Текст книги "Дочь пирата"

Автор книги: Роберт Джирарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Часть пятая
ЧЕРНЫЙ КОНТИНЕНТ

1

Дожди прекратились в июне.

Пассат относил зловоние Четырех Сабель в сторону Африки. Голубое небо над джунглями заполнили птицы, у них начался брачный период. Утро выдалось ясным и светлым, хотя с востока к острову уже подбиралась жара.

Уилсон, слегка сбитый с толку, стоял в окружении подстриженных кустов английского самшита. Это был сад Португи. Уилсона привели сюда с завязанными глазами. Над головой трепетал бархатный полог от теплого ветерка. У ног лежала метла с черным бантом. Поодаль в двух хрупких тростниковых клетках радостно щебетали желтые африканские ласточки. Издали доносились смех и веселые голоса, сопровождаемые ритмичными звуками бупандийского тинка-джаза. Все это было частью ритуала, который он плохо понимал.

Костюм из белого полотна, взятый напрокат, щекотал в промежности и жал под мышками. Уилсон начал потеть. В конце концов послышался легкий хруст листьев, и сквозь зеленую стену шагнула Крикет, целомудренно опустив глаза долу. У Уилсона перехватило дыхание от удивления. Крикет была без обуви, ступни оставляли легкие следы на упругой траве. Платье-костюм Крикет сшили из целого рулона яванского шелка, предназначенного для жен неведомого магараджи и отобранного у купца, захваченного пиратами Малабарского берега. Чудесная белая ткань имела голубоватый оттенок воды, отражающей безоблачное небо. Многослойная юбка создавала впечатление, будто Крикет плывет по воздуху. Жакет без рукавов обрывался над талией. Пупок Крикет украшала серебряная петелька с черной жемчужиной. Волосы покрывала серебристая сетка, вся в мелких неровных жемчужинах. В руках Крикет держала букет африканских коралловых лилий.

Уилсону никак не удавалось прогнать глупую улыбку, хотя, как и всегда, неопределенность и ожидание грядущей катастрофы терзали ему душу, он знал, что мир за пределами этого шелка, зеленой травы и голубого неба полон страданий и жестокости, что он опутал их по рукам и ногам, как паук легкомысленных мошек.

– Ну и как мы это будем делать?

Крикет вместо ответа заслонила лицо лилиями. У Уилсона покраснели уши. Ладони вспотели, а по затылку побежали мурашки. Было как-то нелепо чувствовать себя в роли жениха. Навес трепетал, издавая резкий хлопающий звук.

– Так где же свидетели, священник? – нервно спросил Уилсон тонким голосом.

Крикет опустила букет. Сегодня глаза у нее были цвета нефрита.

– Это всего лишь то, во что мы верим, – сказала она.

– А во что ты веришь?

– Сейчас в тебя. – Крикет пожала плечами.

– Этого достаточно?

– Жаль, конечно, что нет матери.

– Где она?

– Умерла. Я говорила. Помнишь? Так же, как и твоя.

– О!..

Крикет глубоко вздохнула.

– Готов? – Она взяла Уилсона за руку. – Не волнуйся. Мы просто вместе перешагнем метлу.

– Подожди. – Уилсон потряс головой и притронулся свободной рукой к щеке Крикет. – Ты выглядишь настоящей красавицей.

– Как любая невеста, – улыбнулась Крикет и поцеловала его. Почти незаметно для себя они дружно перешли рубикон.

Оказавшись по другую сторону метлы, Уилсон ничего не почувствовал. Он подумал об иконах, висевших в доме двоюродной бабки (Иисус Кровоточащее Сердце, Мадонна, парящая над серебряным облаком в окружении херувимов), вспомнил венчание приятеля по колледжу, которое происходило при огромном стечении народа (курение фимиама, церковные песнопения и чтение Евангелия), и растерялся. Священным таинством и не пахло.

– Я знаю, – сказала Крикет откуда-то издалека. – Похоже, чего-то не хватает.

– Возможно, – признался Уилсон.

– Значит, не зря я принесла птиц. Это будет мой собственный мазок, завершающий картину. – Она взяла Уилсона за руку и повела к камышовым клеткам.

Птички щебетали каждая на свой лад.

– Их можно различить, – пояснила Крикет. – Только по голосам. Звонче поет…

– Самка?

– Самец, с окончанием сезона дождей у птиц наступает брачный период. Этой парочке наверняка не терпится улететь в лес и заняться любовью. Было бы жестоко продолжать их здесь держать. – Она потянула за концы ленточек, и клетки развалились.

Уилсону и Крикет пришлось ладонями заслониться от яркого солнца, когда птицы желтым облаком поднялись в ясное голубое небо.

2

Тинка-джаз исполнял сентиментальную музыку. Пары, чувствующие себя неловко, кружились на траве. Пьяная толстушка в розовом платье вальсировала в одиночестве, разводя руками при поворотах. После танцев подали икру и шампанское, затем последовал ленч, состоявший из жареного цыпленка, копченой ветчины, спаржи, молодого картофеля, салата, сыра и фруктов. Во время десерта три негритянки загнали маленькую белую собачку в живую изгородь. Они и сами потерялись там, пришлось их искать женщине-индианке в сари с ребенком в одной руке и бокалом шампанского – в другой. Несколько полноватых мужчин средних лет стояли у чаши с ромовым пуншем, осушали бокал за бокалом и разговаривали об индексе деловой активности «Никкей».

– Что это за публика, как ты думаешь? – прошептала Крикет Уилсону на ухо.

Уилсон пожал плечами.

– Капитаны с женами и домочадцами. Португи велел им прийти. И вот они здесь.

– Шутить изволишь?

– Все, кроме отца. Он сейчас сидит где-то и дуется на меня. Считает, что ты не достоин быть его зятем.

– Главное, чтобы он не заставлял меня идти по доске.

Капитаны оказались сугубо приземленными людьми. Они отечески похлопывали Уилсона по спине, поздравляли с такой мрачной вежливостью, словно это была обычная свадьба представителей среднего класса. Уилсон ожидал встретить глаза, горящие жестоким огнем, серьги в ушах, попугаев на плечах, бархатные штаны, а вместо этого увидел заурядных менеджеров в слегка устаревших костюмах от Пьера Кардена, обыкновенных людей, на лица которых жизнь на море в качестве работорговцев и пиратов не наложила никаких отличительных признаков.

– Вот особенность зла, – сказал ему вечером доктор Бурсали, стоя на фоне красноватого заката над джунглями. – Как таковое оно не существует. Есть возможность убить, а час спустя сидеть со спокойной совестью за чаем и произносить тосты.

– На сей раз вы не правы, доктор, – возразил Уилсон. – Зло существует. А здесь и подавно. Достаточно спуститься с холма, чтобы убедиться в этом.

– Вот что мне в вас нравится, – произнес доктор. – Вы не позволили жаре повлиять на свои нравственные принципы. – Он оглянулся по сторонам и нагнулся к Уилсону, пролив при этом половину розового пунша себе на ботинки.

Тинка-джаз начал исполнять в стиле хэви метал что-то из репертуара «Битлз».

– Для меня слишком поздно, – прошептал доктор. – Но я думал над тем, что вы сказали, когда начинались дожди. В вашей душе сохранился огонь, Уилсон. Вот вам хорошо продуманный совет. Сделайте что-нибудь. Дождитесь удобного случая или такого состояния души, когда уже больше невозможно терпеть. И нанесите им такой мощный удар, на какой вы только способны.

Фасад виллы «Реал» освещался вспышками фейерверка. Дон Луис весь день мелькал то тут, то там эдаким рыцарем Печального Образа. Уилсон столкнулся с ним в полночь и пожал ему руку:

– Большое спасибо за праздник и за костюм.

Дон Луис, с обвисшими усами, уставший, как-то вдруг постаревший, неопределенно махнул рукой:

– Такую свадьбу я планировал для нас со Сьюзен. Я берег фейерверки и шелк семь лет. Вот и пригодились. Зачем пропадать добру?

– Вы очень щедры.

– Нет, – прервал его дон Луис. – Я аристократ! Единственное, что отделяет меня от… – Он заколебался. – От вас и прочей шушеры – это честь. Так было в моей семье в течение тысячи лет. К сожалению, я родился в мире, где нет места никакой чести вообще.

Звон разбитого бокала привлек внимание Уилсона. Он оглянулся и не услышал, как Португи исчез в барочных тенях своего сада.

Зато появилась Крикет. Она сняла с головы серебряную сетку и распустила волосы. Ее лицо горело от свадебного пунша.

– Я тебя искала, – сказала она, запинаясь, и Уилсон понял, что она пьяна.

– Вот он я, – доложил Уилсон.

– Ты меня любишь?

Уилсон не знал, что и ответить. Он страстно желал ее, это несомненно, но любил ли? Впрочем, зачем сейчас разбираться в эмоциях! Он сделал правильный выбор. Лучше жениться на Крикет, чем быть повешенным и разрубленным на мелкие куски. Возможно, ему удастся бежать с острова, не исключено, что он возьмет с собой Крикет. Быть может, в другой части света, вдали от нравственных неопределенностей Четырех Сабель, он полюбит ее такой же любовью, какую испытывал к Андреа до того, как все пошло шиворот-навыворот и страх перед надвигающейся опасностью заслонил его от мира больше, чем кто-либо из людей.

Крикет, похоже, умела читать его мысли. Она прикусила губу, опустила глаза:

– Пожалуй, мне не следовало тебя спрашивать об этом, и особенно на свадьбе под дулом пистолета. Но мы однажды покинем этот остров и поселимся на другом, я имею в виду остров Сен-Луи посреди Сены, в самом центре Парижа. Мы купим большой мрачный старинный дом с высокими потолками и пыльными канделябрами, и будем там счастливы, и ты окончательно и бесповоротно влюбишься в меня, потому что у тебя просто не будет иного выхода.

Уилсону хотелось верить, и он ответил:

– Да.

Фейерверк трещал и озарял небо до трех часов утра. Крикет провела Уилсона за руку через замусоренную поляну по мосту над крепостным рвом, где сладко спали овцы, во внутренний двор виллы. Дом казался вымершим, и окна чернели, как пустые глазницы. Тихо плескался фонтан. Они вошли в дом. Холл пропитался запахом плесени и давно сгоревших свечей. Крикет, а за ней и Уилсон поднялись по темной лестнице, миновали темные коридоры и галереи портретов, о размерах которых можно было лишь догадываться, и очутились в пустом зале, если не считать большой белой кровати под пологом и деревянного стула с прямой спинкой. Створки окна, выходившего в сад, были распахнуты, отчего в прохладном ночном воздухе попискивало несколько москитов.

– Ты забыл перенести меня через порог, – усмехнулась Крикет.

Одним движением она сбросила шелковые одежды, и те замерцали у ее ступней подобно лужице воды.

Уилсон снял позаимствованный у Португи костюм и повесил на спинку стула. Потом он поднял Крикет на руки, и полог раздвинулся перед ними, как живой, и они опустились на кровать. Когда он вошел в Крикет, из джунглей донесся кошачий крик. Экватор невидимой линией огибал земли и океаны в сотне миль от их окна.

3

Неделю спустя Уилсон и Крикет покинули комнату с единственным стулом, сели в «фольксваген» и отправились в город.

Жара развернулась в полную силу, и остров стал похож на плавильную печь. Виниловое сиденье жгло Уилсону спину в тенниске, зад в шортах и ноги. На Крикет были соломенная шляпа величиной с велосипедное колесо, топик и шорты; на мир она смотрела сквозь швейцарские очки, которые даже безумное тропическое освещение низводили до слабого зеленого мерцания.

– Эти очки великолепны, – похвалилась Крикет, – но я в них ни черта не вижу. Ты не против повести машину?

– Хорошо, – согласился Уилсон.

– Начало лета – наихудший сезон на острове. И наилучшее время, чтобы смотаться куда-нибудь. Как ты насчет небольшого путешествия?

– И куда же мы направимся?

– Можешь назвать это рабочим медовым месяцем. – Она собралась было что-то добавить, но машина въехала в лес, и влажная жара так надавила на них, что разговаривать стало просто невозможно.

В городе лачуг было немногим легче. Отбросы гнили посреди улиц в больших зловонных кучах. Человеческие бедренные кости, словно обглоданные куриные, торчали из мусора, не вызывая особого любопытства.

Следуя указаниям Крикет, Уилсон обогнул барак между бетонными заборами, верхние кромки которых поблескивали от посаженного на цемент битого стекла, и остановился перед стальными воротами. Крикет протянула руку к рулю и дала два длинных и один короткий сигнал. Пока они ждали, когда их впустят, двигатель работал на холостом ходу. Наконец стальные полотна заскрипели и открыли вид на лодочную пристань. Мустафа предложил им проезжать. Уилсон поставил машину рядом с ветхим жилым прицепом, оснащенным кондиционером. Такие драндулеты он видел в Америке, они дешево сдавались напрокат.

В дальнем конце пристани стояла «Компаунд интерест» на железобетонной платформе, которая спускалась в черную воду гавани. На борту яхты под жгучим солнцем трудилась команда рабочих. Уилсон с огорчением заметил, что уникальное судно, рассчитанное на трансатлантические вояжи, перестало существовать. Паруса Майлара сняли. Корпус окрасили в камуфляжные, голубовато-зеленые, тона, а на носу установили морское орудие с неясными для Уилсона тактико-техническими параметрами. Штурманский восьмиугольник окружили стальными листами, амбразуры в них предназначались, надо полагать, для стрельбы из автоматов. За кормой висел на канатах рабочий и тупой отверткой пытался отвинтить буквы из орехового дерева, составляющие название яхты.

– Что они делают? – воскликнул Уилсон, выйдя из машины.

Крикет услышала в его голосе нотку отчаяния, подошла и положила ему на плечо руку.

– Это отцовская идея. Они переоборудуют ее в пиратский корабль.

– Да ну? Не слишком ли она изысканна для подобной работы?

– Посмотрел бы ты, что они сделали под палубой. Убрали все: мебель, арматуру, древности, ковры. Из комнат остались только камбуз и каюта для инструктажа.

– Это ужасно.

– Я знаю, но у отца что-то особенное на уме. – Она повела Уилсона в прицеп.

Пейдж стоял у длинного стола, склонившись над топографической картой Бупанды. Шлюбер рядом кивал головой подобно заводной игрушечной собачке. Искусственная прохлада, нагоняемая кондиционером, оказала на Уилсона, прожившего целый год по соседству с экватором, странное воздействие: он покрылся гусиной кожей. Потерев похолодевшие руки, он огляделся. Прицеп делился перегородкой на офис и жилое помещение, обе секции пребывали в ужасном беспорядке. На стене из прессованного картона напротив стола висела коллекция старинного холодного оружия: две массивные абордажные пики, рапира и короткий меч с толстым зазубренным клинком. Около грязного окна с видом на гавань находились неубранный диван-кровать и кресло, обитое клетчатой тканью.

Крикет осторожно приблизилась к столу, Уилсон – за ней.

– Ну как, папа?

Пейдж резко поднял голову, увидел Уилсона и нахмурил брови. Крикет взяла Уилсона за руку. Лицо Пейджа исказила гримаса ярости. Глаза покраснели, кожа приобрела свекольный оттенок.

– Ты притащила этого ничтожного сукина сына в мой дом? – Речь напоминала вой.

– Уилсон отныне мой муж, – произнесла Крикет слегка дрожащим голосом. – Твой зять.

Пейдж грохнул кулаком по столу так, что карандаши полетели в воздух. Крикет отступила на шаг. Сейчас она была больше похожа на провинившегося подростка, чем на взрослую женщину. Шлюбер собрал кое-какие бумаги и незаметно удалился на жилую половину. Пират угрожающе шагнул к Уилсону.

Уилсон мягко высвободил руку из пальцев Крикет и сделал шаг навстречу:

– Сожалею, что вы не присутствовали на свадьбе, папа. Она прошла очень хор…

Закончить слово он не успел. Пейдж сжал кулаки и как обезьяна прыгнул вперед. Уилсон не слишком удивился. Он ожидал нечто подобное и вовремя уклонился от мощного хука слева. Удар пиратского кулака пришелся в стену. Короткий меч сорвался с гвоздей. Коротышка схватил оружие и сделал выпад. Уилсону удалось увернуться. Пейдж принялся размахивать мечом, изрытая ругательства, которые любознательный Уилсон не сумел разобрать. Спасаясь от сабли, он рванул вокруг стола.

Когда он снова очутился у стены, на которой висело оружие, в нем вдруг проснулся древний инстинкт. Уилсон сдернул абордажную пику и яростно замахал ею. Крюк зацепил карман гавайской рубашки пирата. Послышался глухой треск рвущейся ткани. Пейдж упал и задыхаясь пополз в сторону. Уилсон приставил острие пики к шее пирата. Тот замер.

Крикет, бледная как полотно, пошла пятнами и подняла трясущуюся руку:

– Уилсон…

В наступившей тишине Уилсон услышал собственное прерывистое дыхание и разговоры ремонтников на «Компаунд интерест». Он посмотрел вдоль тяжелого древка и увидел ненависть в обращенных к нему глазах пирата.

– Послушай меня, Крикет, – заговорил Уилсон, когда нормальное дыхание восстановилось. – Скажи этому мерзкому червяку, что мне надоели его оскорбления и угрозы. Объясни ему, что, если он тронет меня снова, даже если всего-навсего плюнет мне вслед, я его убью.

Он бросил пику на пол, вышел из прицепа, сел за руль «фольксвагена» и облокотился на рулевое колесо. Из прицепа доносились громкие голоса. Рабочие превращают мирную яхту в боевой корабль. Внезапно Уилсон почувствовал тоску по морю, ему захотелось покинуть ненадежную сушу и вернуться к фундаментальным вещам: ветру, морю, небу и звездам.

Полчаса спустя Крикет заняла место для пассажира.

– Извини. – Она положила холодную как лед руку ему на колено. Уилсон поморщился: «Ох уж этот кондиционер!» – Я предполагала, что твой визит вызовет у отца такую реакцию…

– Он что, всех твоих дружков пытается убить? Или только меня и Вебстера-бедолагу?

– Ты мне не дружок. Ты муж, помнишь?

– О да.

– Тогда слушай. Я объяснила отцу, что мы поженились. Я сказала, что, обидев тебя, он тем самым обидит и меня. Я напомнила ему, что, будучи моим мужем, ты находишься под защитой устава… Короче, он готов с тобой помириться. Ты согласен?

Уилсон пожал плечами, глядя на яхту.

– Согласен?

– Ну хорошо, – сдался Уилсон, и Крикет отправилась за папашей.

Вместо кармана на рубашке у Пейджа зияла дыра.

– Ты порвал мне одежду, – сказал пират. Уилсон посмотрел на его лысеющую голову и ничего не ответил.

Пейдж заморгал и потупил взгляд:

– Она сказала, чтобы я привык. У нас в семье и раньше были граждане вроде тебя. Например, мать Крикет, эта законопослушная стерва. Обычно ничего хорошего из этого не получается.

– «Граждане»?

Пейдж поднял глаза на Уилсона:

– Любого, кто не является пиратом, мы называем «гражданин». А из тебя, как я понимаю, пират никудышный. Слишком совестливый. У тебя это на лбу написано. Придется тобой заняться. Там, куда мы поплывем, места для совести не очень много.

– Это куда?

Пейдж по-волчьи оскалил зубы и махнул в сторону Африки.

В это время рабочий с банкой черной краски опустился на канатах за борт яхты. Ореховое название было уже уничтожено.

– Как ее назвать, капитан? – крикнул рабочий. Пират повернулся к Уилсону:

– Ну, давай, гражданин, говори. Ты теперь член семьи.

Рабочий держал кисть наготове.

– «Ужас», – предложил, не колеблясь, Уилсон. – Назовите ее «Ужас».

4

Горизонт по правому борту был похож на челюсть с выбитыми зубами. «Ужас» качался на волнах в полумиле от берега. Уилсон отчетливо видел разрушенные фасады с их разбитыми окнами современных высотных административных зданий. Белые дымки от разрывов снарядов, прилетевших со склона горы Мтунгу и упавших где-то в центральной части Ригалы.

– Раньше ее называли Парижем Западной Африки, – заметила Крикет. Изящным движением она положила загорелую руку ему на плечо. – Я помню этот город с детства. Там были большие французские универсальные магазины «Бон Марше» и «О Прентан». Мне купили там шляпку, украшенную сверху цветами, и слишком маленький французский купальник. Уже тогда там было неспокойно, однако на улицах играла музыка, и люди казались счастливыми.

– Это свидетельствует о том, что ты ничего не знала о дерьмовой стороне жизни, – проворчал капитан Пейдж из штурманской рубки. – Бупандийцы всегда отличались кровожадностью. В это время они как раз устроили массовую резню в районе Олузу. Правительственные войска порубили на куски всех анду, обитателей гетто, – мужчин, женщин, детей. Я помню их предсмертные крики. Они кричали всю ночь. А ты преспокойно спала в гостиничном номере.

– Отель был прекрасен, – продолжила Крикет, – проигнорировав реплику отца. – И назывался красиво – «Звезда Африки». В холле висело старое фото – панорама колониального периода, а у входа стояли швейцары в белых пиджаках.

Пират захрипел.

– Те дни давно ушли, – сказал он, вышел из октаэдра и сунул Уилсону электронный бинокль: – Посмотри, гражданин.

Уилсон приник к окулярам. Набережная являла собой печальное зрелище. Доки превратились в кучи мусора. Из темной воды гавани торчали дымовые трубы и высокие надстройки потопленных суден. Темный дым горящей нефти завис над городом наподобие грязных отпечатков пальцев.

– Основная часть повстанческих сил анду удерживает сельскую местность на западе, – пояснил пират, небрежно махнув рукой. – Эта местность включает в себя гору Мтунгу. Гора Нбуни находится под контролем бупу. Этот идиотизм углубляется с каждым днем. Анду воюют с бупу, которые вступили в союз с анду, и наоборот. По последним подсчетам, за обладание столицей борются следующие группировки: милиция Патриотического фронта бупу, в которую вошли подразделения бывшей Национальной гвардии бупу; Национальная милиция анду, которая контролирует плоскогорье; Народная партия бупу – твердокаменные марксисты, которые контролируют университетский город Семе и его окрестности; Народная партия анду, которую поддерживали до конца «холодной войны» кубинцы, и консервативная национальная милиция Конгресса бупу, которая контролирует северо-восточный промышленный коридор от Кангулу до Невронго. Есть еще парочка более образованных из представителей обоих племен, у которых нет реальной политической программы, те просто без затей убивают друг друга. И конечно же, в джунглях обитает народность иво, о которой не следует забывать.

– А это кто такие? – спросил Уилсон.

– Нечто вроде десерта. Они существуют для того, чтобы их пожирали все остальные.

– А именно?

Коротышка презрительно скривил губы:

– Это лилипуты. Их женщины ценятся как у бупу, так и у анду. Говорят, трахать их – все равно что ласкать десятилетнюю девочку с развитыми грудями. Мужчин очень возбуждает. Что касается остальных, иво либо убивают, либо угоняют в Кангулу на медные рудники, детей используют в качестве домашней прислуги. Торговать иво очень выгодно. Особенно их любят арабы. Они могут отвалить пятьдесят тысяч долларов за одну девственную иво. В Катаре существуют бордели, где работают только лилипутки. До сих пор мы получали иво у бупу или анду. Теперь этот лакомый кусочек предстоит получить без посредников.

Некоторое время Уилсон хранил молчание, пристально вглядываясь в даль в поисках… Чего: флага ООН, палатки Красного Креста, любого признака надежды или порядка? Потом опустил бинокль и повернулся к дьявольски ухмыляющемуся пирату:

– Так какой смысл? Почему они убивают друг друга год за годом?

Пейдж разразился лающим смехом.

– А вы не понимаете? Да потому что они получают от этого удовольствие, потому что они ради этого просыпаются по утрам, потому что это они умеют делать лучше всего с тех пор, как один обезьяночеловек врезал другому костью по башке.