Текст книги "Луна жестко стелет"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

15

Декларацию подписали и приняли точно, как проф предсказывал. Он поставил этот вопрос в конце дня, объявил специальное вечернее заседание с выступлением Адама Селены. Адам прочел документ по фразам, причем каждую разъяснил, а потом еще раз сплошняком, выделяя голосом звучные места. Народ рыдал. Ваечка, сидя со мной рядом, носом шмыгала, да и со мной что-то в этом духе творилось, хоть я-то загодя знал текстуру.

Адам кончил читать, оглядел зал и сказал:

– Взоры будущего устремлены на нас. Четко обозначим ему дело, которое творим.

И поручил вести заседание дальше профу, а не обычному председателю.

Было двадцать два ноль-ноль, и началась заруба. Само собой, все были «за». По радио с Эрзли во всех выпусках новостей надсаживались, какие мы бяки, как нас следует наказать, проучить и так далее. Приплетать, чтобы пуще жглось, не требовалось, Эрзля изгалялась, как могла. Майк попросту пустил побоку иные мнения. Так что если был когда-то на Луне день осознания нашего единства, то это, вероятно, было второе июля 2076 года.

Так что принять приняли бы. Проф предвидел это еще до того.

Но не в том виде, в каком написано.

– Многоуважаемый председатель! Во втором параграфе слово «неотъемлемыми» как-то не так звучит. По смыслу, должно быть сказано «неотчуждаемыми», но более соответствовало бы духу документа слово «священными». «Священными правами», а не «неотчуждаемыми». На мой взгляд, этот момент нуждается в обсуждении.

Ну, этот еще куда ни шло, знаток словесности, без претензий, что дохлая дрожжина в пиве. А взять хотя бы ту мадам со списком запретов. Уж она там была, и список при ней. Она его снова огласила и потребовала включить в текст декларации, «так, чтобы народы Земли узнали, что мы цивилизованная нация и как таковая достойны занять место на форуме человечества».

Проф не только дал ей высказаться. Он всячески ее подбадривал, позволил превысить регламент, хотя целая толпа на трибуну рвалась, а потом, не дав никому выступить в поддержку, изящно поставил предложение на голосование (конгресс работал по регламенту, над которым препирались много дней; проф знал регламент назубок, но придерживался лишь тогда, когда это было ему на руку). Провалили это дело с криком, и мадам удалилась.

Тогда кто-то встал и объявил, мол, такой длинный список в декларацию включать ни к чему, но ведь мы же придерживаемся общих принципов! Так, может, всё же включить абзац, что «Свободное государство Луна гарантирует всем свободу, равенство и личную безопасность»? Не раскрывая, просто перечислить основополагающие принципы, которыми, как известно, неуклонно руководствуется наше правительство.

Что ж, резонно, давайте примем, но, наверное, надо написать: «Свободу, равенство, мир и личную безопасность». Не так ли, камрад? А включает ли понятие «свобода» такой тезис, как «право на бесплатный воздух»? Или «право на бесплатный воздух» относится к гарантиям личной безопасности? Или «право на бесплатный воздух» вернее было бы не подразумевать, а прямо назвать в тексте? Но с поправкой: «право на бесплатные воздух и воду». Что такое «свобода», что такое «личная безопасность», если доступ к воде и воздуху оказывается ограничен?

– На бесплатные воздух, воду и продукты питания!

– На бесплатные воздух, воду, продукты питания и кубометрах!

– На бесплатные воздух, воду, продукты питания, кубометраж и тепло.

– Не «тепло», а «энергию». Это слово всеобъемлюще, и желать больше нечего.

– Кореш, да ты никак рехнулся? Как это «желать больше нечего»? Да ты же всё женчество оскорбляешь!

– А ну, выйдем, а ну, повтори!

– Дайте кончить! И надо им прямо и четко сказать, что тем бортам, где будет, по крайней мере, не поровну мужчин и женщин, посадку мы впредь воспретим. Я четко сказал: «По крайней мере». И, например, я не подпишу это дело, пока в нем не будет четко сказано насчет иммиграции.

А проф знай себе улыбится.

Помаленьку мне засветило, зачем это проф весь день спал, причем без грузил. Я-то был жутко уставши: целый день копошился в гермоскафе возле среза катапульты с подключением последнего из локаторов дальнего обнаружения. И все подустали. К полуночи в зале начало редеть. Шобла поняла так, что нынче этому конца не будет, а любой треп кроме своего никому не в кайф.

Уже заполночь кто-то спросил, почему декларация помечена четвертым июля, когда нынче только второе? Проф так это кротко ответил, что, во-первых, сегодня уже третье, во-вторых, мало похоже, что декларацию удастся провозгласить раньше четвертого, ну, и дата «четвертое июля» с исторической точки зрения символична, что может быть не без пользы.

Проклюнулась вероятность, что дело затянется до четвертого, и еще несколько человек усвистало. И тут я приметил, что зал заполняется с той же шибкостью, что пустеет. Едва освободилось кресло, в нем устроился Финн Нильсен. Появился камрад Клейтон из Гонконга, мне за плечо подержался, Ваечке улыбнулся, нашел, где сесть. Мои самые молодые порученцы Слим и Хэзел впереди промелькнули, и я еще подумал, что надо будет перед Мамой слово замолвить насчет Хэзел, мол, задержал ее по партийным делам, а тут глазам не верю! – сама Мама следом. И Сидра. И Грег, которого я считал на новой катапульте.

Оглядываюсь по сторонам – еще дюжину приметил: ночного редактора «Лун-Правды», генерального менеджера «Лу-Но-Гон» и тэ пэ, причем все из тех, кто при деле. Начало светить, что проф загодя подтасовал колоду. Конгресс с самого начала не имел фиксированного членства. И лучшие наши камрады имели такое же право заседать здесь, как и те, кто целый месяц тут бодягу нес. Сели – и мигом отклонили поправки.

Около трех ноль-ноль, когда я гадал, сколько еще выдержу, кто-то подал профу записку. Он прочел, трахнул молотком и говорит:

– Просит слова Адам Селена. Насколько слышу, одобрено единогласно.

Экран за трибуной снова засветился, и Адам объявил, что следил за дебатами и испытывает теплое чувство от обилия продуманных и конструктивных критических замечаний. Но не позволят ли и ему высказать мнение? Все признают, что в частностях документ далек от совершенства. Но если в целом он выражает волю собравшихся, то почему бы не принять его сейчас в целом, а внесение поправок не отложить на какой-нибудь другой день? Мол, он вносит такое предложение, многоуважаемый председатель.

Зал одобрительно взревел. Проф осведомился:

– Возражений нет?

А сам ждет с поднятым молотком. Тот, кто на трибуне стоял, когда Адам попросил слова вне очереди, промямлил:

– И всё же, по-моему, это обособленный причастный оборот. Ну да ладно, бог с ним.

Проф как грохнет молотком!

– Принято в предложенном виде!

И мы выстроились в очередь и поставили подписи на здоровенном свитке, который «прислали из канцелярии Адама», причем, как я приметил, уже с подписью Адама. Я подписался под самой подписью Хэзел. Дите еще азы по книгам проходило, но уже кое-как писало. Буквы в подписи кривые, но зато крупные и гордые. Камрад Клейтон своей партийной кличкой подписался, в скобках поставил свое имя латиницей, а потом по-японски, тремя картинками в столбик. Два камрада кресты поставили, а я засвидетельствовал. Все партруководители там в ту ночь (а может, утро) оказались, и все подписали, а с ними дюжина приблудных болтунов. Подписались и вошли в историю. Поручились «своими жизнями, своим имуществом и своей святой честью».

Пока хвост медленно подвигался под общий разговор, проф шарахнул молотком и попросил внимания.

– Нужны добровольцы для исполнения опасного поручения. Эта декларация будет передана по каналам информационных агентств, но кто-то должен лично представить ее Федеративным нациям на Земле.

Разом тихо сделалось. Проф глянул на меня. Я глотнул и сказал:

– Запишите меня.

Ваечка крикнула:

– И меня!

И Хэзел Миид, малявка, сказала:

– И меня!

В момент дюжина народу набралась, включая Финна Нильсена и гаспадина, что насчет обособленного причастного оборота тревожился (между прочим, оказался славный кореш по всем делам кроме этого пунктика). Проф записал имена и пробормотал что-то насчет вызовут, как только выяснится вопрос с транспортом.

Я отвел профа в сторонку и говорю:

– Проф, вы что, с устатку перебрали? Сами же знаете: корабль, что должен был прибыть седьмого, отменен. Поговаривают насчет полного эмбарго с их стороны. Следующий борт с Эрзли на Луну наверняка будет военный. Уж не на нем ли собрались лететь, причем в качестве взятого в плен?

– Нет. Их кораблями мы не воспользуемся.

– Ах, вот как? Наш строить задумали? Вы соображаете, сколько это продлится? Если вообще выйдет толк, в чем я сомневаюсь.

– Мануэль, Майк говорит, что так надо. И у него всё разработано.

Насчет того, что Майк говорит, я был в курсе. Мы эту проблему заново обсуждали вскоре после того, как дознались насчет удачи светлых головушек в научном городке. Он расценил наш шанс как один против пятидесяти трех при условии, что проф обязательно двинет на Эрзлю. Но я не из тех, кто прет на рожон очертя голову. Я весь день вкалывал, чтобы этот один из пятидесяти трех не прогадить.

– Майк обеспечит корабль, – продолжил проф. – Он разработал конструкцию, она сейчас в изготовлении.

– Он? С каких это пор он еще и конструктор?

– А разве не конструктор? – спросил проф. Я хотел ответить, пасть раскрыл, но заткнулся. Диплома у Майка, разумеется, нет. Но по конструированию он специалист покруче любого из имеющихся у нас и на Эрзле. Так же, как специалист по драматургии Шекспира, по загадкам, по истории и по и тэ дэ. Говорю:

– Проф, не темните.

– Мануэль, мы отправимся на Эрзлю в качестве груза зерна.

– Как?! И кто «мы»?

– Ты и я. Остальные добровольцы – для декорации.

– Проф, – говорю, – отказываюсь понимать. Я вкалывал, как не знаю кто, когда всё это дело больше походило на дурость. Я грузила таскал, и нынче они на мне, с расчетом, что, может, придется отправиться в этот застенок гравитационный. Но договаривались, что на корабле и что кибер-пилот, по крайней мере, посадит меня там нормально. А в метеориты, извините, не пойду.

– Очхорошо, Мануэль, – ответил проф. – Добрая воля – закон. Ты не полетишь – другие полетят.

– Кто?

– Камрад Вайоминг. Насколько мне известно, кроме нас с тобой и ее никто не тренировался на этот счет. Не считая здешних землян, конечно.

Вот так и забрили меня. Но прежде я с Майком поговорил. Он терпеливо разъяснил:

– Ман, мой первый друг, для тревоги нет оснований. Вы следуете по расписанию в грузовике КМ 176-2076 и без осложнений прибудете в Бомбей. Но чтобы ты не волновался, я специально выбрал эту баржу потому, что когда ей настанет момент схода с промежуточной орбиты на посадку, Индия будет у меня в поле зрения и я буду в состоянии взять управление вашей посадкой на себя, если мне не понравится, как с вами обходится тамошний центр управления. Поверь, Ман, я всё продумал. Вплоть до возможности вернуть вас обратно, если возникнут опасения насчет безопасности.

– Мог бы предупредить заранее.

– Не было нужды тебя беспокоить. Профессор в курсе, мы работали в контакте. А ты просто позаботься там о нем и о доставке обратно. Полномочия перейдут к тебе лишь в случае его смерти, в этом вопросе я дать тебе гарантий не могу.

Я вздохнул.

– Окей. Но, Майк, ты уверен, что сможешь обеспечить мягкую посадку баржи с такого расстояния? Ведь тут уже надо учитывать запаздывание радиосигналов.

– Ман, ты что думаешь, я в баллистике не разбираюсь? На промежуточной орбите от запроса до ответа и получения команды пройдет меньше четырех секунд, а ты мог сам убедиться, что я микросекунд зря не теряю. За это время вы на промежуточной орбите пролетите максимум тридцать два кэмэ, а при торможении еще меньше, вплоть до нулевого пути в момент посадки. Мое время реакции много меньше, чем у любого пилота при ручной посадке, потому что я не обдумываю ситуёвину, а действую сходу. Так что четыре секунды – это максимальное запаздывание в системе управления. А реальное будет много меньше, потому что, имея опыт, я могу прогнозировать ситуёвину и работать в режиме опережающего регулирования. То есть как бы окажусь на четыре секунды впереди вас на вашей траектории и сработаю своевременно.

– Но на этой консервной банке даже высотомера нет!

– На этой – есть. Ман, поверь мне, я буквально всё предусмотрел. Причем высотомер поставил исключительно ради твоего спокойствия, а вообще-то он излишество. Центр управления в Пуне ни разу не спортачил за последние пять тысяч приемов груза. Так что там с компьютерами просто блеск.

– Окей. Да, Майк, а с какой силой плюхаются эти лядские баржи? Сколько "g"?

– Не так уж много, Ман. При запуске – десять, затем программируется плавное снижение до четырех, и перед самой посадкой толчком что-то между пятью и шестью. Сам-то бултых пустяковый, ну, примерно, как с высоты в пятьдесят метров. Сперва плавное нарастание примерно до трех «g». А при достижении поверхности – легкий сброс. И дальше плавание в режиме одного «g». Ман, кожухи этих барж облегчены в максимальной степени экономичности ради. И поэтому мы ведем их нежненько, чтобы не разъехались по швам.

– Очень мило. Майк, а ты лично выдержал бы пять или шесть «g»? Не разъехался бы по швам?

– Насколько догадываюсь, когда меня везли сюда, я выдержал как раз примерно столько. В моем настоящем положении шесть «g» обрубили бы многие из моих существенных приставок. Но тревожат меня много большие, хотя и кратковременные ускорения, которые, вероятно, придется испытать от ударных волн, когда Терра примется нас бомбить. Тут у меня нет данных для прогнозирования, но предвижу, что могу прекратить исполнение внешних функций, Ман. В любой из тактических ситуёвин это надо учитывать в первую очередь.

– Майк, ты серьезно рассчитываешь, что нас будут бомбить?

– Шанс велик, Ман. Именно поэтому так настаиваю на вашей поездке.

На том мои расспросы кончились, и я отправился поглядеть на этот гроб. Лучше бы не ходил.

Хоть одну из этих дурацких барж вы когда-нибудь видели? Элементарная железная бочка с ТДУ, рулевыми ракетными движками и простейшим исполнителем радиокоманд. Похоже на космический корабль примерно так же, как клещи на мою руку номер три. Вот такую и вскрыли. И оборудовали нам внутри «обитаемый отсек».

Ни камбуза, ни гальюна. А на фига? Лететь дольше пятидесяти часов не собираемся. Стартуем натощак, так что даже калоприемник не предусмотрен. Обойдетесь. Всё равно из гермоскафа не вылезете, накачают вас снотворным, и будет вам без разницы.

По крайней мере, профа собирались накачать чуть ли не на весь рейс. Мне положено было быть на стреме хотя бы на время посадки. На случай выкарабкаться из этого капкана, если что не так и снаружи никого не окажется с открывашкой. Встроена прямоугольная швеллерная рама для крепления наших гермоскафов сзади. Здесь нас в них засунут и пристегнут. А на Терре – отстегнут. Похоже, мысль работала только на то, чтобы дополнительная масса в точности равнялась массе недогруженного зерна с сохранением центра масс и моментов вращения по осям. А удобно нам будет или нет, до этого никому дела не было. Ведущий инженер сказал, что в гермоскафы будет поставлена дополнительная подкладка под спину, причем учтенная в расчетах.

И на том спасибо. Всё же подкладка под спину, а не голый швеллер.

Вернулся я домой в глубокой задумчивости. И тут неожиданность: Ваечки за обедом нет. И вторая: Грег за столом. Никто словом не обмолвился, что завтра мне по расписанию изображать бултых камнем с небес, хотя все были в курсе. Но всё как ни в чем не бывало, пока младшее поколение не встало из-за стола без единого слова. И только тут меня уведомили, почему Грег не вернулся на место в Море Волн сразу, как объявили перерыв в работе конгресса нынче утром. Кто-то подал заявку на семейный совет.

Мама обвела всех взглядом и сказала:

– Все здесь. Али, закрой-ка дверь, будь так добр. Дед, ты начнешь?

Наш старший муж перестал клевать носом над чашкой кофе и приосанился. Оглядел стол и твердым голосом сказал:

– Как вижу, все здесь. Как вижу, дети пошли спать. Как вижу, посторонних нет, гостей нет. Оповещаю, что мы собраны в соответствии с обычаем, который ввели наш прапрамуж Джек Дэвис, по прозвищу «Черный», и наша прапражена Тилли. Если имеется какое-нибудь дело касательно безопасности и благополучия нашей семьи, настала пора изложить его. Чтобы не загноилось. Таков наш обычай.

Обернулся к Маме и тихо сказал:

– Мими, а дальше веди ты.

И снова впал в величественное бесстрастие. Но хоть минуту, а побыл сильным, красивым, мужественным и порывистым мужиком, как в ту пору, когда принимали меня. И меня чуть слеза не прошибла от воспоминания, какой я когда-то оказался везунчик.

Но везунчик я теперь или нет, я и сам не знал. Единственным поводом для семейного совета представлялось мое завтрашнее отправление на Эрзлю под нашлепкой «ЗЕРНО». Неужто Мама собрала семью, чтобы высказалась против? Решения семейного совета никого ни к чему не обязывали. Но любой исполнял их неукоснительно. В том-то и была сила нашей семьи: когда подпирало, мы стояли заедино.

Мими сказала:

– Есть у кого-нибудь что-нибудь на предмет обсуждения? Говорите, дорогие.

– Есть, – сказал Грег.

– Слушаем Грега.

Грег – оратор высший класс. Может стоять перед всей общиной и не плавать в вещах, в которых я плаваю даже наедине с самим собой. Но слушаю, а он явно кудахчет какую-то жидкость.

– Ннуу, мы всегда старались поддерживать в семье баланец: столько-то старших, столько-то младших, регулярный обмен в подходящие сроки, – как нам было заповедано. Но бывало, что временами допускали отклонения, когда на то была веская причина, – глянул он на Людмилу, – однако потом вносили поправку, – глянул он на этот раз в конец стола, где по обе стороны от Людмилы сидели Фрэнк и Али. – В течение долгих лет, как видно из записей, средний возраст мужей у нас был около сорока, а жен – около тридцати пяти. И эта разница была у нас с самого начала, примерно сто лет тому назад, потому что Тилли было пятнадцать, когда она приняла Джека, которому как раз двадцать стукнуло. И вот оказывается сейчас, что средний возраст мужей у нас почти точно сорок, в то время как средний возраст…

– Арифметика тут ни при чем, Грег, милый. Переходи к делу.

Я терялся в догадках, на кого Грег нацелился. Правда, я весь последний год домой редко заглядывал, причем большей частью, когда все спят. Но Грег ясно намекнул, что речь идет о прибавке в семье, а никто никогда не предлагал новой свадьбы без того, чтобы каждый не поимел возможность не спеша и обстоятельно прикинуть, как оно будет. Иначе просто не полагалось.

Такой вот я дурак. Грег запнулся и выпалил:

– Предлагаю принять Вайоминг Нотт.

А я и точно дурак. У меня общий язык только с техникой. А в людях я ни в зуб копытом. Когда стану старшим мужем, ежели доживу, думаю поступить точно так же, как Дед с Мамой: доверю Сидре, пусть берет на себя. Вот именно. А то сами посудите: ведь Ваечка приняла Грегову веру. Грег мне нравится, я его люблю. Обожаю. Но как ни пропускай его теологию через компьютер, на выходе будет нуль. И Ваечка наверняка это знала, поскольку присоединилась взрослым человеком. Так вот я, гад буду, считал Ваечкино обращение доказательством, что она на всё готова ради нашего дела.

Но Грега-то она завербовала много раньше. И большая часть ее вылазок была именно к нему, ей легче было разъезжать, чем мне и профу. Вот так. А я дивлюсь. Чему дивиться-то?

– Грег, есть ли у тебя основания считать, что Вайоминг примет наше предложение? – спросила Мама.

– Да.

– Очхорошо. Мы все знаем Вайоминг. Уверена, что у каждого сложилось мнение о ней. Не вижу поводов для обсуждения. Но, может быть, кто-нибудь хочет высказаться? Пожалуйста.

Гляжу, Мама не дивится. И не собирается. И никто не собирается, потому что Мама ни за что не собрала бы хурал, если бы не была уверена в результате.

Но странно было, почему Мама так уверена в моем одобрении, настолько уверена, что заранее даже не прощупала почву? Сижу в полном раздрипе, понимая, что говорить придется, понимая, что знаю кое-что дико важное, чего никто больше не знает, иначе не зашло бы так далеко. Что-то такое, что мне-то до фени, но ох как не до фени для Мамы и всех наших женщин.

Сижу, трус несчастный, и молчу.

– Очхорошо, – говорит Мама. – Давайте по очереди. Людмила, ты?

– Я? Я Ваечку люблю, все об этом знают. Я «за».

– Ленора, а ты, дорогая?

– Ну, я ей посоветовала бы вернуться назад в брюнетки. Так мы, по-моему, оттеняем друг дружку. А эдак она блондинистей, чем я, но это ее прокол. Я «за».

– Сидра?

– Обеими руками «за». Ваечка – наш человек.

– Анна?

– Хочу высказаться по мотивам, прежде чем подать голос, Мими.

– По-моему, нет смысла, дорогая.

– А по-моему, есть, потому что Тилли всегда так делала по нашей традиции. В этой семье все жены трудились, детей приносили. Может, кому-то из вас удивительно будет слышать, но Ваечка выносила восьмерых детей…

Удивительно было слышать одному Али: у него голова дернулась и челюсть отвисла. Ой, Ваечка-Ваечка! Как я мог допустить, чтобы это случилось! И я сосредоточился, чтобы обязательно высказаться.

И тут расслышал, о чем толкует Анна, поскольку она всё еще толковала.

– …так что теперь она может иметь собственных детей. Операция прошла успешно. Но она очень боится, что и следующий ребенок родится уродом, хотя шеф клиники в Гонконге сказал, что маловероятно. Так что нам просто остается, любя, заботиться, чтобы она перестала дергаться.

– Любить мы ее будем, – отчетливо выдает Мама. – Мы ее и так любим. Анна, ты готова подать голос?

– Неужели есть нужда? Я с ней в Гонконг ездила, за руку держала, пока трубы развязывали. Я за прием Ваечки.

– В этой семье, – продолжает Мама, – нам всю дорогу сдавалось, что мужьям полагается право вето. Вероятно, нам этого не понять, но завела этот обычай Тилли, и он ни разу нас не подвел. Не подвел, Дед?

– А? Что ты сказала, моя дорогая?

– Мы принимаем Вайоминг, гаспадин Дед. Ты даешь согласие?

– Что? Ах, ну конечно, конечно. Прекрасная девчушка. Слушай, а куда девалась эта миленькая афро, еще имя у нее звучит как-то похоже? Что ли, поглядевши на нас, психанула?

– Грег?

– Это было мое предложение.

– Мануэль? Ты не задробишь это дело?

– Я? Мама, ты же меня знаешь.

– Я-то знаю. А вот знаешь ли ты, иногда я сама себя спрашиваю. Ганс?

– Что будет, если я скажу «нет»?

– Пары зубов не досчитаешься, вот что, – сходу выдает Ленора. – Ганс голосует «за».

– Дорогие, кончайте, – мягко выговаривает им Мама. – Прием – дело серьезное. Ганс, выскажись.

– Да. Йес. Йа. Уи. Си. Самое время прихомутать хорошенькую блондиночку в эту… Ой!

– Ленора, да кончай ты! Фрэнк?

– Да, Мама.

– Али, дорогой, а ты? Единогласие зависит от тебя.

Парень залился краской по уши, слова вымолвить не мог. С силой кивнул.

Вместо поручить одной из наших пар: мужу с женой, – найти, кого наметили, и предложить нас, Мама послала Людмилу с Анной сходу привести Ваечку. И оказалось, что недалеко и ходить: она в «Bon Ton'e». И не только в этом отступили от обычая: вместо того, чтобы назначить дату праздника по случаю свадьбы, просто позвали детвору, так что минут через двадцать Грег раскрыл свою книгу и мы произнесли обет. И у меня в сбитой с толку башке наконец уместилось, что всё это проделано сломя голову по случаю того, что назавтра мне предстоит испытать значительно большие ускорения.

Я воспринял это как символ любви ко мне в нашей семье, потому что первую ночь новобрачная проводит со своим старшим мужем, а вторую и третью я проведу в космосе. Но ведь любви же, и когда во время церемонии женщины начали плакать, я почуял, что разнюнился вместе с ними.

И побрел я себе в мастерскую спать, как только Ваечка нас всех поцеловала и удалилась под руку с Дедом. Последние два дня были очень трудные, и устал я зверски. Подумал, что зарядку надо сделать, а потом решил, что уже поздно. И надо позвонить Майку, ознакомиться с новостями с Земли. И рухнул.

Сколько проспал, сам не знаю, но вдруг дошло, что я не сплю и что в комнате кто-то есть. Кто-то шепотом позвал меня по имени.

– А? Что? Ваечка, дорогая, тебе здесь быть не положено.

– Нет, положено. И Мама так сказала, и Грег. А Дед, как лег, так заснул.

– Ммм. А который час?

– Около четырех. Милый, можно мне к тебе в постель?

– Чего? Ах да, конечно, – а что-то крутится в голове, но никак не вспомнить. Ах да! Вспомнил. – Майк!

– Что, Ман? – ответил он.

– Отключись. Не слушай. Если понадоблюсь, звякни мне по семейному номеру.

– Да Ваечка уже меня предупредила. Прими поздравления!

Ваечкина голова умостилась на моей культе, как на подушке, я обнял ее правой рукой.

– Ваечка, ты чего это рюмишься?

– Я не рюмлюсь. Мне просто жутко страшно, что ты не сумеешь вернуться.