Текст книги "Veritas"

Автор книги: Рита Мональди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 54 страниц)

– Вы слышали это? – голос аббата Мелани оторвал меня от размышлений.

– Что? – спросил Симонис.

– Четыре раза. Это повторилось четыре раза.

– Странный звук, не правда ли? – сказал я, вспоминая своеобразный звук, нечто среднее между звонкой трубой и барабаном, который слышал в лоджии.

– Не звук, вибрация. Похоже на пушечный выстрел, только без звука.

Мы с Симонисом переглянулись. Нас не удивило то, что Атто услышал что-то, что не слышали мы. У слепых очень острый слух, это всем известно. Однако с тем же успехом это можно было принять за странности восприятия взбалмошного старика.

Мы оказались в центре подвального этажа. Точно над нашими головами находился главный вход в замок. Там, где стояли мы, разделялись две лестницы, которые вели наверх. В конце их находились двери, выходившие на заднюю сторону Нойгебау. Оттуда можно было увидеть сады и большой пруд для рыбы на севере и почти бесконечную панораму расположенных за замком лесов и полей.

Когда этот краткий осмотр был завершен, мы опять вернулись в центр подвального этажа. Однако едва мы начали осмотр западного крыла, с его южной стены, как странный феномен проявился снова.

– Вы слышали? – обеспокоенно спросил Атто.

На этот раз я что-то услышал. Глухой гул над нами и вокруг нас, словно заглушённый грохот огромных литавр. Симонис не услышал ничего.

– Мы должны закончить работу, – несколько раздраженно сказал мой помощник, потому что недостаточно сильно навострил уши.

– Ты прав, – поддержал я его, в надежде, что ошибся. Я хотел как можно скорее стереть из памяти этот таинственный сигнал.

Когда я искал в нашем мешке с инструментами шпатель, мои пальцы наткнулись на какой-то квадратный предмет. То оказалась шахматная доска Христо, все еще закутанная в мешочек, выбранный для нее ее несчастным владельцем.

Чтобы не потерять доску, я положил ее в наши инструменты, которые всегда хранил в надежном месте. Я вынул ее из мешка, вытер пыль с предмета, три дня назад спасшего жизнь мне вместо своего владельца. Мы с Симонисом обменялись удрученными взглядами.

– Бедный друг, – прошептал Симонис.

– Он задолго до Пеничека понял, что значение сказанного агой заключается в словах «soli soli soli», – сказал я.

– Что ты сказал? – вскинулся Атто.

И я объяснил ему, что наш игравший в шахматы друг полагал, что вся тайна слов аги заключается в повторении загадочных слов «soli soli soli». Когда мы нашли труп Христо, в руке у несчастного была шахматная фигура, белый король. И наконец, в шахматной доске я нашел записку, где речь шла о шахматном мате.

– Да, в день своей смерти Христо намекал мне, что слова «solil soli soli», то есть «совсем один», имеют какое-то отношение к мату, – уточнил Симонис.

Аббат Мелани вздрогнул, как будто его ужалила оса, и подскочил:

– Минуточку. Я правильно понял? В день аудиенции ага сказал Евгению, что турки пришли «soli soli soli»?

– Конечно, а что в этом нового?

– И ты никогда мне этого не говорил?

– Чего я никогда не говорил?

– Что в высказывании аги есть слова «soli soli soli»!

Атто пробормотал себе под нос целый ряд ругательств, которые не стоит повторять здесь, словно хотел уберечь меня от прямого оскорбления. Затем заговорил громче.

– Что на тебя нашло? Ты хоть понимаешь, что натворил? – строгим тоном поинтересовался он.

Я по-прежнему не понимал, молчал и пристыженный Симонис.

– Право, синьор Атто, мне кажется, что я говорил вам это, причем весьма отчетливо. Разве не объяснял я вам, что ага сказал: «Мы пришли к Золотому яблоку совсем одни»?

– Минуточку: он ведь говорил на латыни?

– Да.

– Скажи мне это.

–  Soli soli soli adpomum venimus aureum.

– И ты, осел, перевел «soli soli soli» как «совсем одни»? Слова аги имеют совершенно иное значение, черт побери!

То был простительный грех, однако тяжкий.

Что ж, поскольку первая часть работы была закончена, мы отправились обратно к площадке для игры в мяч, где собирались немного перекусить. А по дороге выясняли, почему не сказали Атто, как сказанное агой звучит по-латыни.

Мы с Клоридией думали, что «soli soli soli» является усиливающей конструкцией одного и того же слова, означающего «одни», поэтому и передали Атто перевод: «совсем одни» или «вправду одни».

Мелани был вне себя. Он дрожал от гнева.

– Вы, молодые люди… кучка безответственных ребят, вот вы кто! Единственное, что вы можете, так это терять голову и поднимать панику! О, если бы вы обладали хотя бы десятой долей присутствия духа, который требуется для того, чтобы заниматься такими вещами! А я-то переселил тебя сюда, в Вену, чтобы ты мне помогал!

– Осторожнее, синьор Атто. – Я едва удержал его за руку в последний миг.

Пока старый кастрат так возмущался, мы сошли с винтовой лестницы, которая вела к площадке и диким животным, и наткнулись на кое-что странное. В большом восточном дворе красовалась вонючая куча дерьма.

– Милосердное небо, это, должно быть, Мустафа, – заметил я и заткнул нос.

– Я не думал, что львы делают такие большие кучи, – рассмеялся Симонис.

Атто постепенно успокаивался. Мы уговорили его сесть на ступеньку лестницы. Хотя руки его еще тряслись от ярости, он наконец решился просветить нас.

– «Soli soli soli» – это не повторение слова «soli»! Наоборот: речь идет об известном латинском девизе.

Я зачарованно слушал.

– Если бы ты по правилам хорошего тона передал мне слова аги на латыни, – ругался аббат Мелани, – вместо того, чтобы кормить меня глупыми интерпретациями, мы избавили бы себя от нескольких дней напрасных усилий.

– Так что же означает «soli soli soli»? – спросил я.

– Первое «soli» – это дательный падеж единственного числа прилагательного «solus», единственный, и, соответственно, означает «единственному». Второе – дательный падеж существительного «sol», то есть солнце. Третье – родительный от «solum», земля, и обозначает, таким образом, «земли».

– Значит, «soli soli soli» – это… «единственному солнцу на земле».

– Вот именно. Или же «единственному солнцу земли», если тебе так больше нравится. Во Франции это известное выражение, поскольку его величество приказал выгравировать его на пушках своего войска. «Король-солнце» любит напоминать всем о своей власти. Но слова эти придумал не он; Нострадамус, к примеру, использовал их в одном из своих запутанных пророчеств. А он, в свою очередь, должно быть, украл его у древних римлян.

– Почему?

– «Soli soli soli» – эта надпись часто встречается на солнечных часах, которые показывают время, когда тень от железной палочки перемещается по схеме. Предположительно, это был древний латинский обычай, который перешел дальше. Однако происхождение его нам не интересно. Существует множество подобных девизов, как, например «sol solus solo salo», что означает «только солнце царит над землей и небом», или «sol solus non soli», то есть «для всех есть только одно солнце», или «solus soles solari» – «только солнце утешает без устали».

Говоря, Атто снова поднялся, и мы принялись выглядывать Фроша, чтобы попросить у него немного воды или вина. Атто после своей канонады ругательств испытывал сильную жажду. Но смотрителя нигде не было. Он оставил железо и доски, которыми собирался ремонтировать двери, рядом со входом в конюшню. Внезапно мы услышали доносящийся с площадки звук, оттуда, где стояли клетки. Птицы взволновались, и площадка заполнилась щебетом.

– Значит, история с Черкесом тут ни при чем. Но почему ага выбрал себе такой девиз? – принялся рассуждать я вслух, когда мы все вместе шли к площадке для игры в мяч.

– Может быть, он хотел оказать этим честь Евгению, – предположил Симонис. – Может быть, ага хотел сказать «Мы пришли к единственному солнцу земли».

– Крайне маловероятно, – ответил Атто. – Евгений никакое не солнце. Он верховный главнокомандующий императорскими войсками, не более. «Soli soli soli» наверняка означает повелителя.

– Значит, императора, – заключил я. – Но почему тогда они произнесли эти слова на аудиенции у Евгения, вместо того чтобы сделать это в присутствии Иосифа?

Атто задумчиво молчал.

– Может быть, эти слова имеют двойное значение? – заметил Симонис.

– Какое?

– Дайте подумать… вместо «к единственному солнцу земли» можно, наверное, перевести «к солнцу, которое одно на земле».

– Разве это не то же самое?

– Нет, эта вторая формулировка означала бы «к одинокому солнцу земли», то есть к императору, – пояснил Симонис.

– А почему это он одинокий? – удивился я.

Но ответа не получил. Мы вошли на площадку. На большой арене с ее высокими, устремленными к небу стенами звучали пронзительные крики птиц. Попугаи кричали во все горло и наполняли пространство своим шумом.

– Почему птицы подняли такой гам, мальчик? – удивленно спросил меня аббат Мелани, причем говорить ему приходилось громко, чтобы я его услышал.

Мы снова услышали несколько ударов, словно наносимых молотом, которым крушат деревянные доски. Я пояснил Атто, что Фрош, вероятно, находится среди клеток и прибивает планку для новой двери конюшни (хотя на самом деле было не совсем ясно, почему он делает это среди птиц).

Пронзительный крик птиц из-за громкого эха от новой порции ударов стал почти оглушительным.

– Проклятье, эти ужасные птицы практически невыносимы, – воскликнул Атто, пытаясь зажать уши.

Тоже закрыв барабанные перепонки руками, я пошел к маленьким вольерам и вскоре заметил, что они стоят вплотную к стене, то есть за ними никого не может быть, в том числе и Фроша, который мог бы вызывать этот шум.

– Симонис! – крикнул я своему подмастерью, оставшемуся в обществе Атто.

– Вы только посмотрите, господин мастер, только посмотрите! – словно эхо ответил он мне, чтобы в свою очередь привлечь мое внимание.

Он стоял, повернувшись к противоположной стороне большой площадки, глядя на вход, через который можно было попасть на стадион, куда мы вошли совсем недавно.

Мы были уже не одни. Огромное, мохнатое, двуногое существо, высотой по меньшей мере в два человеческих роста, показывало нам свои клыки, с которых капала слюна, и злобно рычало, хотя я и не слышал этого из-за невообразимого шума птиц. Затем оно опустилось на передние лапы и двинулось к нам, готовое атаковать.

Хотя я не очень разбирался в хищниках, инстинкт подсказал мне, что существо это голодно. Застыв от ужаса, я наблюдал за приближающимся животным, слушая тем временем последними проблесками сознания, как невидимый кузнец очереднымударом молота вызывает новый всплеск хаоса среди птиц, затем услышал звук закрывающейся двери и только в этот миг понял, что есть еще и другой вход на площадку, прямо напротив того, через который вошел медведь, собиравшийся нас атаковать.

В моих ушах по-прежнему звучали крики попугаев, когда я вдруг осознал, что птичьи клетки, которые Фрош поставил у стены одну на другую, скрывали эту вторую дверь и что именно этой дверью занимался невидимый столяр.

Невольно уворачиваясь от вышедшего на финишную прямую медведя, который недвусмысленно направлялся ко мне, я потерял из виду Мелани и Симониса. А они прятались за Летающим кораблем.

– Господин мастер! – услышал я слова Симониса.

Затем раздался громкий треск, и на площадку обрушилось наводнение.

* * *

Словно в безумном сне, со скоростью взрыва различные создания устремились из двери позади клеток, будто капризный бог собирал за этой дверью животную жизнь всех времен и стран. Хаотическая масса из плоти, крови, мышц, когтей, грив, шерсти и зубов с ревом обрушилась на площадку и мгновенно распространилась по ней, как гипс, вылитый в чистую воду. Земля дрожала под ногами топочущих быков, пантер, своей темной шерстью вбиравших в себя весь свет, словно демонические черные звезды, тигров, веером бежавших навстречу друг другу, как щупальца одной-единственной полипообразной дикой кошки, рысей, казалось, взвивавшихся в воздух от силы, с которой взрыв живого выбросил их на площадку для игры в мяч.

Птичьи клетки сломались, словно деревянные домики в бурю; те крылатые создания, которые не были убиты сразу рухнувшей дверью и не были растоптаны ворвавшимися на площадку зверями, взлетели вверх и заполнили воздушное пространство, будто причудливое пестрое облако. Однако гигантского медведя, который только что собирался атаковать нас, вдруг не стало.

Откуда взялся слон, сломавший дверь и приведший сюда всю толпу зверей? Почему хищники разгуливали на свободе? Как они оказались за второй дверью площадки? Ни один из этих вопросов не имел значения. Потому что в то время, как весь этот яростный рев разрывал мне голову и уши, я увидел, что вся свора хищников несется на меня, и мои ноги сами собой побежали по направлению к единственной, хотя и странной возможности убраться отсюда.

– Симонис! – кричал я, не слыша своего собственного голоса, поскольку его заглушал трубный рев слона. Тот бегал вокруг Летающего корабля, окруженный густой стаей птиц, а львы вступили в битву с медведем, и стены площадки для игры в мяч дрожали от их исполненного ярости рева.

Я никогда не узнаю, как попал на корабль, потому что паника и память несовместимы. Однако мне кажется, что с того момента, когда слон и его животная свита вломились на площадку, и до тех пор, когда я, с обезьяньей ловкостью и больным горлом взобрался на борт Летающего корабля, я кричал без умолку. Настолько силен был мой ужас, что только увидев, как Симонис и аббат тоже пытаются попасть на корабль, я снова немного пришел в себя.

Совсем рядом медведь разорвал нечто похожее на крупного фазана, сразу после этого на него кинулись два льва, отпугнули медведя угрожающим ревом и набросились на добычу.

– Я здесь! – крикнул я, обращаясь к своему помощнику.

Пытаясь взобраться на корабль, Атто упал, и теперь Симонису приходилось помогать ему встать, чтобы подняться на борт. Конечно, животные могли последовать за нами и на корабль, однако это было лучше, чем ничего.

Тем временем запах крови убитых медведем и львами животных, должно быть, ударил в голову остальным: повсюду разгорались сражения между агрессивными хищниками. Как раз в этот миг смутное нечто, состоящее из голов, клыков, когтей и сопящих ноздрей, разорвало живот и пах несчастному быку, который рухнул на задние ноги и поднял глаза к небу на последнем вздохе своей битвы со смертью.

С огромным трудом мы с Симонисом медленно подняли аббата на корабль. Я видел, как бледные губы Атто шевелятся в безмолвной молитве – в нескольких шагах от нас на него зло рычала львица, которую слон только что загнал в угол в своей безумной гонке вокруг Летающего корабля.

Нам почти удалось затащить аббата на крыло, когда я почувствовал сильный, жестокий удар по голове, а затем тысячу уколов, которые вонзились мне в кожу на шее и висках. Небольшое облако обезумевших птиц обрушилось на нас, и молодая хищная птица долбила мою голову. Я вынужден был отпустить Атто, чтобы защититься. В то время как я, прикрыв глаза, словно безумец, отмахивался от птиц, опасаясь ослепнуть, мне показалось, что вокруг меня летают коршун, несколько попугаев и другие пернатые неизвестных видов.

А львица тем временем подбиралась все ближе, рыча и скаля зубы.

Внезапно корабль содрогнулся, словно его толкнула невидимая волна, и начал раскачиваться. Слон покончил со своей дурацкой беготней и теперь принялся ритмично стучать хоботом по другому крылу. Рядом с ним львица, быть может, та же самая, что смотрела на меня, прежде чем я бросился к Летающему кораблю, похоже, собиралась запрыгнуть на корабль, и только его постоянное раскачивание заставляло ее колебаться.

Наконец неумолкающие птицы оставили меня в покое. Я провел руками по голове и с удивлением уставился на собственные ладони: они были ярко-красными. Из огромного множества маленьких ранок, которые нанесли мне птицы, выступила кровь, покрывая всю голову и заливая лоб. Нам все же удалось поднять на крыло корабля бледного как смерть, дрожащего всем телом аббата Мелани, но тут он снова едва не потерял равновесие и не рухнул вниз. Потому что корабль раскачивался настолько сильно, что мы с трудом держались на ногах, когда пытались перебраться через парапет во внутреннее пространство корабля.

– Слон… – прохрипел я, указывая Симонису на огромное чудище, пытаясь объяснить ему, почему корабль так сильно качается.

Между тем на гиганта тоже напали птицы, и он перестал раскачивать корабль, а вместо этого вновь принялся безумно бегать по кругу, отгоняя птиц от глаз хоботом и распугивая своими громкими криками львов, пантер и рысей. Озадаченная этим демоническим зрелищем, львица отбросила свое намерение атаковать нас и предпочла присоединиться к группе себе подобных, которые разрывали быка. Но на корабле уже появился гость: пантера.

– Господь всемогущий, защити нас, – дрожа, бормотал аббат Мелани.

Бестия запрыгнула на противоположное крыло и стала приближаться к нам маленькими шагами.

Не оставалось времени на то, чтобы взвешивать все за и против. Симонис выхватил из недр корабля единственное оружие, которое у нас было: метлу трубочиста.

– Я забыл ее в прошлый раз, господин мастер.

Тем временем хорошо организованная группа плотоядных завершила свою смертоносную работу над быком, который уже лежал в луже крови и внутренностей. Неподалеку от него два вола устроили зрелищную борьбу со львом, вспоров ему брюхо рогами; у катающейся по земле хищной кошки из живота вывалились кишки, и она с отчаянным ревом слабыми ударами лап тщетно пыталась отмахнуться от мучителей. Вокруг не было ничего, кроме ужаса, крови и безумия. Немногим зверям уда лось бежать с площадки через обе двери, но большая часть, похоже, была захвачена царившим на арене сумасшествием.

Сладковатый запах крови, казалось, привел в сильное возбуждение пантеру, запрыгнувшую на крыло корабля, поскольку она рассматривала нас с голодной яростью. Мы сидели втроем, вплотную прижавшись друг к другу, внутри корабля. Однако едва хищная кошка попыталась прыгнуть на нас, как мой помощник нанес ей сильный удар по голове. Удивление пантеры было велико: похоже, она совершенно не была готова к сопротивлению. Корабль несколько раз качнулся. Крики птиц, оглушавшие поначалу, стихли. Многие улетели прочь, другие попрятались куда-то, еще кого-то раздавили или разорвали лапы диких животных. Теперь громче всего слышался утробный рев зверей, которые из-за нехватки иных жертв (быки достались самым сильным и уверенным в себе животным) с ревом бродили вокруг корабля. Первое опьянение прошло, сейчас они чуяли новую жертву – нас. Даже слон перестал бегать по кругу и приблизился к кораблю, чтобы угрожать нам оглушительными звуками бучины, которые он издавал своим хоботом. Так вот что это был за звук, который я слышал в Нойгебау два дня назад! Теперь стало ясно и кому принадлежал топот, который мы слышали в замке несколько часов назад.

В предвкушении атаки пантера с удовольствием занялась рукояткой метлы, которую протянул ей Симонис, кусая ее и пытаясь поймать лапами. Однако моему помощнику удалось вырвать метлу из пасти твари и вновь нанести сильный удар по голове. Пантера в ярости отступила. А Симонис пошел на нее, держа теперь метлу другой стороной, и ткнул ее щетиной в морду. Пантера отпрыгнула и удивленно зарычала, затем начала тереть лапой правый глаз. Должно быть, ей туда попала щетинка. Она встряхнулась и бросила на нас ледяной взгляд: животное готовилось к прыжку. Сначала она собиралась растерзать Симониса, который дразнил ее, затем меня, поскольку из-за ран на голове от меня пахло кровью, и, наконец, Атто.

Летающий корабль дрожал. Я обернулся. Новая угроза появилась на другом крыле. Крупный лев, гораздо более страшный, чем Мустафа, приближался к нам с явным намерением убить. Мы были окружены, я готовился к концу.

Тут корпус корабля снова содрогнулся. В то время как лев раскачивался на одном крыле деревянной птицы, на противоположной его стороне пантера напрягла мышцы, облизнулась, взревела и прыгнула. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы обратить безмолвную молитву к Деве Марии, и, когда зверь оказался почти рядом, я громко вскрикнул от отчаяния. Симонис держал перед собой в вытянутых руках бесполезную смешную метлу.

* * *

Наверняка те же самые милосердные боги, что и в прошлый раз, решили нашу судьбу. Корабль снова сотрясла сильная дрожь, и он поднялся вверх, поворачиваясь при этом вокруг своей оси.

Центробежная сила бросила нас троих в разные концы корабля, а краем глаза я увидел, как черный силуэт пантеры полетел вперед и ударился мордой об киль. Животное издало мрачный, хриплый и жалобный рев, но ярость его была тщетна: Летающий корабль произвел ряд быстрых движений, с помощью которых стряхнул с себя пантеру. Как я вскоре увидел, наш парусник таким же образом избавил нас и ото льва, подобно ленивой корове, которая равнодушными взмахами хвоста отгоняет от себя комаров.

– Что… что произошло? – услышал я бормотание Атто Мелани. Полумертвый от страха, он сидел, опустив лицо к полу, на брусьях корабля, в то время как мы ощутили (я был уверен, что мне не показалось), как страшная древняя сила принялась выдувать нас из утробы самой природы и так легко подняла в воздух, словно весенний ветер в виноградниках Нусдорфа развеивает прелестные споры одуванчиков.

А потом возник тот звук, нежный перезвон камней янтаря, что висели у нас над головами на шатунах и наигрывали нечто вроде изначального гимна, с помощью которого Летающий корабль праздновал наш подъем к небу. Он наполнял корабль и превращал наш жалкий тайник в возвышенный сад гармонии. Теперь было возможно все: это был тот же самый звук, что и в первый раз, и в то же время другой, он был повсюду и нигде, я слышал его и не слышал. Он был сладким, словно флейта, и острым, как цимбалы, если бы я был поэтом, я окрестил бы его «гимном полета», поскольку человеческая слабость обычно называет все непонятное красивыми именами. Она окунает обманчивую кисть воспоминаний в яркие цвета, чтобы наколдовать на полотне никогда не существовавший пейзаж, подобно мечтательному пьянице, который подносит к губам пустой бокал и пробует в воспоминаниях химерное вино, которого никогда не пил.

Контрапунктом небесного звучания камней янтаря было, как и во время прошлого полета, приглушенное жужжание: то был воздух, проходивший по трубочкам в корпусе корабля. На корме начал весело трепетать на ветру флаг с регалиями королевства Португалия.

– Симонис! – воскликнул я и наконец поднялся с досок корабельного дна, где лежал пластом, чтобы спастись от смертоносного прыжка пантеры.

– Господин мастер! – ответил он мне, тоже поднимаясь. Лицо его посветлело от восхищения.

– Он снова летит, Симонис, он снова летит! – крикнул я застывшему аббату и обнял, радуясь тому, что избежал опасности, помощника, а внизу мы слышали рев животных, с которыми своим взлетом мы сыграли такую злую шутку.

Я смотрел на Атто: на нем больше не было очков с черными стеклами. Вероятно, он потерял их в том ведьмином котле, из которого мы только что бежали таким чудесным образом. Он тоже стоял на ногах, прикрыв левой рукой ухо, словно защищаясь от гимна корабля. Другой рукой он держался за один из вертикальных шатунов, служивших опорой для веревок с камнями янтаря над нашими головами.

Лицо аббата Мелани, за исключением фиолетовых отпечатков от очков, было восковым, невероятно бледным. Казалось, будто безумный художник в шутку выкрасил его лицо белилами, пеплом – глазницы и кривой нос, превратив в копию Пульчинеллы. Выкатив глаза, он смотрел наружу.

– Но я… мы… мы летим! – беспомощно пробормотал он, затем лишился чувств и рухнул, словно сброшенная змеей кожа, на дно корабля.

Тут я понял то, что, наверное, подозревал всегда: Атто не был слеп.

* * *

Мой помощник – как бы там ни было, а он был студентом-медиком – нащупал у него пульс, осмотрел его закатившиеся зрачки и, наконец, привел Атто в чувство с помощью нескольких звонких оплеух.

Парик сбился, немногие оставшиеся волосы трепал безжалостный ветер, аббат Мелани смотрел на меня опухшими глазами, с искривленными губами трагической маски. Он произнес глухое, монотонное «О-о-о-о!», нечто среднее между хрипом и выражением удивления. Опираясь на Симониса, он подошел к поручням, затем вернулся, тут же сразу согнулся, и так он проделал два или три раза, озадаченный высотой, на которой мы находились.

Внизу в бессильной ярости вслед нам рычали львы, тигры и медведи; словно угрожая, поднимал вверх хобот слон; птицы, все еще жаждущие суматохи, окружали нас, привлеченные нашим судном, легко держащимся в воздухе, хотя крылья его оставались неподвижными. Быть может, это было галлюцинацией (да, так оно, наверное, и было), но когда я напряг зрение, то увидел внизу пантеру, которую Симонис загнал в угол метлой, и мне показалось, будто в ее далеких глазах сверкает молчаливое обещание жгучей ненависти.

– Да, синьор Атто, мы летим, – подтвердил я, обращаясь к нему, – а вы, похоже, отлично видите.

– Мои глаза видят, это так, – признался он, окидывая взглядом горизонт, не обращая внимания на то, что говорит, настолько поражен он был потрясающим видом, открывавшимся повсюду под нами.

Застывший неподвижно нос Мелани рассекал воздух, подобный деревянной орлиной голове Летающего корабля, загадочно несшегося в бесконечность.

– А мы… мы не могли бы лететь несколько пониже? – попросил он.

Мы с Симонисом переглянулись.

– Да, синьор Атто, попытайтесь нашептать ему это на ушко, – сказал я, указывая на орлиную голову, размещенную на носу судна, и невероятное напряжение, разрывавшее меня на части, вылилось в смех с издевкой. – Может быть, он хоть вас послушается.

Симонис присоединился к разряжающему смеху, а успокоим шись, мы пояснили Атто, что это не первый наш полет, поскольку два дня назад мы уже познакомились с невероятными возможностями Летающего корабля.

– Ты все скрывал от меня, мальчик…

– А вы притворялись слепым, – ответил я.

– Все не так, как ты думаешь. Я сделал это для того, чтобы защититься, – лаконично поправил он меня и, выглянув из-за борта судна, посмотрел вниз.

Взгляд его скользнул по горе Каленберг, крышам и церковным башенкам Вены, городским стенам, перешел на широкую равнину гласиса, Дунай с его рукавами, равнину на другом берегу реки, простиравшуюся насколько хватало глаз, до самых королевства Польского и царских земель; а затем на здания, мосты, аллеи, виллы, сады, холмы с виноградниками, возделанные и опрятные поля, дороги, тянувшиеся от Вены в предместья и дальше по стране, речки и ручьи, склоны и ущелья: все это сжалось до крошечного муравейника, и мы могли считать себя его гордыми всемогущими богами.

– Скажите мне: как управлять этим кораблем? Как он летает?

– Мы не знаем, синьор Атто, – ответил Симонис.

– Что? Разве не вы подняли его в воздух? – воскликнул он, и я увидел, что на лице его отразился ужас.

Бедный аббат полагал, что мы с Симонисом являемся причиной подъема в воздух и поэтому можем, словно повелители, управлять этим кораблем. Я попытался объяснить Мелани, что Летающий корабль и в прошлый раз поднялся в воздух не потому, что мы его каким-то образом заставили сделать это, но исключительно потому, что он – по крайней мере, так казалось – угадывал наши желания и хотел их исполнить: в первый раз – намерение разгадать тайну Золотого яблока; во второй – отчаянное желание убежать от хищников Нойгебау.

– Желание? Одной воли не достаточно для того, чтобы сдвинуть с места вилку, не говоря уже о полете. Скажите мне, что я сплю, – ответил Мелани.

Как раз в этот самый миг Летающий корабль, мягко дрогнув, изменил курс.

– Что здесь происходит? – обеспокоенно спросил Атто. – Кто управляет кораблем сейчас?

– Это сложно понять, синьор Атто, но он управляет собой сам.

– Управляет собой сам… – озадаченно повторил Мелани, снова бросил удивленный взгляд вниз и слегка покачнулся.

Симонис поспешил к нему, чтобы поддержать.

– Боже мой, – с дрожью в голосе произнес Атто, в то время как грек растирал ему руки и корпус, – здесь, наверху, ужасно холодно, хуже, чем на вершине горы. А как мы спустимся обратно? Мы не разобьемся о землю?

– В прошлый раз корабль вернулся на площадку для игры в мяч.

– Но мы не можем возвращаться туда, – пробормотал Атто, снова побелев как мел, – там эти… Помогите! Боже милосердный! Пресвятая Дева!

Корабль вдруг повернул. Мягко, но решительно качнувшись, судно повернуло влево, и центробежная сила швырнула Атто на дно. К счастью, Симонис, остававшийся рядом с ним, успел схватить его за краешек одежды. Я тоже, чтобы сохранить равновесие, вынужден был ухватиться за одну из балок.

Несколько минут мы молчали, только неземной звон янтаря заполнял пустоту. Взгляд Атто теперь был устремлен в пропасть; словно в церкви шептали его губы слабые, не наполненные верой молитвы ко Всевышнему, Пресвятой Богородице, ко всем святым.

По мере необходимости корректируя свой курс, корабль постепенно облетел все воздушное пространство над городом. Во время каждого нового внезапного поворота воздушного корабля Атто, вцепившись в Симониса, с трудом шевеля губами, ругаясь от потрясения, комментировал наш полет.

– Жизни… целой жизни… – лепетал он, – целой жизни не хватило мне, чтобы понять мир. А теперь, когда пора подыхать, со мной еще и такое случилось…

Тем временем корабль закончил свой полет над Веной. И тут я услышал это. Гармоничное перешептывание камней янтаря расширилось и украсилось причудливыми, неописуемыми вибрациями, создавая в самом себе контрапункт из шепота, перезвона, переходящего в непрекращающееся крещендо. Наконец светящиеся камни одарили нас, словно приветливый оркестр, золотисто-голубыми звуками, и весь корабль окутала сладость, которой просто невозможно было противостоять. Сродни чудесным симфониям, которые слышишь незадолго перед тем, как уснуть, теперь невероятное концертное блаженство звучало на Летающем корабле, и я знал, что Симонис и Атто разделяют его со мной и что они так же, как и я, опьянены им. Мне даже не нужно было спрашивать: «Вы тоже слышите это?» – поскольку это было вокруг нас и в нас самих.

– Soli soli soli… Vae soli, – бормотал Атто. – Эти камни… Я знаю этот мотив. Это соната для соло баса, Грегорио Строцци. Но как они…

Он вдруг остановился, затем к нашему величайшему удивлению выпрямился, словно свеча, и перед тем, как упасть навзничь, воскликнул:

–  Vae soli, quia cum ceciderit, non habet sublevantem se! [99]99
  Горе одинокому, ибо если он упадет, то никто его не поддержит!


[Закрыть]

Аббат продекламировал это громким голосом, обращаясь к камням, отбрасывавшим на его лицо причудливые арабески света.

– О боже, ему плохо! – крикнул я своему помощнику, опасаясь самого страшного, в то время как мы оба подбежали, чтобы поддержать его, дабы он не упал на пол.