Текст книги "Луна жестко стелет"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

8

Довольно медленно, но наконец до меня дошло, что а) Майк не хохмит и что б) схема работоспособна. На преподачу железности пункта «б)» Ваечке и профу времени ушло гораздо больше. Не сходу очевидны были как «а)», так и «б)».

Майк рассуждал так. Что такое «война»? В какой-то книге он вычитал, что война есть применение силы для достижения политического результата. А что такое «сила»? Сила – это воздействие на одно тело другим, которому сообщена энергия.

В ходе войны применяется «оружие», а у Луны никакого оружия нет. Но когда Майк начал разбираться с тем, что такое «оружие» как понятие, выяснилось, что это класс машин, позволяющих распоряжаться энергией. А уж энергии-то на Луне – хоть залейся. В полдень величина потока солнечной энергии достигает киловатта на квадратный метр. И хотя этот поток циклически изменяется, суммарно он беспределен. Почти так же беспредельна и, вдобавок, еще дешевле обходится термоядерная энергия: магнитная ловушка сооружена и действует, знай, добывай только лед. Прорва энергии у Луны.

И есть особый вид энергии – потенциальная, и уж ее-то на Луне хватает. Чтобы вырваться из потенциальной ямы там, внизу, нужна окружная скорость в одиннадцать километров в секунду, а чтобы вырваться из нашей – всего два с половиной. Кому-кому это знать, как не Майку. Он каждый день вышвыривает из нашей ямочки фрахтовики с зерном и следит, как они скользят вниз с горки на Терру.

И Майк рассчитал, что будет, если стотонный фрахтовик (или булыган той же массы) не притормаживать, а дать ему грюкнуться на Терру.

При этом ударе выделится кинетическая энергия в 6, 25 на десять в двенадцатой джоулей – свыше шести триллионов джоулей.

И в долю секунды она превратится в тепло. Тот еще взрыв!

К чему это приведет, самоочевидно. Гляньте на Луну. И что увидите? Тысячи тысяч ударных кратеров – мест, по которым кто-то когда-то, играючи, зафитилил ха-арошими булыганами.

– Джоули – это мне ничего не говорит, – сказала Ваечка. – Как это можно сравнить со взрывом водородной бомбы?

Я охнул и начал ворочать мозгами, но Майк своими смикитил быстрее и сказал:

– Удар стотонной массы о Терру примерно эквивалентен взрыву атомной бомбы мощностью в две килотонны.

– «Кило-» – это «тысяча», а «мега-» – это «миллион», – пробормотала Ваечка. – Совсоюз кидал сто-мегатонные бомбы, не так ли? Значит, наш булыган ударит в пятьдесят тысяч раз слабее.

– Ваечка, золотко, ты глянь с другой стороны, – принялся уговаривать я. – Взрыв мощностью в две килотонны эквивалентен взрыву двух миллионов килограмм тринитротолуола. А кило ТНТ знаешь как жвахает? Спроси у любого буровика. Два миллиона килограмм начисто сметут приличный город. Майк, подтверди.

– Да, Ман, Ваечка моя единственная подруга, вы еще учтите следующее. Многомегатонный взрыв неэффективен. Он разражается в слишком малом объеме, и большая часть энергии теряется зря. Хотя стомегатонная бомба считается в пятьдесят тысяч раз мощнее двухкилотонной, на самом деле ее разрушительное действие всего в тринадцать тысяч раз сильнее, чем действие двухкилотонного взрыва.

– И всё равно, по-моему, тринадцать тысяч раз – это та еще разница, а уж если они надумают кинуть бомбу по нам, то кинут еще более мощную.

– Ваечка, моя единственная подруга, это так. Но зато у нас очень много булыганов.

– Уж это-то да.

– Камрады, это превышает мою компетенцию, – сказал проф. – Во дни бомбомётной юности мой личный опыт ограничивался взрывами килограмма, двух или трех той химии, о которой ты упомянул, Мануэль. Но я полагаю, вы оба разбираетесь в том, о чем речь.

Майк согласился с этим.

– Тогда я принимаю вашу цифирь. Но чтобы катать эти ваши «булыганы» с горки вниз в нужном, как я полагаю, количестве, нам следует предусмотреть захват катапульты. Так или не так?

– Так, – дуэтом согласились Майк и я.

– Не вижу в том ничего невозможного. Но потом ее придется удерживать и содержать в рабочем состоянии. Майк, ты прикидывал, как бы ее можно было защитить, скажем, от попадания небольшой самонаводящейся торпеды с термоядерным зарядом?..

И так оно в этом духе продолжалось и продолжалось. Сделали перерыв на обед. Соблюли профово правило – без деловых разговоров. Вместо этого Майк выдавал хохмы, на каждую из которых проф отзывался: «А кстати это мне напомнило…»

Ко времени, когда мы покинули «Дрянд-отель» вечером 14 мая 2075 года, у нас, а вернее у Майка, которому помог проф, был четкий план революции, включая варианты на выбор в периоды острых кризисов.

* * *

Когда пришло время уходить – мне домой, а профу на вечерние занятия (если не прихватят), а потом домой – помыться, переодеться и в случае необходимости опять вернуться сюда на ночевку, – стало ясно, что Ваечка не хочет оставаться одна в незнакомом месте. Вообще-то она уступчивая и без придури, но уж если на нее накатит по мелочи, это всё: не перешибешь.

Так что пришлось звякнуть по «Шерлоку» Маме и сказать, что я веду кой-кого к нам домой Мама дело четко знала: каждый член семьи мог привести кого-нибудь домой на раз или хоть на год, и наше второе поколение было почти свободно но прежде изволь – спросись. Как в других семьях, не знаю, но наш обычай за сто лет сложился твердо и очень нам подходил.

Так что Мама не спросила ни имени, ни пола, ни возраста, ни семейного положения. Я имел право, а она была слишком гордая, чтобы расспрашивать. Она только сказала: «Замечательно, дорогой. Вы уже обедали? А то нынче вторник, как ты знаешь». Слово «вторник» должно было мне напомнить, что нынче мы едим рано, поскольку у Грега по вторникам вечером проповеди. Если гость еще не ел, ему подали бы, но исключение касалось гостя, а не меня, и все, кроме Деда, мы ели за столом, когда подавалось, а иначе вали в чуланчик и там прихватывай на-стоячка.

Я заверил, что мы уже евши, и очень-очень постараемся попасть домой до ее ухода. Хотя лунтики – это жуткая смесь мусульман, христиан, иудаистов, буддистов и ста без одной других религий, насчет церкви абсолютное большинство приударяет, по-моему, по воскресеньям. Но Грег принадлежал к секте, которая высчитала, что, начиная с гражданских сумерек во вторник и кончая гражданскими сумерками в среду по нашему местному времени, в Эдемском саду, приписанном к минус второму поясу по Гринвичу на Терре, был тот самый субботничек. Поэтому в те месяцы, когда в северном земном полушарии стояло лето, мы ели рано.

Мама неизменно ходила послушать Грегову проповедь, так что и думать не моги в это время взвалить на нее какую-нибудь обузу по дому. А мы, все остальные, бывали там от случая к случаю. Лично я – несколько раз в году, потому что очень любил Грега, который наперед научил меня одному делу, а потом, когда пришлось, помог переключиться на другое и вместо моей руки с радостью отдал бы свою. Но Мама бывала там каждый раз. Это был ритуал, причем не религиозный, поскольку однажды ночью, когда мы шептались в подушку, она призналась, что ни к какой вере с фирменным знаком не принадлежит, только предупредила, чтобы я Грегу об этом не говорил. И я ее о том же попросил относительно себя. Поскольку не знаю, Кто там выдает финты, лишь бы выдавал, и с меня довольно.

Но Грег был для Мамы «младший муж», принятый в семью, когда она сама была совсем молоденькая, первая свадьба после ее собственной. Она питала к нему слабость, которую жутко в упор отрицала бы, обвини ее кто в том, что она предпочитает Грега другим мужьям, но приняла его веру, когда он был посвящен в сан, и вторников никогда не пропускала.

– А может, твой гость тоже захочет сходить в церковь? – спросила она.

Я сказал: «Там видно будет», но так или иначе нам надо было лететь сломя голову. Соответственно, я распростился с ней и замолотил в дверку ванной.

– Ваечка, намазывайся в диком темпе. У нас каждая минута на счету.

– Минутку! – отозвалась она. И не на дамский манер действительно появилась через минутку.

– Ну, и как я выгляжу? – спросила. – Проф, прихватят?

– Вайоминг, дражайшая, я потрясен. Вы были красавицей в прежнем виде, вы красавица и теперь, но узнать вас совершенно невозможно. Вы в полной безопасности, у меня камень с души свалился.

Потом пришлось подождать, пока проф превратится в дряхлого бича. В таком виде он собирался добраться до своего черного хода и лишь потом появиться перед классом в известном всем и каждому облике учителя, чтобы иметь свидетелей на случай, если там его поджидает чмур в желтой робе, чтобы зацапать.

Выдался моментик, и я рассказал Ваечке про Грега. Она спросила:

– Мании, а этот прикид для церкви сойдет? Там яркий свет?

– Не ярче, чем здесь. Работа – высший класс, тебя не засекут. А ты хочешь в церковь? Никто не неволит.

Она призадумалась.

– Вашей мамаше это было бы приятно, я имею в виду твою старшую жену. Разве нет?

– Ваечка, религия – это в элементе твое дело, – без спешки ответил я. – Но лучшего начала для знакомства с семейством Дэвисов, чем поход с Мамой в церковь, не придумаешь. Если ты пойдешь, я с вами.

– Пойду. А я думала, «О'Келли» – это твоя фамилия.

– Точно. «Дэвис» присовокупляется через черточку в официальных случаях. Дэвис – это был первый муж, он уже полвека как помер. Все наши мужики – линия Дэвисов, а жены – «гаспажи Дэвис» через черточку с мужниным именем плюс его личная фамилия. А по-домашнему, единственная гаспажа Дэвис – это Мама, можешь ее так называть, а остальные обычно зовутся по имени и добавляют «Дэвис», только когда на чеках расписываются или что-то в этом роде. Одна Людмила – исключение, она «Дэвис-Дэвис», поскольку может гордиться двойным членством: по рождению и по браку.

– Понятно. Значит, если мужчину зовут «Джон Дэвис», значит, он ваш сын, а если у него еще и другая фамилия, значит, он один из мужей. А женщина в любом случае будет «Дженни Дэвис», не так ли? Как понять, кто жена, а кто дочь? По возрасту? Вряд ли. Тут запутаешься. Сложная штука – клановые браки. И полиандрии тоже. Мой-то случай был попроще. У моих мужей была одна и та же фамилия.

– Без проблем. Если услышишь, как женщина под сорок называет пятнадцатилетнюю «Мама Мила», сразу усечешь, кто жена, а кто дочь. Но такое редко бывает. Взрослых дочерей мы в доме не держим, замуж выдаем. Разве что в гости приедут. А «Нотт» – это фамилия твоих мужей?

– Нет. Они были «Федосеевы»: Чжоу Лин и Чжоу Му. После развода я вернула себе девичью фамилию.

Из ванной выкатился проф, бухтя, как старая развалина, в жутчайшем виде, почище прежнего, и мы двинули через три разные выхода, назначив рандеву в главном коридоре, но не сходясь вплотную. Ваечке нельзя было идти вместе со мной, поскольку меня могли зацапать. С другой стороны, она в Луна-сити не ориентировалась, топография у нас сложная, даже кто здесь родился, запросто путаются, так что я шел впереди, а она так, чтобы не терять меня из виду. А проф следовал сзади на случай, если она всё же не справится.

Договорились, что если меня заметут, Ваечка найдет автомат и звякнет Майку, а потом вернется в гостиницу и дождется профа. Но я-то ни минуты не сомневался, что любого канареечного, который меня вздумает прихватить, хорошо приласкаю рукой номер семь.

Никакого шухера. Поднялся на пятый уровень, прошел весь поселок по пересечке Карвера, поднялся на третий, заскочил на Западный вокзал трубы за чемоданчиком с руками и инструментом, но скафа не взял. Пусть полежит там, пока без надобности. На вокзале болтался один канареечный, но интереса ко мне не проявил. Оттуда – на юг по хорошо освещенным коридорам и вон из города к договорному шлюзу тринадцатый номер в кооперативный туннель до фермы Дэвисов и дюжины других. Думаю, проф там и отвалил, но я не оглядывался.

Потоптался у нашего люка, пока Ваечка не появилась, и вскоре честь по чести доложился:

– Мам, позволь тебе представить. Это Вайма Бет Джонсон.

Мама обняла ее, чмокнула в щечку и сказала:

– Как я рада, что вы к нам заглянули, Вайма, милая! Наш дом – ваш дом.

Теперь понимаете, почему я так люблю нашу старушенцию? Теми же словами она могла бы заморозить Ваечку на месте, но смотрела на вещи просто и Ваечку приняла.

О перемене имени я Ваечку не предупредил, эта мысля пришла мне по дороге. Ведь в доме малышня есть, и пока она дорастет до понимания Вертухаева гадства, ни к чему рисковать насчет детского лепета про «А у нас гостила Вайоминг Нотт», поскольку это имечко значилось в «Особом фонде „Зебра“».

Но Ваечку не предостерег. Салага я был в конспирации.

Однако она врубилась, и хоп-хны.

Грег был уже в своем церковном, до выхода ему оставались минуты. Мама без спешки представила Ваечку линии мужей: Деду, Грегу, Гансу, – потом линии жен: Людмиле, Леноре, Сидре, Анне, – и всё с милой обходительностью. Потом настала очередь детворы.

Я сказал:

– Мам, извини, хочу руку сменить. У нее только бровки на миллиметр подпрыгнули, мол, при детях ни к чему, так что я добавил:

– Да знаю, что времени в обрез, вон Грег на часы зыркает, улавливаю. Но мы с Ваймой тоже в церковь собираемся, так что извини, будь добра.

Она засияла.

– Конечно, дорогой.

Обернулся я мигом. Гляжу, а Мама Ваечку за талию держит. Тут и я засиял.

А руки я менял – седьмой номер на «компанейскую». А заодно, раз простили, в телефонный отсечек нырнул и набрал «МYCROFTХХХ».

– Майк, мы дома. Но выходим в церковь. Вряд ли у тебя есть туда канал, так что позвоню попозже. От профа было что-нибудь?

– Пока нет, Ман. А что за церковь? Кое-какие у меня на проводе.

– Опора скинии пламенного покаяния.

– Не упоминается.

– Кореш, не забегай вперед. Они встречаются в зале общины «Запад-3». Это на юг от Кольцевой станции номер…

– Уловил. Там есть канальный вход и телефон в наружном коридоре. Приложу ухо на оба.

– Майк, шухера не предвидится.

– Профессор то же самое считает. Он как раз сейчас звонит. Вас сконтачить?

– Времени нет. Будь!

С тех пор так и пошло. Постоянный контакт с Майком, чтобы знал, где мы и куда собираемся. Если у Майка там есть кончик, он слушает. Заподозрив в то утречко, что Майк способен слушать по телефону с неснятой трубкой, я от этого открытия поначалу взыграл, поскольку в чудеса не верю. Но, подумавши, осознал, что телефон может быть подключен центральной системой без вмешательства человека, если у нее есть такое желание. А желание у Майка было, как говорится, «балшойе».

Как Майк представлял себе «наружный коридор», сказать трудно, поскольку для него «пространство» было чем-то не таким, как для нас. Но у него была заложена в память «карта» – структурная схема инженерных сетей Луна-сити, так что он почти всегда мог сопоставить «наш» Луна-сити со «своим» и вряд ли хоть раз сбился.

Так что со дня тайного сговора мы постоянно были в контакт с Манком и друг с другом через его обширную нервную систему. И будя об этом если специально не занадобится…

Мама, Грег и Ваечка ждали меня при наружном люке. Мама била копытами, но улыбилась. Я заметил, что она ссудила Ваечке накидку. Как и всем лунтикам, ей до фени было кто в чем щеголяет, она привыкла, но церковь – особь статья.

Мы успели хотя Грегу пришлось сходу идти на амвон, а нам – на сидячие места. После такой беготни я впал в теплую одурь. А Ваечка еще и слушала проповедь Грега и либо знала наш псалтирь, либо приспособилась подглядывать у соседки.

Когда мы вернулись домой младшие уже легли и большая часть взрослых тоже. На ногах были только Ганс и Сидра, Сидра подала соевое какао с домашним печеньем, и все отправились на боковую. Мама отвела Ваечке комнату в детском туннеле, по-моему, ту, в которой последнее время жили двое младших пацанов. Как перетасовала, не спрашивайте. Главное, было ясно, что дает гостье лучшее, что имеем, чуть ли не к старшим девочкам готова Ваечку устроить.

В ту ночь я спал с Мамой отчасти потому, что наша старшая жена – мастерица нервы успокаивать, а нервотрепки мне крепко досталось, а отчасти – чтобы она видела, что я не намыливаюсь к Ваечке тайком. Моя мастерская, где я спал когда спал один, была всего в одном колене от Ваечкина люка. Мама сказала мне как по-печатному «Давай дорогой! И не заливай мне как насчет тебя следует понимать. Шмыг-шмыг за моей широкой спинкой».

На фига это нам было? Устроились в постели, потрепались без света, и я отвалил на бочок.

Но вместо того, чтобы пожелать мне спокойной ночи, Мама сказала:

– Мануэль, с чего это твоя милая гостьюшка вырядилась под афро? На мою мысль, натуральный цвет ей больше к лицу. Хотя, конечно, кем она ни прикинься, ее не убудет, она всяко душечка.

Я повернулся лицом к ней и растолковал, что к чему. Помаленечку, пока всё не выложил. Всё, кроме одного. Про Майка не пикнул. То есть пикнул, но не как про компьютер, а как про одного мужика, с которым Маме не резон видеться, поскольку риск ни к чему.

Но откровенности с Мамой, то есть, если без балды, принятие ее в мою подъячейку с тем, чтобы ей стать шефом собственной, это был не тот случай, когда муж удержу не знает в трепотне с супругой. Поторопился, не спорю, но уж больно был подходящий момент.

А Мама умница была. И распорядлива, поскольку с таким большим семейством без гавканья управлялась. Ее уважали и среди фермерских семей, и во всём Луна-сити. Она тут дольше пробыла, чем девяносто процентов народу. Могла помочь.

А в семье так просто незаменима была. Не подсоби она, нам с Ваечкой туго пришлось бы и с общими телефонными разговорами (поди, объясни, с какого это рая) и с малышней, которая всё на свете подмечает (поди, уберегись!). Только благодаря Маме у нас дома не возникло проблем.

Послушала она, вздохнула и сказала:

– Опасное дело, дорогой.

– Точно, – ответил я. – Так что смотри, Мими, ежели не хо, то так и скажи… И забудь, что я натрепался.

– Мануэль, ты что! Ты мне муж, дорогой, я с тобой соединилась на всё лучшее, на всё худшее… и твое желание – мне первый указ.

(Во свист! Во свист-то! Но Мими в это верила.)

– Одного я тебя на опасное дело не пущу, и кроме того…

– Что кроме того, Мими?

– По-моему, каждый лунтик спит и видит день, когда мы будем свободны. Все, кроме нескольких раскисших по здешним норам. Я никогда об этом не говорила. На вид, повода не было, и всё время ушки на макушке, себе под ноги взглянуть некогда, то тому помоги, то сё подхвати, и конца-краю этому нету. Благодарение богу, мне дозволено жить и видеть, как близится этот день, если без понта близится. Ты объясни поподробней. Я должна подобрать еще троих, да? Троих, кому можно доверять.

– Ты, главное, не спеши. С оглядкой. Чтоб уж наверняка.

– Я Сидру взяла бы. Она умеет держать язык за зубами.

– Не обязательно из семьи. Нам широкий захват нужен. Но не нахрапом.

– Поняла. Прежде дела я посоветуюсь с тобой. И вот что, Мануэль, если хочешь знать мое мнение… – она чуть примолкла.

– Мими, всегда и в первую очередь.

– Деду не говори. Он стар стал, забывается, в словах меры не знает. А теперь спи, дорогой, да покрепче.

9

Революция – дело кропотливое, каждая мелочь требует обсоса, ни о чем забывать нельзя, вот так время шло и шло. Прежде всего надо было, чтобы нас не засекли. А в перспективе следовало позаботиться, чтобы всё кругом пошло в раскосец.

Вот именно. Даже под занавес не было так, чтобы все лунтики хотели покончить с Главлуной и считали ее нестерпимой вплоть до бунта. Вертухая в гробу видели все, Главлуну на понт ловили все. Но это не значило, что все готовы лезть в драку и жизни не жалеть. Заговори вы с каким-нибудь лунтиком про «патриотизм», он бы очи вылупил или подумал бы, что речь о его родине. Были среди этапированных французы, сердцем верные своей La belle Patrie[9]9
  La belle Patrie (франц.) – милая отчизна>, немцы, лояльные Vaterland

[Закрыть], русские, которым подай их «святую Русь-матушку». А Луна что, Луна была «Валун», место ссылки, шибко не вещь для любви.

Мы были самый аполитичный народ в истории. Я знаю, я был в политике чурка в элементе, как и всякий, пока обстоятельства носом не ткнули. Вайоминг встряла, поскольку Главлуну ненавидела по личной причине, проф – поскольку все власти презирал в порядке особой интеллигентской моды, а Майк – поскольку изнывал от своего машинного одиночества и вдруг тут такая «игра на местности»! Нас в патриотизме было не обвинишь. Разве что меня, поскольку я всё же третье поколение, полное отсутствие чувств к какому-нибудь месту на Терре – даже наоборот, побывавши там, невзлюбил и эрзликов запрезирал. Сделали из меня «патриота» в отличие от большинства.

Средний лунтик интересовался насчет пивка попить, насчет заложиться с кем-нибудь, насчет женщин и насчет работенки, именно в этом порядке. Ну, может, насчет женщин на втором месте, но всяко не на первом, хотя женщин ценили. Лунтик усвоил, что всех всё равно не подгребешь. Кто не усвоил, тот отдал концы, поскольку даже самый неугомонный бугай всю дорогу стоять как штык не может. Как проф говорит, либо общество применяется к фактам, либо ему кранты. Лунтики к тем еще фактам поприменялись. Кто не применился, тот доигрался. Но без «патриотизма» обходились запросто.

Как один древний китаёза говорил, «рыба воды не разумеет». Так и я ничего такого не разумел, пока на Терру не выбрался, и даже потом не доходило, насколько пустое место у лунтиков в ячейке памяти под отметкой «патриотизм», пока сам не принял участия, не попробовал их расшевелить. Ваечка и ее камрады жали на эту кнопку, жали, да так ни до чего и не дожали: годы зря ушли, несколько тысчонок народу набралось, меньше одного процента населения, и из этого мизера чуть ли не десятая часть – платные стукачи.

Проф нас правильно настропалил: на злобу народ настроить легче, чем на что доброе.

К счастью, кум Альварес руку помощи подал. Ту девятку кокнутых вохряков заменили девятью десятками, втравили Главлуну в то, чего она на нюх не терпела, а именно – в расходы на нас, и от одной придури другая поехала.

Вертухаева вохра числом не хвалилась даже в самые ранние денечки. Охрана в историческом смысле здесь ни на фиг была не нужна, и в системе карательных колоний весьма привлекала дешевизна. Охранять надо было Вертухая, его зама и важных птичек с визитами, а в самой-то зоне охрана была ни к чему. Даже орбитальное патрулирование поотменяли, когда стало ясно, что оно без смысла, и в мае 2075 вохра была дешевей некуда, причем вся из салаги, из только что доставленных.

Но от потери сразу девяти за одну ночь кое-кто ударился в панику. В том числе Альварес, мы об этом знали. Он хранил копии своих докладных насчет подмоги в «Особом фонде „Зебра“», и Майк их читал. Прежде чем в зеки угодить, Альварес был на Терре гражданин начальник из ментов, потом все годы на Луне служил в вохре и сделался самый запуганный и одинокий человек на Валуне. Он требовал подмоги – как можно больше, как можно вооруженней до зубов, отставкой грозил, если не получит, что была одна лажа. Если бы Главлуна четко секла, что к чему, там допетрили бы, что это лажа. Появись Альварес в любом поселке без оружия и не при должности, он воздухом дышал бы не дольше, чем опознали.

Ну, и получил он свои подкрепления. Мы так и не дознались, кто скомандовал этот лихой набег. Хай-Вертухай таких склонностей не имел, жил себе всю дорогу чурбаком на воеводстве. Возможно, Альварес, только-только пробившись на должность при начальстве, хотел вид показать, а может, и в Вертухаи таким образом метил. Но ближе к истине теория, что от Вертухаевых докладов на Эрзлю насчет «подрывной деятельности» разродилась светлой мыслью навести у нас порядок тамошняя Сверхглавлуна.

Одно дуроломство подстегнуло другое. Вместо того, чтобы набрать новичков из свежих транспортов, двинули к нам штрафников из отборных войск, из миротворцев-карателей Федеративных Наций. Дубы, падло на падле, в гробу они видели Луну и в темпе расчухали, что «временное служебное перемещение» – это прогулочка без возврата. На Луну и лунтиков они злобой кипели, считали нас за корень всех бед.

Но как только Альварес их заполучил, он установил круглосуточные посты на всех станциях трубы, ввел паспорта и паспортный контроль. Если б на Луне все было по закону, так это был бы беспредел, поскольку девяносто пять процентов из нас теоретически были свободные люди, либо кто здесь родился, либо кто срок уже отбарабанил. Причем в городах процент был еще выше, потому как неотбывшие зеки жили на казарменном положении при комплексе и появлялись в городе лишь на двое суток в месяц, по нерабочим дням. А появившись в чистом виде, без гроша за душой, валандались всю дорогу на глазах, целясь, кто бы им за кирнуть заплатил.

Однако единственный писаный закон были Вертухаевы циркуляры, так что вроде и паспорта оказались «законны». В газетах пропечатали, дали неделю сроку обзавестись и в одно прекрасное утро в восемь ноль-ноль ввели. Кое-кто из лунтиков редко с места трогался, кое-кто мотался по делам, кое-кто регулярно сновал из ближних поселков и даже из Луна-сити в Неволен и обратно и по другим маршрутам.

Паиньки позаполняли формуляры, уплатили сбор, снялись на фото, получили паспорта. Я по совету профа заделался в паиньки, заплатил за паспорт и приложил к пропуску для работы в комплексе.

Мало было паинек. Лунтики в упор отмели это дело. Паспорта? Слыханное ли дело?

В то утро на Южном вокзале трубы стоял вояка, но не в военном, а в вохровской желтой робе, причем с видом, что ненавидит эту робу так же, как и нас. Я никуда не собирался, не рвался, я со стороны поглядывал.

Объявили прибытие капсулы из Неволена. Толпа в тридцать с лишним душ двинулась к выходу. Желтая роба потребовал паспорт у первого подошедшего. Лунтик остановился и начал базарить. Второй пропхнулся мимо. Вохряк обернулся и заорал. Еще трое или четверо прорвались. Вохряк цап за кобуру – кто-то хвать его за локоть, пушку вышибли. Не лазер – обычный пугач, заради шума.

Пугач звякнул об настил, и пошла заруба. Я смылся. Результат: один пострадавший, тот вохряк. Головные схлынули по пандусу, а он лежит на настиле ничком, ручкой-ножкой не колышет.

А остальные – ноль внимания. Обходят, перешагивают. Только одна женщина с младенцем на руках приостановилась, прицелилась, пнула его в рыло и пошла себе на пандус. Он, поди, уже концы отдал, я дальше ждать, смотреть не стал. И валялся он там, пока смена не пришла.

На следующий день туда кинули полувзвод. Капсула на Неволен ушла пустая.

Так и повелось. Кому ездить позарез, обзавелись паспортами, кто уперся, бросили ездить. На выходе из трубы стали ставить двоих сразу: один паспорта смотрит другой сзади маячит, самопал наизготовку. А кто смотрит тот без усердия, что очень кстати, поскольку большая часть – поддельные, причем вначале очень грубо. Но вскоре сперли подлинные бланки, и подделка стали в ажуре – как настоящие Подороже настоящих, но лунтики предпочитали поощрять свободную инициативу.

Наша организация поддельных не изготовляла. Мы в элементе поощряли это дело – я знали кто их имеет, а кто нет: у Майка был список официально получивших. Это помогало отличить агнцев от козлищ для сетки, которую мы строили. Тоже занесенной в Майка, но под паролем «Четырнадцатое июля». И когда выявляли мужика с поддельным, стало быть, вот и кадр на полдороге к нам. Шепнули вниз по ячейкам нашей растущей организации, чтобы ни-ни не принимали с настоящими паспортами. Если у вербовщика не было четкой уверенности, он запрашивал наверх и получал ответ.

Но на том заморочки у вохры не исчерпывались. Их самолюбие страдало, и покою им не было от детворы, которая устраивалась у них под носом или сзади, где не видать, что еще тошнее, и, как обезьянки, повторяла за ними все движения. Или бегала взад-вперед с визгом, гадости выкрикивала, дразнилась, казала пальцами фигуры, однозначные во всём мире. По крайней мере вохра брала это за оскорбление.

Один вохряк подловил пацаненка, врезал по молочным зубкам. Результат – три покойника: двое вохряков и один лунтик.

После этого вохра детворы не трогала.

Мы таких делишек не обделывали, но в элементе поощряли. Вам бы в голову не пришло, чтобы очмилая пожилая дама, вроде моей старшей жены, подзуживала детвору на баловство. А тем не менее подзуживала.

Вдали от домашних расстройств одинокие мужики разным озабочены. Вот с одной такой заботы мы и начали. Этих миротворцев-карателей прислали на Валун без обеспечения насчет приятного досуга.

Кой-какие из наших даме были исключительные красотки, и кой-какие из них начали слоняться возле станций, одетые микрастей, чем обычно, то есть почти в чистом виде в нулях, однако в дупель насандаленные самыми разными духами, но дико забористыми. Они с желтыми робами не разговаривали, в упор не глядели в ту сторону, они в элементе поле зрения пересекали, играя боками, как только лунтички могут. Никакая бабель на Эрзле так не может, шестикратный вес не даст.

Такие сцены собирали народ от мужиков до молокососов: «фьюити», аплодисменты в честь красоты и злобная потеха над желтой робой. Вперед на это дело подряжались платные специалистки, но вскоре желающие задаром таким косяком повалили, что проф решил: ни к чему сорить деньгами. И оказался прав: даже Людмила, робкая, что твой котенок, хотела попробовать это дело, но Мама ей четко сказала «нет». А Ленора, благо на десять лет старше и самая симпатичная в нашей семье, таки попробовала, и Мама нагоняя ей не выдала. А та вернулась – вся раскраснелась, веселая, собой довольная до упора, и одно на уме: как бы еще разок гадов подразнить! Причем то была ее собственная идея, в ту пору она знать не знала, что за этим стоит.

Всё это время мы с профом редко виделись, а на публике так вообще ни разу. Мы соприкасались по телефону. Поначалу здорово стесняло, что у нас на ферме был всего один телефон на двадцать пять душ, причем всё больше из юной поросли, которая, как к телефону прилипнет, так часами висит, только силой оторвешь. Мама ввела строгости: каждому дозволялся один звонок от нас не дольше, чем на девяносто секунд, с возрастающей шкалой наказаний. В исключительных случаях она из добрых чувств прощала. Но прощение сопровождалось «телефонной нотацией»: «Когда я попала на Луну, частных телефонов вовсе не было. Вы, дети, орете, как не знаю кто…»

Насчет завести у себя телефон мы были одним из последних процветающих семейств. Когда меня приняли, он был дома внове. Процветали мы, поскольку ни в какую не покупали того, что могли заделать сами. Мама телефон недолюбливала, поскольку оплата за него в «Луноситскую объединенную компанию проводной связи» большей частью шла в пользу Главлуны. Всю дорогу отказывалась понять, почему я не могу смухлевать насчет телефонной службы с той же легкостью, как мы тырили электроэнергию. («Ведь ты же всё знаешь про эти штучки, Мануэль, дорогой!»). Что телефонный аппарат – это часть системы переключений, в которой он непременно должен числиться, ее не интересовало.