Текст книги "Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного"

Автор книги: Робер Мантран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Иностранцы

«Нации»

Присутствие колоний иностранцев в Стамбуле – не новость. Будучи одним из главных центров международной торговли в Восточном Средиземноморье, Константинополь видел еще в эпоху Византии ряд торговых колоний, выраставших по побережью Золотого Рога, прежде всего итальянских. Задолго до возникновения Латинской империи (1204) здесь осели венецианцы, генуэзцы, пизанцы, амальфийцы, а рядом с ними – и купцы из Прованса и Каталонии. С 1204 года вплоть до падения Латинской империи (1261) венецианцы сохраняют привилегированное положение, позднее на первое место выходят генуэзцы, обосновавшиеся в Галате. Политический и экономический упадок Византийской империи способствует возникновению иностранных факторий, особенно в Константинополе ^{294} . На следующий же день после взятия города Мехмет II возобновил привилегии генуэзцев в Галате и несколько позднее позволил венецианцам, а затем и другим «франкам» обосноваться в его столице. Однако условия их пребывания не были столь благоприятными, как при Палеологах: Черное море закрылось перед западными коммерсантами, а их практические возможности в самом Стамбуле оказались ограничены имперскими регламентами.

Положение в столичном комплексе – условия жизни

Вплоть до эпохи Сулеймана Великолепного практически все проживающие в Стамбуле иностранцы – это коммерсанты. С установлением нормальных дипломатических отношений, сопровождающихся назначением в столицу послов великих держав и изданием капитуляций, определивших статус иностранных подданных в пределах Османской империи, правовое положение иностранцев значительно меняется. Помимо торговцев сюда прибывают дипломаты, представители свободных профессий, миссионеры – в постоянно растущем числе.

Первые капитуляции были заключены в 1536 году с Францией (впрочем, дата остается предметом обсуждения) – как следствие миссий Жана Франжипани и Антуана Ринкона. Честь их формального заключения выпала на долю первого официального французского посла Жана де ла Форе (Forest), направленного в Стамбул Франциском I в сопровождении (знаменательный факт!) ученого Гийома Постеля, которому было поручено собрать античные и мусульманские рукописи для Королевской библиотеки (позднее – Национальная библиотека) ^{295} . Помимо того что капитуляции определяли условия существования и работы французов в Османской империи, они предоставляли Франции привилегию права флага (которой до этого пользовались только венецианцы). Иначе говоря, купец, из какой бы то ни было европейской страны (за исключением Венеции), желающий торговать в пределах владений Великого Господина, мог это делать лишь «под знаменем и покровительством Франции». До 1580 года только французы пользовались такой привилегией; основываясь на ней, они обеспечили себе экономическое преобладание в турецком мире. Но в 1580 году англичане получили точно такую же привилегию, а в 1612 году ее обладателями стали и голландцы. С этого времени и примерно до 1685 года две последние нации добились неоспоримого верховенства – англичане в Константинополе, голландцы в Смирне. Мало-помалу в течение XVII века и другие европейские державы, одна за другой, получали капитуляции, и в конечном итоге привилегированных наций не осталось.

Капитуляции, даруемые султаном той или иной европейской нации, предусматривают прежде всего право ее представительства как в столице империи, так, при необходимости, и в провинциях. В столице эта функция выполняется послом (резидентом, байлии пр.) соответствующей державы, а в главных портовых городах – ее консулами. Упомянутые лица играют, так сказать, двойную роль: с одной стороны, они представляют своих соотечественников перед турецким правительством и перед местными турецкими властями (во втором случае речь идет, конечно, о консуле), а с другой – выступают делегатами собственного правительства перед своими соотечественниками. В Стамбуле консулов нет (как нет и чисто местных властей: управление столицей – задача правительства), и в силу этого здесь имеет место совмещение дипломатических и консульских служб. Иначе говоря, посол (а вместе с ним и штат посольства) вынужден заниматься, помимо основных своих дипломатических обязанностей, еще и тем, чем занят консул, например, в Александрии. Чем же именно?

Круг его задач смешанного характера весьма широк Он должен делать необходимые представления турецкому правительству всякий раз, как личная или имущественная неприкосновенность кого-либо из его соотечественников будет нарушена или окажется под угрозой. Если выходец из его страны умирает в Стамбуле, посол должен озаботиться тем, чтобы имущество покойного было передано законным наследникам, несмотря на все препятствия, которые в подобных случаях выстраиваются османскими чиновниками. Посол должен следить за тем, чтобы поле экономической деятельности коммерсантов его «нации» (поле, очерчиваемое капитуляциями) не подвергалось с турецкой стороны никаким попыткам произвольного сужения. Посол должен стоять на страже налогового иммунитета, предоставленного подданным его державы. Он должен заявлять великому визирю протест, если кто-либо из них подвергнется давлению с целью вынудить уплатить харадж(налог, возлагаемый на всех подданных Османской империи) или джизье(налог на немусульман).

Если в квартале, где проживают иностранцы, происходит убийство – они не должны подвергаться допросу и не должны вызываться или насильственным образом доставляться к кади. Всё же привлекаемые к судебной ответственности, они должны предстать перед судом только в присутствии официального представителя своей «нации». Они, иностранцы, вольны отправлять все обряды и предписания своей религии. Католические епископы, священники и монахи не должны испытывать каких-либо утеснений в своей религиозной деятельности – лишь бы они не переходили границы предоставленных им прав.

Таковы вкратце основные пункты капитуляций. И они, в общем и целом, выполняются (по крайней мере, в Стамбуле), за исключением периодов внешних и внутренних кризисов. Так, в 1635 году переводчик французского посольства Маршевиль, слишком решительно протестовавший перед турецкими властями против захвата последними одного из французских зданий, был посажен на кол. Венецианский купец был повешен за то, что осмелился разглядывать сады Сераля сквозь подзорную трубу. По тому же обвинению в тюрьму были брошены английские и французские коммерсанты. Когда до Стамбула дошла весть о поражении турецкого флота в морском бою с англичанами, английские, французские и венецианские купцы были присуждены к уплате штрафа в 40 тысяч экю, а их магазины подверглись обыску ^{296} . В 1681 году, когда произошел спровоцированный адмиралом Дюкесном инцидент на острове Хиос, французы в Стамбуле жили под страхом репрессий со стороны турецкого правительства; даже посол Гийераг боялся быть брошенным в тюрьму, но он смог избежать опасности сам и отвести угрозу, нависшую над его соотечественниками, посредством приема, который никак не может претендовать на оригинальность, – подношения очень дорогих подарков, врученных кому надо и где надо.

Впрочем, нельзя утверждать, что Стамбул был свидетелем многих проявлений ксенофобии. По причине довольно-таки очевидной: контакты между турками и иностранцами были очень ограничены – тем более что в XVI веке очень мало «франков» жило в собственно Стамбуле, а в XVII веке их вообще там уже не было.

Все они обосновываются исключительно в Галате и Пере, куда к 1646 году перебрались и все посольства. Во времена Сулеймана и его непосредственных преемников иностранцы были обязаны одеваться по-турецки – во всяком случае, носить кафтан, скрывающий прочее одеяние. Позднее это правило время от времени возобновлялось, но в XVII веке о нем обе стороны окончательно забыли. Произошло это потому, что европейцы жили обособленно, в своем кругу, и общались исключительно с представителями религиозных меньшинств, преимущественно с греками, с которыми их сближала известная религиозная общность. Евреи служили для них посредниками в коммерческих делах и в отношениях с турецкой администрацией, но в брачный союз они вступали исключительно с гречанками и армянками. Хотя, теоретически рассуждая, дети, рожденные в этих смешанных браках, должны были бы быть подданными султана, но на практике османское правительство никогда не настаивало на этом своем праве, и эти дети числились по национальности отца ^{297} . То, что такие браки в самом деле имели место, следует, по крайней мере в отношении французов, из решения торговой палаты Марселя (1658), запрещающего женщинам отправляться в страны Леванта; позднее (1679) та же палата перечисляет лиц, присутствие которых в Леванте нежелательно, причем в этом списке женщины оказываются между бродягами и «темными личностями» ^{298} . Следовательно, на Ближний Восток отправляются только холостяки. Если они женятся на гречанках, то необходимо, чтобы их венчал католический священник. Тот же, кто посмеет обратиться к православному попу, рискует немедленно в принудительном порядке быть возвращенным во Францию. Впрочем, имеется еще один законный способ заключить брак, но – брак временный. Для его регистрации иностранец должен обратиться к кади, приведя с собой свою избранницу, и заключить с ней в его присутствии брачный контракт, в котором оговорен срок его действия. Временный брак (« mariage à kâbin») пользовался большой популярностью во всех портах Леванта.

Основные иностранные «нации» в Стамбуле

Пожалуй, самая многочисленная из европейских «наций», первоначально обосновавшихся в Стамбуле, – это венецианцы. Венецианская колония, должно быть, насчитывала в первой половине XVII века многие десятки купцов, некоторые из которых принадлежали, по всей видимости, к семьям, укоренившимся на Востоке два, а то и три столетия назад. Венецианские регламенты менее строги, чем французские, и легко предположить, что торговцы и консульские представители Светлейшей республики живут там со своими женами и детьми. Эта колония, руководимая байли (байлом), включает в себя «официальный» персонал: секретарей, драгоманов ^{299} и так называемых «giovani della lingua» («молодых переводчиков»). Под последним термином разумеется вот что: Венеция отправляла в Стамбул либо подбирала в самом Стамбуле в венецианских семьях способных юношей для совершенствования в турецком и арабском языках – с тем чтобы они стали со временем драгоманами в портовых городах Османской империи. Наряду с этим «официальным» имеется еще и «неофициальный» персонал, который состоит из местных венецианских купцов, а также из лиц иных профессий. Торговцы явно занимают в нем ведущее положение, и из них формируется «Совет двенадцати», который помогает байли в управлении колонией и решении всех вопросов, относящихся к торговле. К тому же венецианская колония, похоже, включает в себя несколько еврейских семей, укорененных одновременно и в Венеции, и в Стамбуле. Около 1640 года видное положение занимают такие из них, как Франко, Йезурум и Наон.

Галата и Пера – места проживания всей венецианской колонии. Резиденция байли с 1638 года – «Виноградники Пера», и он, кажется, – один из первых обосновавшихся здесь европейцев. В течение большей части XVI века и первой половины XVII венецианцы жили здесь, не сталкиваясь с особыми трудностями. Их меновая торговля процветала и по своему объему в период 1600–1645 годов превосходила торговлю любой иной европейской колонии. Однако в середине столетия произошел перелом к худшему, вызванный Критской войной (1645–1669), которая длилась без малого четверть века. Следующая война с турками (1684–1699), в которой Венеция приняла участие как один из членов «Священной Лиги», нанесла венецианской торговле еще один мощный удар. Военные действия если и не прервали полностью, то, во всяком случае, сильно затруднили венецианскую морскую торговлю. Венецианцы вынуждены были обратиться к посредничеству османских евреев, французов и англичан – к выгоде своих конкурентов и к своим убыткам. К тому же у турецкого правительства было достаточно поводов, чтобы показать свою злопамятность по отношению к гражданам Венецианской республики, всячески затрудняя их торговлю. Так, венецианцы оказались последними в числе «наций», добивавшихся, одна за другой, снижения ввозных таможенных пошлин с 5 до 3 процентов от стоимости импортируемых товаров, что, конечно, не способствовало процветанию их торговли и вызвало поток жалоб от венецианских резидентов в Стамбуле в адрес правительства.

Французы в XVI веке с блеском вышли на турецкую политическую сцену и вполне удовлетворительно показали себя и на арене экономической. Здесь требуется одно уточнение. К началу XVII века объем французской торговли с Османской империей был отнюдь не мал, но французы торговали по большей части в портах и городах Сирии – Алеппо, Триполи, Дамаске и т. д. Между тем их колония в Стамбуле оставалась малочисленной, а позиции – слабыми; и это главным образом по причине мощной венецианской конкуренции. В годы правления Генриха IV делается энергичная попытка укрепить французское присутствие именно в Константинополе, и она приносит свои плоды. Этот напор продолжается около двадцати лет, но позднее постепенно сходит на нет из-за внутренних политических трудностей в самой Франции, а с другой стороны, из-за некомпетентности или неспособности некоторых французских послов при Османском дворе. Как бы то ни было, происходит ослабление французского политического и экономического влияния, что идет на пользу англичанам и голландцам. Наиболее значительный факт эпохи – это умелая поддержка католических миссий в Османской империи со стороны французского посла Филиппа Арле (Harlay), графа де Сези, который помог капуцинам обосноваться в Стамбуле, ряде других городов и на некоторых островах Архипелага. Годы пребывания в должности французского посла Жана де ла Ай (de la Науе) – 1636–1660 – совпали с периодом самого глубокого охлаждения франко-турецких отношений, связанного с поддержкой Францией Венеции, которая вела тогда войну с Османской империей из-за Крита. Отношения были так плохи, что однажды произошло событие совершенно невообразимое: сын посла, направленный в Адрианополь для встречи с великим визирем, был там схвачен и избит палкой! Напряженность сохраняется в течение всей Критской войны, и только после назначения послом Нуантеля (1670) появляются первые признаки улучшения. Впрочем, новый посол и великий визирь Ахмет-паша Кёпрюлю при первой своей встрече должны были решить сложную задачу протокольного характера: великий визирь предложил послу, представляющему в своем лице особу христианнейшего короля, сесть на простой табурет, который к тому же поставлен ниже его, то есть всего лишь визирского, кресла! Вопрос дипломатического этикета все же нашел удовлетворительное для обеих сторон разрешение, после чего довольно быстро наладились и отношения между двумя державами. Отношения эти оставались почти безоблачными вплоть до инцидента на Хиосе, в городе, который был подвергнут бомбардировке французской эскадрой под командованием адмирала Дюкесна. Тогда французский посол Гийераг едва не попал в турецкую тюрьму. После того, как инцидент был исчерпан, франко-турецкие отношения развиваются по восходящей линии. И эта тенденция, в частности, хорошо прослеживается по росту французской торговой колонии в Стамбуле. В 1636 году в столице было всего два дома, принадлежащих французским купцам. В 1640 году – столько же, в 1667 году – четыре, но эта дата становится отправной точкой роста численности французских торговцев, обосновавшихся в городе. В 1670 году имелось 24 торговца (резидента), каждый из которых был главой семьи; всего же французов, считая жен, детей и слуг, было тогда в Стамбуле около сотни. А в сопоставимый по длительности период 1685–1719 годов в столице осело 175 купцов!

Что собой представляют французские купцы? Один архивный документ, относящийся к 1670 году ^{300} , дает некоторые разъяснения. Итак, в этом году имеется четыре торговых дома: первый из них принадлежит Жаку, Жозефу и Жану Фабр из Марселя и объединяет пять семейств, проживающих в Стамбуле не менее 15 лет; второй – Бартелеми и Жюлио Греаск из Марселя и объединяет четырех коммерсантов, живущих в городе 16 лет; третий – Жану-Батисту Дюлар и Клоду Мариотти из Марселя, которые вместе со своим конторским служащим Клодом Совером поселились здесь три года назад; и, наконец, четвертый принадлежит Роболи (из Марселя) и его помощнику Колле, оба в Стамбуле прожили 30 лет. Помимо коммерсантов, колония включает в себя трех хирургов (Пьера Жантиля, Шателлеро, Роллана, парижан, и Пьера Шобера из Прованса), владельца аптеки Лаваля (из Марселя), трех портных (Эрмитт из Лиона, Мутон из Прованса и Антуан, происхождение которого не указывается), одного изготовителя рессор для карет и колясок (Фабра из Марселя) и, наконец, двух человек без определенного рода занятий (Мишеля Тофферо из Анжера и Жана Буше из Лиона, приходящегося тестем хирургу Пьеру Жантилю). Большинство женаты на гречанках и, как уточняет документ, «прибыли сюда, чтобы заработать себе на жизнь, не имея такой возможности в своей стране; поскольку они женились здесь, будет весьма затруднительно заставить их вернуться в свою страну, так как их жены могут и не пожелать уехать с ними». Стоит добавить, что документ упоминает лиц, находящихся под покровительством Франции. Это – «часовщики, граверы, женатые и неженатые, в большинстве своем прибывшие из города Женева и поселившиеся здесь; все они находятся под покровительством господина посла Франции». Общее их число 34 человека: 11 женатых и 23 холостяка. «Все они протестанты, за исключением трех католиков».

Англичане с конца XVI века прибывают в довольно большом количестве; около 1640 года в Стамбуле – 24 или 25 торговых домов, принадлежащих английским купцам, что делает англичан «самой большой и многочисленной нацией из тех, которые в целях торговли находятся ныне в пределах Турецкой империи» ^{301} . Английская революция на некоторое время ставит под вопрос процветание английской колонии, которая становится полем разногласий – впрочем, вовсе не политического характера. Ссоры вспыхивают между послом и купцами, с одной стороны, и Левантийской компанией – с другой. Самое удивительное – в том, что враждующие партии выносят разрешение конфликта на суд великого визиря и каждая из них, чтобы склонить его в свою сторону, использует аргументацию чисто финансового свойства. Компания оказывается сильнее – и выигрывает: посол отозван ^{302} . В дальнейшем число английских торговцев остается почти неизменным и колеблется около 25. Когда в 1691 году британский посол сэр Вильям Хасси (Hussey) прибывает в Стамбул, на торжественную встречу с ним являются 50 его соотечественников; это число, очевидно, охватывает не только купцов, но и капитанов (шкиперов) английских судов, бросивших якорь в водах Золотого Рога, а также, что вполне вероятно, и английских торговцев, приехавших в столицу из других мест специально по этому случаю ^{303} . Эти английские негоцианты представляют Левантийскую компанию и имеют от нее аккредитацию; сам посол получает жалованье от компании. Компания осуществляет жесткий контроль не только над деятельностью своих агентов, но и над их частной жизнью, что у них подчас вызывает сильное недовольство. Как и французы, англичане часто берут себе в жены гречанок, но компания в 1677 году запрещает смешанные браки, и этот запрет действует в течение некоторого времени ^{304} .

Поселившиеся в столице англичане в большинстве своем торговцы, но не все. Так, около 1700 года в Стамбуле практиковали два английских хирурга, Джейпер и Джон Первин. Можно полагать, что среди англичан были и другие лица, не принадлежавшие к купеческому сословию.

Что касается голландцев, очень активных, вообще говоря, в Османской империи, то как раз в столице они представлены слабо: в 1669 году здесь зарегистрирован всего лишь один дом голландского купца. Их торговые суда посещают Стамбул довольно часто, но голландские купцы предпочитают вести свои дела через посредников, греков или армян; иногда свои рейсы они совершают по заказу венецианцев. Голландцы пользуются в Стамбуле репутацией честных, порядочных коммерсантов, продающих товар лишь превосходного качества. Эта репутация открыла им широкие возможности для сбыта огромных партий сукна, затем для выгодной торговли монетой, так как это они ввозят в страны Востока знаменитые арслани(экю с изображением льва), которые пользуются огромным спросом у османов. Турки эту золотую монету предпочитают собственным пиастрам, хотя с середины XVII века происходит неоднократная порча арслани, что приносит немалую выгоду его продавцам.

Нужно упомянуть и о генуэзцах. Они окончательно распрощались со своим былым верховенством в Галате. Их позиции настолько ослабли, а их самих осталось так мало, что пост их резидента в Стамбуле упраздняется, а французы собираются взять их под свое покровительство. Но, несмотря на все невзгоды, все же имеется небольшая группа генуэзских негоциантов, которые работают, выполняя заказы других «наций». Есть и ремесленники, потомки тех, что осели здесь еще во времена Византии. Для них Галата остается генуэзским, то есть их, городом. Редкие суда из Генуи совершают сюда чартерные рейсы, оплачиваемые частными лицами, которые занимаются здесь прибыльной продажей монеты или сбытом товаров, выдаваемых за венецианские. Тем не менее генуэзцы, как ни мало их осталось, стойко держатся, образуя основу того левантийского населения, о котором речь пойдет ниже. Это «пероты» – жители Перы. Само название несет в себе достаточно внятную характеристику, включающую нравы, местные традиции, даже особый язык. Пероты считают себя представителями западной цивилизации, но не могут даже помыслить о возможности жить где-либо еще, кроме Галаты и Перы.

Послы – неудобства и величие профессии дипломата

Галата-Пера – город неверных. Это определение стало вполне очевидным, когда иностранные послы перенесли свои резиденции из Стамбула в Перу (1630–1646). Если генуэзцы и венецианцы имеют здесь своего официального представителя – подесту, или байли – издавна ^{305} , то французы и англичане обзавелись им лишь в XVI веке, а голландцы – с начала XVII. Посол, официальный представитель своей страны, в то же время и даже в еще большей степени играет роль представителя торговых компаний. Так, посол Великобритании в действительности назначается Левантийской компанией и от нее же получает жалованье. Посол Франции вознаграждается отчислениями от пошлин на экспорт и импорт, которые взимаются марсельской таможней, так как через Марсель ведется французская торговля с Левантом. Из этого как будто следует тот факт, что послы поставлены на защиту скорее экономических, нежели политических интересов своих стран, но разве те и другие не переплетены теснейшим образом между собой? По той же причине возникают конфликты послов с их же соотечественниками, обосновавшимися в портовых городах Османской империи, так как посол довольно часто злоупотребляет своими финансовыми правами. Во имя интересов торговли он договаривается о займах, которые коммерсантам предстоит погасить посредством взимания определенного процента от стоимости импорта и экспорта: господа де Сези, де ла Ай и Нуантель так и поступали к великому ущербу французских купцов в Стамбуле, которые жаловались на подобный образ действий торговой палаты в Марселе ^{306} . Поборы, которые должен уплачивать Высокой Порте посол при всяком сколь-либо серьезном инциденте, разверстываются среди его соотечественников в Стамбуле, которые, к слову сказать, очень редко бывают хоть в какой-то мере повинны в произошедшем ^{307} . Когда посол ради возобновления капитуляций или ради получения какой-либо коммерческой льготы вынужден делать ценный подарок великому визирю и несколько менее ценных ряду османских чиновников, он возлагает все связанные с подношениями расходы опять-таки на купцов своей «нации» в Стамбуле. Только после того как французское правительство взяло на себя все расходы посла и посольства (1691), положение французских коммерсантов в турецкой столице несколько улучшилось.

Хотя представление о том, что посол занимается вымогательством по отношению к своим подопечным, вовсе не лишено основания, нужно все-таки понять и посла, который в отношениях с турецкими властями не раз оказывается, мягко говоря, в деликатном положении. Отнюдь не в его интересах безропотно принимать к уплате те поборы, которые им благоугодно возложить на него. Отсюда – переговоры неофициального свойства, закулисный торг с представителями этих властей, к каждому из которых нужно найти свой подход, и т. д. Далеко не всегда его действия принимаются с должной благодарностью или хотя бы с любезностью, особенно тогда, когда политические отношения между двумя государствами натянуты. К примеру, для того чтобы замять Хиосский инцидент (1681), посол Гийираг должен был поднести ценный дар великому визирю Кара Мустафа-паше и множество подарков непосредственным подчиненным визиря, что обошлось ему в 250 тысяч ливров, даже в 450 тысяч, поскольку первая сумма была взята взаймы, а уплачивать ее приходилось с процентами ^{308} . В начале Критской войны французский дипломат М. де Варенн был откомандирован посольством для того, чтобы попытаться наладить переговоры между противниками. Распространились слухи, что в целях успеха своей миротворческой миссии он накануне отъезда обзавелся круглой денежной суммой, и турецкие власти, проявив на этот раз вообще-то не свойственное им проворство, решили немедленно проверить дошедшую до них ценную информацию: все ящики в доме де Варенна были вскрыты, и из них была изъята тысяча золотых экю. Великому визирю пришлось проявить всю настойчивость, всю свою железную волю для того, чтобы заставить подчиненных вернуть дипломату похищенное ^{309} . В 1635 году до Стамбула доносится весть о разгроме турецкого флота, и реакция османских властей оказывается незамедлительной: на иностранных негоциантов налагается штраф в 40 тысяч экю, резиденции послов подвергаются серии обысков – ищут оружие, но вместе с ним уносят все ценные вещи.

Не нужно думать, что присутствие посла влечет за собой для коммерсантов лишь увеличение накладных расходов и прочие неприятности. Еще больших расходов и еще горших бед стоило бы его отсутствие. Прежде всего он – совершенно незаменимый посредник в отношениях его соотечественников с османской администрацией; именно он и никто иной в состоянии добиться самых главных из множества всякого рода «разрешений», необходимых для нормальной коммерческой деятельности, включая разрешение торговым судам плавать в турецких водах, заходить в порты Империи и покидать их. Именно он следит за выполнением капитуляций, именно он прилагает усилия к их улучшению – всякий раз, как подходит срок их возобновления. Он пользуется большим уважением, нежели рядовой консул, и в нормальных условиях (то есть не в периоды кризисов) окружен вниманием и почтением со стороны османов. Наконец, ему предоставлено право личного обращения к властям на самых высоких уровнях, а не только на местном – например к градоначальнику или губернатору провинции. Знаки уважения к нему как к официальному лицу оказываются даже ранее того момента, когда новый посол въезжает в свою столичную резиденцию. Если он путешествует сушей, османское правительство посылает ему навстречу официального представителя– михмандара, который сопровождает его от границы до Стамбула; его путевые расходы, в частности на гостиницы и питание, покрываются османами; ему предоставляются лошади и экипажи для перевозки свиты и багажа. Его вступление в столицу обставляется с великой помпой. Шевалье д’Арвье так описывает въезд нового посла Франции де Нуантеля в Константинополь:

«Кортеж открылся сотней пеших мушкетеров, вооруженных большими мушкетами и кривыми саблями. Во главе их шествовали два трубача француза в ливреях посольства… За ними следовала сотня янычар в парадных колпаках под начальством чаушбаши, одного из своих офицеров, который на колпаке имеет султан, даже три красивых султана, как знак отличия от рядовых. Сотня шау, ехавшая за ними на великолепных лошадях, была вооружена кривыми саблями и булавами; их лошади приковывали к себе взоры как изяществом форм и живостью движений, так и блеском золотого шитья своих чепраков. Затем ехала часть свиты господина де Нуантеля, а с нею, для ее охраны, и восемь янычар. Дворецкий г-на Нуантеля следовал за ними, возглавляя группу из шести камердинеров в камзолах из синего сукна, украшенных серебряными галунами; за этой группой, немного поодаль, ехали на добрых лошадях двенадцать выездных лакеев в ливреях цветов герба их господина с серебряными и золотыми галунами. Потом конюхи турки вели под уздцы двух коней, подаренных каймакамом г-ну де Нуантелю; чепраки лошадей были украшены золотым шитьем и жемчугом, а серебряные стремена – изумрудами и рубинами.

Французские и венецианские переводчики были одеты в атласные камзолы и в мантии ярко-красного цвета, подбитые мехом куницы, и носили очень красивые шапочки. За ними выступали первый конюший каймакама, два офицера сипахи и чаушбаши Великого Господина, рядом с которым ехал воевода Галаты… Четыре богато одетых трубача с серебряными трубами и в расшитых золотом перевязях следовали за ними. А за этими трубачами уже ехали, бок о бок, послы: г-н де ла Ай справа и г-н де Нуантель слева. Под г-ном де Нуантелем был прекрасный конь буланой масти, подаренный ему каймакамом, с чепраком из сукна, вышитого золотом и украшенного жемчугом. Аббат де Нуантель ехал за своим братом в сопровождении свиты из французских дворян – все на великолепных скакунах и роскошно одетые. Далее следовали секретари (посольств) Франции и Венеции, им сопутствовали тридцать дворян, которые сошли с кораблей на сушу только для того, чтобы увеличить собой свиту. Весь коммерческий корпус и вся французская нация верхом на лошадях замыкали шествие, которое длилось полтора часа. Улицы, окна домов, даже крыши были заполнены неисчислимым множеством людей всех религий. Послы прибыли, таким образом, во дворец Франции…» ^{310}

В таком шествии не было ничего необычного – напротив, при прибытии каждого нового посла великой державы в Стамбул оно повторялось вновь и вновь. Подобный же кортеж проходил по столичным улицам, когда посол отправлялся нанести свой первый официальный визит султану.