Текст книги "Луна жестко стелет"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Один стукач ручался, что имел разговор с Адамом в антракте, когда «Актеры-любители» возобновили «Гамлета». С его стука Альварес составил словесный портрет – всё, как мы задумали, кроме седой шевелюры.

Но вот на чем Альваресовы ищейки зубы поломали, так это на телефонных номерах, которые им сообщали как записанные за Адамом. Как ни позвонят, так не тот номер. (Не из неиспользуемых; мы с этим завязали, и Майк пользовался обычными, незанятыми, а как только их кому-нибудь присваивали. так менял их.) Альварес пытался выследить «Ассоциацию Селена» по принципу «одна цифра неверная». Мы это усекли, поскольку Майк держал на подслухе личный телефон Альвареса и перехватил приказ. Дознавшись, учинил розыгрыш на свой манер: тот, кому поручили поиск по методу «одна цифра неверная», раз за разом неизменно попадал на телефоны резиденции Вертухая. И так, покуда Вертухай лично не позвонил Альваресу и не устроил разнос.

Выговаривать Майку я не стал, но зело предупредил, что по этому признаку любой разумный человек додует, мол, кто-то шутки шутит с компьютером. Майк ответил, что таких разумных людей здесь нет в помине.

Главное, чего добился Альварес: каждый раз, как он получал телефонный номер для выхода на Адама, мы засекали шпика, причем нового, поскольку прежним, известным, вообще никаких телефонных номеров не давали, а собрали их в особую группу – охвостье, где они могли до упора стучать друг на дружку. И теперь, с помощью Альвареса, вдобавок и каждого нового засекали практически мгновенно. А тем, кого мог нанять, Альварес, по-моему, сделался за горе-злосчастье: двое исчезли, и мы, вся организация – к тому времени шесть тысяч душ – так их и не нашли. Думаю, их ликвиднули или на допросах ухайдакали.

«Ассоциация Селена» не единственная была подставная фирма, которую мы завели «Лу-Но-Гон Ко» была гораздо крупнее, причем, с одной стороны подставная, а с другой – безо всякой балды. Контора у нее была в Гонконге, отделения – в Новоленинграде и Луна-сити, под конец в ней трудилось несколько сот народу, в большинстве не члены партии, а поручены ей были наши самые трудные дела.

В генеральном плане, разработанном Майком, числилось до жути проблем, которые, как ни крути, а решать придется. Первая из них – финансы. Вторая – защита катапульты от удара из космоса.

Чтобы решить первую, проф предлагал грабить банки, еле мы его отговорили. Но, в принципе-то, мы именно это и делали: грабили банки, фирмы и саму Главлуну. Идея была Майкова. Разработка – Майка вместе с профом. Вначале Майку никак не втолковать было, зачем нам нужны деньги. Он петрил насчет отчего люди ради денег пускаются во все тяжкие так же мало, как насчет секса. Он миллионами ворочал и не видел тут вообще никаких проблем. Начал с того, что предложил нам выписать чек на сколько мы захотим.

Проф от ужаса аж съежился. А потом объяснил Майку, чем рискуем, сунувшись получить по чеку, скажем, десять миллионов бонами.

От получения чохом, соответственно, отказались, а решили то же самое наскрести помалу по всей Луне и на разные имена. От каждого банка, от каждой фирмы, лавочки и конторы, включая Главлуну, лишь бы только их счета вел Майк, делался отсос в пользу партийных фондов. И эта грандиозная афера строилась на известном профу, в отличие от меня, и скрытом в гигантских познаниях Майка факте, что большая часть денег – это просто бухгалтерские записи.

Приведу один пример, а вы сами помножьте его на сотни, причем разного типа. Сын нашей семьи Сергей, восемнадцати лет, член партии, с нашей подачи открывает счет в «Содружестве общего риска». То вносит деньги, то снимает. И каждый раз при этом имеет место махонькая ошибочка: к внесенным деньгам – в плюс, к выданным – в минус. Через несколько месяцев он находит работу в другом городе и переводит счет в «Саб-Тихо общество взаимного кредита», причем первоначальная сумма раздулась уже раза в три. Большую часть он вскоре снимает наличными и передает шефу своей партячейки. Майк в курсе, какой именно суммой распорядился Сережа, но так как никто не знает, что Адам Селена и компьютер-бухгалтер банка – это одно и то же, обе стороны переводят документацию Адаму. У всех всё чисто, а схема – в натуре надувательство.

Сперто около трех тысяч ДЛГК, и теперь помножьте это примерно на пятьсот.

Всей хитрой механики, которой пользовался Майк, чтобы свести концы с концами в счетах и никто не увидел стибренные тысячи, не знаю даже, как описать. Но примите во внимание, что всякий ревизор исходит из того, что машины ведут себя честно. Ошибки возможны, да, но на это есть тестовые прогоны, он их производит, а самому невдомек, что прогоны эти – одна лажа, потому что машина мошенничает. Причем не хапает, а так – чтобы не потревожить экономику. Ну, вроде как берут у донора пол-литра крови, а ему без вреда. Кого именно надирают, я не мог держать в уме. Многими путями денежки тибрили. Метод мне покою не давал: меня воспитали честным быть, исключая Главлуну. Проф толковал, что это дело выходит вроде небольшой инфляции, скомпенсированной тем, что деньги мы в конечном счете возвращаем в систему. Но я всяко помнил, что у Майка всё записано и после победы революции может быть возвращено, тем более, что тогда и Главлуна доить нас беспощадно перестанет.

Короче, совести сказал: «Иди спать». Это же всё были хиханьки по сравнению с аферами, на которых любое правительство в истории сколачивало денежки, чтобы воевать. А разве революция это не война?

Вот эти-то денежки, пройдя через много рук (и всякий раз с прибавкой от Майка), были главным источником финансирования «Лу-Но-Гон-компани». фирма была смешанная, на взаимном кредите плюс игра на бирже. Рисковые чистоплюи из биржевых игроков давали нам гарантию в обмен на краденые дивиденды на их имена. Всей бухгалтерии фирмы обсуждать не стоит. Ее вел Майк, и даже призрака честности там не было.

Тем не менее акции «Лу-Но-Гон» котировались на бирже в Лун-Гонконге, шли в Цюрихе, в Лондоне и в Нью-Йорке. «Уолл-стрит джорнэл» объявил нашу фирму «привлекательным, весьма рискованным, но и высокодоходным вложением капитала, основанным на новых возможностях роста».

Занималась «Лу-Но-Гон-компани» строительством и производством во многих областях, причем вполне легально. Но ее главной целью было секретное сооружение второй катапульты.

Само по себе строительство секретным не было. Невозможно купить или построить термоядерную электростанцию для катапульты и при этом не попасться на глаза. Оборудование заказали в Питтсбурге по чертежам из Калифорнийского университета, причем назначили щедрые гонорары за высшее качество. И статор ускоряющего поля в километры длиной тоже незаметно не соорудишь. А самое главное, невозможно, нанявши тьму народу, скрыть строительство, где идет работа. Катапульты, как правило, работают в вакууме, причем статорные кольца вблизи метательного среза расположены с солидными зазорами. Катапульта Главлуны давала на срезе ускорение в три «g» и имела длину в сто километров. И не то что ориентиром служила штурманам ближнего и дальнего каботажа, но ее с Терры было видно в простейшую подзорную трубу, хочешь – так любуйся, хочешь – фотографируй. А уж о том, как она красуется на экранах радиолокаторов, я и не говорю.

Мы строили катапульту покороче, на ускорение в десять «g», но всё равно длина получалась тридцать километров. Иди скрой ее.

Скрыли. По способу «Прикарманенного письма»[10]10
  Имеется в виду рассказ Э.А По, известный у нас под названием «Украденное письмо»


[Закрыть], то есть на глазах у всех.

Я косо глядел на Майкову страсть читать беллетристику, и неясно мне было, что за пользу он извлекает из этого занятия. Но выходило, что он лучше воспринимал человеческую жизнь по романам, чем по доступным фактам. Беллетристика давала ему цельную картину нашей действительности, которая не требовала дополнительных разъяснений. Вот он ею и кормился. Мало того, что Майк при том «очеловечивался», получал эквивалент человеческого опыта, – он из этой «базы лжеданных», как беллетристику именовал, еще и полезные идеи черпал. И высмотрел у Эдгара Аллана По, как нам спрятать катапульту.

То есть мы ее и в буквальном смысле спрятали: загнали под землю, чтобы никакой локатор не засек. Но спрятали и более хитрым образом: засекретили селенографическое расположение.

Как это можно проделать с таким чудищем, при котором тьма народу состоит? Ну, представьте себе: вы живете в Новолене; скажите, вы знаете, где находится Луна-сити? Конечно же! На восточном краю Моря Кризисов! Ах, вот как. А на какой широте, на какой долготе? Еще что! Гляньте в справочнике. Ах, вот как. А если ничего больше сказать не можете по этому поводу, то как же вы туда попали на прошлой неделе? В элементе, кореш: по трубе с пересадкой в Торричелли, остаток дороги проспал. Разбираться, что да где, это не моя забота.

Теперь поняли? Вы же в дупель не знаете, где находится Луна-сити! Просто очутились там, когда капсула прибыла на Южный вокзал.

Таким способом мы и спрятали нашу катапульту.

Она в районе Моря Волн, «каждый это знает». Но то, что об этом говорится, отличается от того, что есть на самом деле, на добрую сотню километров к северу, югу, западу и востоку в отдельности и вместе.

Нынче загляните в справочники, там ее расположение указано, но по-прежнему с ошибкой. Расположение этой катапульты – по сей день наш самый главный секрет.

Из космоса ее увидеть нельзя ни глазом, ни приборами. Она вся под землей, только метательный срез открыт. А что срез? Такая же черная бесформенная яма, как десяток тысяч других, причем находится в горах, мало подходящих для посадки челночных десантных бортов.

И тем не менее там побывало множество народу. И во время строительства, и после. Сам Вертухай побывал, причем Грег, мой со-муж, лично показал ему всё, что там есть. Прибыл на почтовом ракете-плане, по такому случаю реквизированном на сутки, киберпилот получил координаты для посадки, вел машину по радиомаяку в район, по правде-то, рядышком с этим местом. Но потом пришлось пересаживаться на вертокат, а наши самосвалы это вам не пассажирский транспорт прежних дней, что ходил из Конец-городка в Белузихатчи. Грузовики, они и есть грузовики, иллюминаторов по сторонам глазеть там нет, а езда такая, что людям положено пристегиваться. Вертухай хотел было забраться в кабину, но – извините, гаспадин! – там места только для водилы и его помощника, оба постоянно в деле, и оба в пристежке.

После трехчасовой езды он думал только об одном: как бы домой добраться. Час всего и пробыл у нас и к разговорам о цели всех этих буровых работ, и что почем и откуда берется – не проявил.

Менее важные шишки, вроде работяг и прочего народа, прибывали сюда по туннелям, проложенным ледоколами, а там потерять ориентировку еще проще. Если бы кто-нибудь сунул к себе в багаж инерциальный самописец пройденный путь регистрировать, он четко усек бы месторасположение, но и у нас были ушки на макушке. Один чмур запасся таким приборчиком, и что бы вы думали? Несчастный случай, беда с гермоскафом, тело пострадавшего вернули в Эл-сити, а на приборчике значилась та запись, которую туда запичужили мы, для чего я в темпе съездил туда-обратно, причем с рукой номер три. Приборчик можно было вскрыть-закрыть в азотной атмосфере без малейших следов операции, что я и проделал в кислородной маске с небольшим поддувом. И шито-крыто.

Принимали мы важных птичек и с Эрзли, причем из самой Главлуны. Они прибывали туннелями. Наверное, Вертухай предостерегал. Но последний отрезок длиной в тридцать километров и им приходилось одолевать на вертокате. Наделал нам хлопот визит доктора Дориана, инженера-физика. Представляете? Дурак-водитель в одном месте срезать решил, самосвал перевернулся, маячок накрылся, причем всё это вне зоны прямой видимости. Бедняга-доктор семьдесят два часа отсиживался в незагерметизованной пенопалатке и был доставлен назад в Эл-сити еле живой от гипоксии и сверхдозы радиации несмотря на все усилия сопровождающих (кстати, двух членов партии) сохранить ему здоровье.

Это мы, поди-ка, перебдели. Вряд ли он заметил бы неувязку и сумел бы прикинуть, как да сколько. Мало кто, забравшись в гермоскаф, на звезды смотрит, даже когда солнце не мешает. А еще реже попадаются умельцы ориентироваться по звездам. Причем точно определиться на поверхности без приборов нельзя, и еще надо знать, как ими пользоваться, таблицы иметь и приличные часы. Даже для приблизительного определения нужны секстан, таблицы и хронометр. Бывали гости посмелее, на поверхность рвались, но окажись у кого-нибудь с собой секстан или его нынешний эквивалент, так ведь недолго и до беды.

А со шпиками никаких несчастных случаев не было. Мы их допускали, морочили головы знатно, а потом Майк читал их рапорты. Один написал, что уверен, будто мы открыли залежи урановой руды, они в то время на Луне были неизвестны. Проект «Центробур» осуществили много позже. Следующий шпик запасся целой сумкой счетчиков Гейгера. Дали ему возможность побегать с ними по забою.

К марту 2076 катапульта была почти готова, оставалось только поставить на места сегменты статора. Энергоблок был на ходу, кабели загнали под землю на все тридцать километров, линии связи наладили по прямой видимости. Лишний народ убрался, остались главным образом члены партии. Но одного шпика мы оставили, чтобы кум Альварес регулярно получал донесения. Тревожить кума нам было ни к чему: еще заподозрит что-нибудь. Заместо этого мы его доводили в местах поселения.

10

Кое-что переменилось за эти месяцы. Ваечка приняла Грегову веру. Проф так круто расхворался, что бросил учительствовать, а Майк взялся стихи писать. «Янки» кончили на последней строке таблицы. Обойди их кто-нибудь просто так, я заплатил бы профу без звука, но съехать с первого места на последнее в один сезон – это знаете ли! Я их смотреть перестал по видео.

Насчет профовых хворей это был свист. По возрасту он был в лучшей форме, каждый день по три часа делал физзарядку в номере «Дрянда» и спал в трехсоткилограммовой свинцовой пижаме. Как и я, как и Ваечка, которая этого терпеть не могла.

Не думаю, что она лажу пускала и спала со всеми удобствами, хотя ручаться не буду, поскольку лично в кроватку к ней не лазил. В семье Дэвисов она закрепилась железно. Сперва говорила «госпожа Дэвис» да «госпожа Дэвис», а потом перешла на «госпожу Маму», потом просто на «Маму», а теперь запросто могла под «Мимми-мамочку» за талию подержаться. Когда из «фонда „Зебра“» стало ясно, что назад в Гонконг ей дороги нет. Сидра провела ее в свой салон красоты в нерабочие часы и заделала ей кожу так, чтобы смуглота не слезала. И волосы ей сделала черные, причем такого вида, будто курчавость пытались спрямить, а вышло плохо. Ну, и по мелочам прошлась, ногти подтемнила, пластиковые вкладыши в нос и за щеки подобрала, а черные контактные линзы Ваечка и так носила. После Сидриных хлопот Ваечка запросто могла в эники-беники пуститься, а хурда-мурда эта повсеместно устояла бы. Стала Ваечка «цветная», причем насчет предков и гадать не надо: тамильская кровь, примесь ангольской и немецкая. Я ее даже «Ваймой» стал называть, а не «Ваечкой».

Красотка стала – офонареть! И пацанва за ней толпами, стоит ей боками поиграть на ходу.

Начала учиться у Грега всяким делам по ферме, но Мама сходу это пресекла. Мол, хоть и сила есть, и ум, и охота, а всё же ферма – это мужское занятие, и Грег с Гансом не просто жеребцы на развод в нашей семейке набекрень. Мол, как Ваечка ни старайся, а мужики к делу способней. Так что турнули Ваечку оттуда, и Сидра взяла ее к себе в салон красоты помогать.

Проф играл на скачках по двум системам: по Майковой – на «из молодых да раннего», и по своей собственной «научной». К июлю 2075 признал, что в лошадях он ни уха ни рыла, и полностью перешел на Майкову, увеличил ставки, причем сразу у многих букмекеров. Выигрывал, и на эти деньги партия работала, покуда Майк налаживал аферу по финансированию катапульты. Но к скачкам как таковым интерес потерял, просто ставил, как Майк указывал. И даже бюллетени насчет лошадей читать бросил. Жалко. Когда матерый игрок завязывает, делается так, будто кто-то помер.

У Людмилы дочка родилась. Говорят, когда первенький – дочка, это добрая примета. И я порадовался: в любой семье дочери нужны. Ваечка ошарашила наших женщин своими познаниями насчет интересного положения. И еще раз – полной темнотой по уходу за младенцами. Двое наших самых старших сыновей наконец-то заделались в женатики. И Тедди в свои тринадцать ушел в приймаки. Грег нанял двух парней с соседних ферм, полгода они у нас проработали, за одним столом с нами ели, и мы их приняли к себе: без инцидентов, поскольку хорошо знали и их самих, и их семьи. Тем самым соотношение в семье восстановили, а то нарушилось после приема Людмилы, и разом кончились разговорчики мамаш с сынками на выданье насчет, мол. Мама зазнается и всё ей для семейства Дэвисов типичное не то.

Ваечка завербовала Сидру. Сидра свою ячейку завела, завербовала свою вторую помощницу, и еённый «Bon Ton Beaute Shoppe» превратился в самое настоящее гнездо подрывной деятельности. Мы начали использовать пацанят из самых сопливых на посылках и для всего прочего, на что они способны: понаблюдать за кем-нибудь, проследить, кто куда ходит. Пацанята с этим справляются лучше взрослых, причем к ним никаких подозрений. Сидра это усекла и всех женщин, кого вербовали в ее салоне, на эту мысль наводила.

Вскоре у нее на примете столько пацанят набралось, что мы смогли поставить под надзор всех Альваресовых шпиков. С Майковой способностью любой телефон подслушать, с уменьем пацанвы выследить, когда кто-то из дому выходит, или с работы, или вообще откуда угодно, и с такой их оравой, что один может сбегать позвонить, пока другой на месте топчется, мы могли любого шпика под колпаком держать и не давать им совать нос куда не следует, по нашему мнению. Вскоре знали, откуда шпики звонят, не дожидаясь, пока сводка поступит в «фонд „Зебра“». Любой сексот попадался, если звонил из кабака, а не из дому. С помощью этих «иррегулярных с Бейкер-стрит» Майк подключался на подслух раньше, чем такая сука кончала номер набирать.

Именно пацанята выследили самого Альваресова резидента в Эл-сити. Мы чуяли, что он есть, поскольку шпики напрямую Альваресу не названивали и маловероятно было, что он их сам завербовал: никто из них в комплексе Главлуны не работал, а сам Альварес появлялся в Луна-сити, только сопровождая какую-нибудь шишку с Эрзли, такую важную, что командовать эскортом должен был он и никто другой.

Оказалось, что его резидент един в двух лицах: во-первых, старый урка, теперь у него лавочка была в Старом куполе, сладости там, газетки, тотошка; и, во-вторых, сынок его, из вольнонаемных в комплексе. Сынок-то и таскал туда донесения, потому-то Майк их и не мог подслушать.

Мы их пальцем не тронули. Просто теперь получали оперативную информацию на полсуток раньше, чем Альварес. Благодаря этому, – а разнюхала это пяти-шестилетняя детвора, – семи камрадам жизнь сохранили. За что и слава «иррегулярным с Бейкер-стрит»![11]11
  См., например: А.Конан Дойл. Знак четырех


[Закрыть]

Уж и не припомню, кто их так прозвал. Думаю, что Майк. Я-то был рядовой «фэн» насчет Шерлока Холмса, а Майк в натуре воображал себя его братом Майкрофтом, вот падло буду, почти готов поручиться, хотя тема скользкая. Сама пацанва себя так не называла. У нее свои шайки-лейки были и свои клички. И мы на них не взваливали ничего такого опасного. Сидра в этом отношении доверяла мамашам и наставляла, чтобы объясняли сынкам-дочкам, как да что, но притом ни в коем разе не в натуре. А пацанву хлебом не корми, только доверь какой-нибудь секрет, да похитрее. Сами гляньте, все их игры на том держатся.

«Bon Ton Salon» был в натуре биржей новостей: женщины их разносят быстрей, чем «Дейли лунатик». Я Ваечку настропалил, чтобы она по ночам передавала Майку всё до последнего слова, причем сама не раздумывала, что важно, а что нет, поскольку в этом разбираться Майку – по его способности разом сопоставлять хоть миллион фактов.

И слухи оттуда ползли. Вначале партия росла медленно, а потом, во-первых, заработала троичность системы, а во-вторых, миротворцы-каратели на шею сели куда покруче прежней вохры. Когда организация разрослась, мы крепко нажали на агитпроп, на «черную пропаганду» и слухи, на открытую подрывную работу, провокации и саботаж. Раньше, когда с агитпропом было попроще, хотя и поопаснее, и пока его продолжали под маркой прежнего подполья, там всё сгнило от стукачей, этим делом занимался Финн Нильсен. А теперь эту кашу и всё, что с ней связано, взялась помешивать Сидра.

Здорово подсобила раздача листовок и прочее в этом духе. Ни в «Салоне», ни дома, ни в номере «Дрянда» мы подпольной литературы не держали. А распространяла ее пацанва, причем такая, что читать не умеет.

При том Сидра полный день работала насчет причесать и тэ дэ. И примерно в то время, когда ей начало становиться невмоготу, однажды вечерочком я с ней под руку вышел пройтись на Пересечку. И вдруг глядь – знакомое личико, знакомая фигурка: девчонка, тощенькая, угловатая, рыжая, что твоя морковка. Годков так двенадцати, когда ихняя сестра в рост идет, перед тем как набрать цветущую мягкую округлость. Вижу, что встречал, но не могу сказать, ни где, ни когда, ни по какому случаю.

– Тихо, куколка, – говорю. – Кинь глаз вон на ту. Рыженькую, тощенькую.

Сидра глянула.

– Милый мой, – говорит. – Ты у нас с вывихом, не новость. Но ведь совсем дитё же!

– При чем тут это? Кто она?

– Готт знает. Тормознуть ее?

И вдруг я вспомнил, будто клип увидал. Вот бы Ваечка со мной была, но мы с ней вместе на людях не показывались. Эта голяшка рыжая была на том самом собрании, где Мизинчик погиб. На полу сидела перед трибуной, слушала, раскрыв глаза, и хлопала, как шальная. А под конец я увидел, как она летит, сложившись, кубарем и с ног сбивает желтую робу, ту самую, которому я в темпе потом челюсть сломал.

Если б не она, если б не ее находчивость и быстрота, не гулять бы нам с Ваечкой живыми-здоровыми и на свободе.

– Нет, – говорю, – не надо. Но как бы не потерять ее из виду. Эх, был бы здесь кто-нибудь из наших «иррегулярных». Вот дьявол!

– Заскочи куда-нибудь и звякни Ваечке – через пять минут кто-нибудь объявится, – Сидра говорит.

Так я и сделал. Идем с Сидрой, прогуливаемся, на витрины смотрим, еле плетемся, будто что-то выбираем. Минут через семь-восемь подбегает к нам пацаненок, останавливается и говорит:

– Привет, тетя Мэйбл! Здоров, дядя Джо!

Взяла его Сидра за руку.

– Здорово, Тони! Как твоя мамочка?

– В ажуре, – говорит. И шепчет: – Я не Тони, я Джок.

– Извини, – говорит Сидра мне. – Последи за ней.

А сама с мальцом в кондитерскую.

Вышла. Снова берет меня под руку. А следом и малец с леденцом на палочке, мол, спасибо, тетя Мэйбл, и до свиданья. И вприпрыжку топ-топ от нас, завертелся возле рыженькой, приостановился, на видеоэкран рот раскрыл, свой леденец сосет. А мы с Сидрой домой отправились.

Пришли, а нас уже донесение ждет: «Вошла в детдом „Колыбелька“ и там застряла. Дальше наблюдать?»

– Самую чуточку, – говорю, зову Ваечку и спрашиваю, помнит ли она такую. Оказывается, тоже помнит, но, кто она, понятия не имеет. Спроси, мол, у Финна.

– Лучше вот что сделаем, – говорю и звоню Майку.

Да, есть телефон в детдоме «Колыбелька», и Майк в темпе приложит ухо. Минут двадцать у него ушло на то, чтоб разобраться: больно много голосов, причем в этом возрасте пацанов от девчонок не отличить еще. А потом говорит:

– Ман, предположительно слышны три голоса, отвечающих типу и возрасту, который ты указал. Однако два из них откликаются на имена, которые звучат как мужские. А третий отвечает, когда окликают «Хэзел», причем взрослый женский голос это имя твердит постоянно. По-моему, это голос воспитательницы.

– Майк, глянь-ка в списки прежней организации. Посмотри там всех, кого звали «Хэзел».

– Четверо таких, – отвечает он тут же. – И одна из них – Хэзел Миид, из «Молодых камрадов-помощников», проживает в детдоме «Колыбелька», родилась 25 декабря 2063 года, масса – тридцать девять килограмм, рост…

– Так вот кто она, наш птурсик-то! Спасибо, Майк Ваечка, отмени пост у детдома. Отлично!

– Майк, вызови Донну, надо с ней, с подругой, парой слов обменяться.

Привлечь Хэзел Миид – это я доверил женщинам, а держался подальше, пока Сидра не привела ее к нам домой две недели спустя. Но Ваечка сама прежде доложила, мол, есть проблема. У Сидры полная ячейка, а она хочет, чтобы в ней состояла и Хэзел Миид. Такое не предусмотрено, и кроме того есть сомнения, поскольку ребенок же. По уставу мы младше шестнадцати не брали.

Я поставил вопрос на исполкоме с участием Адама Селены.

– Как понимаю, – говорю, – троичная система должна нам помогать, а не мешать. Не вижу греха, если у камрада Цецилии в ячейке будет четверо. И опасности тоже не вижу.

– Согласен, – кивнул проф. – Но считаю, что четвертый должен оставаться вне ячейки, чтобы остальных не знал, пока это не будет вызвано поручениями, которые даст Цецилия. Это меня не беспокоит, меня беспокоит возраст.

– Верно, – кивнула Ваечка. – Относительно возраста этого ребенка стоит поговорить.

– Друзья, – сказал Майк нерешительно (в первый раз нерешительно за несколько недель; он совсем сделался деятель «Адам Селена», а не одинокая машина), – возможно, пора напомнить, что подобные ситуации я уже разрешал в положительном смысле. По-моему, тут дискутировать нечего.

– Вот именно, Майк, – поддержал его проф. – Есть председатель, и у него есть право решать такие вещи. Какая у нас самая большая ячейка?

– Пятеро. Сдвоенная: тройка и двойка.

– И без осложнений. Ваечка, драгоценнейшая, неужели Сидра предлагает этому ребенку полноправное членство? Не напомнить ли ей, что ведь мы же революцию затеваем? Со всеми отсюда вытекающими, вроде беспорядков, кровопролития и других вероятных бед?

– Именно так она и ставит вопрос.

– Но, дражайшая леди, когда мы ставим на кон свои жизни, мы достаточно взрослые люди, чтобы это понимать. Взрослый человек эмоционально ощущает хватку смерти. А дети редко бывают способны осознать, что смерть угрожает им лично. Можно даже определить порог зрелости как возраст, в котором человек осознает, что смертей… и принимает этот приговор без страха.

– В таком случае, проф, – сказал я, – пришлось бы назвать детьми кое-каких здоровенных дядь и теть. Семь против двух, такие есть и в партии.

– Кореш, не спорю. Есть вероятность, что чуть ли не половина из наших именно такие, причем под конец всей этой дурдомной зарубы нас это весьма неприятно удивит.

– Проф, – не унималась Ваечка. – Майк, Манни. Сидра убеждена, что этот ребенок – уже взрослый человек. И я в этом убеждена.

– Что скажешь, Ман? – спросил Майк.

– Пусть проф с ней как-нибудь встретится и выработает свое мнение. Я на нее купился. Особенно, на ее способ лезть в драку сломя голову. Иначе всего дела не затевал бы.

Вопрос отложили и ша. Вскоре Хэзел появилась у нас на обеде как гостья Сидры. Виду не подала, что меня узнала. И я к ней не признался. Уже много после узнал, что она меня сходу припомнила, причем не только по левой руке, но и как того мужика, которого высокая блондинка из Гонконга поцеловала, а потом шапку нахлобучила. А чуть позже и Вайоминг распознала – по тому, чего Ваечке было не переменить. По голосу.

Но как воды в рот набрала Хэзел. Если даже и подумала, что я подпольщик, то и виду не подала.

Всё более или менее прояснилось, когда мы узнали ее историю. Ее этапировали вместе с родителями примерно в том же возрасте, что и Ваечку. Отец погиб при несчастном случае, еще когда принудработы отбывал, мать говорила, что от наплевательства Главлуны насчет техники безопасности там, где зеки вкалывают. Мать его пережила, но умерла, когда Хэзел исполнилось пять. От чего умерла, Хэзел не знает. Как не знает и за что родителей сюда замели. Возможно, за подрывную деятельность, если оба Валун получили, как она думала. И возможно, от матушки унаследовала она лютую ненависть к Главлуне и Вертухаю.

Семья, что детдом содержала, оставила ее у себя. Чуть подросла, ее приспособили пеленки менять и посуду мыть. Сама научилась читать, могла на машинке печатать, а писать не умела. Математику знала в пределах деньжата сосчитать, за которые детвора друг дружку лупцует.

Ушла из детдома со скандалом. Хозяйка с мужьями объявила, что с Хэзел приходится еще несколько лет службы. А Хэзел вышла себе вон – и всё, даже одежонки не взяла, и шмуточки, какие по мелочам были, бросила. Мама раздухарилась, хотела скандал поднять, семья, того и гляди, могла бы встрять в «междусобойчик» из тех, что сама Мими так осуждала. Пришлось шепнуть ей, будучи шеф ячейки, что нежелательно привлекать внимание к нашей семье, и самому выложить гроши, а ей сказать, что, мол, это партия оплачивает одежку для Хэзел. Мама от грошей отказалась, отменила семейный совет, взяла Хэзел в город и на свой характер весьма не без претензии Хэзел обмундировала.

И мы ее удочерили. Знаю, нынче это дело волокитное, а в ту пору это было проще простого – что котенка подобрать.

Еще больший тарарам поднялся, когда Мама задумала пристроить Хэзел в школу. Ни Сидра на это не рассчитывала, ни сама Хэзел не ожидала как член партии и камрад. Опять пришлось мне нажать, и Мама частично отступилась. Хэзел пристроили к репетитору поблизости от заведения Сидры, то есть тут же возле нашего шлюза тринадцатый номер. (Почему у Сидры салон процветал? Да потому, что рядом с домом она воду получала из нашей системы без ограничений, а обрат шел к нам же в отходы.) С утра Хэзел училась, а после полудня в салоне работала: халаты подавала, полотенца меняла, ополоски убирала, к делу присматривалась. И всем остальным занималась, что Сидра поручала.

«Всем остальным» – значит, командовала «иррегулярными с Бейкер-стрит».

С малышней Хэзел научилась иметь дело с самых ранних лет. И малышня ее любила. Хэзел сладкими словечками ни во что не втравливала и понимала ихний, на слух любого взрослого, лепет. То что надо мостиком она стала между партией и ее самой юной подмогой. У нее получалось выдать скукоту слежки целыми днями за игру, уговорить их играть по правилам, которые предлагала, и притом виду не подать, что за серьезные вещи за всем этим маячат Не на детский манер серьезные, а на самый в натуре взрослый.

Ну, к примеру:

Скажем, прихватили мальца с пачкой подпольных листовок, причем он сам читать не умеет. Бывало такое, и не раз. Но если Хэзел предварительно мальца настропалила, то разговор шел так:

ВЗРОСЛЫЙ. Малыш, где ты это взял?