Текст книги "Тетралогия Будущего"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 60 страниц)

Родж вполне мог пойти туда вместо меня, пожать десяток рук, пошутить и позволить девчонкам из секретариата, на плечи которых легла бесконечная бумажная писанина, повисеть у себя на шее и оросить ее слезами.

– … Вернусь через часок.

В обычных условиях наша вечеринка должна была проходить в нижних офисах, включать всю канцелярию и уж обязательно Джимми Вашингтона. Но тогда пришлось бы изолировать от них самого мистера Бонфорта. Конечно, сейчас они тоже праздновали. Я встал.

– Родж, спущусь с вами и зайду навестить гарем Джимми.

– Что? Настоятельной надобности в этом нет.

– Но так будет лучше, верно? К тому же это не трудно, а риска никакого. – Я повернулся к Бонфорту: – Как вы полагаете, сэр?

– Я буду вам очень признателен.

Мы спустились на лифте, прошли через пустые и тихие жилые покои, через мой кабинет и кабинет Пенни. Там, за ее дверью, был сущий бедлам. Стереовизор, доставленный сюда на время, орал на полную мощность, пол покрывал бумажный мусор. Все пили, или курили, или пили и курили одновременно. Даже у Джимми, слушающего передачу итогов по округам, в руке был стакан с выпивкой. Правда, он ни разу не поднес его к губам. Джимми отродясь не пил и не курил. Просто кто-то сунул ему в руку стакан, и он продолжал держать его, позабыв обо всем на свете.

Джимми всегда отлично вписывался в любую компанию.

Я в сопровождении Роджа обошел всех, тепло и искренне поблагодарил Джимми и извинился, ссылаясь на то, что устал.

– Собираюсь пойти прилечь, надо же дать отдых старым косточкам, Джимми. Передайте мои извинения остальным, ладно?

– Конечно, сэр. Вам надо заботиться о своем здоровье, господин Министр.

Я вернулся наверх, а Родж пошел пройтись по городским туннелям.

Когда я вошел в Верхнюю гостиную, Пенни встретила меня приложенным к губам пальцем. Бонфорт, казалось, уснул, и громкость стереовизора была приглушена. Дак все еще сидел перед экраном, занося цифры в большую таблицу Роджа, в ожидании, когда тот вернется. Капек, по-видимому, за все это время даже не шевельнулся. Теперь он кивнул мне и поднял стакан в знак приветствия.

Я попросил Пенни смешать мне виски с содовой, а потом вышел на прикрытый колпаком балкон. Была ночь как по земным часам, так и по лунному времени, и полная Земля отлично смотрелась в газовом облаке звездного покрова. Я нашел Северную Америку. И попытался отыскать ту крохотную точку, которую покинул несколько недель назад. Эмоции у меня были самые что ни на есть смешанные.

Немного погодя я вернулся. Ночь на Луне – зрелище замечательное. Потом пришел Родж и, не сказав ни слова, занялся своей таблицей. Я заметил, что Бонфорт уже не спит.

Передавали данные по очень важным округам, все молчали, стараясь создать наилучшие условия Роджу для работы с его таблицей и Даку с его логарифмической линейкой. Наконец, нарушив долгую тишшгу, Родж откинулся в кресле.

– Все, Шеф, – сказал он, не глядя ни на кого из нас. Мы победили. Большинство не менее семи мест, вероятно, девятнадцать, а возможно, даже и тридцать.

После паузы Бонфорт произнес:

– Вы вполне уверены?

– Абсолютно! Пенни, переключите на другой канал и послушаем, что говорят там.

Я подошел и сел рядом с Бонфортом. Говорить я не мог. Он протянул руку и похлопал меня по плечу так, как это сделал бы отец, и мы оба перевели глаза на экран. Первая станция, которую нашла Пенни, передавала:

– … никакого сомнения, ребята! Восемь электронных мозгов сообщают, что да, мозг КУРИАК – что возможно. Экспансионистская партия выиграла бой и с большим перевесом…

Пенни переключилась на другую:

– … его временный пост превратился в постоянный на следующие пять лет. С мистером Кирогой нам поговорить не удалось, но его политический представитель в Чикаго признает, что полученные сведения нельзя игнорировать…

Родж встал и пошел к телефону. Пенни приглушила стерео так, чтобы оно не мешало разговору. Обозреватель беззвучно шевелил губами, видимо, повторяя то, что уже было всем известно. Вернулся Родж.

Пенни снова увеличила громкость, обозреватель оборвал начатую фразу на середине, прочел переданную ему записку и повернулся к зрителям, широко улыбаясь:

– Друзья и сограждане! Сейчас я передам слово Верховному Министру…

И передача переключилась на мою победную речь.

Я сидел и прямо-таки купался в ней, все мои чувства перепутались, но они были приятны и радостны до боли. Речь была отличная, я над ней хорошо поработал.

На экране я выглядел усталым и измученным, но спокойным и уверенным. В общем, все было тип-топ.

Я как раз дослушал до места «так пойдем же вперед, неся свободу всем…», когда услышал за спиной какой-то шорох.

– Мистер Бонфорт, – начал я… – Док! ДОК!!! Скорее! На помощь!

Мистер Бонфорт цеплялся за меня правой рукой и, напрягая все силы, старался сказать мне что-то, видимо, очень важное, но было поздно, губы не повиновались ему, а его казавшаяся непобедимой воля была бессильна перед слабостью плоти.

Я обнял его. Вздох перешел в дыхание Чейна-Стокса [37]37
  Один из видов периодического дыхания, нарушение нормального дыхательного ритма (прим. ред.).


[Закрыть], и смерть наступила почти незаметно.

Дак и Капек спустили тело на лифте. Я им был не нужен.

Пришел Родж, похлопал меня по плечу и опять ушел. Пенни тоже пошла вниз. Я встал и вышел на балкон – мне нужен был свежий воздух, хотя воздух там был тот же, что и в комнате искусственный.

Они убили его. Враги убили его так же верно, как если бы воткнули нож в спину. Невзирая на все трудности и опасности, которые мы пережили, в конце концов они все же достали его.

«Гнуснейшее из всех убийств!»

Мне казалось, что внутри меня все мертво, все окаменело от шока. Я видел умирающим самого себя…

Я видел, как умирал мой отец. Теперь я понимал, почему так редко удаются операции по разделению сиамских близнецов. Вот и я тоже умер.

Не знаю, как долго я пробыл на балконе. Очнулся от голоса Роджа за спиной:

– Шеф!

Я обернулся.

– Родж! – сказал я зло. – Никогда больше не называйте меня так, прошу вас.

– Шеф, – настаивал он, – Вы же знаете, что вы обязаны сделать, не правда ли?

Голова у меня кружилась, лицо Роджа расплывалось перед глазами. Я не понимал, о чем он говорит, да и не хотел понимать.

– О чем вы?

– Шеф… Человек может умереть, но представление должно продолжаться. Вы не можете бросить нас в такую минуту.

Голова раскалывалась от боли, глаза не могли ни на чем сфокусироваться. Мне казалось, что он то подплывает ко мне, то отдаляется, хотя голос звучал одинаково громко.

– … отнять у него шанс завершить свой труд. Вы обязаны сделать это ради него. Вы должны его воскресить.

Я встряхнул головой и сделал мощное усилие, чтобы овладеть собой и ответить ему.

– Родж! Вы сами не понимаете, что говорите. Это же чудовищно! Это, наконец, просто нелепо. Я не государственный деятель. Я только жалкий лицедей. Мое дело – корчить рожи и потешать зрителей. Больше я ни на что не гожусь.

К своему ужасу я услышал, что говорю голосом Бонфорта.

Родж внимательно поглядел на меня.

– А по-моему, вы совсем неплохо справлялись с делом.

Я попытался изменить голос и вернуть себе способность контролировать происходящее.

– Родж! Вы просто не в себе. Когда вы успокоитесь, вы поймете, как смехотворно ваше предложение. Вы правы, представление должно продолжаться, но не так, как предлагаете вы! Сделать надо вот что – и это единственный выход – вам следует самому занять его место. Выборы выиграны. У вас большинство – занимайте его место и выполняйте обещанную программу.

Он посмотрел на меня и грустно покачал головой.

– Я сделал бы это, если бы мог. Сознаюсь в этом. Но не могу. Шеф, вы помните эти проклятые заседания Исполнительного Комитета? Ведь это вы удерживали их всех в рамках приличия. Вся Коалиция держалась лишь на одном – на личности и авторитете одного единственного человека… Если вы не возьметесь за дело сейчас же, все, ради чего он жил и умер, распадется на куски и рухнет.

Мне было нечего возразить. Может быть, тут он и был в чем-то прав. За эти полтора месяца я вник в кой-какие тайны политической машинерии.

– Родж! Если даже то, что вы говорите, верно, предложенное решение все равно никуда не годится. Нам удалось спастись от разоблачения только потому, что я показывался в тщательно подготовленной обстановке – и то мы чуть не попались. Но чтобы работать день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, а может быть, и год за годом, как я понял вас… Нет! Это просто немыслимо, невозможно. Я на это не способен!

– Способны! – Он наклонился ко мне и с силой произнес: – Мы это уже обговорили. И знаем опасности не хуже вас. У вас будет возможность войти в курс дела, постепенно. Для начала две недели в космосе, нет, черт возьми! Месяц, если понадобится! Вы будете все время учиться. Прочтете его дневники, его детские школьные записи, его записные книжки. Вы пропитаетесь всем этим насквозь. А мы будем вам помогать. Я ничего не ответил, а он продолжал: – Послушайте, Шеф! Вы ведь уже поняли, что в политике личность – это не один человек, а команда. Команда, связанная единством целей и убеждений. Мы потеряли нашего капитана, и нам нужен другой. А команда цела.

На балконе оказался Капек. Я даже не заметил, как он тут появился. Я повернулся к нему.

– Вы тоже за это?

– Да.

– Это же просто ваш долг, – добавил Родж.

– Ну, я не стал бы так далеко заходить, – медленно произнес Капек, – я только надеюсь, что вы это сделаете. Но, черт побери, я не хотел бы, чтобы ваше решение лежало на моей совести. Я верю в свободу воли, как бы смешно это не звучало в устах человека медицинской профессии. – Он повернулся к Клифтону: – Лучше оставить его одного, Родж. Ему решать.

Хотя они и ушли, я недолго оставался в одиночестве. Появился Дак. К моему великому облегчению и радости, он не стал величать меня шефом.

– Привет, Дак.

– Привет. – Он помолчал, пуская дым и любуясь звездами. Потом повернулся ко мне, – Старина, нам пришлось плечом к плечу пройти через кой-какие дела. Теперь я знаю тебя как облупленного и с радостью приду тебе – помощь с оружием ли, с деньгами ли или просто с кулаками, даже не спрашивая, зачем она тебе понадобилась. Если ты решил бросить это дело, я ни слова не скажу в осуждение и ни на йоту не изменю своего мнения о тебе. Ты и так уже совершил почти невозможное.

– Х-м-м. Спасибо, Дак.

– Еще одно слово, и я смываюсь. Помни вот что: если ты решишь отказаться от этого дела, то та сволочь, что погубила его – она победит. Победит, несмотря ни на что.

И ушел с балкона.

Я чувствовал, что мой мозг прямо разрывается. И тут мне стало нестерпимо жаль себя. Все было так несправедливо. У меня была своя жизнь, которую я хотел прожить по-своему. Я был в расцвете сил, впереди меня ждали высочайшие триумфы моей карьеры.

Как можно было требовать, чтобы я похоронил се бя, – и возможно на долгие годы – став анонимным исполнителем роли другого человека, а в это время публика забывала бы обо мне, и продюсеры, и режиссеры – тоже. Эти-то наверняка решили бы, что я умер.

Нет! Это было нечестно! Даже просить меня об этом было невероятно жестоко.

Потом я немного успокоился, и чувство обиды притупилось. В небе висела большая, прекрасная и вечная Мать Земля. Я подумал о том, как отмечается там сейчас ночь победы на выборах. Хорошо были видны Марс, Юпитер и Венера, горевшие ярко на фоне Знаков Зодиака.

Ганимед, конечно, был не виден, как и та крошечная колония на Плутоне.

«Миры Надежды» называл их Бонфорт.

Но Бонфорт был мертв. Его больше не существовало. Они отняли у него священное право на жизнь.

Отняли, когда он был в расцвете сил. Он мертв.

А эти хотят, чтобы я воскресил его, дал бы ему новую жизнь.

Гожусь ли я для этого? Могу ли соответствовать тем благородным целям, которые он ставил перед собой? Если бы он был на моем месте, как бы он поступил? Сколько раз за время избирательной кампании я ставил перед собой такой вопрос как бы поступил на моем месте Бонфорт.

Кто-то стоял за моей спиной. Я обернулся и увидел Пенни. Посмотрел и спросил:

– Это они прислали тебя? Тоже будешь меня уговаривать?

– Нет.

Она ничего не добавила и, по-видимому, не ждала ответа. Друг на друга мы не смотрели. Молчание становилось невыносимым. Наконец я прервал его.

– Пенни, если я попробую, ты мне поможешь?

Она быстро повернулась ко мне.

– Да. О да, Шеф! Я помогу!

– Тогда я попытаюсь, – чуть слышно сказал я.

Все это я написал двадцать пять лет назад, пытаясь привести в порядок свои мысли. Я старался говорить правду и не щадил себя, тем более что читать это должны были только я и мой личный врач – доктор Капек. Как странно спустя четверть века читать эти наполненные эмоциями и не очень умные слова юноши. Я помню его хорошо, но мне трудно даже представить, что и он – это тоже я. Моя жена Пенелопа поддразнивает меня, утверждая, что помнит его лучше, чем я, и что никогда его не любила. Время меняет нас.

Я нахожу, что помню ранние годы Бонфорта лучше, чем настоящую жизнь этого довольно жалкого субьекта Лоренцо Смизи или, как он любил себя величать, Лоренцо Великолепного. Значит ли это, что я сошел с ума? Стал шизофреником? Если так, то это благородное сумасшествие, необходимое для исполнения той роли, которую мне выпало сыграть. Потому что, для того чтобы сделать Бонфорта опять живым, мне пришлось придушить этого ничтожного актеришку, придушить навсегда.

Безумный или нет, но я знаю, что он существовал когда-то и что я был им. Он никогда не пользовался успехом как актер, хотя я и уверен, что иногда в нем пробуждалось благородное безумие. Свой уход со сцены он оформил вполне в своем духе – где-то у меня сохранилась пожелтевшая вырезка из газеты, где сказано, что его нашли мертвым в отеле «Джерси-Сити», скончавшимся от слишком большой дозы снотворного, принятой, вероятно, в припадке отчаяния, так как его агент сообщил, будто в течение нескольких месяцев он не мог получить ни одной роли. Лично мне кажется, что не следовало писать, будто он был безработным. Это если и не клевета, то просто излишняя жестокость. Дата на вырезке свидетельствует, что он никак не мог быть в Новой Батавии или где-либо еще во время избирательной кампании пятнадцатого года.

Наверное, лучше эту вырезку сжечь.

Впрочем, сейчас уже нет в живых почти никого из тех, кто знает правду, – только Дак и Пенелопа.

Конечно, есть еще те, кто убил тело Бонфорта.

Три раза становился я Верховным Министром и уходил в отставку, вероятно, нынешний срок – последний. Первый раз мне пришлось уйти, когда мы добились выборов в Великую Ассамблею туземцев – венерианцев, марсиан и жителей спутников Юпитера.

Я ушел, туземцы – остались. А потом я снова вернулся на этот же пост. Людям нужно долго отдыхать после реформ, реформы же – остаются. Вообще-то люди не любят никаких изменений, вообще никаких, а ксенофобия пустила в их душах глубокие корни. И все же мы идем вперед и должны идти дальше и дальше – если только хотим приблизиться к звездам.

Снова и снова я задало себе вопрос: «А что сделал бы на моем месте сам Бонфорт?»». Я не уверен, что ответы всегда верны, хотя и считаю себя самым прилежным учеником Бонфорта во всей Солнечной системе. Но стараюсь никогда не выходить из роли. Кто-то давным-давно – может, это был Вольтер – сказал: «Если бы Дьявол сверг Бога, ему пришлось бы возложить на себя все атрибуты святости».

Нет, я никогда не скучал по оставленной профессии. Да и оставил ли я ее? Биллем был прав. Есть и другие знаки одобрения, кроме рукоплесканий. А хорошее представление всегда бросает на зрителей свой мягкий отблеск. Я думаю, что мной двигала идея создать Идеальный Спектакль. Возможно, полностью мне это и не удалось, но полагаю, что мой папаша назвал бы его сносным представлением.

Нет, я ни о чем не жалею. Хотя в те далекие времена я был, наверное, счастливее… Во всяком случае, спал крепче и спокойнее.

Но есть скромное удовлетворение в том, что кое-что для блага восьми миллиардов людей я сделал.

Возможно, их жизни и не имеют космического значения, но зато у них есть чувства, и они страдают…