Текст книги "Veritas"

Автор книги: Рита Мональди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 54 страниц)

Вена: столица и резиденция Императора
Понедельник, 13 апреля 1711
День пятый

Уже пробило полночь, когда я побежал к Симонису. Я ворвался в комнату своего подмастерья, прервав его безмятежный сон.

– Нам нужно найти твоих товарищей, – сказал я ему, – и как можно скорее. Я заплачу им и прикажу прекратить расследование: это слишком опасно.

Я рассказал ему о внезапной болезни императора, о своих подозрениях по поводу того, что его могли отравить (о возможном участии Атто я при этом умолчал), и показал ему записку, написанную почерком Хаджи-Танева.

– «Король повержен», – медленно прочел грек, механически или задумчиво, понять я не мог.

– Ты понимаешь, Симонис? – спросил я, не зная, с кем говорю в этот миг: с привычным идиотом или со смышленым, проницательным студентом, которого открыл в нем не так давно. – Христо говорил тебе, что ключ к пониманию предложения кроется в словах «soli soli soli», что в свою очередь связано с матом. Благодаря этой записке мы наконец поняли, что имел в виду Христо: слово «шахматы» происходит от слов «шах» и «мат», и это наверняка по-персидски, поскольку сама игра, если я не ошибаюсь, возникла именно в той местности.

– И судя по тому, что написал Христо, «шах мат» дословно означает «король повержен», – добавил грек.

– Вот именно. Должно быть, Христо во время игры понял, что высказывание аги связано с императором.

– Не делаете ли вы слишком скоропалительных выводов? Откуда мы знаем, что «король повержен» действительно относится к. его императорскому величеству?

– А к кому же еще? – нетерпеливо воскликнул я. – Ага прибыл в Вену, произнес это странное предложение, его дервишу нужна чья-то голова, и совершенно случайно именно теперь Иосиф I заболевает…

– Как вы можете быть так уверены, что его отравили? А если это действительно оспа?

– Поверь мне, – только и сказал я.

Вообще-то я хотел сказать ему: «Если в деле замешан аббат Мелани, то ничего не происходит просто так, причем обычно кто-нибудь умирает насильственной смертью».

– А какая связь может быть между «soli soli soli» и «король повержен»?

– Что ж, это еще неясно, – согласился я, – но я уже знаю достаточно, чтобы больше не желать иметь на своей совести смерть еще одного студента. Поэтому я расскажу твоим товарищам, что Клоридия слышала от Кицебера. Я хочу быть уверенным, что они оставят это дело и никто больше не будет им заниматься, даже из чистого любопытства.

Симонис задумался.

– Ну, хорошо, господин мастер, – наконец сказал он, – мы сделаем так, как вы говорите. Эта история задевает вас. Завтра я пойду к своим друзьям и скажу им, что вы…

– Нет, ты найдешь их сейчас. Немедленно. Не зная этого, они каждый миг рискуют кончить так же, как Христо или Данило. Кого мы предупредим первым, сейчас же?

– Драгомира Популеску, – после короткого размышления ответил мне мой помощник. – С учетом того, чем он занимается, ночь – его жизнь.

* * *

Мы быстро обыскали все места в пригороде, где музицировали или танцевали: св. Ульрих, Нойштифт, Егерцайле, Лихтенталь и Домкапительгрюнде. Симонис поднял с постели Пеничека и заставил его немедленно сопровождать нас с коляской. Благо даря загадочным привилегиям младшекурсника мы выехали через городские ворота, просто заплатив стражникам «обол» как называл это Пеничек.

Симонис уже намекал мне, что Популеску ведет очень опасны образ жизни – этой ночью он перечислил мне все его занятия.

– Мошенничество в бильярде и с краплеными картами, манипулирование ставками в игре в кости, боччи и так далее. В свободное время он – нелегальный скрипач.

– Нелегальный скрипач?

Грек пояснил мне, что танцы и музыка в городе императора вовсе не являются само собой разумеющимся и невинным занятием, как кажется. Отец Абрахам а Санта-Клара тоже возмущался в своих проповедях: «Нет ничего нового в том, чтобы искажать хорошие стороны добрых традиций. Особенно же в танцах, когда нередко попирается честь».

И действительно, власти на протяжении вот уже десятилетия пытались как можно строже ограничить танцевальные мероприятия. Два года назад городской совет даже просил императора упразднить их. Исключение составляли свадьбы, где скрипачам было позволено играть до девяти-десяти часов вечера. Предписание, однако, не соблюдалось, напротив, возникла сущая танцемания под веселые звуки скрипки, особенно в предместьях.

Тем временем мы обыскали уже дюжину трактиров с оркестрами и танцующими, а Популеску ни слуху ни духу.

В пивных, продолжал Симонис, когда мы приближались к следующему кабаку, городской совет запретил танцы вообще, поскольку инструменты, на которых играли в подобных заведениях – «волынки, лиры или другие распутные скрипки», – не достойны называться инструментами. Посетители, люди vilioris conditionis,то есть низшие слои населения в перерывах между кружками пива, игрой на скрипке и танцами ведут себя слишком свободно и даже отвратительно распутно.

Однако поскольку запретами удалось добиться немногого (даже император требовал большей свободы для трактирщиков, танцоров и музыкантов), на танцы был поднят налог: раз уж что-то нельзя запретить, это нужно обложить налогами, как Учили мудрые австрийцы.

Все должны были платить налог, кроме аристократов, при условии, что они давали бесплатные балы и не брали плату за вход. Свадьбы, крестины, церковные праздники и различные праздники городских районов подлежали налогообложению. Владельцы трактиров и подобных им заведений должны были платить пять гульденов в год, заведения, расположенные за городской чертой, за общественные праздники платили тридцать крейцеров за музыканта, во время частных праздников – целый гульден! В результате музицировали и танцевали втайне, а во время проверки признавались в наличии меньшего количества музыкантов, чем было на самом деле. Бюро императорской придворной казны посылало инспекторов для контроля, но хозяева не впускали их, более того, им даже угрожали. Приходилось платить и музыкантам: им нужна была лицензия, чтобы играть. Штраф за музыканта без лицензии составлял пять гульденов.

– И вот, это музицирование без бумажки и есть одно из многочисленных занятий нашего Драгомира, – сказал Симонис, за своей болтовней, очевидно, позабыв, насколько срочны наши поиски.

Пока мой помощник посвящал меня в тайны ночной жизни Популеску, за спиной у нас осталось уже больше десятка заведений, и по-прежнему ни следа Популеску. В одном из кабаков, где около двух десятков посетителей и небольшой оркестр предавались танцевальным удовольствиям, мы увидели, что хозяин занят разговором с двумя людьми, по виду – чиновниками или секретарями. Посреди разговора хозяин, человек в теле, довольно грубый, внезапно плюнул одному из них в лицо, отвесил пару оплеух, а затем позвал откуда-то несколько крепких молодых ребят, при появлении которых чиновники бросились наутек.

– Вот очередная безрезультатная инспекция, – с улыбкой заключил Симонис.

Мы уже обыскали все танцевальные заведения в округе, однако Популеску нигде не было.

– Странно, – лицо Симониса омрачилось. – Я был уверен, что мы найдем его в одном из этих мест.

А потом я увидел, как он хлопнул ладонью себя по лбу.

– Где была моя голова! Конечно же! В это время он в «Трех Пауэрах»! Поторапливайся, младшекурсник! – приказал он.

– К «Трем Пауэрам» в предместье Нойбау? – переспросил Пеничек.

– Да, именно туда, – ответил грек.

– Что это такое?

– Там играют в боччи.

– В такое время? – удивленно спросил я. – Нельзя же играть в боччи ночью!

– Вы совершенно правы, господин мастер, но темнота необходима для того, чтобы тайком удлинить дорожку, – искренне ответил мой помощник. – И наш дорогой Драгомир или человек чести, которому он дал поручение, утром идет туда и выигрывает игру, а с ним и его сообщники, зарабатывая обманом деньги.

– В мире пари все знают Драгомира, ха-ха! – рассмеялся Пеничек, оборачиваясь к нам, сидя на козлах и направляя коляску к небольшому мосту.

– Молчи, младшекурсник! Кто разрешал тебе открывать рот? – набросился на него грек.

Подавленный Пеничек снова уставился на темную дорогу.

– Но что можно заработать таким образом? – с сомнением в голосе спросил я. – Хотя я видел в садах аристократов дорожки для боччи, однако, если я не ошибаюсь, игра эта считается времяпровождением простых людей. А играть на свадьбах простонародья на скрипке, думаю, тоже особо много не приносит.

– В этом-то все и дело. Популеску повышает свои доходы, время от времени донося стражникам, кто без разрешения танцует, музицирует или играет, не платя налоги.

– Он продается врагам? – удивился я.

– Конечно, только когда не играет сам или не организует пари… – подмигнув, поведал мне Симонис.

Поскольку официально игорные заведения были запрещены, пояснил грек, отдельные игры были разделены на легальные и нелегальные. Игры на умение, такие как, к примеру, шахматы, всегда были разрешены, запреты распространяются лишь на те игры, где роль играет случай, и становятся тем строже, чем больше эта роль.

– Запреты не имеют ничего общего с моралью, а служат исключительно для того, чтобы разделить общество на слои, – иронично заметил Симонис. – Особо много в игре не выиграешь, так нуворишем не станешь. Одного везения недостаточно, чтобы делать деньги. Важнее заслуги. Или богатство: аристократы, кстати, вообще не платят налоги за игру.

Кости часто запрещают, боччи и игра в карты требуют изменяющихся условий. Следить за запретами трудно, поскольку игроки, чтобы избежать контроля, то и дело меняют названия игр и иногда даже правила. Или же разрешенные игры, то есть те, в которые не играют на деньги, превращают в игры со ставками. Список запрещенных игр, таким образом, становится все длиннее и длиннее, и возникло бесконечное соревнование между законодателями и игроками, смеясь, рассказывал Симонис. У меня снова возникло ощущение, что моему помощнику важнее рассказать мне о ночной жизни венцев, чем найти Популеску. Однако, возможно, я ошибался.

Как и с танцами, продолжал он, законодатели наконец признали свое поражение и решили тоже зарабатывать, вместо того чтобы запрещать. Около сорока лет назад был введен обширный «налог на развлечения», сборы от которого должны быть использованы на благо городских исправительных домов.

– Легче всего обложить налогами боччи, – сказал Симонис. – Драгомиру приходится каждый раз быть начеку: как вы уже видели, хозяева довольно злопамятны. Если они поймают предателя, то да поможет ему Господь.

А вот ввести налоги на карточные игры было практически невозможно.

– Поэтому в прошлом году была предпринята очередная серьезная попытка обложить налогами все игры.

После продолжительной волокиты, продолжал Симонис, были принято следующее решение: десятая часть выигрыша должна течь в государственную казну. Банкир должен купить в главном управлении так называемые управленческие фишки, то есть фишки из слоновой кости, которые он меняет победителю на наличные деньги, после того, как он выплатит десятую часть выигрыша. Деньги перечисляются в кассу, и в течение месяца они возвращаются в главное управление, которое возвращает банкиру половину в качестве премии.

Чем больше рассказывал Симонис, тем вдохновеннее казался его рассказы даже напоминали мне статьи в газетах на немецком языке с излишним множеством подробностей.

– Неудивительно, что столь сложная процедура потерпела поражение уже через несколько месяцев. «Ведь игра в карты – это не как музыка: в карты можно играть тихо», – улыбаясь, комментировал народ Вены.

И снова вернулись к проверенным друзьям венцев – шпионам.

– Вот это и приносит прибыль Драгомиру, – сказал мой помощник, – организовывать тайные партии, мошенничество в пари, запрещенные балы или прыжки в Дунай, чтобы затем донести на участников и получить вознаграждение.

– Прыжки в Дунай?

– Да. Этого вы не можете знать, господин мастер, поскольку прибыли в Вену всего несколько месяцев назад и еще не видели Вену летом…

Купание на каникулах вошло в моду в городе императора около десяти лет назад, хотя оно было запрещено еще в прошлом столетии, продолжал Симонис. Каждый день можно видеть, как дети и взрослые обоих полов, совершенно обнаженные, плавают в рукавах Дуная и в Вене, второй реке города. И не только в глухих местах, а посреди города, между домами и вдоль самых оживленных улиц города. В городской суматохе можно в любой миг увидеть человека, который раздевается, оставляет одежду на берегу и радостно прыгает в воду, за ним вскоре следуют другие прохожие, жаждущие освежиться. Столь позорное поведение происходит под визг благородных дам, к возмущению благородных господ и к стыду невинных юношей, вынужденных смотреть на это малопоучительное представление.

– Летом Драгомир идет к реке, раздевается, прыгает в воду, кричит: «О, как чудесно!» – и едва ему удается привлечь неизбежное внимание прохожих, как он быстро выходит из воды и бежит предупреждать стражников, за что получает свою плату.

– Еще один шпион, как Данило. Нет, хуже, – удивился я.

– Полу-Азия… – прошептал мне на ухо Симонис.

– У Популеску наверняка мало друзей, с таким-то занятием.

– О, как раз напротив: у него море друзей. Это те, кто ничего не знает о его двойной игре: курочки, которых он общиплет.

Тем временем мы достигли своей цели в пригороде Нойбау. Мы оставили Пеничека на козлах и пошли ко входу в «Три ПаУэра». Трактир был погружен во мрак.

– Закрыто, – заметил я.

– Конечно. Занятия, которые устраивает Драгомир, они… неофициальные. Мы перелезем через ворота.

То было заведение с красивым садом, в котором были две длинные дорожки для боччи. Нигде не было ни души. Грек нахмурился.

– В «Семь Хуторов»! – велел он Пеничеку, когда мы снова сидели в коляске, а затем повернулся ко мне. – Это городское стрельбище у Альса, сразу за западным бастионом.

– Найти Популеску, похоже, не так просто, как ты думал, – сказал я.

Грек промолчал.

И в «Семи Хуторах» не было ни намека на нашего товарища.

– Мы поищем его в другом месте, – объявил Симонис, когда мы возвращались к коляске Пеничека. – Мы прочешем все заведения для игры в боччи, в которых он бывает.

– Потому что ты уверен, что мы найдем его там? – скептично спросил я.

– После снега погода, похоже, снова улучшается. С первыми лучами солнца играть повалит множество венцев. А Драгомир встретит их с распростертыми объятиями… – рассмеялся тот.

Грек был прав. Во многих странах игра в боччи в теплое время года была излюбленным времяпрепровождением простого народа, да, она была даже слишком популярна, как жаловался отец Абрахам с кафедры Санта-Клары:

– Простые люди бегут летом в сады, Брентен и площадки для игры в кегли, где можно найти ругань и клятвы, а за ними драки и побои.

– Сколько площадок для игры в боччи существует в Вене и ее окрестностях? – спросил я, желая составить представление о продолжительности предстоявшей нам поездки.

Я устал как собака и уже немного жалел о том, что не захотел ждать до утра, как предлагал мой помощник.

– Шестьсот пятьдесят восемь коротких и круглых и сорок три длинных.

– Боже мой! И как ты собираешься его найти? – воскликнул я, опасаясь, что грек обезумел.

– Не беспокойтесь, господин мастер. Кроме тех двух, где мы уже побывали, есть еще только одна площадка, которую регулярно посещает Популеску. Там мы наверняка найдем его. Однако если вы устали, можем отложить это на завтра.

– Нет. Поехали дальше.

– Младшекурсник, двигай свой тарантас и поехали в этот золотой… как там он называется? Ах да, «У Золотого Ангела», – приказал Симонис.

– В «Золотого Ангела»? Который на востоке, у ворот Штубентор, где высаживают коморцев, штульвейсенбуржцев, нойхойслеров, бруггерцев и альтенбуржцев? – спросил Пеничек, перечисляя список кучеров, которые приезжали из разных городов эрцгерцогства Австрийского, империи и из других мест и, очевидно, заканчивали свое путешествие в Вену в том трактире.

– Нет, другой «Золотой Ангел», который на севере, в Веринге.

– А, в переулке Альстергассе, да?

– Именно он.

Мы проинспектировали четырнадцать коротких и одну длинную дорожку «Золотого Ангела», но тщетно: все было погружено в одиночество ночи.

– А я готов был поспорить, что он здесь, – возмущался мой помощник, когда мы после короткого визита снова перелезали через изгородь, чтобы вернуться в коляску.

– Боже мой, – в отчаянии воскликнул я, – сначала мы нашли мертвым Драгомира, потом Христо! А теперь, сохрани нас Господь…

– Минуточку! Может ли быть такое, чтобы я что-то перепутал? – размышлял Симонис, когда мы садились в коляску. – Может быть, место, где постоянно бывает Драгомир, называется «Золотой Луной» или что-то в этом роде?… Младшекурсник, думай, думай!

– Может быть, господин шорист имеет в виду «Золотой Лунный Свет» в Видене? – почтительно пробормотал Пеничек.

– Да, именно его! – воскликнул мой помощник.

Мы заставили несчастную лошадь Пеничека скакать галопом и обследовали еще семнадцать коротких дорожек «Золотого Лунного Света», пятнадцать коротких и одну длинную «Золотого Оленя» на Леопольдинзель за мостом Шлагбрюке, куда прибывали путешественники из Лейпцига и Нюрнберга; затем трактир «У Золотого Быка», где останавливались нюрнбержцы, шлаквальтерцы, планнерцы и нойгаузцы; «Золотого Орла», конечную остановку почтальонов из Шлезии; «Золотой Букет», цель фиакров из Бреслау, а также Нойзер и Инглауер; дом «У Золотого Павлина», постоялый двор поляков; даже «Золотого Ягненка», где останавливались земляки младшекурсника, то есть кучера из Праги, а также неопределенное количество других дорожек с золотыми названиями. Пеничек тоже исчерпал свои знания ямщика, повозив нас по всем известным местам: на юге, в предместьях Вены за Каринтийскими воротами мы посетили трактир «У Золотого Каплуна», куда прибывали дрожки из Венеции, и «Золотой Берн», цель кучеров из Виллаха. Все тщетно: название правильного заведения, очевидно, потерялось в памяти Симониса и просто не желало выходить на поверхность.

Сердце у меня словно свинцом налилось, я дрожал от страха за жизнь Популеску. Если его убили, то это будет уже третий труп на моей совести. Я ведь был уверен в том, что Данило Данилович и Христо Хаджи-Танев вынуждены были распроститься с жизнью из-за того, что проводили расследование о Золотом яблоке.

Наконец усталость взяла верх над мрачными мыслями. Я закрыл глаза. К счастью, я мог спать во время переезда из одного места в другое. После того как мы обыскали все места, которые пришли на ум Пеничеку, мы поехали в другие гостиницы, где останавливались приезжие путешественники, поскольку чужестранцы всегда были самой легкой добычей для Популеску. Поэтому мы вернулись в Виден, чтобы обследовать «Угольный Крестик», где останавливались кучера из Граца, Марбурга и Нойштадта; затем поехали по тракту в «Черного Козла», место встречи торговцев быками из Венгрии; потом поискали в Россау, предместье, начинавшемся за воротами Шоттентор, где был каретный сарай у самого Пеничека, в «Черный Берн», конечную цель кучеров из Нижней Австрии, из Пассау, Кремса, долины Вахау и других мест; затем в «Белого Ягненка», где останавливались ямщики из Святого Йохана и Грейфенштейна, etc.

На последних остановках я даже предоставил поиски одному Симонису, а сам продолжал дремать в коляске.

– Ты что, совсем не устал? – спросил я своего помощника, поскольку даже Пеничек мирно посапывал на козлах.

– Со мной моя летучая мышь, господин мастер, – ответил он, указывая рукой на небольшую котомку.

– Как? Ах да, – вспомнил я о чудесном средстве против усталости, которым мой помощник пользовался еще на церемонии снятия.

– Она не задохнется, ты ведь ее не выпускаешь?

– Она привыкла. И, кроме того, она сейчас спит.

– Ага.

* * *

–  Lupus in fabula! [64]64
  Волк в басне; употр. в знач.: легок на помине (лат.).


[Закрыть]– воскликнул Драгомир, увидев нас.

Я вздохнул с облегчением. В «Золотой Кроне» на Леопольдинзель мы наконец нашли румына. Он препарировал шары и пол дорожки и как раз собирался все убрать. Я хотел сообщить ему об опасности, которой он подвергается, но Популеску опередил меня: у него есть важные известия о Золотом яблоке. Единственная проблема: его информатор не пришел на встречу в указанное время. Драгомир вскочил в коляску Пеничека и потребовал, чтобы мы поехали с ним по адресу, совсем недалеко от того места, где мы находились.

– Мы поедем в Дом травли, младшекурсник. И торопись, черт побери! – радостно приказал он, а затем обернулся к нам. – Не беспокойтесь, в прошлый раз я нашел его сразу. Мальчик родом из Румынии, равно как и я, но из бедной местности в горах, не сравнить с моим регионом, – и он поднял ладонь, чтобы показать, что происходит из гораздо более цивилизованных мест. – Существует Румыния такая и такая. Я родился у Черного моря, и я – принц!

– О да, конечно, твоя светлость, – заявил Симонис, подмигивая мне и забавляясь высказываниями своего «полуазиатского» сокурсника…

– Отец этого мальчика был военнопленным у турок, – продолжал тем временем Популеску, – и знает много османских легенд. Он обещал передать мне кое-какую полезную информацию.

– Насколько полезную? – с сомнением переспросил я.

– Он утверждает, что знает, откуда взялось Золотое яблоко и куда ушло.

– Послушай, Драгомир, – перебил я его, – мне нужно поговорить с тобой. Ты должен прекратить…

Однако румын не слышал меня, поскольку мы уже приехали. на место. Популеску выбрался из коляски Пеничека и велел нам с Симонисом подождать его.

Мой помощник обратился ко мне и обеспокоенным тоном произнес:

– Если позволите, господин мастер… Прежде чем вы поговорите с Драгомиром и скажете ему, что он должен прекратить расследования, было бы, наверное, лучше выслушать то, что скажет нам его информатор по поводу Золотого яблока. Мы ведь почти у цели. Я не хочу рисковать: мой товарищ, если услышит о том, что дервиш планирует кого-то убить, убежит без оглядки.

Я немного помолчал.

– Ты не совсем прав, – произнес я затем. – В конце концов, нас в данный момент четверо. Не думаю, что Популеску угрожает опасность.

Симонис молча смотрел на меня, ожидая моего окончательного решения.

– Ну, хорошо, я поговорю с ним после, – сказал я.

Симонис промолчал. Казалось, он испытывал облегчение.

Была глубокая ночь, а мы все еще находились на Леопольдинзель перед «Табор Шантц». Младшекурсник остановил коляску неподалеку от странного здания, о котором я никогда прежде не слышал: Доме травли. То был высокий деревянный дом с круглым фасадом, из которого, несмотря на столь поздний час, доносился адский гул голосов, наполовину человеческих, наполовину животных.

– Что там происходит? – спросил я Симониса.

– Вы что, никогда не слышали о питомнике, господин мастер!

– Вынужден признать, что нет.

Как раз в этот самый миг вернулся Популеску.

– Нынче вечером что-то очень много народу. Идемте со мной, вместе мы найдем его быстрее.

Младшекурсник, как обычно, остался ждать нас снаружи. Мы пошли ко входу в дом, где стоял огромный колосс.

– Зрители или хозяева?

– Ты что, не узнаешь меня, Гельмут? – ответил Популеску. – Я ищу Киприана.

Гигант ответил, что видел этого человека около часа назад, но не знает, там ли он еще. А затем пропустил нас. Я вопросительно посмотрел на Симониса.

– Скоро вы все поймете, господин мастер.

В заведение вел низкий и узкий коридор, выходивший в самое сердце здания. Чем дальше мы продвигались, тем громче становился шум, я уже различал два типа звуков: крики мужчин и пронзительные крики кур. Наконец мы оказались в просторном амфитеатре, освещенном множеством факелов. На первом этаже находились клетки, в которых были заперты дикие животные. Как только поднималась дверь, их выпускали на арену. Рядом с клетками находился вход для зрителей и стояли большие конуры для собак.

Вокруг арены, крича и жестикулируя, толпилось множество людей. Шум был почти оглушительным, сюда еще примешивалась одурманивающая вонь от диких животных, пота и мочи. Масса, все без исключения мужчины, состояла из грубых толстых крестьян, а также черни и сомнительного люда.

– Добро пожаловать в Дом травли, – сказал Симонис, указывая мне на сцену, находившуюся в центре амфитеатра. Популеску тем временем опрашивал соседей. Мы приблизились к сцене. Группа огромных ребят с манерами драчунов прошла мимо нас и с грубой сердечностью приветствовала Драгомира.

В просвете между людьми я наконец увидел сцену, которая притягивала столь пристальное внимание. На арене жестоко расправлялись друг с другом, нанося удары клювами, два крупных петуха, подзадориваемые дикими криками зрителей, стократно усиленными эхом большой пустой комнаты. Как раз в этот миг петух, что был крупнее, крепко схватил второго за шею когтем, прижал его голову к полу и безжалостно принялся колотить клювом. Толпа аплодировала и подзадоривала животных жестами: одного – убивать, второго – умирать.

– Ну, Симонис, – вспомнил я о своем вопросе, – так что означает «зрители или хозяева»?

– Зрители – это те, кто приходит сюда с целью заключить пари, – сказал Симонис, в то время как я озадаченно наблюдал за жестоким представлением. – А хозяева – это владельцы животных, на которых делаются ставки.

К нам приблизился Популеску.

– Ничего не поделаешь, я не пойму, здесь ли этот парень. Нужно искать его. Его очень легко узнать, потому что у него только один глаз, второй закрыт повязкой. Ему тринадцать лет, он худой как зубочистка и ростом примерно с меня.

Когда Популеску снова удалился, приветствуя знакомых направо и налево, я спросил Симониса:

– Чем Популеску здесь занимается?

– Наскребает немного грошей, обманывая простаков с помощью мошеннических пари. Дом травли был открыт несколько лет назад двумя голландскими купцами и с тех пор пользуется невероятным успехом. Бои животных очень популярны в Вене на протяжении вот уже более ста лет, и есть много людей, которые благодаря ставкам ухитряются держаться на плаву. Мальчик, которого мы ищем, наверняка один из мошенников, вертящихся в местах, подобных этому, хотя Популеску и не говорит этого открыто. А теперь мы разделимся. Кто первым увидит маленького одноглазого, подаст другим знак.

Оставшись один, я огляделся. Вокруг во множестве клеток держали различных животных: не только петухов, но и собак, быков, волов, волков, кабанов и гиен, превращавших это место своим заунывным воем в истинный круг ада. Из расположенных в форме лучей клеток каждое животное могло попасть прямо на место схватки. Было такое ощущение, словно какой-то злой волшебник превратил Ноев ковчег в дорогу смерти. Не обращая внимания на вонь, крик, кровь и стоны, жизнерадостный торговец продавал на входе хлеб, сосиски и дешевое вино из Швехата.

Тем временем крупный петух победил соперника, которого вынесли с арены полумертвым. Владелец победителя поднял своего любимца вверх и наслаждался ликованием публики. Я увидел, как из руки в руку переходят золотые и серебряные монеты, а глаза победителя блестят от радости, глаза проигравшего – от ярости.

И тут сквозь шум спорщиков я услышал крик:

– Вот он!

Я поднял взгляд: Популеску показывал мне на фигуру, быстро двигавшуюся через лес ног, рук и грубых лиц. Теперь и я увидел его: бледное изможденное лицо, правый глаз перевязан. Я попытался поймать его, однако мальчик воспользовался тем, что передо мной стоит препятствие в виде группы людей, чтобы увернуться и рвануть к выходу. Все втроем мы бросились за ним, едва не раздирая окружающих, и вскоре оказались на улице. Однако темнота тут же поглотила мальчишку. Массивный Гельмут только и увидел, как его фигурка исчезла.

– Проклятье, – прошипел Популеску. Дыхание наше образовывало облачка в ночном морозном воздухе.

– Что теперь?

– Киприан живет далеко отсюда, в предместьях Вены, – ответил он. – До восхода солнца он домой не попадет. Вероятнее всего, он ищет место, где может спрятаться. Я знаю, что он часто проводит время в заведении неподалеку, там он подрабатывает сутенером. Но он не подозревает, что я знаю об этом, мне сказала одна из его девок. Младшекурсник, проклятье, чего ты еще ждешь? Немедленно двигай свою телегу!

Это заведение выглядело совершенно иначе. Мы находились на благородном Новом рынке. Посреди площади в полутьме виднелся монумент в честь Иосифа I, победителя Ландау. Свет из окон второго и третьего этажей большого роскошного бального зала падал на улицу. Рядом со входом на стене дома был нарисован турок в тюрбане высотой в человеческий рост, в одной руке державший чашку ароматного кофе, а другой приглашая войти – кофейни были очень популярны в Вене. На улице стояли элегантные экипажи, владельцы которых, аристократы или высшие чиновники, как раз развлекались в заведении за очень большие деньги.

– Это «Мельгрубе», самое приличное место для ночных развлечений, – сказал Популеску. – Здесь самые лучшие столы для бильярда, самые прожженные картежники, самая лучшая музыка и самые лучшие проститутки города. В это время здесь еще пьют и танцуют, несмотря на запрет. Чем лучше идут дела заведения, тем больше нарушений законов терпят: у них ведь больше денег, чтобы подкупить судей.

С верхнего этажа доносились звуки оркестра, который заглушали смех и шум танцующих. Как раз закончилось какое-то произведение с тактом в три четверти, после чего последовал шквал аплодисментов.

– Вы слышали? – проворчал Популеску. – Вот уже некоторое время людям не достаточно танцевать лендлер или лангаус. Все чаще они требуют этот странный танец, о котором никто точно не может сказать, откуда он взялся, вальс или как-то так. При этом врачи говорят, что он слишком быстрый и безнравственный, может привести к перегреву и болезни и даже к ранней смерти. Готов спорить, что через пару лет о нем никто и не вспомнит.

Популеску отправился на поиски Киприана и на этот pal вернулся с ликующим выражением лица.

– Я нашел его. Его берегут для нас.

Через небольшую дверь, выходившую на улицу, он повел нас по крошечной лестнице вниз, в подвал заведения. Маленькая комната, полная бочонков с вином и пивом, освещалась слабым светом. Здесь мы обнаружили одноглазого мальчишку сидящим за столом. Его охранял мужчина с большим животом с тупыми, наполовину закрытыми глазами. Этот парень был еще сильнее, чем Гельмут, охранявший вход в Дом травли. Его руки были толщиной с мои лодыжки.

– Он помогает мне выбивать платежи из клиентов, – пояснил Популеску и с заговорщической улыбкой указал на находившегося в комнате мужчину, наливая себе в кружку пива из одного из бочонков.

Киприан казался скорее разъяренным, чем испуганным и смотрел на нас, словно пойманный в клетку зверь. Он тут же обрушил на Популеску шквал ругани, на которую тот живо ответил ему на том же языке.

– Он заявляет, что не хочет говорить и ничего не помнит, – пояснил Популеску и выпил пива. – Сначала он пообещал помочь мне. Теперь вдруг говорит, что эти вещи священны для турок и нельзя задавать слишком много вопросов, иначе Бог может разозлиться и наказать. Но я дал ему понять, что нужно держать свои обещания. Иначе придется вмешаться Клаусу, – и он указал на берсерка за спиной Киприана.