Текст книги "Veritas"

Автор книги: Рита Мональди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 54 страниц)

– Экклезиаст. Он цитирует Экклезиаста! – сказал Симонис, тоже чувствовавший себя не совсем хорошо, впрочем, как мне показалось, скорее из-за слов, которые произнес Атто, чем из-за телесного недомогания.

Мы положили аббата на доски корабельного днища. Он не потерял сознания, но, похоже, был несколько не в себе. Прежде чем упасть, он коснулся своими старческими пальцами одного из янтарей, и музыка мгновенно прекратилась, остался только первоначальный шум. Симонис растирал старику виски, грудь и ноги.

– Как он? – испуганно спросил я.

– Не беспокойтесь, господин мастер. Он потрясен, но уже отходит.

Я облегченно вздохнул, но втайне проклял агу и вечно больного Доменико. Строго говоря, было безумием брать аббата с собой на работу. Конечно, если бы мы знали, что нас ждет в Месте Без Имени…

– Мы возвращаемся, – заметил грек, – уже теряем высоту.

Летающий корабль опускался. Орлиная голова корабля, пустые деревянные глаза которой глядели в бесконечность, уже смотрела носом на поля Эберсдорфа и Зиммеринга.

Неужели мы снова приземлимся на площадке для игры в мяч? Если да, то выберемся ли мы оттуда целыми? Тем временем Атто снова пришел в себя.

– Мы должны изменить курс! – воскликнул я.

Первые попытки были абсолютно бесплодными. Мы начали с того, что все втроем осторожно встали на одну сторону корабля, затем на другую в надежде вызвать тем самым изменение направление полета, однако тщетно.

– Он падает совершенно прямо, не сбиваясь с курса, как камень, – заметил мой помощник. – Единственное отличие: медленнее.

Когда мы все вместе столпились на корме, а затем на носу, это тоже ничего особого не дало. И тут мне в голову пришла идея. Что рассказывал Пеничек о том иезуите, Франческо Лана и его экспериментах? Чтобы направить свой корабль по тому или иному курсу, он выдумал систему тяговых рычагов. В нашем случае приходилось действовать наобум, однако попытаться все равно стоило.

Я потянулся вверх и дернул за один из канатов, на которых висели камни янтаря. Желтоватые камешки беспорядочно подпрыгивали, не прекращая своего непонятного небесного жужжания, а канат вибрировал, словно струна лютни. Разрушать эту тихую, невнятную мелодию было все равно что вмешиваться в существующий порядок вещей. Меня осенило божественное прозрение, что Летающий корабль, музыка и камни янтаря – одно и то же, и мне показалось, что так было всегда и иначе просто быть не может. И насколько я мог предполагать, это мрачное ощущение не было иллюзией: к моему огромному удивлению, спустя несколько мгновений корабль сделал поворот налево, затем вправо и затем снова налево.

– Спаси, Иисусе! Что же теперь будет? – воскликнул аббат Мелани, внезапно вцепившись в руку Симониса.

Значит, действительно, подумал я, кусочки янтаря неким образом связаны с управлением кораблем. Какого рода эта связь, понять я еще не мог (да и не думал, что смогу), но для начала мне было довольно и того, что я смог повлиять на движение корабля. Тут я заметил, что небо, бывшее с утра ясным, быстро омрачилось. В Вене смена солнца на тучи происходила иначе, чем в Риме: в городе пап это словно диалог двух ученых, в Вене – похоже на ссору двух не доверяющих друг другу возлюбленных: каждые три минуты меняются фронты, правда и неправда меняются местами без меры и порядка.

– Держитесь крепче, – предупредил я обоих своих спутников и повторил эксперимент, причем на этот раз потянул за рычаги с янтарем немного сильнее.

И перестарался. Воздушный парусник яростно задрожал, нов начал мотаться из стороны в сторону, словно голова хищной птицы пыталась вернуться к своему изначальному курсу. Удержаться на ногах стало очень трудной задачей.

– Не слишком ли далеко мы зашли, господин мастер? – обеспокоенно запротестовал Симонис, тогда как аббат Мелани крепко вцепился в него своими костлявыми руками.

Дав товарищам по несчастью достаточно времени для того, чтобы удержаться, я стал предпринимать более осторожные и направленные попытки, стараясь уменьшить опасность быть сброшенными раскачиванием корабля в пропасть.

Мне удалось значительно уменьшить высоту нашего полета, а вместе с ней и расстояние между нами и Местом Без Имени, которое выразилось уже отчетливее в просторной равнине Зиммерингер Хайде. Упали первые капли дождя.

– Господин мастер, мне кажется, что корабль возвращается в свою гавань, – сообщил мне Симонис.

Я проконтролировал положение: мы направлялись прямо к площадке. Я еще не видел, ждут ли нас внутри огромного прямоугольника дикие животные; в любом случае было очень вероятно, что некоторые бестии остались голодными, если и не на площадке, то, без сомнения, где-то неподалеку. По крайней мере одно из животных наверняка хотело снова повидаться с нами: пантера, которой Симонис нанес удар метлой в глаз.

Капли с неба стали крупными и более частыми. Больше времени терять было нельзя.

– Что, черт побери, ты собираешься делать с этими канатами, мальчик? – с обеспокоенным лицом спросил аббат Мелани.

– Помешать нам приземлиться прямо в пасть большой кошке.

Ни Симонису, ни Атто возразить было нечего. Было совершенно очевидно, что решение проблемы нужно искать как можно скорее. Летели мы уже не очень высоко; поэтому я потянул сразу за несколько шатунов одновременно и отпустил, словно тетиву лука.

Корабль сотрясла настолько мощная вибрация, что я наверняка упал бы, если бы не держался изо всех сил. Атто и Симонис сидели на полу. Мы по-прежнему направлялись к площадке для игры в мяч. Какого недостойного штурмана обрел в моем лице Летающий корабль! Возвышенный ковчег истины, благородный парусник, пришедший с Крайнего запада, чтобы сделать Австрию победителем в войне, судно, которое должно было вместе с Золотым яблоком украшать высочайшую башню собора Святого Стефана, теперь пало жертвой моих неуклюжих попыток саботажа. После того как корабль спас нас, мы предали его, пытаясь изменить естественное направление полета и опустить его на землю. Промокший от дождя, я потянул за канаты снова.

Теперь раскачивание стало настолько сильным, что я тоже потерял равновесие, упал и в ужасе приготовился к тому, что мы рухнем прямо сейчас. Атто и Симонис дружно ругались. У меня не хватало мужества даже на то, чтобы проконтролировать наш курс, поскольку я опасался, что следующий толчок корабля вышвырнет меня за борт. Поднявшись, я вцепился в шатуны и еще раз потянул что есть мочи. Наконец это произошло.

* * *

Жужжание камней прекратилось. Я посмотрел вверх: желто-коричневые камни янтаря вибрировали уже не сами по себе; казалось, теперь ими движет нечто вроде остаточной энергии. Весь Летающий корабль дрожал, словно огромная птица, которую кто-то подстрелил и попал при этом в жизненно важный I орган. То была болезненная, лихорадочная дрожь, предвестие катастрофы. Если бы на борту у нас был порох, я мог бы поклясться, что мы совсем скоро взлетим на воздух.

– Боже мой, мы все погибнем! – услышал я шепот аббата Мелани, которого, словно маленького ребенка, обнимал Симонис.

Я выпрямился и, качаясь, подошел к борту, чтобы бросить взгляд наружу. Наконец мы изменили направление. Сперва поднявшись немного выше, Летающий корабль начал заваливаться на левый бок; теперь он нацелился на край Зиммерингер Хайде, пустой, поросшей травой пустоши к северо-востоку от Места Без Имени. Там, в этом я был уверен, мы и должны были упасть.

Готовясь к удару, мы заметили, что дождь перешел в сильную бурю. На несколько секунд молния превратила наш парус в серебряный полумесяц, упавший с неба и теперь опускавшийся на единственную вершину земли, которая была готова приютить его.

– Держитесь крепко! – крикнул я, когда днище Летающего корабля уже коснулось верхушек деревьев и судно приготовилось упасть. Как раз в тот миг, когда прозвучал громкий раскат грома, я почувствовал первый контакт с землей и осенил себя крестным знамением.

* * *

– Зачем нужны эти камни янтаря? Как получается, что они звучат таким образом? Кто-нибудь из вас может мне это объяснить?

Промокшие до нитки, уставшие, но живые, мы приземлились. К нашему удивлению, прибытие на землю заключалось в легком подпрыгивании; Летающий корабль коснулся земли, не разбившись и не перевернувшись, и оказалось, что, дабы не вывалиться наружу, довольно как следует держаться.

Едва опустившись на землю, пернатый парусник снова поднялся вверх и взял курс на Место Без Имени.

– Может быть, он возвращается на площадку? – предположил Симонис.

Корабль удалялся, а я в последний момент посмотрел ему вслед: увижу ли я его еще?

Наша посадочная площадка располагалась невдалеке от винного погреба монастыря Химмельпфорте. По пути туда наши ноги по щиколотку погружались в полевую грязь. Что случилось в Месте Без Имени после нашего бегства, мы не знали. По-прежнему ли на свободе тигры и львы?

Мы сушили одежду в маленькой гостиной погреба, у огня. К счастью, во время нашего пешего перехода нам никто не встретился, поскольку два трубочиста посреди поля выглядели довольно странно в обществе слабого лысого старика (аббат потерял свой парик) с белилами на лице и карминово-красными щеками. В действительности же Атто, лицо которого было еще искажено от ужаса пережитых событий, темная одежда испачкалась и порвалась, спина согнулась, а походка стала тяжелой, походил на несчастного, сбежавшего из мира сказок эльфа.

Однако теперь мы сидели у теплого очага, положив руки на красивые бокалы с горячим вином, полуголые, поскольку одежда наша сушилась над камином, и обсуждали ситуацию. Аббат Мелани снова обрел присутствие духа и обрушил на нас целый град вопросов.

Какие функции имеют трубы, образующие корпус, по которым течет воздух? Может быть, это они дают необходимую для полета энергию? И почему корабль летает под португальским флагом?

На все эти вопросы ответить нам было нечего, кроме как признаться в своем прискорбном невежестве, которое смягчало только воображение. Трубы действительно, скорее всего, служили движущей силой, хотя доказательств этому у нас не было. Флаг королевства Португалия имел отношение к происхождению корабля. Старая брошюрка двухлетней давности, которую показывал мне Фрош, повествовала о том, что воздушный корабль прибыл из Португалии. Это совпадало с информацией Угонио: Летающий корабль по желанию королевы Португалии, сестры императора Иосифа I, был послан в Вену с поручением: установить Золотое яблоко, которое непонятными путями попало в Португалию из стран Востока, на вершину башни собора Святого Стефана. Только таким образом империя могла выиграть войну у Франции и Людовика XIV.

Однако больше всего интересовало Атто, как, черт побери, камням янтаря удалось сыграть сонату для соло баса Грегорио Строцци?

– Почему вас так это интересует? – спросил Симонис.

– Какое тебе дело? – невежливо ответил аббат Мелани. Постоянное присутствие моего подмастерья раздражало его.

Грек сохранял спокойствие.

– А почему вы теперь не слепой? – задал он самый глупый вопрос на свете.»

– Послушай, мальчик, – сказал мне Атто, с трудом сдерживая раздражение, – я советую тебе отослать своего подмастерья, чтобы он посмотрел с безопасного расстояния на этот заброшенный дом, как там он называется? Нойгебау, точно. Мы должны выяснить, успокоилось ли там все.

Аббат хотел избавиться от моего подмастерья, потому что тот действовал ему на нервы.

– На улице льет как из ведра, синьор Атто, – заметил я. – И я предпочел бы побольше узнать о вашем чудесном обретении дара зрения на борту Летающего корабля.

Атто опустил взгляд.

Я обрушил на него шквал вопросов. Почему он все время носил эти черные очки? Может быть, он хотел таким образом легче пересечь границу и не подвергаться надзору в столице императора?

– Ну а что мне еще делать с этими пиявками, моими родственниками? – спросил Атто.

– Вашими родственниками? – удивленно переспросил я.

– Мои племянники, да, эти рвачи. Не думай, что я хорошо вижу. Все совсем не так, катаракта доставляет все больше и больше хлопот. Поэтому мой медик в Париже посоветовал мне все время одеваться в зеленое и черное, это два цвета, которые лечат глаза, так он говорит. И по этой же причине я сплю с босыми ногами, даже зимой – кажется, это тоже способствует зрению. Что же касается остального, то у меня, Deo gratias, [100]100
  Благодарение Богу (лат.).


[Закрыть]все хорошо.

Не считая геморроя и мочекаменной болезни, заявил Атто, он, несмотря на свой преклонный возраст, здоров и телом, и душой. Единственная проблема – это его племянники из Пистойи. Они ничего не делают, только денег требуют.

– Деньги, деньги, одни только деньги! Они хотят, чтобы я купил два небольших поместья в Пистойе, которые им хочется, и чтобы я снял вклад, которым обладаю в Монте дель Сале. Но мне дадут самое большее три процента! И они хотят, чтобы я обил железом бочонки в поместье Кастель-Нуово. Боже мой, какая роскошь, неужели они действительно думают, что у меня денег куры не клюют?

Удивительно, Атто, казалось, совершенно забыл о потрясающих возможностях Летающего корабля и вместо этого обрушился на своих родственников: очевидно, его племянники не особенно ценили то, что сделал для семьи их старый дядя, потому что каждый искал только свою выгоду.

– Они даже имели наглость попросить у меня денег на приобретение целой библиотеки! На это я ответил, что, быть может, это им придется в скором времени посылать мне деньги! Результат: о них теперь ничего не слышно. Какая трогательная благодарность. А если вспомнить о том, что я целых четыре года платил посреднику, чтобы тот подыскал жену для брата Доменико, Луиджи, которая была бы достойна его по происхождению и приданому! Они вспомнили обо мне только тогда, когда нашли подходящую девушку. Потому что они имели наглость попросить меня прислать для нее подвенечное платье из Парижа, скряги этакие! Я ответил, что платье наверняка не успеет к свадьбе, и предложил, чтобы они наняли ту же портниху, что и ее светлость княгиня Тосканская и ее придворные дамы. Затем я позволил им взять бриллианты в моей галерее, чтобы сделать из них две ушные подвески и небольшой крестик для цепочки из черного шелка. Но и этого было им не достаточно, о нет!

Слова лились из аббата водопадом. У меня было такое ощущение, что на самом деле он хотел поговорить со мной о других вещах, но ждал, когда Симонис скроется с глаз.

– Но нет же, они настаивали на подвенечном платье, – тем временем продолжал Атто, – и совершенно забыли о том, что галиот, который доставил бы курьера из Лиона в Геную, наверняка был бы ограблен искателями кораллов и вооруженными судами Финале и что посылать невесте платье из Парижа – то же самое, что выбросить деньги в окно, как сделала одна дама, которая послала племяннице папы два платья. Я покончил с дискуссией, пообещав, что если мои доходы во Франции стабилизируются, то, быть может, они увидят меня в Пистойе еще до Иванова дня. В этом случае я мог привезти невесте платье лично.

Однако после того, как невеста согласилась пойти к алтари в тосканском платье и вскоре испытала радость материнства, продолжал свой рассказ Атто, племянники перешли в наступление.

– Ребенок очень красив, как писала мне мадам Коннетабль, которая видела его. И я позволил себе пообещать послать молодой матери нити жемчуга и другие украшения. Я только ждал подходящей возможности, чтобы послать все это, не опасаясь быть обворованным, но возможности не представилось; и мне жаль, что события уже не позволяют сделать все то, что хочется, однако, как я уже говорил тебе, в Париже теперь больше банкнот, чем монет, и если кто-то хочет избавиться от них, то теряет половину. Эти бумажки были и остаются крахом Франции.

Единственное, на что они способны, это просить денег, возмущался Атто, в памяти которого воспоминания о хищниках поблекли перед волной гнева на своих родственников. Богатства, которые нажили они сами, они хранили для себя, равно как и все хорошее, что с ними случалось.

– Они все молчали, лисы этакие, когда великий герцог в прошлом году передал нашей семье дворянский патент второго уровня и провозгласил, что через пять лет переведет в истинное дворянское положение. Мне пришлось узнавать об этом от своих соотечественников.

Тем временем племянники в Пистойе продолжали создавать проблемы: сначала они непременно хотели послать Доменико в Париж, чтобы он следил за его имуществом, затем стали завидовать и подозревать друг друга.

– Доменико – адвокат, и его светлость великий герцог Тосканы устроил ему место секретаря консула Сиены. Я не хотел, чтобы он приезжал в Париж, мне никто не нужен. Я сказал, что сейчас не время предпринимать такие поездки, слишком много убийств случается в стране, по причине нищенского, жалкого положения маленьких людей; кроме того, столько болезней ходит, с лихорадкой и петехиями. Нас осталось так мало, нужно заботиться о том, чтобы сохранить хоть это! Так я и написал этим кровопийцам, в надежде что они оставят меня в покое. Но нет: они обратились к великому герцогу, и его королевское высочество написал мне, что он считает весьма целесообразным, чтобы Доменико, самый юный отпрыск семейства, отправился в Париж, ибо он не обязан, как старшие, заботиться об интересах нашего дома; и я не должен беспокоиться по поводу его места, потому что он сохранит его на время его отсутствия. Однако Доменико не должен был возвращаться в Пистойю со мной или один, прежде – слушайте! – чем получит представление обо всех моих процентах. И после этого я даже должен был вежливо ответить его светлости великому герцогу, что я верноподданнейше благодарю его за величайшую доброту, которую он оказал мне, etc.

Симонис посмотрел на меня. Я понял, что он предпочитает снова вымокнуть под дождем, чем слушать эту нелепую болтовню. Однако снаружи был просто потоп, и я приказал своему подмастерью еще немного подождать.

Итак, Доменико, продолжал Мелани, год назад поселился у своего дяди. Рекомендации Атто, чтобы племянник взял с собой поменьше вещей, «поскольку одежды, которая на нем, и дюжины рубашек будет достаточно», не сработали: спустя месяц он не уехал, и старому дядюшке пришлось, кроме всего прочего, покупать ему новый гардероб. Более того, Мелани еще вынужден был послать ему деньги на путешествие, а поскольку тридцати дублонов родственникам показалось мало, они отправили Доменико в Париж даже без слуги.

– Как я хотел, чтобы он привез с собой слугу, который умел, бы немного готовить, чтобы я не забыл вкус итальянских блюд. Эгоисты и скряги, вот кто они такие. И я знаю, о чем говорю, потому что хорошо осведомлен о крупных событиях в их семье. Когда Доменико получил место секретаря консульства в Сиене, великий герцог известил меня обо всех связях и почестях, которыми теперь пользовался племянник. Однажды мне надоест, и я напишу этим воронам, чтобы они перестали играть в прятки со своим старым дядей, потому что великий герцог все равно мне все рассказывает, с пылу с жару.

Правда, со временем старый аббат привык к племяннику и даже сделал ему французское гражданство.

– Но тут все и началось. Остальные племянники начали завидовать, поскольку стали опасаться, что теперь я буду оказывать ему предпочтение.

Атто объяснил нам с Симонисом, молча и устало слушавший его болтовню, что все его родственники должны были быть благодарны ему за это решение, потому что если бы он умер, то вся мебель и все доходы, которые он имеет с дома неподалеку от Парижа, достались бы первому, кто потребовал бы их себе.

– Таково право короны, во Франции оно называется aubaine,и поэтому большинство иностранцев выписывает своих родственников к себе, чтобы они приняли гражданство.

В действительности это был не первый племянник, которого принимал аббат Мелани.

– Три года назад я потерял своего племянника Леопольдо. У него были светлые волосы, и вообще он был красив. Я был безутешен, когда он умер в возрасте всего тридцати четырех лет. Он умер после более чем двадцати дней постоянной температуры и головных болей с поносами. Господь Бог, в милосердии своем, хотел, чтобы он вовремя принял все таинства, и он умер как святой, и это единственное утешение, которое мне остается. Он стал таким старательным молодым человеком, с ангельскими манерами, все, кто был с ним знаком, любили и ценили его. В то время, когда он лежал больным, я и сам заболел, но Господь милосердный пощадил меня, чтобы плоды моих стараний не пропали втуне.

Тут Атто сделал трогательную паузу, при этом навострив уши, чтобы услышать, идет ли еще дождь. Дождь шел. Бросив на Симониса, который и бровью не повел, полный отчаяния взгляд, Мелани снова заговорил.

Благодаря зависти между родственниками, рассказывал он, он смог, когда настали холода, отправить Доменико домой. Но когда его племянник вернулся, он воспользовался этим, чтобы просить его сопровождать себя в Вену в качестве секретаря.

– Я хотел, по крайней мере, возместить себе часть того, чего лишили меня родственники. Но теперь Доменико заболел. Как только мы уедем из Вены, я тот же час отправлю его обратно в Пистойю, вместе с мортаделлой.

– Мортаделлой? – удивленно спросил я.

– Прежде чем отправиться в путешествие в Вену, я попросил племянников прислать мне засахаренных апельсинов, а также две мортаделлы, которые делают в Пистойе. Они должны были положить их в винные ящики, которыми оказывает мне почтение его королевское высочество, великий герцог. Я хотел съесть их на завтрак, а поскольку мне все равно приходилось совершать путешествие в паланкине, я мог взять с собой и пару бутылок вина. Но эти скупердяи послали мне совершенно несъедобную мортаделлу, жесткую и слишком перченую, а засахаренных апельсинов вообще не было!

Требовать – вот и все, что могут эти племянники, метал громы и молнии Мелани, уже не напоминавший дрожащего старика с Летающего корабля. Если бы не он, они по-прежнему были бы бедными внучатыми племянниками звонаря, а не потомками венецианских дворян, пояснил он, чтобы подчеркнуть, что в ранг дворянина его возвела республика Венеция.

– Это мне благодаря геральдическим исследованиям удалось узнать, что Макиавелли в своей истории республики упоминает место Рокка дель Мелано. Там правил некий Бьяджо дель Мелано, и именно от него происходит наша фамилия, которой теперь так гордятся эти ничтожества!

Тем временем дождь постепенно стихал. Симонис ощупал свою одежду, и хотя все было еще влажным, он принялся одеваться под преисполненным надежды взглядом Мелани.

– Прежде чем претендовать на место капитана, нужно научиться выполнять обязанности заместителя! Вот что я написал им в своем письме. Они должны научиться справляться сами, как это сделал я, зарабатывать хлеб насущный в поте лица, – пафосно произнес он, совершенно забывая о том, что удача улыбнулась ему после не очень желанного события: кастрации.

Однако в последнее время, заключил аббат, стало практически невозможно уклоняться от беспрестанных требований этих гиен.

– И я, чтобы помешать выпить себя до дна, вынужден был сделать вид, что ослеп, больше не могу служить его величеству и поэтому живу в весьма стесненных обстоятельствах. Должен сказать, что постепенно я начал находить удовольствие в этом: слепота избавляет меня от кучи неприятностей, в том числе и с великим герцогом.

– С великим герцогом? – удивился я.

– Да, во Франции у него есть несколько абсолютно бесталанных подопечных, они не годятся ни в солдаты, ни в придворные, и поскольку им недостает приличного руководства, действуют они неразумно. Поэтому он хочет, чтобы я, раз уж нахожусь там, дал им взаймы. А кто может гарантировать мне, что я когда-либо увижу эти деньги снова? Тем более когда во всей Европе война и повсюду шатаются бандиты и пираты? Что мне делать с воспитанниками великого герцога? Такие создания, по моему мнению, годятся только на то, чтобы быть монахами, при условии, что никогда не будут претендовать на места певчих, а всегда будут заниматься столами или постелями.

Короче говоря, послушать Атто, так все пытались его использовать.

– И, как ты знаешь, эта уловка с глазами помогла мне свободно попасть в Вену.

Я заметил Атто, что его племянник Доменико, похоже, верил в слепоту дяди. Вот только если он, подумал я про себя, как и его дядя, не отличный актер. И потом, в последнее время Атто признался мне во многих вещах, даже в том, что письмо, в котором принц Евгений предает своего императора, было сделанной по его наущению фальшивкой (при Симонисе он, конечно же, стал бы это отрицать), так почему же он не открыл мне, что вовсе не слеп?

– Доменико знает, что я вижу, по крайней мере немного, что, впрочем, абсолютная правда. А с учетом зависти братьев ему совершенно не интересно выдавать меня. Что же касается твоего второго вопроса, то я никогда ничего не открываю, если меня к тому не вынуждают.

Пожалуй, так и есть. После ужасной новости, касающейся вероятной болезни великого дофина, у Атто просто не было другого выхода. Он должен был сказать мне, что письмо Евгения поддельное, потому что как иначе он мог заручиться моей поддержкой? Если бы он еще и поведал мне, что отнюдь не слеп, то потерял бы мое доверие целиком.

Между тем Симонис был готов вернуться в Место Без Имени. Он забросил на плечо свой мешок, с которым не расставался в последнее время, накрыл голову клеенкой, найденной в подвале, и вышел на улицу.

– Мы непременно должны выяснить, как летает этот чертов корабль! – резко сменил тему Атто, едва грек скрылся из виду. – Это величайшее открытие всех времен! Войско, обладающее таким кораблем, может выиграть любую войну. Можно сбрасывать с него бомбы, которые будут попадать гораздо лучше пушек. Можно выяснить расположение вражеских батальонов, их силу, рельеф местности, все! Более того, можно заранее знать, приближается ли буря или же пересохла ли река – все, что полезно при ведении войны.

Совершенно типично для аббата Мелани – хвалить корабль только за его вероятное применение в войне. Он оставался все тем же интриганом. Чем больше его что-то потрясало, вот как этот загадочный аппарат, ставивший под сомнение все знание мира, тем больше он уходил в практическое, твердое зерно своей шпионской деятельности.

– Если бы я только мог рассказать об этом наихристианнейшему королю… – вздохнул он. – Это было бы триумфальное возвращение! Все бы сказали: аббат Мелани снова советует его величеству в важных военных вопросах.

– Я действительно понятия не имею, синьор Атто, как летает этот корабль… – покачал я головой.

– Мы поговорим об этом позже, – перебил он меня. – Теперь, когда этот идиот ушел, я должен рассказать тебе кое-что важное.

Речь шла о мелодии Грегорио Строцци, которую, как показалось Атто, он слышал в музыке янтаря.

Мелани пояснил, что на рукописных копиях сонаты Строцци на полях была цитата из Экклезиаста: «Vae soli, quia cum ceciderit, non habet sublevantem se». Что означает: горе солнцу, ибо если оно упадет, то никто его не поддержит. Эта фраза внезапно пришла в голову Атто, когда он услышал, что камни янтаря наигрывают сонату Строцци (если так можно сказать).

– Значит, Симонис был прав, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду? – тут же насторожился Атто.

– Вам стало плохо, поэтому вы не слышали этого, но он сразу понял, что ваши слова из трудов Экклезиаста.

– Смотри-ка, смотри-ка, – заметил Атто, – ученость, достойная богослова! Тебе не кажется это несколько странным для подмастерья трубочиста?

– Симонис – нищий студент, синьор Атто, а они могут быть очень образованными.

– Ну да ладно, – раздраженно отмахнулся он. – Может быть, ты сможешь объяснить мне, почему камни янтаря наигрывали эту сонату Строцци?

– Не имею ни малейшего понятия. Я бы сказал, что корабль хотел подсказать нам разгадку «soli soli soli».

Атто опять раздраженно отмахнулся. Как я уже отмечал ранее, он не придерживался того мнения, что в игру вступили некие таинственные силы. Необъяснимые события он предпочитал объяснять тем, что просто не хватает человеческого, включая и его собственного, знания.

Не обращая внимания на мое замечание, Мелани продолжал: как и слова аги, цитату из Экклезиаста можно перевести иначе, играя с различными значениями слова «soli».

– Не «горе солнцу», а «горе одинокому». Горе тому, кто одинок, как Иосиф, потому что если он упадет, то не будет никого, кто поддержал бы его, – заключил Атто.

– Тогда «soli soli soli» в высказывании аги тоже имеют двойное значение, – таков был мой вывод. – Значит, Христо был прав!

– Ах да, этот студент из Болгарии. Скажи мне точно, что он написал в той предсмертной записке.

– Записочке, которая была спрятана в шахматной доске? Он написал: «шахматы, шах мат, король повержен». А когда мы нашли его тело, в руке он сжимал белого короля.

– Точно, – удовлетворенно заметил Мелани, но лицо его тут же омрачилось. – Если бы ты рассказал мне все это раньше…

Он помолчал. Вероятно, он понял, что я не рассказывал ему подробности смерти Христо потому, что в то время еще не доверял. Впрочем, и теперь, когда раздражение мое улеглось, у меня не было желания снова затрагивать эту тему. А он опять заговорил:

– Я рассказывал тебе историю о двух осадах, которыми командовал Иосиф в Ландау?

– Конечно, синьор Атто.

– И рассказывал о французском коменданте Мелаке, который рыцарски предложил Иосифу не стрелять в него?

– Да, я помню об этом.

– Хорошо. Тогда ты вспомнишь и мое объяснение его поведению: старые добрые военные правила напоминают правила шахмат, где короля противника никогда не убивают. «Шахи мат» означает «король побежден», «у короля больше нет выхода», но не «король убит». Ваш друг-болгарин, должно быть, мучился этой мыслью, мыслью о короле и его судьбе.

– И что это означает?

– Это означает, что записка вашего болгарского друга и «soli soli soli»… что ж, это одно и то же.

– Как это?

– «Soli soli soli» можно еще перевести иначе, – продолжал Атто, – если первое и третье «soli» использовать в том же значении, что и в том предложении, которое выгравировано на пушках французского короля, а второе – не как дательный падеж единственного числа от «солнце», а переводить равнозначно первому «sol», то есть как «одинокий» или «человек, который один».

– Тогда вышло бы… «к единственному человеку, который одинок на земле»?

– Вот именно.

– К единственному человеку, который одинок на земле… Звучит несколько странно, – заметил я.

– Но это подходит. Если это объяснение правильно, то ваш друг перед смертью понял истинный смысл послания турок: «Мы пришли к Золотому яблоку, то есть в Вену, к единственному человеку, который одинок на земле». Одинокий человек, как король, когда тот становится жертвой шаха и мата: король повержен, король один.