отметил, что незнакомцы безоружны, и слегка успокоился. Майор Михайлова тоже.
Отличились венериане. Темно-синие глаза расширились от страха, прекрасные черты исказила гримаса недоверия. Наконец мужчина коснулся сначала своей, потом шеи женщины, сердито ткнул пальцем в землян и спросил что-то на благозвучном наречии.
Недолго думая, Гордон приложил ладонь к шее, а после легонько тронул Соню.
– Гордон, – произнес он. – Соня.
В награду за проницательность венериане одарили его испуганным взглядом и с диким криком бросились в лес.
Гордон растерянно смотрел им вслед. Майор Михайлова тоже.
– Ты знала, что планета обитаема? – поинтересовался он минуту спустя.
– Наши ученые не исключали такой вариант, – пожала она плечами. – Впрочем, какая разница? По твоей милости мы упустили шанс установить контакт.
Гордон вспыхнул:
– Первым делом при встрече с инопланетянами нужно представиться. Это знает каждый!
– Каждый читающий ваши научно-фантастические бредни? – ехидно уточнила Соня. – Что там после знакомства? Говоришь «Отведите меня к вождю», а им оказывается сногсшибательная блондинка. Ладно, мне пора на корабль.
– Скатертью дорога, – фыркнул Гордон.
Соня окинула его долгим взглядом. В розоватом полуденном свете на ее щеках заиграл румянец.
– В переводе с империалистического – тебе наплевать?
– Абсолютно, – заверил Гордон. – Прощай.
Оставив девушку у ручья, он направился в сторону высокой, опоясывающей остров гряды. Путь пролегал по холмам, что зелеными волнами разбегались от побережья и разбивались о гряду. В своей первой после посадки прогулке Гордон, подгоняемый энтузиазмом первооткрывателя, забрел дальше, чем рассчитывал, и именно поэтому встретил Соню. Теперь у него был дополнительный повод быстрее вернуться на корабль: Вашингтон вот-вот накроет черная туча, следует предупредить командование.
Под ногами стелился ковер из цветов всевозможных оттенков; над головой щебетали птицы с ярким опереньем; похожие на белку зверьки молнией взлетали по стволу. Венера казалась раем скорее для романтиков, чем для ученых, а Гордон, вопреки научной подготовке, слыл настоящим романтиком, даже хандра не могла омрачить ему радости открытия. Как знать, вдруг на Марсе найдут голубые каналы и хрупкие стеклянные города, мелодично позвякивающие на ветру, пахнущем корицей, – и неважно, что говорят ученые!
Гордон добрался до бухты, где стоял корабль, уже на закате. В полной темноте вскарабкался по лестнице и забрался в трюм. (Вопреки научно-обоснованному мнению, период вращения Венеры не уступает земному, однако из-за облачности там рано темнеет.) Оставив шлюз открытым, Гордон поспешил в рубку – доложить начальству на мысе Нью-Канаверал, в триллионах километров отсюда, об исторической встрече с майором Михайловой, а заодно поведать, что люди не одиноки во Вселенной.
Учитывая огромное расстояние, ответа пришлось ждать целых пять минут. Как выяснилось, СССР уже раструбил об очередной победе в космосе, а советский премьер объявил по этому случаю национальный праздник. В сообщении приводилась подробная биография майора Михайловой. Дочь известного русского пианиста Петра Михайлова, двадцать три года, не замужем, в совершенстве владеет шестью языками, свободно изъясняется еще на одиннадцати. Кандидат антропологических наук и профессиональная балерина, на минувших Олимпийских играх завоевала золото в гимнастике. Для полета на Венеру прошла отбор из сотни подготовленных кандидаток, а звание майора получила за заслуги перед отечеством. Кроме того…
Услышав звук шагов, Гордон обернулся. Из тесноты командного центра на него надвинулись трое. Двое схватили за руки, а третий прижал к лицу тряпку, пахнущую чем-то приторным. Дальше – провал.
Наркотическое забытье рассеялось только к утру. Разлепив веки, Гордон обнаружил, что лежит связанным на сплетенных из веток носилках, которые тащат двое загорелых венериан. Один – тот самый, что встретился им с Соней у ручья.
Гордон поднял голову. Таинственное дурманящее вещество лишь отдаленно напоминало хлороформ – по крайней мере, никаких побочных эффектов оно не оказало. Скосив глаза, Гордон рассмотрел, что его окружают двадцать венериан. И все поголовно в ошейниках. Половина – женщины, включая давешнюю незнакомку с поляны.
Следом волокли вторые носилки. Даже не видя лица, Гордон узнал по копне каштановых волос майора Михайлову.
– Жива? – громко спросил он.
Соня не ответила. Видимо, находилась под действием дурмана.
Теперь было ясно: те двое с поляны бродили по лесу не одни. Оставив их с Соней у ручья, они разыскали соплеменников и рассказали о чужаках. Потом, недолго думая, они решили взять странную парочку в плен.
Лес справа поредел, и взгляду предстали окутанные сизой дымкой горы и серое море. Пленников несли по отвесной гряде, опоясывающей остров. Впервые Гордону стало по-настоящему страшно. Меньше, чем через два месяца Венеру и Землю будут разделять тридцать восемь миллионов километров – на такое расстояние ориентировались ученые космического центра, высчитывая траекторию обратного полета и необходимый запас топлива. Наверняка советские специалисты опирались на те же данные. Выходит, они с майором в одной лодке. Застрянут в плену – вернуться на Землю в ближайший год им не удастся. А вдруг иссякнут запасы, что тогда? В теории можно питаться дарами природы, но на практике – кто знает?
Хотя не факт, что проблема еды вообще возникнет. Мертвые не едят.
Деревья вновь расступились – на сей раз слева – обнажив глубокую лощину. Посреди зеленых полей и синих озер белели островки селений – незаметных с орбиты, но отсюда хорошо заметных.
По склону вниз вела узенькая тропинка, петляющая и извивающаяся, как змея. Процессия застопорилась. Венериане с опаской посматривали на небо, словно боялись, что оно обрушится им на голову. Гордон только диву давался, глядя на безмятежные розовые облака. Спрашивается, чего тут бояться? Впрочем, венерианам виднее.
У подножия холма процессию встречали местные. Похоже, их предупредили. Также все в ошейниках, они едва удостоили пленных взглядом.
Тем временем Соня очнулась; потемневшие глаза-колокольчики лихорадочно метались по сторонам.
– Ты как? – снова окликнул Гордон.
– Жива.
Их понесли в ближайшую деревушку. Миновав возделанные поля, засеянные венерианской кукурузой, процессия проследовала по улочке к исполинскому круглому зданию из камня, увенчанному похожей на шпиль трубой, из которой поднимался столб дыма. Постройки по обеим сторонам дороги мало отличались – безликие, с окошком на скучных фасадах и узкой дверью. Вокруг толпились венериане – мужчины, женщины – все в пресловутых металлических ошейниках. Не хватало только детей. Хотя разок в окне промелькнула испуганная детская мордашка, но ее тут же заслонила женская спина.
Гордон вконец растерялся. Судя по реакции венериан, их обвиняли в чем-то аморальном. Но что им могли вменять? Максимум нарушение границ – да, плохо, но не безнравственно.
Тем временем конвоиры вошли под своды здания. К потолку ступенями поднимались скамьи, в центре высился каменный постамент с двумя похожими на алтарь глыбами, стоящими в полутора метрах друг от друга. Чуть поодаль виднелась первобытная кузница с доисторической наковальней. Бронзовый от загара кузнец сноровисто раздувал мехи.
Пленников привязали к алтарям кожаными ремнями. Амфитеатр наполнялся людьми, в спертом воздухе витала атмосфера предвкушения. Гордона бросило в пот – отчасти из-за пышущей жаром наковальни. Но не только.
Соня побелела как мел. Гордон хотел подбодрить бедняжку, но не придумал ничего утешительного. На секунду их взгляды встретились, девушка залилась румянцем и отвернулась.
Толпа запела, и на середину вышел господин степенной наружности с двумя пластинами венерианской меди в руках. Передав их кузнецу, он встал между глыбами и сурово оглядел пленников. Кузнеца Гордон не видел, но, судя по звукам, тот трудился в поте лице. Меха раздувались, огонь трещал, лязг стоял такой, словно ковали шлем нибелунгов. Вот только шлема никакого не было, поэтому Гордон не удивился, когда ему на шею намотали мокрую тряпку, а следом положили раскаленную пластину. Вверх взметнулось облачко пара. Кузнец соединил концы обода, скрепил и сбрызнул шов водой. Когда пар рассеялся, тряпку сняли, и Гордон ощутил на коже теплый металл ошейника.
Такой же ошейник достался Соне. Потом в дело вступил степенный господин. Жестом оборвав песнопения, он обратился к публике с долгой пронзительной речью, кивая то на Соню, то на Гордона. После громогласного выступления, в котором отчетливо слышалась угроза, он взял щепотку белого порошка и посыпал пленников. Затем вытащил длинный нож.
«Все, конец», – пронеслось в голове у Гордона.
Но оказалось, нет. Степенный разрезал путы, освобождая парочку, и мановением руки велел им подняться. Прежде чем встать, Гордон размял затекшие конечности. Соня сделала то же самое. В голове не укладывалось, что они еще живы и, судя по румянцу майора, вполне здоровы.
Степенный кивнул на дверь, и земляне последовали за ним к выходу. На улице Гордон остолбенел. Землю устилали свежесрезанные цветы всевозможных оттенков, а вдоль дороги выстроилась малышня, размахивая ветками местной оливы.
– Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?
– А ты не понял? – Соня бросила взгляд на пунцовый, под стать ее щекам цветок.
– Ну, мы стали участниками какой-то церемонии. Вопрос, какой.
Соня медленно подняла голову.
– Свадебной. Мы… нас поженили.
Цветочный ковер, обрамляемый колоннами ребятишек, простирался до самых отдаленных уголков деревушки. Гордон брел, спотыкаясь, мечтая поскорей проснуться в холостяцкой казарме на Нью-Канаверал. Однако ни улица, ни ребятня, ни степенный провожатый упорно не желали исчезать. Соня же, напротив, обозначилась еще четче, ее ошейник отбрасывал сверкающие всполохи, один ярче другого.
Степенный проводил молодоженов до окраины и, развернувшись, зашагал прочь. После его ухода малышня, отбросив серьезность, стала резвиться на цветах.
Гордон решительно преградил спутнице дорогу.
– Может объяснишь, зачем понадобилось нас женить?
– Объясню на обратном пути.
Весь подъем Соня не проронила ни слова. На вершине перевела дух и объяснила:
– Нас женили потому, что за божественным фасадом скрываются закоренелые пуритане. Вчерашнюю парочку поразило отсутствие у нас ошейников – незыблемого символа брака, а твое прикосновение повергло их в ужас. В здешнем обществе запрещено оставаться наедине до свадьбы и уж тем более – касаться кого-то, помимо второй половины или родни.
– А если мы брат и сестра? – прищурился Гордон.
– А я похожа на твою сестру?
Гордон признался, что нет.
– Выяснив, что мы живем раздельно, они окончательно укрепились в своих подозрениях. Видишь ли, венериане приняли корабли за дома. Довольно странные, но все же дома. Правильно, чего еще ждать от дикарей.
Гордон устроился под цветущей веткой.
– Откуда тебе известно про пуритан?
– Ниоткуда. Догадалась по реакции. А потом подумала, что из-за облачности здесь не видно ни солнца, ни луны – следовательно, никакого идолопоклонничества. Поэтому к единому богу местные пришли раньше нас. Наверняка у них был свой Христос, чьи заповеди переврали, и аналог Книги Бытия, только в ней не было ничего о сотворении солнца и звезд. Короче, нас поженили и забыли. Лишь бы соблюсти нравственность… Кстати, смеркается.
– Как? – встрепенулся Гордон. – Сейчас же едва перевалило за полдень! Выходит, я проспал завтрак… и ужин. – С этими словами он вытащил из кармана две упаковки концентрированного печенья. – Угощайся.
Они устроились под сенью дерева, утопающего в голубоватых завязях-полумесяцах. Половина пути благополучно пройдена, однако до сониного корабля шагать еще несколько часов, а до шаттла Гордона и того дольше. Обедали молча.
– Мне не дает покоя только одно, – пробормотала Соня.
– Что же?
– К чему такая спешка со свадьбой?
– Сама сказала: наше непристойное поведение шокировало здешних ребят до глубины их пуританской души.
Соня покачала головой.
– Шокировало – но не так, чтобы впопыхах устраивать церемонию, к которой обычно готовятся несколько дней. Наверняка есть причина… – Внезапно она осеклась и сквозь толщу листвы взглянула на небо. – Темнеет.
Розовый полуденный свет сменился серыми сумерками, резко похолодало.
Гордон поднялся:
– Пора. Дождь собирается.
Три часа спустя упали первые капли. Благополучно миновав кряж, путники очутились на взгорье. Дождик моросил без устали, и через час оба насквозь промокли.
– Заночуем в моем корабле, – предложила Соня, откинув со лба мокрую прядь каштановых волос. – Он ближе.
Гордон не возражал. Затем без лишних возражений обнял девушку за талию. Та и не подумала отстраниться. По неведомой причине возражения и противоречия исчезли. Все стало легко и просто. Дождь не утихал – пронзительный, он проникал в каждую клеточку тела, умиротворяя. Нет, не умиротворяя, убаюкивая. Снова не то. Какое же слово подобрать?..
