Текст книги "Фантастические рассказы из журнала «Вокруг света» (СИ)"

Автор книги: Роберт Альберт Блох

Соавторы: Север Гансовский,Густав Майринк,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Джордж Локхард,Михаил Михеев,Артур Порджес,Дэймон Найт,Виктор Колупаев,Сирил Майкл Корнблат,Джеймс Грэм Баллард
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

– Розовым маслом, желтками и скипидаром? – спросил я.

– Ага, – кивнул капрал Куку и добавил: – И еще кое-чем.

– Держу пари, я знаю эту четвертую составную часть вашего эликсира, – сказал я.

– Что ставите? – осведомился капрал Куку.

– Пчелиный рой, – ответил я.

– Как это?

– Разве не понятно? Вы сказали, что будете выращивать розы и разводить кур и пчел. И что поедете на юг за скипидаром. Насчет желтков, роз и скипидара все ясно. А зачем такому человеку, как вы, пчелы? Ясно, что четвертая составная часть – мед.

– Ага, – сказал капрал Куку. – Все верно, приятель. Доктор подбавил туда меду. – Он вынул из кармана складной нож, открыл его, подозрительно поглядел на меня, потом защелкнул и сунул в карман. – Вы же не знаете, сколько чего класть, – сказал он. – Не знаете, как эту штуку смешивать. Не знаете, сколько времени ее подогревать и сколько времени студить.

– Значит, вы владеете секретом вечной жизни, – сказал я. – Вам четыреста лет, и убить вас не может никакая рана. И все дело в некоей смеси розового масла, желтков, скипидара и меда, так?

– Так, – ответил капрал Куку.

– А вам не приходило в голову купить все что надо и смешать самому?

– Приходило. Доктор писал там, что бутылка с эликсиром, каким он лечил меня и капитана ле Ра, два года хранилась в темноте. Я тоже намешал полную бутылку снадобья и два года повсюду таскал ее с собой и прятал от света. А потом раз мы с приятелями попали в переделку, и один мой друг, Пьер Солитюд, получил пулю прямо в грудь. Я попробовал на нем мое зелье, но он умер. Тогда же меня ударили палашом в бок. И хотите верьте, хотите нет – моя рана за девять часов зажила сама собой. Понимайте, как знаете.

Ну, уехал я из Франции и с год кое-как проболтался, а потом очутился в Зальцбурге. После той битвы при Турине прошло уже года четыре. Ну, там в Зальцбурге один парень сказал мне, что у них живет самый лучший доктор на свете. Я даже имя его помню. Да и как его забыть? Его звали Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. За несколько лет перед тем он прославился в Базеле. А вообще-то его знали под именем Парацельса. Дела у него в ту пору шли не сказать чтобы хорошо. Так, больше околачивался попусту и допивался до чертиков в винном погребке под названием "Три голубки". Там я его и встретил однажды ночью – было это, наверно, в тысяча пятьсот сорок первом году – и высказал ему, что мне было нужно, когда никого близко не было.

Капрал Куку хрипло рассмеялся.

– Парацельс был великий человек, – заметил я. – Один из величайших врачей мира.

– Черта с два, он был просто старый жирный пьяница. По крайней мере когда я его увидел, он был пьян в стельку. Орал во всю глотку и дубасил пустой кружкой по столу. Ну, рассказал я ему по секрету про то зелье, а он еще пуще разошелся, обозвал меня всеми словами, какие знал, – а знал он их предостаточно, – да как грохнет меня кружкой по голове, вот тут, у самого лба. Я хотел было дать ему сдачи, но тут он малость поугомонился и говорит на каком-то чудном языке, то ли по-шведски, то ли по-немецки: "Опыт, опыт! Наглядность! Приходи ко мне завтра, шарлатан, и покажи свою рану на голове: если она и вправду заживет, я тебя буду слушать". И давай хохотать, а я думаю: ну, погоди, приятель, ты у меня еще похохочешь. И я пошел прогуляться, и рана зажила за какой-нибудь час. Тогда я пошел назад, чтобы показать ему. Мне этот старый пьяница как-то по душе пришелся. Прихожу назад в погребок и вижу: доктор фон Гогенгейм, или Парацельс, как вам угодно, лежит на полу и умирает, кто-то ударил его ножом в бок. Оказалось, он подрался с каким-то резчиком по дереву, а тот уже допился до белых слонов, вот и дал ему хорошенько. Не везет мне в жизни и никогда не везло. Мы бы с ним поладили, это уж точно, хоть я и толковал с ним всего с полчаса, да ведь большого человека сразу видно, верно я говорю? Ну да что тут поделаешь.

– А дальше что было? – спросил я.

– Я ведь только намеки вам даю, ясно? А коли хотите знать все, вам придется раскошелиться, – сказал капрал Куку… – Ну, с год торчал я в этом Зальцбурге, а потом меня оттуда выставили за попрошайничество и занесло меня в Швейцарию. Тут я пошел в наемники, они назывались "condottieri", и командовал нами швейцарский полковник, а дрались мы в Италии. Мы думали, там будет хорошая пожива. Но добычу всю у меня стащили, а под конец нам и половины жалованья не отдали. Двинулся я тогда назад во Францию и повстречал там морского капитана по имени Бордле, он возил в Англию спиртное, и ему как раз одного человека недоставало. Но в Ла-Манше нас перехватили пираты – маленькое быстроходное английское суденышко; они отняли наш груз, капитану перерезали глотку, а матросов покидали за борт – всех, кроме меня. Ихнему капитану Хокеру я приглянулся, он и оставил меня в своей команде, хоть моряк я никудышный. Эта старая калоша – ей богу, не больше спасательной шлюпки на "Куин Мэри" – называлась "Гарри" в честь английского короля Генриха Восьмого, про которого еще кино показывают. И все-таки жили мы неплохо. Промышляли в основном французской водкой: остановим судно лягушатников посреди канала, захватим груз, спихнем капитана и экипаж за борт… "Мертвый не выдаст", – говаривал бывало старый Хокер. В общем где-то возле Ромсея удрал я с этой посудины и денежки прихватил – моря-то я не люблю, ясно? Набралось у меня к тому времени с полдюжины тяжких ран, да только они меня не прикончили. А вот если за борт полечу, думаю, неизвестно еще, как оно обернется. Ну, голову прострелят – этим меня не убьешь, хоть и боль будет адова дня три, пока не заживет. А вот если кто станет меня топить – про это мне и думать было тошно, ясно? Пришлось бы мне болтаться под водой, пока рыбы не съедят или сам не сгнию, и ведь все это заживо! Не очень-то приятно.

Ну, сбежал я в Ромсее и отправился в Лондон. Там познакомился с одной вдовой, женщиной в годах, у нее была возле Лондонского моста торговлишка льняными товарами. И деньжонки у нее водились, и я ей по душе пришелся. А, где наша не пропадала! Я взял да и женился на ней. Прожили мы с ней чуть не тринадцать лет. Злющая была баба, но я ее живо укротил. Звали ее Роза, и умерла она аккурат когда Елизавета стала британской королевой. Году в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом. Она ужас как меня боялась – я хочу сказать Роза, а не королева Елизавета, – и все оттого, что я целыми днями возился с медом, желтками, скипидаром и розами. Она все старела, а я ничуть не менялся. И ей это, конечно, совсем не нравилось. Она думала, я колдун. Говорила, у меня, верно, есть такой амулет и я знаю секрет вечной молодости. Ха, черт меня побери, она почти угадала! Только она хотела тоже быть вечно молодой. А я трудился над записками доктора Паре и все готовил ту смесь, делал все точно, как он, клал всего сколько надо, подогревал, как надо, и в темноте держал, а снадобье никак не действовало.

– А как же вы это узнали? – спросил я.

– Да ведь я попробовал его на Розе. Она меня грызла и точила, пока я не согласился попробовать. Бывало как поцапаемся, так я потом и пробую на ней свое снадобье. Только все равно на ней заживало так же долго, как на всех людях. И вот что занятно: мало того, что никакая рана не могла меня убить; я и старше не становился, и зараза никакая меня не брала – я просто не мог умереть. Вот и посудите сами: если на снадобье, что лечит любые раны, можно нажить целое состояние, то сколько же наживешь, если сохранишь людям молодость и здоровье на веки вечные, а?

Капрал Куку умолк.

– Любопытное рассуждение, – сказал я. – Дали бы вы свой эликсир, скажем, Шекспиру. Ведь он писал чем дальше, тем лучше. До каких же высот он бы теперь поднялся? Впрочем, как знать? Если бы он выпил эликсир вечной молодости в юные лета, он бы, пожалуй, так и остался незрелым юнцом. Может, он и по сей день бегал бы на побегушках около театра – сторожил лошадей у подъездов или подзывал такси – влюбленный в театр деревенский паренек, нераскрывшийся гений!

Или выпей он этот эликсир к концу жизни, когда писал, скажем, "Бурю", он бы жил и по сей день, старый, измученный, уставший от жизни – все давно опостылело, а смерть не приходит! А вот какой-нибудь беспутный гуляка елизаветинских времен остался бы беспутным гулякой на долгие века… А ведь как бы ему надоело это занятие уже лет через сто и как бы он жаждал смерти! Ох, нет, опасное это было бы снадобье, капрал Куку!

– Шекспир? – переспросил капрал Куку. – Вильям Шекспир? Встречал я и его. Мы с одним его дружком вместе воевали в Голландии, он нас и познакомил, когда вернулись в Лондон. Да, Вильям Шекспир: лицо пухлое, сам плешивый… еще руками размахивал, когда говорил что-нибудь. Ему я тоже понравился. Мы с ним очень много толковали.

– А что он говорил? – спросил я.

– Да неужто я помню? Расспрашивал, вроде как вы сейчас. Так просто толковали да и все.

– И что это, по-вашему, был за человек? – спросил я.

Капрал Куку немного подумал и медленно сказал:

– Ну… из тех, кто считает сдачу и на чай оставляет медную монетку… Как-нибудь на днях приналягу я на его книжки, а то у меня все как-то руки не доходили…

– Итак, ваш интерес к эликсиру доктора Паре носил чисто финансовый характер, – сказал я. – Вы просто хотели на нем заработать, так?

– Ну ясно, – ответил капрал Куку. – Сам-то я им уже попользовался, я-то теперь уже не помру.

– А вам не приходило в голову, что вы добиваетесь невозможного?

– Как это?

– А вот как: знаете ли вы, что вкус яйца зависит от того, чем питается курица?

– Ну и что?

– И не только вкус яйца, но и его цвет зависит от того, чем кормили курицу, это вам подтвердит любой фермер.

– Ну и что?

– В яйцо входят то, что съела курица, как в молоко – то, что съела корова. А подумали вы, сколько разных пород кур было на свете со времени битвы при Турине в тысяча пятьсот тридцать седьмом году? И сколько разного корма переменилось за это время? Подумали вы, что яичный желток – только одна из четырех составных частей вашего эликсира?

Капрал Куку промолчал.

– Или взять розы, – продолжал я. – Если двух в точности одинаковых яиц и то не найти, то что же говорить о розах? Вот вы родом из винодельческого края, значит, вы знаете, что из двух виноградных лоз, растущих почти рядом, одна может дать отличное вино, а другая – никудышное. И с табаком то же самое. А розы опыляются пчелами, которые летают с цветка на цветок. И потому розовое масло состоит из бесчисленного множества всяческих составных частей. Разве не так?

Капрал Куку все еще молчал, и я продолжал с каким-то восторженным злорадством:

– Обо всем этом следует подумать, капрал. Или возьмите скипидар – его дают деревья. Еще в шестнадцатом столетии было известно немало видов скипидара. Но самое главное, приятель, – подумайте про мед! На свете столько разных сортов меда, что их и не перечесть. В разных медовых сотах – разный мед. Вы, верно, знаете, что, если пчелы живут в вереске, мед получается один, а если в яблоневом саду – совсем другой. Конечно, и то, и это – мед, но его вкус, запах и качество имеют множество всяких оттенков. Мед различен в различных ульях, капрал. Я уже не говорю о меде диких пчел.

– Ну и что? – спросил он мрачно.

– Но все это только цветочки, капрал, ягодки впереди. Я не знаю, сколько на свете пчелиных роев. Предположим, в каждом из них тысяча пчел. И каждая пчела приносит нектар чуточку не такой, как другая. И каждая может собрать его с пятидесяти различных цветков. И все, принесенное этим роем – тысячью пчел, – смешивается. И каждая капля меда в каждой ячейке сотов в каждом улье состоит из неисчислимого количества разных частиц. Я уж не говорю о времени – ясно, что из одного и того же улья мед шестимесячной давности совсем не тот, что десятилетний. Мед изменяется день ото дня. Так вот, если учесть все возможные разновидности и сочетания желтков, роз, скипидара и меда, что получится? Попробуйте-ка ответить, капрал Куку.

Капрал с минуту обдумывал мою речь, потом сказал:

– Ничего не понял. Вы что, меня за придурка считаете?

– Этого я не говорил, – смутился я.

– Верно, сказать вы этого не сказали. Ну вот что, вы меня не путайте. Сейчас я вам кое-что покажу. Глядите.

Он вынул из кармана складной нож, раскрыл его и внимательно осмотрел свою левую кисть, отыскивая местечко, где нет шрамов.

– Не надо! – закричал я и схватил его за руку. С таким же успехом я мог бы пытаться задержать рукой локомотив.

– Глядите, – спокойно повторил капрал Куку и стал резать мякоть между большим и указательным пальцами; наконец нож наткнулся на кость и большой палец отвалился до самого запястья. – Видали?

Я видел все это как в тумане. Огромный корабль, казалось, вдруг закачался у меня под ногами.

– Вы что, спятили? – спросил я, едва ко мне вернулся дар речи.

– Нет, – отвечал капрал Куку. – Я как раз вам и доказываю, что нет.

И он поднес изувеченную руку к самым моим глазам.

– Не надо, – сказал я опять.

– Ладно, – сказал капрал. – Теперь глядите. – Он пришлепнул почти отрезанный палец на место и придержал его правой рукой. – Все в порядке, – продолжал он. – Пугаться нечего. Я вам просто показываю, ясно? Нет, не уходите, садитесь. Я ведь не шучу. Я мог вам рассказать такое… И все будет чистая правда. Могу показать вам записки доктора Паре и все остальное. Вы видели, что у меня на груди? А здесь на левом боку видели?

– Да.

– Так вот, это в меня попал девятифунтовый снаряд, когда я служил на "Мари Амбре" и воевал против испанской армады. Он пробил мне грудь, сломанные ребра проткнули сердце, а через две недели я был уже на ногах… А вот тут, справа, под ребрами, – завтра я покажу вам, как оно выглядит, – это я заработал в битве при Фонтенуа, сейчас расскажу, как было дело. Французский снаряд попал в сломанную шпагу, которую выронил убитый офицер, обломок шпаги подскочил и проткнул меня насквозь – легкие, печень и прочее. А вышел он у меня из правой лопатки, провалиться мне, если вру. А вот пониже отметина – эта от осколка в битве при Ватерлоо. Кровь из меня тогда хлестала, как из свиньи, хирург даже не стал тратить на меня время. А через шесть дней я был как огурчик, а у кого только и было, что сломанная нога, – те мерли, как мухи. Все это я могу доказать. И еще: я брал Квебек с Бенедиктом Арнольдом. Нет, вы погодите. А в Балаклаве размозжило мне всю ногу до самого бедра, и хирург еще не успел ко мне подойти, а нога уже была целехонька; он глазам своим не поверил, думал, ему мерещится. Я еще много чего могу вам порассказать, только все это денег стоит, ясно? Вот я вам и предлагаю: я рассказываю, вы пишете, а деньги пополам, и я куплю себе ферму. Что скажете?

– Что же вы не отложили денег за четыреста-то лет? – тупо спросил я, едва ворочая языком.

– Что же я не отложил денег! – насмешливо повторил капрал Куку. – Да оттого, что я – это я, дубина ты этакая! Черт побери, когда-то я мог купить весь Манхэттен, и это стоило бы меньше, чем я спустил в карты одному ловкому датчанину! Отложить денег! Вечно что-нибудь мешало, не одно, так другое. Бросил я пить. Ладно. Если не виски, так женщины. Бросил я женщин. Ладно. Тогда пошли карты или кости. Я всю жизнь собирался отложить денег, только не тот у меня характер! От эликсира доктора Паре я стал крепче камня, это уж точно, ничто меня не берет, каким был, такой уж я есть, таким и буду во веки веков. Ясно? Я просто пехота, темный человек, целые сто лет учился писать свое имя, а за четыреста – еле дослужился до капрала. Как это вам понравится? А сколько сил на это ушло! Упорства! Так вот, я предлагаю: напишите все как есть, а деньги пополам. А когда люди про меня узнают из газеты или журнала, можно будет и эликсир из рук выпустить – ведь никто не решится обжулить человека, которого знает вся страна. Верно?

– Конечно, верно, – сказал я.

– Точно?

– Да, конечно, капрал.

– Ладно, – сказал капрал Куку. – А если вы все еще думаете, что я вас надуваю, взгляните сюда. Вы видели, что я сделал?

– Видел.

– Ну, взгляните теперь.

И он сунул левую руку мне под нос. Она была вся в крови. Манжет гимнастерки тоже весь намок от крови. Медленная густая капля сорвалась и тяжело упала мне на колено. У меня на брюках до сих пор не стерся ее след.

Капрал Куку послюнил и потер место пореза. Показалась чистая белая кожа.

– Видали? Где я тут резал? – спросил капрал.

Я только покачал головой. На месте раны остался лишь бледный шрам. Капрал вытер нож ладонью – на ней осталась жирная кровавая полоса, – сложил его и опустил в карман. Потом обтер руки о штаны и спросил:

– Ну что, обманул я вас?

– Ну… – выдохнул я.

– Да какого черта! – простонал капрал Куку, не в силах более сдерживаться, не в силах более доказывать недоказуемое и объяснять необъяснимое. – Ладно. Вы думаете, это просто фокус. Есть у вас нож?

– Есть. А что?

– Большой?

– Довольно большой.

– Ладно. Перережьте мне глотку, и поглядим, что будет. Ткните меня ножом куда хотите, в любое место. И ставлю тысячу долларов, что через два-три часа я буду в полном порядке. Да ну же! Будьте мужчиной! А хотите – найдите где-нибудь топор и стукните меня по голове.

Меня передернуло.

– Черта с два, – сказал я.

– Вот так всегда, – в отчаянии произнес капрал Куку. – Каждый раз одно и то же. Люди наживают состояния на мыле и зубной пасте, а у меня есть такое, что сделает людей вечно молодыми и здоровыми, – и поди ж ты! Черт меня дернул пить ваше проклятое виски! Вот так всегда! У вас борода точно такая же, какая была у меня, пока мне не обожгло подбородок, когда я воевал под командой сэра Филиппа Сиднея, а то я бы и говорить с вами не стал. Ах ты, дубина! Убирайся к дьяволу, покуда я тебя не прикончил!

Капрал Куку вскочил на ноги, метнулся прочь и исчез – я и опомниться не успел. На палубе возле меня осталась лужица крови, и в ней отпечатался след его каблука. В двух шагах виднелся еще один кровавый след, уже не такой четкий.

– Куку! Куку! – закричал я. – Где вы, капрал?

Но больше я уже никогда не видел капрала Куку. Где он теперь? Может, он назвался вымышленным именем? Но я слышал то, что слышал, и видел то, что видел. И вот здесь у меня в конверте пятьсот долларов; я отдам их всякому, кто поможет мне его найти. Мед и розовое масло, желтки и скипидар; из них можно составить бесчисленное количество сочетаний и смесей. И все же стоит попробовать. Почему бы и нет? Получил же Флеминг пенициллин из плесени! Одному богу известны тайны праха, из которого рождаются деревья, и пчелы, и любая форма жизни от плесени до человека.

Я потерял из виду капрала Куку как раз перед тем, как одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок пятого года мы прибыли в Нью-Йорк. Но я твердо знаю: где-то в Соединенных Штатах живет человек – силы необычайной, весь покрытый чудовищными шрамами, и он владеет грозным секретом бессмертия и вечной молодости. На вид ему лет тридцать пять, и у него слезящиеся зеленоватые глаза.

Эдвард МАККИН
НЕПРИЯТНОСТИ С СИМОМ

Кибернетика теперь не та, что прежде. Беда в том, что нас стало слишком много. А если учесть острейшую конкуренцию и автоматы, способные самостоятельно обнаруживать и устранять неисправности, то вряд ли приходится удивляться, что в любой день можешь оказаться в очереди за бесплатной тарелкой супа.

С тех пор как я потерял свою последнюю работу, прошло месяца три. Работал я на какой-то паршивой фабрике мясо-рыбных продуктов, владелец которой счел, что дешевле доводить оборудование до поломки и кое-как ремонтировать, чем держать в штате инженера. Мне уплатили двухнедельное жалованье и выставили за дверь.

И вот я сижу в своей конторе в ожидании, не подвернется ли что-нибудь. В моем "офисе" голо, хоть шаром покати: все, что можно было продать, давно продано. Остался, один телефон, да и тот стоит на полу. Дня три я еще кое-как продержусь, а там настанет и мой черед куда-нибудь отправиться. Скорее всего за решетку.

Расхаживая взад-вперед по голому полу, я предавался горестным размышлениям о собственной судьбе и в то же время мысленно благодарил свою полусчастливую звезду за то, что на дворе сейчас лето в разгаре и еще несколько месяцев можно обходиться без пальто.

В дверь позвонили. Я замер и принялся размышлять, кто бы это мог быть: какой-нибудь кредитор или полиция. В наши дни с должниками не очень-то церемонятся.

Позвонили еще раз. Я на цыпочках подкрался к двери и осторожно заглянул в замочную скважину. Прямо на меня смотрел чей-то глаз.

– Может, ты все же откроешь, Гек Белов? – услышал я знакомый голос. – Ведь я все равно слышу твое дыхание.

Я отворил дверь и втащил обладателя глаза в комнату. Это был Меершрафт – добрый, толстый, щедрый Меершрафт. Ангел с небес и к тому же чертовски толковый кибернетик.

– Входи, дружище! – приветствовал я его. – Присаживайся на пол. Вот здесь почище. Всю мебель я проел, хотя кое-что было и не мое. Меершрафт, дружище, ты при деньгах?

– Как тебе сказать, – произнес он осторожно, – работа у меня есть, но платят, признаться, не очень-то. Я и к тебе пришел по этому поводу, правда, работа временная. Я так и сказал шефу: "Если кто-нибудь может решить нашу проблему, так это Белов. Может, Белов и паршивый инженер, но у него есть то, чего недостает ни вам, ни мне. У него врожденное чутье к машинам, а машины это любят. Они выкладывают ему все свои секреты, и Белов понимает их язык." Ты, конечно, знаешь профессора Рэтоффа? Он начальник отдела кибернетики в Исследовательском институте Хилберри.

– Не знаю я никакого профессора, – с кислым видом прервал я Меершрафта, – как не знал я, что ты – змея подколодная. Паршивый инженер! Благодарю вас, мистер Меершрафт, за великолепную рекомендацию. Кстати, а что сказал, свинья ты этакая, профессор Рэтофф?

Меершрафт ухмыльнулся.

– Рэтофф сказал (цитирую дословно): "Вряд ли Белов более паршивый инженер, чем вы, поэтому ступайте и приведите его". Кроме того, он пообещал мне (это уже вольный пересказ), что если ты не справишься с проблемой, вышвырнуть меня вон. Так что теперь вся надежда на тебя, дружище. Поторапливайся, нас ждет воздушное такси.

– Постой, – возразил я. – Что это за работа? Нельзя ли поподробнее?

Меершрафт сделал несколько неопределенных пассов руками, как бы пытаясь материализовать что-то из воздуха.

– Речь идет о компьютере, но не совсем обычном, – промямлил он. – Наш компьютер наделен разумом, то есть был наделен разумом.

– Никогда не слышал более вразумительного объяснения! – поддел я приятеля. – Во всяком случае мне нужно пять фунтов на расходы. Без денег я отсюда не двинусь. Ведь ставкой служит твоя работа…

Я не закончил фразу. Чистейший шантаж, конечно. Меершрафт со вздохом достал бумажник.

– Вот твои пять фунтов, вымогатель, – проворчал он. – Кажется, знаю тебя как облупленного, так нет – черт дернул рекомендовать! Всякий раз это стоило мне денег, а теперь еще может стоить и работы.

– Оставь сомнения, друг мой, – заявил я Меершрафту самым сердечным тоном. – Считай, твое дело в шляпе. Тебя ожидают повышение по службе и большая премия. Твоему шефу будет за что благодарить тебя.

– Кто бы и что бы ни сделал, – с горечью заметил Меершрафт, – Рэтофф даже глазом не моргнет, разве что у него начнется тик.

По дороге в институт Меершрафт объяснил мне ситуацию. Хилберри был учрежден Вильямсоновским фондом и занимался изучением проблем передачи, хранения и обработки информации. Компьютер, с которым мне предстояло иметь дело, был самообучающимся искусственным мозгом, или, как его ласково называли, СИМом.

СИМ был построен не для решения уравнений, а для работы с абстрактными понятиями, его наделили способностью анализировать явления. Это была индуктивная логическая самообучающаяся машина, снабженная несложным словарем в 420 слов. Построил СИМа знаменитый физик доктор Госсе Вильяме. Построил и умер, оставив свое несколько неуклюжее детище на руках у доктора Рэтоффа, который ничего не смыслил в компьютерах.

– Сначала все шло как по маслу, – докладывал мне Меершрафт. – За первую неделю работы СИМ расширил свой словарь до 5000 слов. Затем с ним что-то стряслось, и с тех пор он не работает. Если тебе, Гек Белов, удастся найти и устранить неисправность, можешь без ложной скромности называть себя гением.

Меершрафт не шутил. Достаточно мне было бросить взгляд на СИМа, как я понял, что работа предстоит не из легких. Меершрафт без умолку болтал о переменных контурах в логических цепях и произвольных уровнях сложности, так что я начал подумывать, не являются ли они частями стоявшего передо мной чудовища. Не очень-то я разбираюсь во всех этих премудростях. Высшая математика всегда была для меня за семью печатями, а тут, не успел я глазом повести, как Меершрафт выписал длинную цепочку уравнений. Мне не оставалось ничего другого, как кивать с умным видом, хотя я в них ничего не смыслил.

К черту теорию, я практик! Чтобы понять, как устроена цифровая машина, мне нужно ее видеть. Я из тех практиков, которые могут, не глядя, произвести монтаж всех схем любой вычислительной машины. Это – особый дар. Либо он у вас есть, либо его у вас нет, и никакие символы и уравнения вам его не заменят.

– Загляну в это сооружение, – думал я, – и бог непременно поможет моим кредиторам!

– Даю вам двадцать четыре часа, – ледяным тоном процедил Рэтофф. – Если за это время вам не удастся найти решение, вы лишаетесь платы, а Меершрафт будет уволен за то, что понапрасну отнял у меня время.

С этими словами Рэтофф вышел. Меершрафт, высоко подняв плечи, с разведенными руками последовал за ним. Целые тома не могли бы сказать больше. Рэтофф был гнусным типом, но тут ему можно было верить на слово. Я еще раз взглянул на машину и задумался. Рэтофф сказал "решение". В этом слове был какой-то тайный смысл. В нем было что-то такое, чему я никак не мог подобрать настоящее название, какой-то элемент жульничества.

То, что поначалу должно было быть мелким ремонтом, превратилось в создание новой машины. Меня провели, как мальчишку. Если у кого-то на сей счет и возникли бы сомнения, они несомненно отпали бы, стоило ему лишь заглянуть внутрь СИМа. Эту рухлядь нельзя было даже назвать компьютером. Может быть, когда-нибудь СИМ и был порядочной вычислительной машиной, но сейчас он выглядел так, словно его монтажом занимался ничего не смыслящий новичок. Куда ни глянь, всюду торчали свободные концы проводников, а некоторые компоненты вообще не были ни к чему присоединены.

Найти решение, о котором толковал доктор Рэтофф, означало построить самую что ни на есть настоящую мыслящую машину по жалкому эскизу на обрывке бумаги. И от меня ждали, чтобы я за двадцать четыре часа совершил то, на что у кого-то ушла вся жизнь.

На миг у меня появилось сильное искушение перемонтировать СИМа так, чтобы он стал заурядной цифровой вычислительной машиной, но мои работодатели жаждали иного. Им хотелось получить своего рода супермозг, а пока они имели, насколько можно было судить, груду хлама. Во всяком случае, поверни выключатель – и эта штука станет грудой хлама, и никто на свете не убедит меня в обратном.

До меня постепенно начало доходить, как развертывались события до моего появления в Хилберри. Прежде чем послать за стариной Беловым, они, должно быть, приглашали уйму всяких умников. Скрипнув от злости зубами, я сплюнул на пол. Может, я и беден, как церковная крыса, но никому не позволено безнаказанно оскорблять меня.

Я подошел к двери и дернул за ручку. Дверь была заперта. Я потряс ее и заорал что было силы.

– Меершрафт! – орал я. – Грязная собака! Отопри немедленно, змей, а не то я вырву твою печень!

Я тряс тяжелую дверь, облицованную пластиком, гремел ручкой, но никто не отозвался. И тут я увидел коробку, простую металлическую коробку. Раньше ее не было. В этом я был уверен. Такая профессия, как моя, требует острого глаза. Жаль, что слух у меня не такой острый. Пока я осматривал компьютер, кто-то открыл дверь и втолкнул коробку в лабораторию.

Осторожно заглянув в нее, я засмеялся от радости и снова почувствовал себя счастливым. Коробка была доверху набита всякой снедью. Чего в ней только не было – даже большой вишневый пирог! Если я когда-нибудь окажусь в раю, первое, чем должны меня встретить небеса, – это неповторимым ароматом вишневого пирога. В коробке был и вместительный термос с кофе. О том, чтобы я не умер с голоду, они по крайней мере сочли нужным позаботиться.

Я уселся на скамью, на которой в полном беспорядке были разбросаны инструменты и измерительные приборы, и съел все содержимое коробки до последней крошки. Я толком не ел уже несколько дней. Меершрафт, хитрая лиса, об этом не забыл! Кормите меня досыта – и я стану неистовым гением. Держите меня впроголодь – и я не могу думать ни о чем, кроме еды. Я закурил сигарету и, попивая кофе, принялся не спеша размышлять о переменных контурах в логических цепях и произвольных уровнях сложности. Хотел бы я знать, честно говоря, что это такое!

Но мало-помалу мои мысли приняли более определенное направление, и я поставил вопрос прямо: в чем различие между мыслящим человеком и немыслящим, но быстрым, как молния, компьютером? Затем мне в голову пришел ответ, и преграда, стоявшая на пути моего сознания, рухнула.

Со мной всегда так. Вдохновение нисходит на меня, как на поэта. Я люблю такие мгновения, ибо знаю им цену. Может быть, они и не открывают истину, но, пока они длятся, разве это имеет какое-нибудь значение? Пусть умники облачают свои мысли в математические одеяния. Я предпочитаю мыслить электронными схемами.

Сначала забрезжит общая идея, а потом нужная часть схемы вспыхивает немеркнущим светом пред моим внутренним взором, как выразился однажды, правда по другому поводу, Уордсворт. Люблю поэтов. Я и сам стал бы поэтом, только за поэзию платят меньше, чем за кибернетику.

Решение моей проблемы, как это часто бывает, было заключено в самой постановке вопроса. В чем различие между мыслящим человеком и немыслящей машиной? Разумеется, в том, что машина не может мыслить. Она просто-напросто отбарабанивает вам ответ на вопрос, единственный ответ, который был в нее заложен программистом.

С человеком все обстоит иначе. Какой бы вопрос ему ни задали, вы никогда не знаете заранее, что он ответит. Вас может ожидать и совершенно правильный ответ, и ответ верный лишь отчасти. Под сводом человеческого черепа неразличимо сплавлены воедино софизмы, способные вызвать у вас лишь легкое раздражение, и совершенно нелепые представления.

Иногда какое-нибудь понятие, считавшееся некогда лишенным всякого смысла, приводит к правильному ответу или позволяет по-новому поставить какой-нибудь вопрос, и тогда рождается новая идея или совершается великое открытие. В других случаях разумное начало оказывается погребенным под ворохом неразумного, и тогда ответ лежит на грани безумия, ибо измученный разум черпает доводы из глубин подсознания.