Текст книги "Дочь пирата"

Автор книги: Роберт Джирарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

9

Офис Акермана располагался в каюте, занимавшей большую часть носового трюма. Если не считать того, что вся мебель была привинчена болтами к полу, он ничем не отличался от кабинета в административном небоскребе любого города мира: большой полированный стол с компьютером и принтером, два факсимильных аппарата и телекс, шкафчик с полками для картотеки, двадцатидвухдюймовый телевизионный монитор. На книжных полках стояли гроссбухи в кожаных переплетах и несколько сотен видеокассет. На стенах висели аккуратно вставленные в рамки дипломы и фотографии. Большой прямоугольный иллюминатор пропускал свет с моря, но это не особенно меняло картину. Едва войдя с горой пищи на подносе, Уилсон уловил запах пыли и общую тусклость, характерные для всякой конторы.

В течение нескольких последующих дней Уилсон наблюдал за тем, как Акерман набивает себе желудок. Затем они разговаривали о бейсболе и товарном рынке или играли в крестики-нолики и в балду. Акерман периодически демонстрировал поразительно точное проникновение в сущность финансовых проблем. В остальном же напоминал ученика третьего класса средней школы. Например, ему нравилось заниматься армрестлингом, при этом он с удовольствием отдавался детскому сортирному юмору. Еще он обожал скатывать из бумаги шарики и бросать в корзину. «Попал!» – вскрикивал он, и Уилсона всего передергивало.

Однако, несмотря на грубые шутки и дурацкие развлечения, Уилсон чувствовал что-то трогательное в этом человеке, какое-то отчаяние. На пятый день он обнаружил Акермана в непривычной позе. Тот сидел за столом, опустив на руки голову. Несколько секунд Уилсон пребывал в замешательстве, потом прочистил горло и спросил:

– Сэр, с вами все в порядке?

Акерман медленно поднял голову:

– Вообще-то нет, но я все-таки съем что-нибудь.

У него распухли веки и покраснели белки глаз. Он явно только что плакал.

Уилсон поставил поднос на гроссбух и направился к выходу.

– Нет-нет, остановитесь, – сказал Акерман, жалобно шмыгнув носом. – Садитесь.

Уилсон опустился на стул стенографа рядом со столом. Сегодня в виде исключения блюда были французскими. Нгуен приготовил петуха под вином, мидии святого Жака, говядину по-бургундски, улитки в чесночном соусе, салат из раков, утку с апельсинами и сопроводил все это бутылкой «Нёф-дю-пап». Акерману удалось одолеть только половину яств. Он издал протяжный стон, заполнивший время между вздохом и отрыжкой, и положил ложку:

– Можете доесть, если хотите.

Подобное предложение поступило Уилсону впервые. Он чуть не поддался соблазну: матросский рацион обычно имел вкус картона. Акерман со стоном откинулся на спинку стула, лицо приобрело пепельно-серый оттенок.

– Вас что-нибудь беспокоит, сэр?

Акерман одарил Уилсона надменным взглядом.

– Принимая во внимание иерархический характер наших отношений, – сказал он глухим голосом, – а именно то, что вы являетесь моим служащим, а я вашим нанимателем, сомневаюсь, что между нами допустимо обсуждение предметов сугубо личного свойства.

– Вопросов нет, – ответил Уилсон.

– А, будь оно все проклято! – Голос Акермана вдруг сделался резким. – Кроме как с вами, мне больше не с кем перекинуться словечком на этом судне! – Он стремительно встал, подошел к иллюминатору и прислонился головой к толстому стеклу. – Знаете, я за эти несколько недель наделал много глупостей. Потерял двадцать миллионов долларов. И где? На товарном рынке! Я трахнутый банкир-вкладчик; я ничего не понимаю в товарообороте! А на днях я подсчитал, что за свою жизнь заработал где-то около четырех с половиной миллиардов. Конечно, чтобы сэкономить на налогах, я оценил свое состояние немногим более, чем в миллиард, но у меня еще более двух миллиардов лежит на неучтенных счетах в швейцарском банке, о которых Федеральной налоговой службе ничего не известно. – Он резко обернулся. – Так что давайте донесите этим ублюдкам, получите десять процентов! Теперь мне все равно. Потому что наконец я узнал правду! На деньги не купишь… не купишь… – Он потряс головой, не в силах завершить фразу. По щекам покатились слезы, он шагнул и рухнул на стул у письменного стола.

– Счастья? – предположил Уилсон. Миллиардер протер кулаками глаза и утвердительно кивнул.

– Клэр вышла за меня замуж из-за денег. Думаю, это яснее ясного. Тогда мне казалось, что она любит меня. По всей видимости, я ошибался.

– Клэр?

– Моя бывшая жена. Французская актриса Клэр Денуайер. – Лицо Акермана на какой-то момент просветлело. – Возможно, вы видели ее фильмы: «Страсть Елены», «Елена и холостяки», у нее их целая серия.

– Нет, по-моему, не видел, – ответил Уилсон.

– О, вы, наверное, не понимаете, почему я купил эту яхту и почему пустился в кругосветное плавание. Вокруг света? Я ненавижу море! Вы заметили? Я почти не появляюсь на палубе. Но мне казалось, путешествие – единственный способ забыть эту женщину. Иногда, когда рынок начинает трясти, я могу целый день не вспоминать о ней. Но не сегодня… сегодня…

– Что случилось? – мягко поинтересовался Уилсон. Акерман достал из письменного стола пульт дистанционного управления:

– Вот что произошло!

Монитор видеосистемы на противоположной стене каюты засветился, и Уилсон чуть не свалился со стула. На экране с большой разрешающей способностью появилась обнаженная пара: чернокожий мужчина и белая женщина, застигнутые в момент совершения полового акта. Делали они это по-собачьи. Женщина нагнулась над цветастым диваном (рот открыт, на лице экстаз), мужчина склонился над ней (один глаз закрыт, зубы оскалены). Уилсон невольно отметил, что загорелые бедра женщины, за которые обеими руками держался мужчина, похожи на половинки груши.

– Хорошенькая картинка, а? – Акерман нажал кнопку «проигрывание», и любовники задвигались с обычными для этого древнего действа хрипами, стонами и потоотделениями.

– Ясно, – сказал Уилсон, – я понял суть дела.

Но миллиардер, казалось, не расслышал его:

– Это Клэр и ее личный тренер. Раньше он был профессиональным футболистом. Звали его Дубинноголовым Джексоном. Я расставил по всему дому в Санта-Барбаре камеры наблюдения и многие месяцы снимал их на видеопленку. Кроме того, я снял ее с двумя другими мужчинами и горничной, семнадцатилетней девушкой из Венесуэлы. Это была очень скабрезная сцена, доложу вам.

Акерман впился взглядом в экран. Когда его жена достигла оргазма и завопила подобно духу, предвещающему смерть, его взгляд стал совсем сумасшедшим. Вопль Клэр подстегнул уже Дубинноголового. Он зарычал, выдернул член из тела любовницы и забрызгал ей задницу. Они упали на диван, склеившись в задыхающуюся массу.

Уилсон окаменел.

Акерман со странной улыбкой тронул пульт. Экран погас.

– Я понимаю, – начал он, – это что-то вроде дешевого порнографического фильма. Бог знает, сколько она их состряпала! Единственное, чего здесь не хватает, так это фона из шлягеров семидесятых годов. А как вам coitus interruptus[16]16
  Coitus interruptus (лат.) – прерванный коитус.


[Закрыть]? Классическая картинка! Это был его излюбленный способ контрацепции. У меня около трех сотен кассет. – Он с жалобной миной махнул рукой в сторону полок: – Они занимались этим утром, днем и вечером шесть месяцев подряд. И в течение всего этого времени она спала со мной по два-три раза в неделю. Возможно, мы совокуплялись не так яростно, как на пленке, но вполне сносно. Не стоит и говорить, что нас легко развели. Я оставил ее совершенно без денег, а это не так просто сделать в Калифорнии. Теперь, по слухам, она употребляет наркотики и живет с каким-то сутенером в дешевой гостинице на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. – Акерман откинулся на спинку стула и закрыл глаза рукой.

Уилсон выждал немного и заговорил:

– Если вы меня спросите, мистер Акерман, то я вам скажу, что видеокамера – это порочное изобретение. Память снисходительна и всепрощающа. Греки обожествляли ее и назвали Мнемозиной. Со временем приукрашивает самое плохое, сглаживает наиболее острые углы. Но машина ничего не прощает. На видеопленке события остаются навсегда, грехи повторяются. Вы можете восстанавливать крайне неприятные вам моменты один за другим, и так до бесконечности. Поэтому позвольте дать вам бесплатный совет, сэр. Избавьтесь от этих проклятых кассет, дайте памяти шанс, как сказали бы греки, применить живительный бальзам времени.

Акерман уронил руку вдоль стула, на глазах выступили слезы.

– Не могу, – сказал он. – Я все еще ее люблю, и эти пленки – единственное, что у меня осталось. – Он опустил голову на письменный стол и больше ее уже не поднимал.

Уилсон, прихватив посуду, на цыпочках вышел из каюты и поднялся на палубу. Он прошел к носу яхты и долго стоял под солеными брызгами, наполняя легкие чистым воздухом. Дул свежий ветер. Африка была где-то справа по борту. А внизу, в темном и затхлом офисе, время остановилось. Там не было ни ослепительно ярких атлантических дней, ни штормовых атлантических ночей. Там, пока со всего мира собирались данные о кукурузных фьючерсах, всегда оставалось полсекунды до того, как жена Акермана испытает оргазм.

10

17 октября на горизонте появился Корву, составная часть Азорского архипелага. Остров вынырнул из серого моря слабо очерченным серым же силуэтом, накрытым облаками. После почти трех недель плавания было трудно поверить в то, что существует нечто твердое и неподвижное, сложенное из камня. «Компаунд интерест» обошла остров за четыре часа. Корву был невелик, не более пяти миль в поперечнике. Капитан предложил Уилсону свой бинокль. Уилсон приник к мощным окулярам. С полдюжины белых, похожих на коробочки, домиков стройной колонной поднимались наверх по склону холма из вулканического камня, в небольшой гавани качались на якорях несколько рыбацких лодок.

– Неужели город?

– Да, городок Розариу, – подтвердил Амундсен. – И вдобавок очень старый. Некоторое время назад мощный шторм повалил дуб на площади. В его корнях нашли горшок с финикийскими монетами. Диву даешься, как подумаешь, до чего бесстрашными были древние моряки. Проделать сюда весь этот путь от североафриканского побережья в галерах, которые были просто-напросто большими гребными лодками. Черт побери, ведь до Африки отсюда более тысячи миль! Эти бедолаги, наверное, хотели достичь края земли.

Вечером они обогнули мыс и направились к внутренним островам. Флориш исчез во тьме ночи и в тумане, пришедшем с юга. Пришлось плыть еще четыре холодных дня, прежде чем они достигли города Понт-Гомиш на острове Грасиоза. В связи с тем, что преобладающие ветры дули в противоположном направлении, с запада, капитан изменил курс и повел яхту оттуда прямо на Фаял. На рассвете Уилсон увидел в бинокль признаки жизни: городские огни и радиоантенны, подающие красные сигналы с центральной части острова. И тут он с горечью подумал: «Как все-таки скучно жить на море!» Постоянно проплывать мимо чужих берегов, направляясь куда-то. А по достижении этого «куда-то» поворачивать обратно и снова плыть по темному непознаваемому океану. «Моряк, – понял Уилсон только сейчас, – это вечный странник, он никогда по-настоящему не бывает дома».

Азорские острова – непривлекательный архипелаг вулканического происхождения, где большую часть года дожди поливают небольшие и бедные города. Однако, когда в восемь часов следующего вечера «Компаунд интерест» вошла в гавань Ангра-ду-Эроизму, что на острове Терсейра, Уилсону показалось, что более красивого города он в жизни не встречал. В примыкающей к берегу части города и выше по крутому склону горы стояли покрашенные белой краской дома. Улицы были вымощены булыжником. Узкие лестницы вели к собору в стиле барокко, шпиль которого украшали разноцветные огни. Кафе и рестораны, расположенные вдоль набережной, ломились от посетителей, ветер откуда-то нес голос женщины, певшей по-испански. По правому борту Уилсон увидел портовые подъемные краны, траулеры и танкеры, стоявшие на мертвом якоре, грузовые суда со знакомой черно-зеленой символикой компании «Блэк стар лайн» и португальские эсминцы.

Они причалили рядом с большой яхтой под желто-голубым вымпелом короля Швеции. Команде дали четырехдневный отпуск на берег. Уилсон упаковал спортивную сумку и направился в португальскую таможню. Громадное здание девятнадцатого века, покрытое розовой штукатуркой, стояло в конце пристани, вымощенной булыжником. Изнутри оно напоминало автобусную станцию. Грязный мраморный пол был усыпан обрывками бумаги. Амундсен занял для Уилсона место в длинной очереди моряков.

– Движение по Атлантике в последние годы набирает силу, – сказал капитан. – Просто поразительно.

Уилсон снял с плеча сумку и посмотрел на очередь. Здесь были представители всех наций, рас и континентов. Дешевые костюмы, волосы, увязанные хвостиком на манер крутых парней из кинофильмов. Высокий матрос, стоявший за Уилсоном, наигрывал на губной гармошке приятный мотив, что-то вроде джиги.

– А «Каменистую дорогу в Дублин» можете? – спросил Уилсон, отбивая такт ногой. У него слегка кружилась голова. Морская качка давала себя знать;

Капитан хмурил брови. Казалось, его беспокоит непринужденное поведение очереди.

– Ну, ну, капитан. Ведь мы в увольнительной. – Уилсон весело положил ему на плечо руку.

– Я доволен тем, что сошел на берег, не меньше вас, – сказал Амундсен. – Но есть тут что-то ненормальное.

– Что вы имеете в виду?

– За тридцать лет службы я неоднократно бывал на Азорских островах и ни разу не видел такого скопления судов. Либо мировая экономика взбесилась, либо происходит что-то другое.

– Например? – равнодушно поинтересовался Уилсон.

– Например, нелегальная торговля. Чем, не знаю. Может, наркотиками, может, контрабандой. Что-то доставляется из Африки, всегда из Африки. Подобная чертовщина творится и на островах Зеленого Мыса, на Канарах. Порт Рибейра-Гранди, влачивший жалкое существование, превратился в процветающий город. Чертовски странно.

Уилсон пожал плечами. Его мысли были далеко.

11

Уилсон расстался с капитаном час спустя. Капитан взял такси и поехал в гостиницу «Кристобал», современное высотное здание на окраине города. Уилсон несколько минут шел по булыжным мостовым, углубившись в свои мысли. Улицы были полны народа. Воздух пронизывал запах старых камней и земли. Он зашел в подъезд и понаблюдал за толпой. Начинался праздник святого Ксокса, португальского мученика, которого в пятнадцатом веке варвары-пираты бросили на съедение акулам. Мимо Уилсона проходили, отхлебывая граппу из акульих бурдюков, босые коренастые крестьяне со священными реликвиями на шеях. Чернокожие женщины катили на тележках бочки с желтыми каллами.

План, небрежно начерченный на бумажном клочке, привел Уилсона к кафе «Архипелаг». Это было маленькое грязное заведение с балками, пропитанными дымом, и ярко раскрашенным большим китайским бильярдом американского производства, стоящим в углу. Уилсон обосновался на открытой веранде в сотне ярдов от городского парка. Молодые островитяне прогуливались в тени пальм по песчаным аллеям, голоса парочек долетали до Уилсона как ласковый шепот. Подошел официант, стройный, как тореадор, парень с висками, побритыми «на уголок».

– Сеньор?

После короткого замешательства Уилсон показал на рекламный плакат, где полногрудая женщина в купальном костюме облокачивалась на гигантский сосуд явно фаллического вида.

– Уна ботелья ди агвардьенте?[17]17
  Бутылку водки? (порт.)


[Закрыть] – спросил официант. Уилсон робко кивнул. Официант принес бутылку с желтоватой жидкостью и маленький стакан. Уилсон попробовал напиток. Что-то вроде виноградного бренди, крепкое и кисловатое. Он сделал большой глоток, водка обожгла горло.

– Так ты нашел это место? – сказала Крикет, усаживаясь за столик.

От нее пахло духами. Уилсон вытаращил глаза:

– Ты выглядишь сногсшибательно.

Она застенчиво улыбнулась ему и по-португальски попросила у официанта еще один стакан.

– Я присоединяюсь к тебе.

Крикет заплела волосы в косу на французский манер, слегка оттенила глаза, а губы покрасила ярко-красной помадой. Судовые джинсы и свитер она заменила коротким облегающим шелковым платьем с голубыми и черными цветами и жакетом типа «болеро» из темной шерстяной ткани. На левом запястье позванивали массивные браслеты. Усыпанные камнями, они были изготовлены из белого металла, значительно более светлого и блестящего, чем серебро. «Из платины? Откуда у простого моряка такое дорогое ювелирное изделие? – подумал Уилсон. – А впрочем, какая разница? Сегодня Крикет просто красавица. Остальное не имеет никакого значения».

Она налила в стакан желтой жидкости и посмотрела ее на свет:

– Наконец мы попали сюда на этом корабле дураков. Давай выпьем за второй этап путешествия.

– Конечно, – согласился Уилсон.

Когда бутылка опустела наполовину, Крикет расплатилась с официантом. Уилсон попытался дать ей несколько новых хрустящих португальских купюр, которые выменял на доллары в таможне, но она отмахнулась от него:

– Я угощаю. Пойдем.

– А что делать с водкой?

– Возьми с собой.

Они двинулись по булыжной мостовой, не касаясь друг друга, мимо каменных домов с окнами, закрытыми на ночь ставнями, повернули на узкую улочку, ведущую к площади с бронзовым всадником, простершим руку в сторону моря, и поднялись по лестнице. Таким образом они покинули Нижний город и очутились на тихой улице. Одни дома здесь были покрашены в бледно-голубой цвет с белой каймой, другие – в бледно-желтый с голубой каймой. Поверх терракотовых крыш Нижнего города Уилсон увидел гавань. Луна то и дело скрывалась за облаками. Невесть откуда выскочил черный кот, зашипел и исчез в переулке.

– Дурная примета, – сказал Уилсон, задрожав от страха.

Крикет обняла его, прижала к стене голубого дома и несколько раз поцеловала.

– Ну ладно, – успокоился Уилсон.

В конце улицы находился двухэтажный особняк. Фасад освещали три фонаря в форме сов. В узком холле стояли пухлое кресло и латунный горшок с каллами. Консьержка в черном платье, обычном для почтенного возраста, и грязном белом переднике сидела в кресле и дремала над журналом «Островной курьер». На обложке Уилсон углядел фотографию Майкла Джексона. От хлопка входной двери консьержка проснулась. Крикет обратилась к ней на португальском языке. Женщина ответила на повышенных тонах и несколько раз махнула руками в сторону Уилсона. После десяти минут горячих переговоров консьержка вынула из передника ключ, Крикет взяла его и повела Уилсона наверх.

В большой комнате с окном, выходящим прямо на прогал между городскими застройками и морем, оказалась двуспальная кровать на платформе.

– Это единственный стоящий номер, – сказала Крикет. – Остальные либо упираются в стену, либо над окном висит «сова». Кроме того, только здесь кровать достаточной ширины.

Уилсон кивнул, приняв информацию к сведению. Он безотчетно нервничал. Водрузив сумку на стул с сиденьем из камыша, он сунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате. Все, что он увидел, – это овальный коврик на деревянном полу, нарисованную цветными мелками картинку (террасные поля Сан-Мигеля) и фотографию в раме: английская королева в малиновой униформе конных гвардейцев, пятидесятые годы. Уилсон посетил смежную комнату и обнаружил большую мраморную ванну на ножках в виде лап, каждая держала в когтях шар. Когда он вернулся к Крикет, она – уже без жакета и платья – стояла босиком около кровати и пыталась расстегнуть на спине черный бюстгальтер.

Уилсон, не вынимая рук из карманов, с удивлением наблюдал за ней, по шее катился пот.

– Эй! Ты не хочешь помочь мне? – спросила Крикет, застенчиво полуобернувшись.

Уилсон подошел к ней и дрожащими пальцами начал расстегивать лифчик. Спина у Крикет была гладкая и мускулистая, позвонки напоминали коралловые островки на мелководье. Наконец бюстгальтер упал на пол. Уилсон обнял Крикет. Так он постоял некоторое время. Когда он почувствовал, как соски Крикет под его ладонями становятся твердыми, сердце у него яростно заколотилось. Он развернул ее и слегка укусил мягкую кожу над ключицей. Крикет задрожала и потянула его вниз, и в следующий момент (Уилсон так и не смог сообразить, каким образом) он вдруг оказался голым, а ноги Крикет раздвинутыми. И они принялись кувыркаться на двуспальной кровати в неизвестном пансионате на далекой земле, окруженном со всех сторон глубокой мрачной ночью и Атлантикой.

12

Два дня они занимались любовью и рассказывали истории своих жизней. Солнце всходило и заходило над Фаялом и Пику, над Сан-Мигелем и Корву – над Азорскими островами и континентами, подобными трещинам на драгоценном камне мира. Они не замечали перемен, происходящих с солнечным светом, и лежали в забытьи, обнявшись, один внутри другого, как некая часть компромисса, который пользуется дурной славой, однако обеспечивает чередование поколений.

Уилсона восхищало тело Крикет. Казалось, ее вдвое больше, чем было Андреа. Мускулы ее спины и рук являлись следствием честной работы, а не спортивных упражнений – одного из видов праздности, и, лежа на ней, Уилсон чувствовал под собой нечто весьма фундаментальное. Единственное, что его беспокоило, – это руки Крикет. Они были толще его собственных и значительно грубее. Им приходилось держать такие вещи, к каким Уилсон никогда не прикасался. На них отразилась целая история труда и лишений.

Возможно, Крикет ощущала его беспокойство и, когда они занимались любовью, чаще пользовалась языком, чем пальцами, а потом прятала руки под простыней. Он испытывал определенное смущение от этого, хотя и находил ее застенчивость очаровательной непоследовательностью. «У каждого из нас, – думал он, – свои собственные секреты, тайные слабости». Утром третьего дня Уилсон взял ее за руки и попытался поцеловать в ладони.

Она испуганно отдернула руки.

– Ну, ну, не бойся, – сказал Уилсон.

За окном моросил дождь, и дневной свет был не ярче вечернего на иных широтах. Крикет отдернула руки:

– Нет, они безобразны, я их ненавижу.

– Ну, ну, как это можно ненавидеть часть самой себя?

– Очень просто, – ответила Крикет и повернула голову, так что дождь, скользивший по оконному стеклу, начал отбрасывать полосатую тень на ее лицо.

– Позволь, я посмотрю на них, – попросил Уилсон.

Крикет взглянула на него, медленно и печально вынула из-под простыни руку и протянула ему, словно посторонний предмет. Глаза у нее потемнели, а волосы на фоне подушки стали каштановыми.

– Не так уж и плохо, – солгал Уилсон.

Рука выглядела ужасно, она была жесткой, как подошва ботинка, вся в ссадинах. Уилсон мягко коснулся большим пальцем бугорков Венеры и Юпитера, по которым, как говорят хироманты, можно судить о наших помыслах и судьбе. Эти бугорки на ладони, обычно мясистые, были у Крикет твердыми как камень.

– Удовлетворен? – Крикет убрала руку под простыню и отвернулась от Уилсона.

– Ну и что? – сказал Уилсон. – Ты в отличие от меня занималась физическим трудом. И жизнь твоя отличалась от моей. Только и всего.

– Отличалась? Да моя жизнь была адом. – Слова прозвучали как констатация факта, а не как жалоба.

Уилсон коснулся Крикет, но она стряхнула его ладонь.

– А как насчет моря? Мне казалось, ты любишь его, – промолвил Уилсон, не зная, что еще можно сказать.

– Не будь идиотом! – отрезала Крикет и вдруг повернулась и положила голову ему на плечо. – Извини. – Она быстро погладила его по груди, будто нервный зверек пробежал. – Пойми, я пытаюсь стать другим человеком. Я была слишком агрессивной, добиваясь лучшей жизни, и очень одинокой. Я совершила несколько поступков, которые не дают мне спать по ночам.

– Какие, например? – По затылку Уилсона пробежали мурашки.

Крикет пожала плечами:

– Потом. Когда ты меня поближе узнаешь.

– Куда уж ближе! Ты что, переспала со всем экипажем какого-нибудь трампа[18]18
  Трамп (tramp, англ.) – грузовое судно, не совершающее регулярных рейсов.


[Закрыть]? Или убила кого-нибудь?

– Секс. Велика важность! До того как мы ушли в плавание, ты спросил: зачем ты мне на море? Тогда я тебе ответила, сам помнишь что. Вот еще одна причина: мне нужен кто-то, кому можно доверять, иначе у меня все внутри высохнет. Тебя грызла своя печаль, и я решила, что ты способен понять чужую.

Уилсон согласно кивнул:

– Это предчувствие беды.

Объяснение Крикет его не удивило. Он знал: невротическое состояние, которое делает его жизнь невыносимой, привлекает к нему лиц противоположного пола. Некоторые женщины слетаются на чувство страха перед неизвестностью, как пчелы – на мед.

– Мне знакомо это чувство, – сказала Крикет, и Уилсону показалось, будто она действительно поняла, о чем речь. – Ты готов потерять все в любой момент. Вот почему ты такой хороший игрок.

Уилсон с минуту поразмышлял и ответил:

– Возможно.