Текст книги "Шпионаж во время войны
Сборник"

Автор книги: Робер Букар

Соавторы: Луи Ривьер,Бэзил Томсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Миллер живой и мертвый

В начале 1915 г. отдел военного министерства, занимавшийся контршпионажем, был обеспокоен целым рядом писем, адресованных на имя одной из шпионских организаций в Голландии. Отправитель этих писем хорошо писал по-английски, и написанные обыкновенными чернилами послания его казались совершенно невинными. Но между строчек были написаны симпатическими чернилами сведения, которые хотя и не имели большой ценности, но давали основание полагать, что автор их близок к открытию военной тайны; они указывали также на большую наблюдательность и подлинный ум автора, поэтому было бы крайне неосмотрительно выпустить из рук хотя бы одно из посланий этого человека. Письма отправлялись по почте из разных кварталов Лондона, и по ним никак нельзя было установить личность отправителя. Как и все шпионы, он беспрестанно требовал денег, и мы надеялись, что какой-нибудь запрос из Голландии обнаружит его местожительство. Но развязка пришла совсем не оттуда, откуда мы ждали. В письме, адресованном в то же самое агентство в Голландии, были обнаружены после химического воздействия несколько строчек, написанных симпатическими чернилами. Они были написаны другим почерком, и в этом письме адресата уведомляли, что «Ц» выехал в Ньюкасл и что оттуда будет послано сообщение о «201». На почтовой марке был штемпель Дэтфорда.

Я был один в своем рабочем кабинете, когда майор Сванн пришел ко мне с этим известием. Обычное хладнокровие покинуло его. «Я полагаю, что мы в конце концов все-таки поймаем этого негодяя, – сказал он. – Очевидно, под буквой „Ц“ скрывается то лицо, которое мы ищем, а число „201“ должно обозначать номер дома. Не могли бы вы узнать, на скольких улицах в Дэтфорде имеются дома с номерами, доходящими до 200?». Это было немедленно исполнено. Я позвонил в полицейский участок в Дэтфорде, и мне тотчас же ответили оттуда, что там имеется только одна такая улица – главная дэтфордская. Я спросил, знают ли они, кто проживает в номере 201, и меня уведомили, что там живет британский подданный, но фамилия его немецкая – Петер Ган, и что он пекарь-кондитер.

Каково же было удивление толстого маленького пекаря, когда из подъехавшего к его дому такси вышли несколько полицейских чиновников в штатском платье. Его и его жену тотчас же отвезли в Скотланд-ярд, а тем временем инспектор произвел тщательный обыск всего помещения и нашел в уже потушенной печке, где пекли хлеб, картонную коробку, в которой находился весь необходимый материал для секретного письма. Бумага и конверты, совершенно схожие с теми, которыми пользовался таинственный шпион, подписывавшийся цифрой «201».

Мне принесли все эти предметы в момент, когда я допрашивал Гана. Инспектор, которому было поручено следствие, навел справки у соседей пекаря и узнал через одну клиентку, что какой-то высокого роста хорошо одетый иностранец часто посещал Петера Гана. Ей сказали, что это был русский, проживавший где-то в Блюмсбери. Она полагала, что фамилия его была Миллер. Усевшись в моем кресле, Ган оказался весьма скупым на слова. Он заявил, что ничего не знает о букве «Ц», отрицал, что когда-либо писал письма, и когда ему показали картонку со всем материалом для секретного шифра, он замкнулся в упорном молчании. Репутация его была не слишком чиста. Он родился в Англии от немца-отца, перешедшего в английское подданство. Он поселился в Дэтфорде и занимался там своим ремеслом (пекаря) с 1910 г., но через три года обанкротился. Однако в 1913 г. он снова открыл свою лавочку с капиталом, происхождение которого он не мог объяснить. Так как он отказывался отвечать на вопросы, то мы посадили его в одиночную камеру и тем временем допросили его жену. Эта бедная женщина вскоре вполне нас убедила, что она ровно ничего не знала обо всем этом деле. Ей было только известно, что к мужу ее приходят посетители, но каждый раз, когда она его спрашивала о них, он сердился на нее, и она больше не смела заговаривать с ним об этом. Мы отпустили ее с миром домой к детям.

Охота ограничивалась теперь кварталом, где помещались семейные пансионы в Блюмсбери. Полицейские агенты обходили все дома, требуя там списки жильцов, с целью найти в них фамилию Миллера, и, наконец, обнаружили некоего Карла Фридриха Миллера, «русской национальности». Хозяйка пансиона была убеждена, что ее жилец был на самом деле русский и вполне почтенный человек. В данный момент его не было дома, так как он уехал навестить какого-то знакомого в Ньюкасле. Мы фактически попали на правильный след. На данное нами по телефону распоряжение арестовать Миллера ньюкаслская полиция ответила, что это будет немедленно выполнено и что на следующий день его привезут в Лондон. Конвойный, который его сопровождал, рассказывал, как Миллер был возмущен своим арестом. Он говорил, что как русский он является нашим союзником и что его арест ужасное недоразумение.

Собравшись утром в моей канцелярии, мы с нетерпением ожидали этого шпиона, который так долго скрывался от полиции и посылал столь важные сведения немцам, хотя только немногим из его писем удалось избежать цензуры. У меня на столе лежал целый пакет его писем. Он вошел ко мне, по-видимому, утомленный путешествием. Это был высокий, худой мужчина, в возрасте за 50 лет, с усталым, изборожденным морщинами лицом. Он дал объяснения о своей личности довольно охотно. Уроженец Либавы, он имел некоторые основания выдавать себя за русского, хотя и был немецкого происхождения. Он побывал во многих местах, занимал место управляющего гостиницей, агента автомобильной фирмы и пр. Впрочем, по его словам, его всюду преследовали неудачи и, обремененный семьей, имея жену и детей, он согласился работать в немецкой шпионской организации. Он решительно отрицал знание немецкого языка, а также утверждал, что незнаком с Ганом. На самом деле он был отличный лингвист, свободно говорил по-английски, по-немецки, по-русски и так же хорошо по-голландски.

Когда ему показали написанные его собственной рукой письма, он уселся поглубже в кресло и уже больше ничего не хотел говорить. Наше следствие установило, что он следовал той же рутине, как и другие шпионы, ухаживал за впечатлительными молодыми женщинами, знакомился с мужчинами и обещал им выгодные спекуляции.

Так как Ган был британским подданным, было решено судить обоих сообщников вместе в Олд Бейли в мае 1915 г. Обоих их признали виновными в шпионаже. Миллер был присужден к смертной казни, а Ган к семи годам каторжных работ, так как судьи считали, что он действовал под влиянием Миллера, что являлось для него смягчающим обстоятельством. 22 июня 1915 г. Миллер был отвезен в такси из Брикстонской тюрьмы в лондонский Тауэр, и по какой-то любопытной случайности такси его на кого-то наехало на Темз-стрит. Это был час второго завтрака, и целая толпа зевак тотчас же собралась вокруг автомобиля. Иностранец, сидевший между двух жандармов и направлявшийся в Тауэр, не мог быть ни кем иным, как шпионом, и толпа стала кричать: «Немецкий шпион, немецкий шпион!». Агенты тотчас же переменили такси, но потрясение это сильно подействовало на нервы осужденного, и накануне казни он окончательно потерял присутствие духа.

В то же самое утро майор Сванн снова зашел ко мне, держа в руках все письма Миллера. Он сказал, что сговорился с редакциями, чтобы печать ничего не упоминала о казни Миллера, а затем стал развивать план, который только что пришел ему в голову.

– Мне представляется жестоким, – сказал он, – лишать германцев одного из их лучших агентов. Почему бы Миллеру не продолжать посылать им всякого рода сведения?

– Но ведь они заметят, что письма написаны другим почерком?

– Ничуть, вот посмотрите.

Он показал мне письмо, которое – я готов был поклясться – было написано Миллером, и сказал мне, что почерк Миллера подделал один его знакомый молодой человек, настоящий виртуоз в области каллиграфии, который в то же утро написал это письмо.

– Что же вы намерены рассказывать немцам?

– Вещи, гораздо более интересные, чем те, которые когда-либо рассказывал им Миллер.

– И вы думаете, что они вам поверят?

– Да, потому что я всегда буду заканчивать свои письма, как Миллер, и если они мне вышлют требуемую сумму, это будет означать, что они вполне поверили моей информации.

Как ни мало вероятным может это показаться, корреспонденция покойного Миллера продолжалась еще в течение трех месяцев, несмотря на то, что некоторые сообщения были настолько невероятны, что едва ли могли обмануть даже самого наивного школьника. Именно этот случай дал нам право с полной уверенностью утверждать, что немцы, и в особенности моряки их военных судов, проявляли необычайную глупость в некоторых областях. По-видимому, тогда существовало значительное соперничество между морскими и сухопутными силами, и у каждого были свои собственные шпионы, которые выбивались из сил, стараясь превзойти друг друга. Они так дорого платили лже-Миллеру, что наше учреждение купило за эти деньги автомобиль, который мы окрестили «Миллером». Через три месяца после его казни все посылки денег сразу прекратились. Оказалось, что у Миллера была сестра, проживавшая в Бельгии, которая, узнав об его смерти, сообщила об этом немцам. Можно себе представить удивление чиновника «секретной разведки», когда он узнал об этом обмане, его бешенство, когда он тщетно перелистывал письма, посланные Миллером, чтобы хоть приблизительно установить дату, когда он был пойман. Как он мог донести об этом своему начальству, раз он заставил его действовать на основании ложных сведений, доставляемых самим неприятелем!

После такой неудачи с немцами неприятель стал вербовать своих шпионов в Южной Америке. Так как много немцев проживало в центре и на юге Америки, то эта вербовка не представляла особых затруднений. В июне 1915 г., через несколько дней после ареста Фернандо Бушмана, две почтовые открытки, адресованные в Роттердам, привлекли к себе внимание цензуры. Они указывали, что отправитель прибыл в Англию и готов приступить к своей работе. Письмо было помечено эдинбургским штемпелем. По этим следам была брошена шотландская полиция, и через несколько дней в Лок-Ломане был арестован уроженец Уругвая, назвавший себя Аугусто-Альфредо Роггин. Это был маленький, весьма корректный брюнет, совсем непохожий на немца, хотя он и подтвердил, что отец его был немец, перешедший в 1885 г. в уругвайское подданство, и что сам он был женат на немке. В противоположность другим шпионам, он не старался делать вид, что сочувствует союзникам. Роггин заявил, что приехал в Англию для закупки сельскохозяйственных орудий и скота и что ввиду его плохого здоровья ему рекомендовали провести некоторое время в Лок-Ломане. Он прекрасно владел английским языком и сознался, что проживал в Гамбурге до марта 1914 г. В момент объявления войны он находился в Швейцарии; в мае 1915 г. его послали в Амстердам и Роттердам (несомненно для того, чтобы пройти курс обучения в немецкой школе шпионажа). Он высадился с парохода Тильбери, приехав из Голландии 30 мая 1915 г., и, пробыв затем пять дней в Лондоне, где он знакомился с рыночными ценами на лошадей и на скот, направился на север. В то время он еще не заключил ни одной сделки.

Как шпион, это был один из самых неспособных людей, которых я когда-либо встречал. Во время своего путешествия на север, куда он выехал с вокзала Кингс-Кросс, он так настойчиво приставал с расспросами к своим спутникам, что возбудил в них подозрения, и они дали ему добрый совет не показываться слишком близко к побережью. В конце концов они стали проявлять к нему такую враждебность, что шпион был вынужден покинуть поезд и провести ночь в Линкольне. В Эдинбурге он встретил столь же нерадушный прием. В полицейском участке, куда он отправился для регистрации, ему стали предлагать всякого рода вопросы. Он уверял всех, что приехал в Лок-Ломан, чтобы удить рыбу, но как раз в тот момент на озере производились опыты сбрасывания бомб, и прибытие туда иностранца тотчас же возбудило подозрение. Корреспонденция при помощи открыток была одним из излюбленных приемов немецкого шпионажа. Впрочем, чтобы отвлечь подозрение, всегда советовали шпионам посылать две почтовые открытки на разные адреса.

Роггин провел всего 11 дней на свободе в Англии и не успел поэтому послать каких-либо важных сведений неприятелю. Тем не менее собранные против него улики оказались достаточными, чтобы убедить нас в его виновности, а, кроме того, в этот период времени было необходимо сделать ремесло шпиона как можно более опасным, чтобы вербовка новых работников стала все более затруднительной.

Роггина судили 20 августа, признали виновным и казнили в лондонском Тауэре 17 сентября. Через несколько недель некий врач Эмилио Роггин был арестован на пароходе, направлявшемся из Голландии в Южную Америку. Это был брат шпиона, который был чрезвычайно поражен известием о его смерти. Он рассказал нам, что находился в Германии в момент объявления войны и германское правительство заставило его служить в качестве майора на фронте. Ему пришлось потратить много времени, чтобы освободиться от этой службы. Теперь же он направлялся в Уругвай.

Несколько недель спустя один хорошо воспитанный и обладавший изящными манерами швед в возрасте между 50 и 60 годами, по имени Эрнест Вальдемар Мелин, приехал в Англию. В жизни своей он переменил много профессий, и вся его деятельность протекала большей частью в различных европейских столицах. Когда вспыхнула война, он очутился в Гамбурге без всяких средств. Обратившись несколько раз за помощью к своему семейству, но безуспешно, он отправился в Бельгию, где, по слухам, легко было найти хорошо оплачиваемую работу. В каком-то кафе он познакомился с вербовщиком шпионов, который постоянно разыскивал граждан нейтральных государств, хорошо говорящих по-английски. Сначала Мелин будто бы не поддавался искушению, но нужда, в которой он находился, одержала верх над его сомнениями, и он был послан в школу шпионажа в Везель и Антверпен, а затем в Роттердам, где ему был выдан паспорт и адреса, по которым он должен был направлять свои донесения. Он остановился в семейном пансионе в Хемстедте (предместье Лондона), выдавая себя за голландца, торговые дела которого были нарушены движением немецких подводных лодок, и уверяя всех, что ищет службу в транспортных конторах. Его обходительное обращение и привлекательная наружность внушали такую симпатию, что все поверили его рассказам. Но полиция считала его уже весьма подозрительным, хотя не имела еще против него никаких улик, так как он еще не приступил к отправке сведений. Он поместил свои первые сведения на полях отправленных по почте газет. Немцы начали уже тогда применять этот метод. Обыск, произведенный в его квартире, обнаружил обычный материал, применяемый для секретного шифра, а также некоторое количество иностранных словарей, служивших ему кодом. По приговору военного совета 20 и 21 августа Мелин был расстрелян.

Другой немецкий шпион был открыт совершенно случайно. Почтовые чиновники в Копенгагене по ошибке опустили письмо, адресованное в Берлин, в мешок с письмами, предназначенными для Лондона. Письмо это, написанное по-немецки, сообщало, что отправитель уже собирается выехать в Англию под видом представителя фирмы, торгующей газовыми рожками, а на самом деле для получения военных и морских сведений.

Пока письмо было переведено и дошло до нас, прошло несколько недель, и об отправителе ничего не было известно, кроме того, что он продавал газовые рожки. Стали наводить справки по портовым реестрам и обнаружили, что как раз в это время молодой человек, некто Розенталь, находился на пароходе, остановившемся в Ньюкасле, и собирался направиться далее в Копенгаген, только что вернувшись из поездки по Шотландии с целью продажи газовых рожков. Еще один час промедления, и он вышел бы из территориальных вод и находился бы по закону вне пределов досягаемости. Но телеграмма пришла как раз вовремя, чтобы его арестовать, высадить с парохода и привезти под конвоем в Скотланд-ярд, куда он прибыл в тот же день.

Он начал с того, что стал во всем отпираться: он вовсе не немец, он никогда не был в Копенгагене, ничего не слыхал о гостинице, из которой было послано письмо. Я заставил его написать две или три фразы по-немецки. Почерк оказался совершенно схожим с почерком письма, которое я еще не показывал Розенталю. Дело было уже к вечеру, но еще достаточно светло, чтобы он мог прочесть это письмо. Я наклонился к нему, как вдруг вздрогнул от внезапного движения кресла и щелкания каблуков. Розенталь стоял передо мной, вытянувшись и держа руки по швам, как солдат: «Я во всем сознаюсь, я немецкий солдат».

Самое замечательное во всей этой истории то, что он никогда не был военным. Его вдруг почему-то охватило желание окутать свое жалкое существование дымкой патриотического настроения. Следствие установило, что его звали Роберт Розенталь. Родился он в Магдебурге в 1892 г. и был некоторое время учеником пекаря в Касселе. Не имея никакого призвания к своей работе, он вернулся в Магдебург и совсем еще молодым парнем был присужден к трем месяцам тюремного заключения за подлог. Выйдя из тюрьмы, он нанялся на пароход и во время объявления войны находился в Гамбурге; здесь он поступил на службу в американскую комиссию помощи. Нам было известно, что немцы выпускали на волю уголовных преступников, чтобы посылать их затем в качестве шпионов в Англию. Но не было никаких доказательств, что так было и с Розенталем. Тем не менее, шпионаж был занятием, которое лучше всего для него подходило, и я нисколько не удивился, когда узнал, что он пытался спасти свою шкуру, предлагая давать сведения о работе людей, у которых служил. Как только он увидел, что ему не удалось скрыть свою виновность, он стал играть в патриотизм в продолжение всего процесса, а после вынесения приговора два раза безуспешно пытался покончить самоубийством. В противоположность другим шпионам его приговорили к повешению, и приговор был приведен в исполнение 5 июля 1915 г. Розенталь получил некоторое образование и не был лишен способностей, хорошо писал по-английски и подробно изложил все свои приключения.

Несмотря на значительные суммы, истраченные на шпионаж в Англии, немцы никогда не были осведомлены о самых важных событиях и фактах, как, например, о переброске семи первых дивизий, о появлении танков, о трассирующих пулях и, что самое важное, о существовании камеры «40 О.Б», расшифровывавшей все депеши, которые они отправляли по беспроволочному телеграфу. Единственная информация, которую могли посылать их шпионы, касалась настроения и морального состояния гражданского населения, но и в этой области они постоянно ошибались.

Самой поразительной фигурой, вышедшей из кипящего котла войны, был Игнатиус Тимоти Трейбич-Линкольн. Для того, чтобы венгерский еврей мог последовательно быть журналистом, английским пастором и членом партии либералов в английском парламенте, необходимо было обладать самыми разнообразными и самыми необыкновенными качествами. Настоящая его фамилия была, по-видимому, Трейбич. Он родился в Наксе на Дунае в 1875 г., в семье богатого еврейского коммерсанта, занимавшегося судостроением, и родители готовили его в раввины. Он изучил иностранные языки и на 20-м году жизни был отправлен в Лондон. По возвращении в Венгрию он поссорился с отцом и, уехав в Гамбург, принял лютеранство. Он отправился затем в Канаду с протестантской миссией, которой было поручено распространять христианство среди евреев, а когда это поручение было передано английской церкви, он снова переменил вероисповедание. Трейбич не был лишен известного ораторского таланта, и речи его производили впечатление в Канаде. Возвратившись в Европу, он стал просить места пастора в Англии, был посвящен в сан священника и получил Эппльдорский приход в графстве Кент. Нужно полагать, что бурные проповеди, произносимые с иностранным акцентом, не понравились эпильдорским прихожанам, так как он не имел там успеха. Он подал в отставку и приехал в Лондон, где в течение нескольких лет занимался журналистикой.

В 1896 г. он вошел в сношения с неким М. Раунтри, королем какао, который взял его к себе на службу в качестве личного секретаря. Благодаря этому он вошел в контакт с вождями партии либералов, которые избрали его своим кандидатом, чтобы оттягать место в парламенте округа Дарлингтон от консерваторов.

Однако английская палата общин, так же как и духовная паства графства Кент, не была в восторге от пламенных речей, произносимых с иностранным акцентом. Господин Трейбич, который носил теперь фамилию Трейбич-Линкольн, был счастлив покинуть палату общин, чтобы предпринять путешествие для изучения экономического положения в Европе. Его воображение рисовало ему теперь заманчивую будущность в области высшей политики; и он думал, что предназначен сделаться крупным политическим деятелем с блестящей будущностью. Я вовсе не уверен, что ему, как только разразилась война, пришла в голову мысль доставлять информацию неприятелю. Во всяком случае, хотя он и потерял свое место в парламенте и находился в большом денежном затруднении, первым его жестом было предложить свои услуги приемному отечеству Он выставил свою кандидатуру на какую-то должность в цензуре, имевшую отношение к венгерской и румынской корреспонденции. Его приняли на службу, и в течение короткого времени он добросовестно выполнял свою работу. Но он не пользовался популярностью среди своих коллег, и их холодное отношение к нему разочаровало его. Начиная с этого момента он становится сознательным англофобом.

Первым его нелояльным поступком была попытка втереться в английскую службу разведки, подавая ей надежду, что ему удастся провести германский флот в Северное море, где будет легко его уничтожить. С этой целью он предложил отправить его в Голландию, где он вошел бы в сношения с германским консулом. Хотя предложение это и было отвергнуто, ему все же удалось заручиться паспортом и приехать в Роттердам 18 декабря 1914 г. Германский консул Гнейст проявлял большую активность в области шпионажа, и, по-видимому, Линкольн произвел на него некоторое впечатление, так как он поручил ему доставить кое-какие незначительные сведения, о чем Линкольн незамедлительно донес в Англию. С этого момента Линкольн становится тем, что являлось настоящим бичом военного времени, – двойным шпионом. Вооружившись сведениями, собранными в Голландии, он снова хотел поступить на службу в английскую разведку, но там его так холодно приняли, что он испугался и 9 февраля уехал в Нью-Йорк. Там он жил довольно хорошо, занимаясь журналистикой и совершенно не ведая того, что нами уже велось следствие по поводу одного векселя в 700 фунтов стерлингов. Линкольн подделал подпись Раунтри. Один из наших лучших агентов, главный инспектор Уорд, впоследствии убитый в своей кровати бомбой, сброшенной с цеппелина, был послан в Соединенные Штаты, чтобы добиться там выдачи Линкольна, и 4 августа 1915 г. Линкольн был арестован. По прошествии обычного срока, установленного для ведения подобных дел, его судили в Олд Бейли и присудили к трем годам каторжных работ. По истечении срока наказания его решили выслать на родину, и только в сентябре 1919 г. Линкольн уже находился в Будапеште. Атмосфера его родины ему не понравилась. Он уехал в Берлин, где снова завязал сношения с графом Бернсдорфом, бывшим германским послом в Вашингтоне. В Германии говорили, что крайние правые были способны поверить чему угодно; они никогда не отличались большой политической дальновидностью. В этот момент Капп тайно подготовлял свой путч, и никто не был удивлен, когда узнали, что Игнатиус Тимоти Трейбич-Линкольн был торжественно назначен на должность заведующего бюро печати эфемерного правительства Каппа. Точно неизвестно, сколько дней занимал Линкольн этот пост, но, по-видимому, и полковник Бауэр нашел, что с этой личностью нелегко работать.