Текст книги "Луна жестко стелет"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

5

Должно быть, мы спали, как убитые, потому что следующее, что я помню, – это как телефон звонит и его лампочка мигает. Я включил ночник, хотел встать, но оказалось, что правая рука подо что-то подоткнута, я ее тихонечко вытащил, спрыгнул с постели, взял трубку. И услышал голос Майка:

– Доброе утро, Ман. Профессор де ла Мир разговаривает по твоему домашнему номеру.

– Ты можешь переключить его сюда? По «Шерлоку».

– Само собой, Ман.

– Звонка не прерывай. Переключи перед отбоем. Откуда он звонит?

– По автомату из закусочной «Подруга ледокопа». Это…

– Знаю. Майк, когда дашь мне связь с ним, ты можешь остаться в канале? Я хочу, чтобы ты прислушался.

– Будет исполнено.

– Ты сможешь сказать, слушает ли еще кто-нибудь? По дыханию?

– По отсутствию реверберации от его голоса делаю вывод, что он говорит, пользуясь заслонкой. Но в закусочной кроме него есть другие люди. Хочешь послушать, Ман?

– Давай. Вруби меня. Но если он поднимет заслонку, предупреди. Ты не кореш, а золото, Майк.

– Спасибо, Ман.

Майк врубил меня, и я услышал, как Мама говорит:

– …чно, передам, профессор. Сожалею, но Мануэля нет дома. Вы не оставите мне номер? Он очень хочет до вас дозвониться. Он настоятельно просил, чтобы я непременно записала ваш номер.

– Ужасно жаль, сударыня, но я сейчас на выходе. Одну секунду, я гляну: сейчас восемь-пятнадцать. Я постараюсь позвонить ровно в девять, если смогу.

– Ну, разумеется, профессор, – голос у Мамы был воркующий, таким она разговаривала с мужчинами из не-мужей, которых одобряла, а с нами – редко. Мигом позже Майк сказал: «Хоп!», и я выпалил:

– Здорово, проф! Говорят, вы меня ищете. Это Мануэль.

Донесся изумленный ик.

– Поклялся бы, что нажал на рычаг! Но я же впрямь нажал! Должно быть, сломан. Мануэль, дорогой, как я рад тебя слышать! Ты только что пришел домой?

– Нет, я не дома.

– Но… Но тогда как же…

– Потом, проф, потом! Ваши слова кто-нибудь слышит?

– Не думаю. Я пользуюсь закрытыми кабинками.

– Небольшая проверочка. Проф, когда у меня день рождения?

Он помедлил, а потом сказал:

– Понял. По-моему, понял. Четырнадцатого июля.

– Проверочка закончена. Окей, давайте потолкуем.

– Мануэль, ты действительно не из дому? Откуда ты звонишь?

– Об этом чуть позже. Вы спрашивали у моей жены про девушку, чур, имен не называть. Зачем вы ее ищете, проф?

– Хочу предупредить ее, чтоб не рвалась ехать домой. Ее могут задержать.

– Почему вы так думаете?

– Дорогой, все, кто был на том митинге, в серьезной опасности. Ты тоже. Меня отчасти смущало, что тебя нет дома, хотя, слыша об этом, я, надо сказать, в большей степени был рад. Тебе сейчас нельзя показываться домой. Если у тебя есть безопасное место где перебиться, неплохо бы тебе объявить отдых от домашних дел. Сам понимаешь, по крайней мере должен понимать, хотя и быстренько скрылся, что прошлой ночью имели место насильственные действия в отношении персонала органов правопорядка, находящегося при исполнении служебных обязанностей.

Еще бы я не понимал! Убийство Вертухаевых охранничков – это подрыв святейших заповедей Главлуны. По крайней мере, будь я Вертухай, я смутно заподозрил бы что-то в этом роде.

– Спасибо, проф. Буду начеку. А если увижу эту девушку, я ей обязательно скажу.

– Как, ты не знаешь, где она? Вас же видели уходящими вместе, и я так надеялся, что уж ты-то знаешь!

– Проф, откуда такой интерес? Прошлой ночью не похоже было, что вы из ее дружков.

– Мануэль, ты неправ! Она мой камрад. Я не говорю «таварисч», «таварисч» теперь это просто вежливое обращение. Она мой камрад. Мы расходимся только в тактике. Но не в целях и не в преданности делу.

– Понял. Считайте, что передам. Обязательно.

– Замечательно! Вопросов не задаю, но… но надеюсь, но очень надеюсь, что ты сумеешь найти способ обеспечить ее безопасность, полную безопасность на срок, пока уймется этот шухер.

Я решил, что хватит темнить.

– Минутку, проф. Не вешайте трубку. Как только я взял трубку, Ваечка закрылась в ванной. Полагаю, чтобы не торчать над ухом. Уж такой она была человек. Я постучался в ванную.

– Ваечка!

– Погоди секунду.

– Нужен твой совет.

Она открыла дверь.

– В чем дело, Манни?

– Как ваша шобла относится к профессору де ла Миру? Ему доверяют? Ты лично ему доверяешь?

Похоже, она призадумалась.

– Полагаю, все, кто был на митинге, поручились бы за него. Но я его не знаю.

– Хммм. А что говорит твое чутье?

– Славный мужик, хоть и спорил со мной. А ты о нем что-нибудь знаешь?

– Еще б не знать! Я его двадцать лет знаю. Уж я-то ему доверяю. Но тебе навязывать не стану. Свой НЗ всяк бережет по-своему.

Она тепло улыбнулась.

– Манни, если ты доверяешь, то я тем более.

Я вернулся к телефону.

– Проф, как вы насчет топтунов?

Он весело хрюкнул:

– Большой ученый, Манни!

– «Дрянд-отель» – такую дыру знаете? Номер «Л», две палубы ниже матерлинии. Сможете хвоста не привести? Вы уже завтракали? Что вам взять на завтрак?

Он <по-новой> весело хрюкнул.

– Манни, у одного учителя по поводу одного ученичка есть мнение, что труды даром не пропали. Знаю, где это, дойду тихо-мирно, я кал еще не завтра, а ем всё, что в данный момент мне нельзя.

Ваечка принялась складывать койки. Я пошел помогать.

– А тебе чего хотелось бы?

– Чаю и тостиков. Хорошо бы соку.

– Маловато.

– Ннуу, яичко всмятку. Но, чур, я за себя плачу.

– Тогда два яичка всмятку, тосты с маслом и джемом, сок. Р-разорю-у!

– Кинули на морского?

– Кинули. Чур, я смухлевал и продул. Я подошел к податчику, включил дисплей и высмотрел нечто под лозгуном «ПРИЯТНЕЙШЕГО ОПОСЛЯ! – ВСЕ ПОРЦИИ ДВОЙНЫЕ: томатный сок, омлет, ветчина, картофель жареный, кукуруза в меду, тост, масло, молоко, чай или кофе – 4.50 ДЛГК на двоих», – и заказал на двоих, не желая афишировать наличие третьего.

К звонку податчика с едой мы были чистенькие до блеска, норка, готовая к завтраку, тоже, Ваечка сменила свой черный прикид на красный комплектик, «поскольку ожидаются гости». Смена наряда не обошлась без траты слов. Ваечка прихорошилась, улыбнулась и сказала:

– Манни, мне этот комплектик даже очень. Как ты догадался, что он мне в самый раз?

– Врожденный талант.

– Поди-ка, да. Сколько он стоит? Уж за это-то я с тобой рассчитаюсь.

– Там была распродажа, на ценничке стояло полста центов бонами.

Она нахмурилась и топнула. Поскольку была босиком, звука не вышло, ее просто на полметра подбросило. «Счастливой посадки!» – пожелал я ей, глядя, как она, будто новичок какой-нибудь, шарит опору под ногами.

– Мануэль О'Келли! Неужели ты думаешь, что я способна принимать дорогое шмутье от мужика, с которым у меня даже эник-беник не было?

– Вот уж что исправимо в два счета.

– Распутный тип! Я скажу твоим женам!

– Так мне и надо. Недаром Мама обо мне самого дурного мнения.

Я подошел к податчику взять тарелки. Гуднула дверь. Я отщелкнул переговорную трубку.

– Кто там?

– Телеграмма гаспадину Смиту, – ответил ломаный голос. – От гаспадина Бернарда Оу. Смита.

Я отдраил дверь и впустил профессора де ла Мира. Он выглядел как выходец с того света: одежонка – одни лохмотья, замызганный, космы висят, правый бок парализован, рука болтается, бельмо на глазу, – ну, точь-в-точь из матерых бичей, что спят в Придонном переулке и клянчат выпивку под кисленькое по дешевым кабакам. И слюни изо рта висят.

Как только я отдраил дверь, он выпрямился, приосанился, сложил ладошки ниже подбородка, оглядел Ваечку с ног до головы, сюсюкнул на японский манер и выдал «фьюить».

– Еще прелестней, чем помнится, – сказал он.

Ваечка зла была, как черт, однако улыбнулась.

– Благодарю, профессор. Но не утруждайтесь. Здесь одни камрады.

– Сеньорита, в тот день, когда политика начнет мешать мне ценить красоту, я брошу политику. Я слишком большой поклонник красоты, в данном случае вашей, – окинул он цепким взглядом номер.

– Проф, вы же старый развратник, так будьте свидетелем. Всю ночь мы тут политикой занимались, одной политикой и ничем больше, – сказал я.

– Неправда! – полыхнула Ваечка. – Я несколько часов сопротивлялась, но он пересилил. Профессор, что полагается за такие дела здесь у вас в Луна-сити?

Профессор поцокал языком, покачал головой, повертел бельмом.

– Мануэль, не ожидал! Это же серьезнейший проступок, тебя положено ликвиднуть без суда. Но не без следствия. Сударыня, вы пришли сюда по доброй воле?

– Он меня подпоил какой-то мразью.

– Не мразью, а сранью, сударыня. Будем блюсти чистоту языка. Имеются ли у вас фингалы, покусатости или порватости, каковые вы могли бы предъявить общественности?

– Омлет стынет, – сказал я. – Может, вперед позавтракаем, а уж потом вы меня ликвидного.

– Очень здравая мысль, – сказал проф. – Мануэль, не уделите ли две полбанки воды старому учителю, дабы он обрел более приличный вид?

– Извольте пройти в ту дверку, – сказал я. – Но не копайтесь, не то вам отколется, как тому бздиловатому.

– Благодарю вас, сэр.

Он удалился, послышались плеск и фырканье. Мы с Ваечкой накрыли стол.

– Покусатости! – сказал я. – Всю ночь она сопротивлялась!

– А так тебе и надо! Чтоб не строил из себя.

– Чего не строил?

– Того, чего не строил. После того, как девушку подпоил.

– Хммм. Это надо Майку поручить, чтоб разобрался.

– Лучше Мишеллетте, она четче сечет. Манни, можно мне чуть поменять заказ и прихватить шматочек ветчинки?

– Половина твоя. Проф свинины – ни-ни.

А тут и проф явился, правда, не в самом светском виде, но чистенький, аккуратненький, волосики зачесаны, на щечках ямочки, в глазах чертики прыгают, и – никаких бельм.

– Проф, как вы это делаете?

– Старая школа, Мануэль. Я этими делами занимаюсь намного дольше вас, молодые люди. Но как-то раз много лет тому назад в Лиме, – кстати, прекрасный город! – я дерзнул выйти пройтись вечерком без этих предосторожностей – и меня сходу замели сюда. Ах, какой красивый стол!

– Проф, садитесь рядом со мной, – пригласила Ваечка. – Рядом с этим хамлом я ни за что не сяду. Он насильник.

– Народ, зырь сюда, – сказал я. – Сначала едим, потом вы меня ликвиднете. Проф, накладайте себе и в темпе излагайте, что стряслось нынче ночью.

– Не дозволите ли чуточку изменить программу? Мануэль, жизнь конспиратора нелегка, и еще прежде вашего рождения я научился во время приема пищи не вдаваться в политику. Политика за столом вредно сказывается на выделении желудочного сока, так начинается язвенный процесс. Учтите: язва желудка – это профзаболевание подпольщиков. Уммм! Как приятно пахнет эта рыбка!

– Рыбка?

– Ну, вот эта. Лососинка, – взялся проф за ветчину.

Через очень некоторое и приятное время мы вышли на стадию «кофе/чай». Проф откинулся, вздохнул и сказал:

– Балшойе сэпсибоу, гаспажа и гаспадин! Японски бох, как хорошо! Не припомню, когда я в последний раз был так примирен с действительностью. Ах, да! Вчера вечером я не так уж много повидал. Как только вы блестяще ретировались, я забился в щелку, дабы сберечь себя для будущих битв. Что и совершил одним сверхдальним нырком на бреющем полете за кулисы. Когда я дерзнул высунуть оттуда нос, вечеринка уже кончилась, гости разошлись, осталось девять жмуриков в желтеньком.

(Добавлю от себя: имеются поправки, они мне стали известны много позже. Когда началась заваруха, сразу после того, как я протолкнул Ваечку в дверь, профессор выхватил пистолет и, шмаляя поверх голов, снял троих охранничков у центрального заднего выхода, в том числе того, что с мегафоном. Провез он оружие на Валун тайком или сумел обзавестись им позже, я не знаю. Но с профессорской пальбы в соединении с тем, что сделал Мизинчик, пошла расплата тою же монетой. Ни один из желтых роб живым не ушел. Несколько человек получили серьезные ожоги, четверо наших погибло, но кулаки, бутсы с подковками и ножи справились за несколько секунд.)

– Точнее говоря, восемь, – продолжал профессор. – Двоих казачков у тех дверей, через которые вышли вы, упокоил наш замечательный камрад Мкрум-Мизинчик, и я с глубокой скорбью должен сказать, что и сам он при том скончался на месте.

– Мы так и думали.

– Такие-то дела. Dulce et decorum[4]4
  Dulce et decorum (лат.) – начало вошедшей в пословицу строки из Горация «Dulce et decorum pro patria mori» – «Сладостно и почетно умереть за отчизну».


[Закрыть]. Но третий с расквашенной физией еще шевелился, и мне пришлось применить прием, известный в профессиональных кругах Эрзли как «стамбульский захват». И третий присоединился к своим дружкам. К тому времени большинство уже разошлось. Остались я, Финн Нильсен, который председательствовал на вечере, и некая камрад «Мом», как ее называют мужья. Мы с Нильсеном посоветовались и заперли все двери. Надо было прибраться. Вы в курсе относительно тамошних служебных помещений?

– Понятия о них не имею, – сказал я. Ваечка отрицательно помотала головой.

– Там есть кухонька и продовольственный склад на случай банкетов. По тому, с каким знанием дела Мом и ее семейство распорядились, догадываюсь, что они содержат мясную лавку, мы с Финном только успевали подносить покойников, а семейство управлялось с той быстротой, с какой расчленёночка уходила в городскую канализацию. От этого зрелища я заслаб и занялся мокрой приборкой в зрительном зале. Трудней всего пришлось со шмутками, особенно с этими полувоенными мундирами.

– А что стало с лазерами?

Проф уставился на меня невинным взглядом.

– С лазерами? Должно быть, пропали куда-то. А всё личное имущество с тел наших порубленных камрадов мы сняли. Для родных, для опознания личности и на память. И под конец притомились. Не столько от усилий одурачить Интерпол, сколько от трудов по созданию видимости, что ничего такого не случилось. Посовещались, пришли к общему мнению, что в ближайшее время нам показываться на глаза не стоит, и разбежались кто куда, лично я через люк в переборке, выходящий на шестой уровень. Затем я попытался дозвониться до тебя, Мануэль, поскольку тревожился за тебя и за эту прекрасную даму, – поклонился проф Ваечке. – Вот и вся история. Ночь я провел в спокойных местах.

– Проф, а ведь эти охранники были сплошь новички, они скверно держались на ногах. Иначе нам не справиться было бы, – сказал я.

– Возможно, – согласился он. – Но и в противном случае результат был бы тот же.

– Это как же? Ведь они были вооружены.

– Хлопче, ты когда-нибудь видел собаку-боксера? Скорее всего, не видел; таких крупных собак на Луне не держат. Вывести эту породу стоило больших трудов. Благороднейший, умнейший пес, но когда вынуждает обстановка, он мгновенно превращается в самого настоящего душегуба. А у нас на Луне выведена еще более любопытная порода. Ни в одном городе на Эрзле нет такой образцовой вежливости и рассудительности, как здесь. Я бывал в большинстве городов Терры, и по сравнению со здешними все они – чистый зверинец. Однако лунтик – такой же душегуб, как пес-боксер. Мануэль, у девяти охранников, я не знаю как вооруженных, не было никаких шансов справиться с такой ватагой. Наш патрон воспользовался скверной диспозицией.

– Поди, да. Проф, утреннюю газету видели? Или видеоновости?

– Видеоновости.

– Во вчерашнем ночном выпуске ничего не было.

– И нынче в утреннем тоже.

– Странно, – сказал я.

– А что странного? – спросила Ваечка. – Просто мы не хотим болтать, а у нас камрады на ключевых местах во всех газетах Луны.

Проф отрицательно покачал головой.

– Нет, драгоценнейшая. Всё не так просто. Цензура. Вам известно, как попадают новости в наши газеты?

– В общих чертах. Это делается машинным способом.

– Проф вот что имеет в виду, – сказал я. – Подборки новостей составляют в редакциях. На то есть выпускная служба, управляемая ведущим компьютером в комплексе Главлуны, – (я уповал, она заметила, что сказано было «ведущий компьютер», а не «Майк»). – Подборки передаются туда по телефону. Их вводят в компьютер, он их прочитывает, обрабатывает и дает команду на печать в разных местах. Новоленский выпуск «Дейли лунатик» печатается в Новолене с учетом местных сообщений, эти отличия компьютер тоже учитывает, а как именно, это сейчас неважно. Проф имеет в виду, что Вертухай может влезать в распечатки, пока они находятся в распоряжении комплекса Главлуны. То же касается всей передачи новостей с Луны и на Луну: все они под колпаком у вычислительного центра.

– Суть в том, что Вертухай имеет возможность замолчать эту историю, – продолжил проф. – Неважно, делает он это или нет. И ты поправь меня, Мануэль, потому что я плаваю там, где речь о машинах: он может изменять текст, и при том не играет роли, сколько, наших камрадов имеется в редакциях.

– Точно, – согласился я. – В комплексе можно добавить, вычеркнуть или переправить всё, что хочешь.

– И в этом, сеньорита, наша слабость. В отсутствии средств связи. Сами по себе все эти живодеры по редакциям – мелкая сошка, но архиважно то, что это Вертухай, а не мы, решает, что публиковать, а что нет. Средства связи – это Sine qua non[5]5
  Sine qua non (лат.) – буквально: «без чего нет»; формула, которой обозначается необходимое условие


[Закрыть] для революционера.

Ваечка глянула на меня, и я понял, что на синапсы схвачено. И сменил тему.

– Проф, зачем было устраивать такую приборку? Мало того, что противное дело, так ведь еще и опасное. Понятия не имею, сколько у Вертухая охранничков, но пока вы там возились, могла явиться еще одна хевра.

– Поверь, хлопче, мы этого побаивались. И хотя помощник из меня оказался ни к черту, идея была моя и мне удалось убедить остальных. На оригинальности, впрочем, не настаиваю, я последовал имеющемуся историческому опыту и известному принципу.

– Какому еще принципу?

– Принципу страха. Человек способен противостоять известной опасности. Но неизвестности побаивается. Мы воспользовались своими финками, зубами и ногтями, чтобы вселить во всю эту хевру страх. Понятия не имею, сколько именно опричничков у Вертухая, но гарантирую, что с нынешнего дня они не так ретивы. Еще бы! Их корешки ушли на простенькое дело. И ни один не вернулся.

Ваечку передернуло.

– Меня тоже жуть берет. В другой раз в поселок не сунутся. Но вы сказали, профессор, что не знаете, сколько у Вертухая охранников. Организации это известно. Двадцать семь. Если девять погибло, значит, осталось всего восемнадцать. Может быть, самый момент для путча. Или нет?

– Нет, – сказал я.

– Почему же нет, Манни? Они же никогда больше не будут настолько слабы.

– Слабы – да, но не настолько. Они потеряли девятерых, потому что сдуру полезли в наш огород. А в своем огороде вокруг Вертухая… Ты мне лапшу на уши насчет «плеча к плечу» не вешай, этого я вчера наслушался, – отрезал я и повернулся к профу. – И всё же то, что их всего восемнадцать, факт сам по себе интересный, если, конечно, это факт. Вы говорили, что Ваечке не след выбираться в Гонконг, а мне лучше держаться подальше от дома. Но если их всего восемнадцать, то велик ли шухер? Позже, когда они получат подкрепления, – да, а сейчас-то: в Луна-сити имеется четыре главных выхода плюс множество малых. Сколько они могут взять под контроль? Может, не стоит так осторожничать, а следует проводить Ваечку на Западную трубу, пусть берет свой скаф и катит домой?

– Шанс есть, – согласился проф.

– Надо попробовать, – сказала Ваечка. – Не сидеть же мне здесь вечно. Если придется залечь, то в Гонконге, где я знаю людей, это мне легче сделать.

– Чем черт не шутит, драгоценнейшая. Но сомневаюсь. Ночью сам видел двоих желтеньких на вокзале Западной трубы. Теперь их может там не быть. Предположим, их нет. Вы приходите на вокзал, скажем, изменив внешность. Берете капсулу до Белузихатчи. А там при пересадке в вертокат на Конец-городок вас и зацапают. Средства связи. Желтеньким нет нужды торчать на вокзале. Достаточно, чтобы вас там кто-нибудь заприметил. Остальное сделает телефонный звонок.

– Даже с измененной внешностью?

– Изменяй, не изменяй, а роста не переменишь, так что довольно будет приставить к вашему скафу топтуна. Ни в каких связях с Вертухаем ни разу не замеченного. Скорей всего, кого-нибудь из камрадов, – заиграли ямочки на профовых щечках. – Это беда всех конспиративных групп: они гниют изнутри. А при численности в четыре человека или более есть даже шанс, что один из участников шпик.

– Не разводите безнадёгу, – мрачно сказала Ваечка.

– Ни в коем случае, драгоценнейшая. Пожалуй, один шанс из тысячи.

– Не могу поверить. И не верю. За эти годы мы приняли в ряды сотни людей. У нас есть отделения во всех главных городах. Мы знаем, что народ с нами.

Проф покачал головой.

– Каждый вновь принятый только увеличивает вероятность предательства. Вайоминг, драгоценнейшая, революции никогда не добиваются успеха путем мобилизации масс. Подготовка революции должна осуществляться тесной и компетентной группой. Ее конечный успех зависит от четкости организации и, прежде всего, от работы средств связи. Так, чтобы нанести удар в должный момент. При четкой организации и правильном выборе момента революция оказывается бескровным переворотом. Будучи подготовлена топорно и произведена преждевременно, она приводит к гражданской войне, насилию черни, чисткам и террору. Надеюсь, вы простите мне, если я скажу, что до сегодняшнего дня дело делается топорнейшим образом.

Вид у Ваечки сделался озадаченный.

– Что вы понимаете под «четкой организацией»?

– Прежде всего функциональную организацию. Как бы вы стали строить электромотор? Стали бы приспосабливать ванночку лишь потому, что она у вас есть? Много ли помог бы делу букет цветов? Или куча камней? Нет, вы воспользовались бы только нужными деталями, пригнанными в размер, и соблюли бы все меры по обеспечению надежности. Ожидаемое действие определяет конструкцию. Точно так же обстоит дело и с революцией. Организация должна быть не крупней, чем нужно. Ни в коем случае не следует принимать в нее кого-то только потому, что он желал бы присоединиться. Не следует никого вовлекать ради удовольствия иметь визави, разделяющего ваши воззрения. В свое время он их разделит, если вы правильно выберете исторический момент. Конечно, воспитательная организация необходима, но она должна существовать отдельно. Агитпроп не является частью базовой структуры. Что касается базовой структуры, революции начинаются с конспирации. Следовательно, базовая структура должна быть невелика, засекречена и организована так, чтобы опасность предательства была минимальной, поскольку целиком исключить предательство не в человеческих силах. Единственным решением здесь является система ячеек, лучшего до сих пор никто не изобрел. Относительно размеров ячеек существует много теоретических разработок. На мой взгляд, опыт истории показывает, что оптимальной является ячейка из трех членов. В большем коллективе нет согласия даже насчет времени обеда, уж что там говорить насчет срока восстания. Мануэль, ты из большой семьи, скажи, вы голосуете, когда вам нынче обедать?

– Нет. Это решает Мама.

– То-то, – профессор вытащил из сумки клочок бумаги. – Представим себе древо из трехчленных ячеек. Если бы я планировал совершить переворот на Луне, я начал бы с нас троих. Первым делом – о руководителе. Голосовать не требуется, выбор очевиден, иначе мы никакая не тройка. Нам известны еще девять человек, три ячейки, но в каждой из них знают только одного из нас.

– Напоминает компьютерную схему с троичной логикой.

– Правда? В следующем слое имеются два способа связи. Этот камрад из второго слоя знает своего лидера и двух своих собратьев, а в третьем слое знает троих из своей подъячейки, состав подъячеек своих собратьев он может не знать, а может и знать. Первый способ увеличивает надежность, второй позволяет быстрее оправиться в случае провала. Предположим, этот камрад не знает. Мануэль, скольких он способен выдать? Надеяться, что никого не выдаст, не приходится. Нынче любому можно прополоснуть мозги, накрахмалить, сунуть под утюг и отдать в пользование. Так скольких?

– Шестерых, – ответил я. – Своего начальничка, своих двух корешков и всю свою подъячейку.

– Семерых, – поправил проф. – Себя он тоже выдает. Таким образом на трех уровнях восстановления требуют семь оборванных связей. Каким образом осуществить восстановление?

– Не вижу возможности, – возразила Ваечка. – По вашей схеме система распадется.

– А ты что скажешь, Мануэль? Учебная задачка.

– Так-так. У этих чмуров внизу должна быть возможность передать информацию на три уровня вверх. Им не надо знать, кому именно, им надо знать, куда.

– Железно!

– Но, проф, – продолжил я. – Есть лучший способ ремонта.

– Неужто? Схема выкована многими теоретиками революции, Мануэль. Я им настолько доверяю, что ставлю десять против одного – ты неправ.

– Деньги ваши станут наши. Возьмем ту же самую ячейку, встроенную в открытую пирамиду тетраэдров. Там, где вершины смыкаются, каждый чмур знает одного из соседней ячейки, знает, как передать ему сообщение, это всё, что ему нужно. При этом условии связь не прерывается, поскольку в равной степени существует как между слоями, так и внутри слоя. Что-то вроде нервной сети. Именно поэтому можно сделать человеку трепанацию черепа, отсосать часть мозгового вещества, а процессы мышления существенно не нарушатся. Есть избыток связей, информация идет по шунтам. Что разрушено, теряется, но целое функционирует.

Проф засомневался.

– Мануэль, ты не мог бы это изобразить на чертеже? Звучать-то звучит, но это настолько расходится с ортодоксальной доктриной, что хотелось бы убедиться своими глазами.

– Эх, нет компьютера, он бы нам мигом вычертил пространственную схему.

(Любому, кто считает, что начертить открытую пирамиду из ста двадцати одного тетраэдра на пяти уровнях так, чтобы видны были связи, – это плевое дело, предлагаю попробовать лично.)

Наконец я сказал:

– Смотрим сюда. Каждая вершина каждого треугольника соединена с нулем, одним или двумя другими треугольниками. Предположим, там, где она соединена с одним, имеется связь. В принципе, в обе стороны, но для того, чтобы получить избыточно многосвязную систему, достаточно и односторонней. В тех углах, где нет соседних треугольников, связь осуществляется направо к следующему углу. Где соседних треугольников два, назначим тоже связь направо. Теперь посмотрим, как это реально работает. Возьмем четвертый слой, слой D. Вот этот угол, скажем, будет камрад Дэн. Нет, давайте спустимся слоем ниже, чтобы показать картину отказа более полно, во всех трех слоях. Возьмем пятый слой, слой Е, и скажем, что вот это камрад Эгберт. Вот это его ячейка: Эдуард и Элмер, – а это их шеф, назовем его Денис. А это ячейка, которая под Эгбертом: Фрэнк, Фред и Фэтсо. И Эгберт знает, что в случае чего он может дать знать Эзре из соседней ячейки в своем же слое. Он не знает Эзру в лицо, не знает его адреса, даже имени его не знает, но знает, скажем, по какому номеру звякнуть в экстренном случае. Итак, Цезарь из третьего слоя стукнул и завалил Цоя и Цинтию в своей ячейке, Бейкера из второго слоя, Дениса, Дэна и Дика, – свою подъячейку из четвертого, так что подъячейка Дениса: Эгберт, Эдуард и Элмер, – и все, кто ниже, потеряли связь с руководством, то есть со слоем А. Об этом сообщают всему четвертому слою все три Э, это избыточная связь, необходимая в любой коммуникационной сети, но мы рассмотрим только то, что происходит после вопла Эгоерта по каналу на Эзру. Эзра – под Цоем и, стало быть, тоже изолирован. Не играет роли, поскольку Эзра передает свой вопл и Эгбертов по своему аварийному каналу Эдмунду. К несчастью, Эдмунд под Цинтией, так что пользуется своим аварийным каналом на Энрайта. И Энрайт получает строенный вопл. А его связь с верхними слоями находится вне погоревшей зоны, и вот эдаким макаром, через Давида, Цуругу и Бисуокса воплы доходят до Адама, на самую верхотуру. Адам отвечает вот по этой стороне пирамиды, и в слое Е, через Эстер и Эдмунда, информация доходит до Эзры, а от него – до Эгоерта. Информация наверх и ответ вниз идут без задержки, и мало того: по числу воплов верхотура точно определяет размеры и место завала. Организация не только продолжает работать, но и мгновенно восстанавливается.

Ваечка прошлась по линиям и убедилась, что эта «дурацкая», как она выразилась, схема работает. Дали бы ее Майку на пару миллисекунд, он разработал бы схему контактов много лучше, прочнее и дуракозащитней. И наверняка, я так полагаю, предложил бы способ обхода нарастающего провала. Но я не компьютер же.

Проф, глядя на рисунок, аж глазами захлопал.

– Что не так? Ведь работает же схемка! Это же для компьютерщика в элементе, – сказал я.

– Мануэль, хлопче… То есть, простите, сеньор О'Келли, не возглавите ли нашу революцию?

– Я?! Спаси готт, нихьт. Я не мученик за пропащее дело. Просто поговорили о схемах.

Ваечка вскинула взгляд.

– Манни, – сказала она железным голосом. – Мы тебя выдвинули. Решено и записано.