Текст книги "Veritas"

Автор книги: Рита Мональди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)

Вена: столица и резиденция Императора
Среда, 15 апреля 1711 года
День седьмой

5.30: заутреня
С этого момента постоянно звучат колокола, на протяжении целого дня возвещающие о мессах, богослужениях и процессиях. Открываются пивные и трактиры

– Завтра ночью, понимаешь? Завтра ночью они сделают это, – сказала Клоридия дрожащим от волнения голосом.

– Ну и что?

Клоридию снова позвали во дворец принца Евгения Савойского: этим утром ага опять должен был явиться на аудиенцию, но не в обеденное время, как обычно, а на восходе солнца.

Вскоре после этого моя любимая жена вернулась ко мне. Она решила воспользоваться несколькими свободными минутами, чтобы принести мне самые свежие новости, которые узнала только что.

Как нам уже было известно, его светлость принц Евгений еще вчера, во вторник, должен был отправиться на фронт. Однако поскольку состояние его императорского величества, очевидно, снова улучшилось, полководец решил отправиться завтра, в четверг, 16 апреля. В одном из своих писем он официально заявил императору, что собирается оставить Вену. Эта, последняя, новость исходила от писаря Евгения и была наверняка правдивой. Но не это так взволновало Клоридию.

Перед отъездом Евгений снова собирался встретиться с агой. Что они имели сказать друг другу (особенно в такой час, когда все дворянство спит), было более чем загадочно, поскольку виделись они всего два дня назад. Но и не это стало причиной беспокойства Клоридии.

Этим утром у нее было очень много дел. Сначала она должна была сопровождать двух солдат из свиты аги на кухню и кроме всего прочего продать им алкогольные напитки. Затем она должна была держать ответ перед парой турецких вояк: они заметили фривольное поведение нескольких парочек во время богослужения и теперь пожелали узнать подробнее о нравах здешних женщин. Клоридия, конечно, предупредила их, чтобы они не приставали к венкам, – это могло привести к дипломатическому скандалу. После этого ей нужно было купить для другого османа, созерцательного молодого человека, бумагу и уголь, поскольку он желал сделать эскиз дворца Евгения и увезти его на родину. Потом ей пришлось уладить ссору на кухне: двое солдат повздорили с одним из поваров его светлости принца по поводу слишком высокой цены. Наконец, обслуживающий персонал дворца поручил Клоридии напомнить некоторым гостям о том, что запрещено брать на память из резиденции его высочества мебель, занавески, канделябры и какие-либо другие предметы, включая драгоценную дамасскую обивку кресел, и снимать со стен лепные работы. Все это Клоридия выполнила, в то время как во дворец прибыл ага и отправился на совещание с Евгением, сопровождаемый только официальным переводчиком и ближайшими советниками.

Когда вскоре после этого моя дорогая женушка шла по коридору, она услышала разговор небольшой группы турок (сложно сказать, сколько их было, быть может, трое или четверо, был среди них и дервиш) с кем-то говорящим на немецком языке. Один из присутствующих выполнял роль переводчика – но почему не позвали для этой цели Клоридию? Похоже, дело было крайне конфиденциальным. И действительно, так и оказалось.

Осторожно прислонив ухо к двери, она услышала, что человек, говорящий на немецком, был не кто иной, как императорский протомедик, господин доктор Матиас фон Гертод.

– Императорский протомедик! – воскликнул я. – Но что он делал во дворце с турками, да еще до восхода солнца?

Клоридия пояснила, что это был не первый разговор между Кицебером и протомедиком Иосифа I. Они оба, да и остальные присутствующие ссылались на предыдущие разговоры.

– Конечно, я смогла понять не все, но самое важное я уловила совершенно отчетливо: завтра вечером дервиш излечит Иосифа.

– Излечит?

– Да, он проведет ему лечение.

– Значит, улучшение здоровья Иосифа связано с дервишем! – удивился я.

– То, что он сделает завтра, будет только повторением уже проделанной терапии, и сеанс станет решающим. Фон Гертод сообщил, что состояние императора постоянно улучшается и что лечение нужно в любом случае завершить завтра утром. Если народ узнает, что неверные оказывают влияние на здоровье императора, могут возникнуть сильные возмущения.

Самая важная часть лечения возлагалась на Кицебера. Во время совещания во дворце Евгения вообще-то говорили об инструментах дервиша, о подробностях терапии и о подходящем часе, в который может произойти вмешательство.

– Интересно, понял ли императорский протомедик, что существует заговор, ставящий своей целью смерть императора?

– В этом я уверена, если принять во внимание время, на которое они договорились, и всю секретность. Протомедик сказал, что, судя по тому, как сейчас обстоят дела, доверять он может только Кицеберу.

– Так вот в чем заключался смысл ритуалов, которые проводил дервиш в лесу, неподалеку от Места Без Имени, – произнес I я. – Угонио сказал нам, что они служат для терапевтических целей, но я никогда не подумал бы, для когоони предназначены! С другой стороны, – задумчиво заявил затем я, – это действительно очень странная история. Поначалу мы подозревали турок в том, что они хотят отравить императора, а теперь выясняется, что они его лечат…

– Да это же очень просто, – ответила мне Клоридия. – Если император умрет, то на трон взойдет его брат Карл и война закончится. На первый взгляд это кажется противоречивым, но если как следует подумать, то султан заинтересован в том, чтобы Иосиф оставался в добром здравии. Война продолжится, и империя будет уничтожать другие христианские государства. Разве не великолепная возможность для османов?

– Аббат Мелани сказал мне, что Карл очень слабохарактерный и принц Евгений сможет убедить его продолжать войну. Кроме того, Иосиф I помышляет о соглашении с Францией, в котором Испания будет передана французской короне, а брату Карлу останется Каталония. Если дела действительно обстоят так, то гораздо вероятнее, что война закончится при Иосифе, чем при Карле.

– Может быть, турки этого не знают?

– В это мне трудно поверить. По крайней мере, по поводу мирных намерений императора они должны быть в курсе.

– Значит, они не верят в успех подобного предприятия. Все же знают, каковы эти французы: они хотят все, иначе быть войне, – сказала Клоридия и жестом продемонстрировала непреклонность Франции.

– Возможно, – согласился я. – Но если дела обстоят так, то как же тогда быть с теорией Атто, согласно которой принц Евгений плетет интриги против императора, чтобы посадить на его место Карла, поскольку тот имеет нерешительный характер и позволит ему, принцу Евгению, продолжать вести войну? Было бы странно, если бы именно во дворце Савойского скрывался спаситель Иосифа I!

– Точно. Поэтому стоит предположить, что Евгений ничего не знает об этом.

Клоридия была права. Я привык считать теории Атто верными; но на этот раз он допустил ошибку, причем кардинальную! Разве его убеждение в том, что турки – коварные убийцы на службе у внутренних европейских тяжб, не было самым жалким образом опровергнуто фактами?

Клоридия вернулась во дворец, не забыв, впрочем, тысячу раз напомнить мне о том, чтобы я хорошенько присматривал вместо нее за аббатом Мелани. После этого, как мы и уславливались, в мою дверь постучал Симонис. Теперь, когда императору скоро должно было стать гораздо лучше, я мог целиком и полностью посвятить себя самой важной работе, которую поручил мне его императорское величество: нас ждало Место Без Имени.

* * *

Я сидел за завтраком в нашем обычном трактире, вместе с малышом и Симонисом. Был с нами и аббат Мелани. Он не привык вставать так рано, и теперь, сидя на своем стуле, безрадостно ковырялся в обильном завтраке из сосисок с горчицей. В кофейне ему наверняка подали бы завтрак, больше удовлетворяющий его предпочтения. Но после того, что случилось о Драгомиром Популеску, и того, что я услышал об армянах, мысль о том, чтобы войти в кофейню, приводила меня в некоторое волнение.

Я подумал было рассказать аббату новости, которые принесла мне Клоридия, но удержался. Атто дал мне понять, что не совсем доверяет Симонису. Поэтому я решил молчать и вместо этого рассказал ему о бесплодной попытке допроса Гаэтано Орсини.

– Ты не мог бы попросить хозяина принести мне свежую газету? – обратился Атто к моему помощнику, когда я закончил свой отчет.

– Это не кофейня, господин аббат, здесь нет газет. Однако у меня совершенно случайно есть с собой «Виннерише Диариум», совсем свежий, – ответил Симонис: когда мы пришли в трактир, грек положил на стол только что купленную в «Красном Еже» газету. – Выпуск, освещающий события последних трех дней.

Интересно, что будет делать слепой аббат с газетой на немецком языке, подумал я, заказывая воды для сына.

– Хорошо. Полагаю, что это газета, где публикуются городские некрологи, – сказал Мелани.

– Пожалуй, да.

– Ты не мог бы прочесть их мне?

Грек вопросительно взглянул на меня. Я кивком головы дал ему понять, что просьбу нужно выполнить.

Симонис открыл газету.

– Список умерших в городе и за его пределами, – несколько неуклюже начал он. – 11 апреля умерла доченька…

– Нет, пожалуйста, только мужчин, взрослых.

– Где тут… ага, вот: Кристоф Ланг, 65 лет, и Маттиас Кох, 76 лет, оба в богадельне; Франц Цинтель, 32 года, пивовар в Шпиттельберге; Георг Шрауб, 48 лет, портной на Виндмюль; Адам Куглер, 40 лет, ефрейтор гвардии; Михаэль Вайсхоффер, 40 лет, каменщик из Лихтенталь.

– Похоже, эти венцы наедаются, словно свиньи, – с отвращением перебил его Атто. – Только двое, из приюта для бедных, умерли в приличном возрасте. Остальные все подохли в молодости, и я готов спорить, что они просто обожрались.

– Продолжать? – спросил Симонис.

Атто кивнул.

– 12-го того же месяца умерли Франц Йоганнес, 74 года, Каспар Вольфф, 40 лет и Иоганн Грасбергер, 58 лет, оба в больнице. 13 апреля…

Пока Симонис старательно прочитывал список умерших, я с огромным удивлением наблюдал за Атто, который сидел, вытянув шею, словно ищейка.

– …Карл Демент, студент, на проселочной дороге, 30 лет; Андре Требериц, 45 лет, солдат в отставке, на пастбище; Филипп Брикснер, 58 лет, продавец рыбы из третьего сословия…

– Вы ищете кого-то конкретного? – спросил я.

– Ш-ш-ш! Минуточку! – набросился он на меня.

– 14 апреля, – продолжал читать Симонис, – умерли Мельхиор Плашки, 54 года, в Леопольдштадт; Риттер Блази, 38 лет, портной, их Мюних-Пасти; Леопольд Леффлер, ефрейтор гвардии, в Кертнер-Пасти; Лоренц Кинаст, 36 лет, красильщик в Леопольдштадт…

– Так я и думал. Их здесь нет, – заметил Мелани, когда Симонис закончил читать.

– Кого? – спросил я.

– Разве не понимаешь? Ваших убитых друзей. И это не случайность, а сознательное решение – не заметить их: с давних пор студенты умирают толпами из-за своих попоек, и почти всегда о них пишут некрологи.

– Верно, – подтвердил Симонис, бросив очередной взгляд в газету, – здесь вот написано о смерти этого Карла Демента, который тоже был студентом.

– Труп Популеску убрали друзья вашего кучера, этого… как его зовут… Пеничека. Ну ладно. Но Коломан и остальные двое?

– Вы правы, проклятье, – кивнул я, в то время как челюсть у меня отвисла от удивления, а Симонис задумчиво наморщил лоб. Труп Коломана хозяин разливочного павильона передал прямо городской гвардии; Данило Данилович был заколот в ночь на 11 апреля: мертвого на бастионах солдаты проглядеть просто не могли. Христо Хаджи-Танев умер 13-го, то есть два дня назад, в Пратере: снег уже совсем растаял, и стражники наверняка нашли его.

– Но как же это возможно? – спросил я.

– Очень просто. Кто-то позаботился о том, чтобы их смерть не была зарегистрирована.

– Я не знаю, как это может быть: гвардия всегда зовет окружного врача, и…

– Вот именно, – грубо перебил он меня, давая тем самым понять, что не хочет говорить в присутствии моего подмастерья. – Мне нужно обратиться к логике, я кое-что подзабыл.

– Вы думаете, что… – продолжал нарочно настаивать я.

– Я думаю, ты меня понимаешь, – коротко отрезал он. – Ну что, ты меня проводишь или мне идти одному?

Покидая трактир, оставив малыша в обществе Симониса, чтобы они могли спокойно закончить завтрак, я заметил, что на плече у моего подмастерья опять тот же мешок, который я уже видел у него на днях.

Мы с Атто возвращались на Химмельпфортгассе. Он возобновил разговор:

– Кто бы ни устроил эту маленькую чистку, назовем это так: он очень могущественен. И тот, кто ее провел, не обязательно самый маленький винтик в механизме. Знаешь, что это означает?

Я покачал головой.

– Это значит, что за смертью этих мальчиков стоит что-то большое, что-то очень большое.

– Так почему же вы смеялись всякий раз, когда я пытался заговорить с вами на эту тему? – спросил я, с трудом сдерживая горечь.

– Я говорил тебе неоднократно за последние дни, но, очевидно, этого недостаточно: я по-прежнему не думаю, что они умерли из-за расследования, связанного с Золотым яблоком, но я никогда не говорил, что эти смерти не связаны между собой.

– Не нужно искажать факты, синьор Атто. Я очень хорошо помню: вы сказали мне, что Христо – османский подданный, и Драгомир тоже, и косвенно дали мне понять, что с этим связана их смерть.

– Признаю, я позволил себе допустить неточность. На самом деле болгары, с тех пор как их завоевала Блистательная Порта, бежали в высокие непроходимые горы, где практически не имели контакта с завоевателями. И Румыния не вся принадлежит Османской империи.

– Что? И вы вспомнили об этом только теперь? – взревел я.

– Ш-ш-ш! Говори тише, черт побери! – одернул меня Атто, невольно поворачивая голову вправо и влево, словно его слепые глаза могли обнаружить тайного шпиона. – Ты был нужен мне, чтобы заигрывать с Пальфи. Ты не должен был разгадывать причины смерти этих сорвиголов, это отвлекло бы тебя, – без обиняков заявил старый кастрат.

Придя в монастырь Химмельпфорте, Атто постучал набалдашником трости по двери своих покоев.

Доменико открыл и, ослабленный температурой и легочной болезнью, не прекращавшейся вот уже несколько дней, тут же вернулся в постель, чтобы продолжать кашлять там.

– Я должен попросить у тебя прощения, мальчик, – голос Атто внезапно стал мрачным. Он взял меня за руку. – Я думал, что эти убийства касаются только империи, тогда как я здесь затем, чтобы служить Франции. Если бы мое письмо достигло Иосифа I, я опередил бы всех остальных. А вместо этого… – Он остановился.

О да, подумал я, когда он впустил меня в свои комнаты, никогда аббат Мелани не представлял себе, что интересы Франции и Австрии могут совпасть. На фронте они казались враждующими сторонами. А вот теперь император и великий дофин лежат на жертвенном алтаре, в то время как неизвестная рука заносит кинжал над их сердцами… их сердцами?

– Я тут кое-что вспомнил, синьор Атто, – произнес я. – А что это вы делали вечером в переулке за монастырем с тем армянином?

Мелани вздрогнул.

– Ты что же, шпионишь за мной?

– Я поостерегся бы совершать подобные поступки. Я случайно услышал вас, когда возвращался домой. Армянин говорил о неких людях, которые продали вам сердце своего господина за очень большие деньги.

– Неужели он действительно сказал это? Не знаю… – пробормотал Атто.

– Слово в слово, я очень хорошо помню. Он передал вам небольшой ларец, а вы вручили ему мешочек с деньгами.

– О, ничего важного, всего лишь…

– Нет, синьор Атто. Не начинайте опять изворачиваться, как делаете всегда, когда хотите, чтобы я вам поверил. Не то я повернусь и уйду, и идите вы к черту со своим великим дофином.

– Ладно, ладно, ты прав, – отмахнулся он, помолчав некоторое время.

Ощупав руками ящик комода, он открыл его и достал оттуда маленький ларец, который получил от армянина.

– Вот он. Я даю его тебе, в доказательство того, что твое доверие ко мне взаимно, – сказал он, передавая мне ящичек.

Я попытался открыть его, однако тщетно. Он был закрыт.

– Я дам тебе ключ перед отъездом. Клянусь.

– Знаю я ваши клятвы, – скептичным тоном произнес я.

– Да ты ведь можешь открыть его в любой момент! Его легко взломать. Я просто прошу тебя не делать этого сейчас. Я тебе, кстати говоря, доверяю, – торжественным тоном добавил он, – доверяй и ты мне.

Он законченный софист, этот аббат Мелани, если уж говорить! о доверии. Впрочем, я вынужден был признать, что на сей раз в руках у него было нечто конкретное.

– Согласен, – сказал я. – Чего вы хотите в обмен на ларец?

– Чтобы ты до того момента, когда откроешь его, перестал задавать мне вопросы по поводу армянина.

– Когда вы планируете уехать? – спросил я, спрятав ларец в карман брюк.

– Как только узнаю, кто кукловод.

– Кукловод?

– Человек, который является связующим звеном между убийствами его императорского величества и великого дофина, а также их заказчиком.

– Тайный агент?

– Здесь, в Вене, есть человек, который следит за действиями убийц и направляет их. Иначе быть просто не может.

Кукловод: эта роль была слишком хорошо известна Атто Мелани! Разве сам он не играл ее достаточно часто на протяжении всей своей долгой жизни? Кто одиннадцать лет назад организовал заговор, который привел к тому, что разразилась война за наследство? Атто Мелани не был ни заказчиком (им была Франция), ни исполнителем (им был простой писарь). Но именно он придумал эту дьявольскую комбинацию, в ходе которой было подделано завещание короля, три кардинала предали папу и одного из этих троих даже выбрали папой.

Теперь я впервые осознал, что некий новый Атто Мелани оттеснил моего аббата в сторону. Человек, который был наверняка гораздо моложе и состоял на службе других держав – Голландии, Англии или бог знает кого еще, – занял место старого кастрата и теперь запустил колесо смерти, направив его на императора.

– Этот кукловод, – принялся размышлять я, – вероятно, наблюдает за нашими действиями. Вероятно, он стоит и за убийствами Данило, Христо, Драгомира, быть может, даже за смертью Коломана.

– Если это так, то нам нужно поторопиться с разоблачением, пока он не ударил нам в спину.

* * *

На этот раз мы позволили себе некоторую роскошь. Аббат Мелани, конечно, не смог бы отправиться в Нойгебау пешком или на нашей жалкой телеге трубочистов. Поэтому Симонис приказал явиться младшекурснику, который мог доставить нас туда гораздо быстрее. Мрачное предчувствие заставило меня оставить сына в конвенте, под покровительством Камиллы, которая великодушно согласилась присмотреть за ним до моего или Клоридии возвращения.

Пока коляска Пеничека, подпрыгивая на кочках, везла нас к цели, перед моим внутренним взором вставали мертвые тела несчастных студентов: похожее на маску лицо Данило, распухшее лицо Христо, растерзанное срамное место Драгомира и, наконец, острия кольев, пронзивших бедного Коломана. Я зажмурился и мотнул головой, пытаясь отогнать отвращение и ужас. Со страшной силой лютовала смерть в узком кругу студентов. Кто на очереди? Пеничек? Быть может, даже Симонис? Или Опалинский? Я глядел на своего подмастерья, сидевшего напротив меня. Его глуповатые глаза смотрели вдаль, на горизонт, взгляд был безучастным, словно его не терзали никакие тревоги. Но внешность обманчива: я знал, что выражение его лица, даже если бы на него обрушились все тяготы жизни, осталось бы прежним. Пеничек сидел на козлах, спиной к нам; никто не расспрашивал его, и поэтому он молчал, запершись в клетке своего бытия младшекурсником, которое обрекало его на то, чтобы служить своему шористу один год, шесть месяцев, шесть недель, шесть дней и шесть минут. Потом я подумал об Опалинском: он тоже дрожал при виде жуткого зрелища – растерзанного тела друга, притом что до недавнего времени Ян Яницкий не обнаруживал страха. В свете последних событий – необъяснимое поведение. Я спросил об этом Симониса.

– Тут, господин мастер, дело в его занятии. Я имею в виду помимо учебы.

– Что за занятие?

– Это несколько сложно, господин мастер. Вы знаете, какой здесь, в Вене, квартирное право?

С незапамятных времен, пояснил Симонис, император имел право требовать для себя и придворных съемные квартиры: еще давным-давно, когда императоры путешествовали по стране, их гофмаршалы получали задание реквизировать необходимые квартиры для ночлега. Этот обычай, получивший свое название от права на квартиру, со временем распространился и на Вену, когда город стал резиденцией все увеличивавшегося и приобретавшего влияние двора, где число чиновников, канцеляристов, музыкантов, копиистов, танцоров, солдат, стольников, певцов, поэтов, слуг, поваров, лакеев, камердинеров, помощников, помощников помощников и разного рода паразитов стало просто невероятным.

– Многие полагают, что сдавать квартиры императорским чиновникам – это почетно и достойно. Однако дело обстоит совсем наоборот.

Императорский чиновник с декретом в руке может однажды постучаться в любую дверь и объявить владельцу, что с этого момента квартира переходит в его распоряжение. Владелец и его семья должны либо смириться с совместным проживанием, либо выехать в кратчайшие сроки. Если владелец откажется, то его квартира, или мастерская, или же вообще весь дом, принадлежащий ему, изымается в приказном порядке. В таком случае ему без переговоров с императорской казной выплачивается до смешного мизерная арендная плата. Если же придворный сановник не будет доволен, то он может не использовать изъятую квартиру сам, а продолжать сдавать ее другим людям.

– И это позволено? – спросил аббат Мелани.

– Конечно, нет. Однако при императорском дворе все возможно, – ухмыльнулся Симонис.

Несчастный владелец квартиры, таким образом, вынужден будет наблюдать за тем, как неизвестные вламываются в его комнаты, забирают мебель, выбивают двери и окна, а потом сдают их ничтожной черни. Наконец, красивая квартира превращается в вонючую дыру, где совершаются самые различные сделки, включая проституцию, и иногда даже происходят убийства. Бывали случаи, когда владельцы, поскольку они были слишком неряшливы, чтобы пользоваться камином, разжигали костер на деревянном полу, и квартира сгорала дотла. А вечно погрязшая в долгах императорская казна тем временем забывала выплачивать арендную плату. А если владелец протестовал? Тогда придворный чиновник, согласно древнему обычаю, мог закидать его камнями.

– Этот скверный обычай распространился до такой степени, – добавил мой подмастерье, – что иногда сами императоры вмешиваются и вышвыривают «оккупантов». Фердинанд I приказал очистить целый дом рядом со своей резиденцией, поскольку чиновники, которые жили там, вечно были пьяны и кричали так громко, что мешали заседанию придворного совета, они были настолько небрежны в обращении с печами и каминами, что могли спалить дом, а вместе с ним и резиденцию.

– И какое все это имеет отношение к Опалинскому? – спросил я, когда выслушал все объяснение.

– Все очень просто: он подрабатывает маклером для поднайма.

– Ты же сказал, что это противозаконно?

– Конечно. Дело не совсем безопасное: к примеру, если у владельца квартиры есть друг при дворе и он решает отомстить чиновнику, который лишил его собственности, или, допустим, маклеру. Опалинский привык к риску. Нужно признать, он действительно мужественный поляк. Только теперь, когда такое случилось с Коломаном, я впервые видел его таким расстроенным.

Когда мы прибыли в Нойгебау, нас встретило яркое сверкание камня, из которого он был выложен. Словно добрый сын хотел бы я показать Атто, если бы он не лишился зрения, величественное творение Максимилиана II, его сады, большие пруды, башни, сераль диких животных, бескрайние просторы, которыми можно наслаждаться, и лоджии на северной стороне дворца. Прежде чем отправиться в Место Без Имени, я в общих чертах описал аббату Мелани его сокровища и историю, чтобы он имел хоть какое-то представление о том месте, в котором окажется, об этом саде воспоминаний, где время застыло между трагическим прошлым Максимилиана и не менее мрачным настоящим молодого Иосифа. Я кратко обрисовал ему борьбу Максимилиана с турками, о возникновении Нойгебау как пародии на палаточный городок Сулеймана Великолепного, о трагической смерти императора и заговорах против него. Конечно, я умолчал о мелочи, которой все равно никто не поверил бы: о Летающем корабле и его волшебной силе, свидетелями которой стали мы с Симонисом.

Атто с величайшим интересом выслушал мой рассказ об истории Места Без Имени, кивал, когда речь шла об известных ему вещах, а по поводу нового для него молчал.

Великолепие этого места, узреть которое мешали ему слепы J глаза, описать я, к сожалению, в своем убогом рассказе был не в силах, и я знал – или, по крайней мере, мне так казалось, – что это очень печалит его, поскольку является еще одним доказательством его окончательного поражения. Двадцать восемь лет назад я познакомился с ним как с любознательным и любопытным человеком, которого манит любая тайна и который в свободное время даже занимался сочинением путеводителя по Риму, чтобы удовлетворить свою жажду творчества и новых знаний. А теперь тело подвело его, все его внутреннее достояние стало рабом обстоятельств; любопытство вынуждено было уступить место отчаянию, поспешность – терпению, знания – невежеству. Атто никогда не увидеть Нойгебау.

Оказавшись у цели, мы отпустили младшекурсника (он должен был заехать за нами позднее) и отправились сначала к Фрошу, чтобы представить ему нашего спутника. Поскольку смотритель Места Без Имени и без того немало удивился, когда увидел, что мы приехали на коляске Пеничека, он бросал скептичные взгляды на аббата Мелани.

– Эт вш ноый пдмастерье? Пменяли на малыша? – грубо рассмеялся он, показывая на Атто.

Фрош не задавал вопросов по поводу нашего последнего рабочего дня в Нойгебау. Если он не был искусным притворщиком (а пьяницы обычно не такие), то это, пожалуй, должно было означать, что он не видел, ни как мы поднимались на Летающем корабле, ни как садились. Я вздохнул с облегчением: мне поистине не хотелось делить невероятную тайну полета, совершенного мной и Симонисом, с этим пропитым Цербером.

Мы проходили мимо площадки для игры в мяч, и я бросил молчаливый взгляд на Летающий корабль. Мягко прислонившись к земле, он лежал там, где мы его оставили. Никогда бы его неуклюжая и причудливая внешность не заставила предположить, что он может с легкостью парить в облаках. Я украдкой взглянул на Симониса: при виде корабля и его, казалось, безучастные глаза расширились и наполнились слезами. Даже аббат Мелани, проходя мимо площадки, незаметно повернул голову в направлении Летающего корабля, словно тот оказывал на него невидимое магическое воздействие. «Сила слепоты! – подумал я. – Тот, кто не видит, наверняка может воспринимать то, что невидимо для нас».

Единственное изменение постигло площадку: в дальней части большого прямоугольного пространства стояли клетки со своими шумными обитателями. Атто тоже услышал гомон маленьких летунов и спросил меня об этом. А я в свою очередь попросил объяснения у Фроша.

– Куница. Прошлой нчью утщила с полдюжины куропатушек.

Смотритель пояснил, что сложил клетки на площадке, поскольку дверь в конюшни сломана, чем и воспользовалась маленькая охотница. Этой ночью, однако, птицы Места Без Имени могли спать спокойно, так как двери площадки находятся в хорошем состоянии. Как только починят дверь конюшни, клетки вернутся на место. Поскольку погода стала теплее, птицы могут пока поспать и на улице.

Рев львов и пантер явно произвел впечатление на Атто. Как раз в это время их обычно кормили. Я описал Атто внешность и привычки каждого из этих плотоядных и рассказал, как они хватают и рвут на части красные куски мяса, которые бросает им смотритель. Он спросил меня, существует ли опасность того, что они убегут. В качестве ответа на этот вопрос я поведал ему о своей встрече с Мустафой во время первого визита в Место Без Имени.

– Такого слепого, как я, лев настиг бы сразу! Но тогда мои косточки застряли бы у него в зубах! – сказал он и злобно рассмеялся.

В первые часы работы все шло хорошо. Аббат Мелани держался от нас на почтительном расстоянии. Сидя на стульчике, он старательно следил за тем, чтобы не испачкаться в угольной пыли. Едва в нос ему попадала черная тучка пыли, как он, чихая и ругаясь, начинал просить переместить себя подальше, чтобы его одежда, как обычно, выдержанная в черных и зеленых тонах, не испачкалась. Удивительно, подумал я, как много значит для аббата внешний вид, хотя он не может видеть себя в зеркале.

Мы принялись за работу в том месте, где остановились в прошлый раз. Войдя в замок через главный вход, мы посвятили себя большим залам на первом этаже. Поскольку с холлом в центре и двумя прилегающими к нему залами мы уже закончили, то решили пойти налево и прошли через огромную лоджию к западной башне. Но дверь была заперта.

– Нужно попросить Фроша дать нам ключи, – сказал я, – однако для начала попробуем с противоположной стороны.

Пока мы шли на противоположную сторону, мне показалось, что я слышу протяжный трубный звук, который уже слышал однажды. Понять, с какой стороны он доносится, было невозможно, более того, восприятие было настолько нечетким, что я даже не мог попросить остальных подтвердить то, что я слышал. Поэтому мы снова пересекли три первых зала и затем вышли на улицу, на лоджию с противоположной стороны, к которой примыкала восточная башня. Здесь дверь была открыта.

Внутри башни нас встретила комната, напомнившая нам большую капеллу.

– Я тоже думаю, что эта комната предназначалась бы для богослужений, – подтвердил мое замечание Симонис, – если бы несчастному Максимилиану удалось закончить ее.

Мы быстро сделали свою работу, затем опять вышли во двор и снова вошли в замок через восточную башню, поскольку оттуда можно было попасть в подвал. По словам Фроша, Рудольф Безумный проводил здесь свои эксперименты по алхимии. Но мы не нашли никаких признаков печей, колб или других дьявольских предметов. Если это действительно было то самое место, где Рудольф занимался своими глупостями, то время милосердно стерло все следы. Не было ни малейшего намека на призраков, о которых болтали венцы (а также мои коллеги по цеху, трубочисты).

По центру замка проходила длинная галерея с куполообразным потолком, освещенная низкими широкими окнами, выходившими на северную сторону.

– Здесь Максимилиан хотел устроить антикварий, свое собрание диковинных вещей. Стены он хотел украсить вазами, статуями, гобеленами и оружием, – пояснил Симонис.

Но то, что предстало перед нашим взором, было всего лишь каменным коридором с голыми стенами, приветливый вид которому придавал только куполообразный потолок. Казалось, от каждого камня исходит печаль по несбывшейся судьбе этого места.