Текст книги "Хождение по квадрату"

Автор книги: Рид Фаррел Коулмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Пит прокашлялся:

– Вы не собираетесь меня представить?

– Кэти, познакомьтесь с Питом, Пит, познакомьтесь с Кэти.

Они пожали друг другу руки.

– Джек! – Пит перекричал Стива Дана. – Достань что-нибудь получше.

Пристыженный Джек схватил стоявшую перед ним запыленную бутылку. В этот момент грянула барабанная дробь, саксофон издал негромкое протяжное ворчание, зазвенел металлофон, зарокотала, звеня, гитара. Номер 135 вступил в дело по второму заходу:

«В тот день, на улицах…»

Заметив страдальческий взгляд Джека, Кэти повернулась на табурете и показала на парней в ратджеровских фуфайках.

– Чертов Джерси! – прошипел он. – Почему они не сбросили бомбу на Хоу-Хоу-Кас и Ньюарк<sup>[26]26
  Хоу-Хоу-Кас и Ньюарк – города в штате Нью-Джерси.


[Закрыть]</sup> вместо Хиросимы и Нагасаки?

– Заткнись и наливай, – радостно приказал Пит. – Это кальвадос, – сказал он. – Французский яблочный бренди. Его прапрадед был из Нормандии, где полно яблоневых садов. Он отдает яблоками… в основном бутаном, но яблоками тоже. – Пит снова отправился вниз, прихватив с собой бутылку.

Когда в четвертый раз заиграли «Воrn to Run», Кэти высказала предположение, что пора нам прогуляться и чем-нибудь подкрепиться.

– Может, сначала поедим, а потом прогуляемся? – удивился я.

– Слишком поздно. Вы любите украинскую кухню?

– Пирог – мое второе имя. Ист-Виллидж?<sup>[27]27
  Ист-Виллидж – район Манхэттена. Значительную часть населения составляют украинцы.


[Закрыть]</sup> Ладно, – согласился я. – Давайте посмотрим, может, мы любим один и тот же ресторан. Пойдем пешком.

– Возьмем такси. Сейчас вы не чувствуете боли, но утром ощутите.

Договорились, что возьмем такси для поездки по городу, а по Виллидж пойдем пешком. Простились с Джеком. Под конец он нам даже понравился. Его полный горечи монолог позабавил нас, а после того, как мы с Кэти слегка набрались, захотелось, чтобы он не уходил от нашего конца стойки.

Вообще-то я ненавидел, если кто-то так поступал, и не соглашался ждать, пока бармен снова случайно «залетит» в район моей посадки.

По дороге к выходу мы услышали начало незнакомой песни. Это были простые роковые аккорды, бьющие по нервам, как песня «Dave Clark Five». У меня снова возникла мысль, впервые пришедшая в голову в офисе Пита Парсона.

– Кто это? – услышал я свой вопрос, не обращенный ни к кому конкретно.

– Это чертов Рамонес, приятель! – прокричал мне чей-то голос из толпы.

Кэти потянула меня за рукав.

– Пошли.

Я не двигался.

– У вас есть снимок Патрика? Не старый, а…

– Этот подойдет? – спросила она, вынимая что-то из кармана пальто.

На новые плакаты Малоуни дали снимок Патрика, сделанный на пикнике, которым меня снабдил Салли. Он был лучше газетных, но ненамного, текст тоже улучшили.

– Замечательно, – сказал я. – Мы можем остановиться по дороге и размножить.

Она покачала головой.

– Зачем? Вы думаете, Патрик прячется под столом в украинском ресторане?

– Все может быть, но мы пока туда не доехали.

– Что вы…

Теперь настала моя очередь тянуть ее за рукав.

– Вон такси, пошли.

Найти открытую копировальную мастерскую оказалось гораздо труднее, чем я предполагал. Попадались открытые пиццерии – для любителей марихуаны, либо лавчонки мелких сувениров для туристов, желающих купить миниатюрную статую Свободы, с поднятым средним пальцем, но не приведи Господь, если защита вашей диссертации назначена на следующий понедельник и вам необходимо размножить рукопись – ничего бы не вышло!

За 10 баксов шофер такси отвез нас в свой гараж, и там еще за пять долларов диспетчер сделал нам 20 копий плаката.

– Одно из двух: либо это моя самая дорогая короткая поездка на такси, – сказал я, помогая Кэти выйти, – либо самые дорогие фотокопии, которые я когда-либо делал.

У меня было искушение рассказать ей о моем плане во время нашего сафари-такси по улицам Гринвич-Виллидж, но я боялся, что она от него камня на камне не оставит. Если бы Кэти сама могла обо всем догадаться, думал я, то разделила бы мой азарт.

– Хорошо, – сказал я, заметив прохожего, направлявшегося в ту же сторону, что и мы, – закройте глаза.

– Угол Девятой и Второй авеню не место, чтобы играть в слепого…

Я перебил ее:

– Ну выполните мою глупую прихоть, закройте глаза. Закрыли?

– Закрыла! Да закрыла же, черт побери!

– Опишите мне, как выглядел Патрик, когда вы встречались в последний раз.

Она описала, признавшись, что никогда не видела татуировку. Он носил серьгу, несмотря на возражения семьи, но никто из них не знал про его татуировку, пока не появился этот снимок, что с пикника. Мне нетрудно было поверить, что Патрик Малоуни умел хранить секреты.

– Все, – спросил я, когда она закончила. – Готовы?

– Готова.

Я медленно повернул ее вокруг себя.

– Смотрите!

К нам направлялся юноша лет 20. На нем были потертые черные джинсы, черная кожаная куртка, знававшая лучшие времена, и кроссовки. Его бледные впалые щеки были чисто выбриты, а короткие крашеные волосы приобрели неестественно желтый цвет. В левом ухе болталась приличных размеров английская булавка. В янтарном свете уличных фонарей мы смогли разобрать буквы, грубо вытатуированные на костяшках пальцев.

– Панк, – сказала она, – ну и что… – и замолчала.

– Вы видели?

– Думаю, да. – Кэти колебалась.

– Подумайте об этом минуту, – попросил я. – Если он действительно сбежал, – не важно, по какой причине, – это прекрасное место, чтобы скрыться. Его теперешний внешний вид как раз подходит. Господи, он выглядит как каждый третий парень, прогуливающийся по авеню А. А по этой идиотской фотографии с выпускного вечера, расклеенной повсюду, никто бы его не узнал. И позвольте мне сказать вам еще кое-что: задолго до того, как панки поселились в этом районе, здешние жители были не слишком расположены сотрудничать с полицией.

Она колебалась:

– Я догадываюсь. Но на что бы он жил? Он не притронулся к своему банковскому счету и не воспользовался кредитной картой, которую папа дал ему на всякий случай.

– Может, он спланировал все заранее и отложил наличные. Помните, как вы сказали мне, что он прячется под столом? – спросил я, кивая на дверь украинского ресторана в десяти шагах слева от нас. – Возможно, он моет посуду или убирает со столов. Может, ночует каждый день в разных местах. Возможно, нашел дешевую комнату, не знаю. Вы мне скажете. Вам никогда не приходила мысль, что ему кто-нибудь помогал? Друг или новая девушка?

– Новая девушка? – Кэти была поражена.

– Не перебивайте меня, умоляю! – Я хотел, чтобы она дала мне закончить. – Всегда есть возможность раздобыть немного денег в этом городе. Просить милостыню. Рисовать портреты туристов на площади Вашингтона по пять баксов за штуку…

Кэти печально усмехнулась:

– Это было бы нелепо, правда?

Я подумал: более вероятно, что Патрик продает пятидолларовые упаковки с наркотиками или дозы поддельного мескалина на площади Вашингтона, но, учитывая реакцию его сестры на более безобидное предположение о новой подружке, счел разумным не озвучивать это предположение.

– Раз он мог оказаться здесь, среди панков и артистов, мы, по-моему, должны нанести визит в музыкальные и танцевальные клубы. Мы оставим плакаты у вышибал, билетных контролеров и барменов. Они могли бы помочь.

Пережив месяцы разочарований, Кэти не поддавалась моему оптимизму.

– Они не захотят.

– Вспомните, что я сказал вам «У Пути», когда вы попросили меня показать оружие. Все зависит от того, насколько хорошо вы просите. На своем опыте я понял, что люди в клубах высоко ценят сиюминутные денежные поощрения, да и будущие тоже.

Машинальным жестом она опустила руку в карман брюк.

– У меня около шестидесяти долларов, деньги на метро и карта «Америкэн экспресс».

Я нахмурился.

– Не думаю, что вышибалы принимают «Америкэн экспресс».

– А вот в ресторанах принимают, – возразила Кэти, указывая на сине-белую наклейку на двери. – У меня кружится голова, мне нужно что-нибудь съесть.

Я взглянул на часы. Для обеда было поздно даже по манхэттенским стандартам, а вот по клубным – слишком рано. Похлопав себя по животу, я кивнул в знак согласия. Когда я открывал перед ней дверь, Кэти вдруг остановилась.

– А как насчет Хобокена? Вы думаете, это был действительно Патрик?

Я дал двери захлопнуться, взял Кэти за плечи и повернул ее в сторону Девятой Восточной улицы.

– Если Манхэттен отсюда до Гудзона вдруг станет невидимым, что вы увидите за рекой?

– Джерси?

– Не будьте такой vance! – Я шутливо постучал костяшками пальцев по ее голове. – Кроме Джерси, что…

– Хобокен.

– Короткая поездка на метро или прогулка до станции электрички – и через пятнадцать минут вы на той стороне реки.

– Ишь как вы довольны собой! – Она ущипнула меня за руку. – Кстати, что такое vance?

– Это на идиш, «хитрая женщина, которая хочет, чтобы ее поцеловали».

– Вы правы, – сказала она, – я vance.

Я закрыл глаза, и на этот раз ее губы не показались мне слишком тонкими.

6 августа 1998 года
(вечер)

Сестра Маргарет была права. Пицца оказалась невероятной. Корочка была хрустящей, но пышной, соус вкусным, а моццарела свежей

– Непросто удивить уроженца Бруклина пиццей, но если бы у меня была шляпа, я бы ее снял.

Монахиня, слегка смущенная похвалой, склонила голову. Она сожалеет, сказала она, что не может вместе со мной выпить пива. Пиво было бы завершающим штрихом в этом эксперименте. Но ей предстоит дежурство, когда она вернется в хоспис.

– Я как полицейский, – сестра Маргарет покачала головой, – на дежурстве не пью.

– Сестра, не верьте всему, что говорят по телевизору о полицейских.

– Вы полицейский, мистер Прейгер?

– Был им, сестра. Очень давно.

– Именно поэтому вы были замешаны в дело об исчезновении мистера Малоуни?

Я попытался отвлечь ее:

– Это длинная история.

– Ничего, пиццы еще много, и я не думаю, что мистер Брайсон придет в себя до того, как мы закончим еду.

Я поинтересовался, является ли для монахини любопытство чертой, достойной осуждения. Сестра Маргарет ответила, что обычно любопытство у монахинь не поощряется, но как медсестра в хосписе она находит свое врожденное любопытство ценным даром.

– Многие из наших больных годами скрывают свои секреты. Я уверена, что во многих случаях их чувство вины и стрессы, вызванные невозможностью облегчить душу, усугубляют их страдания. Понимаю, это всего лишь предположение, но я верю в него.

– Разве они не должны исповедоваться священникам?

– Не верьте всему, что говорят по телевизору о Католической церкви, – со счастливым смешком поддразнила она меня. – Некоторые из наших клиентов даже не католики. Например, мистер Брайсон. И, по правде говоря, умирающий имеет право сказать, что захочет и кому захочет. Конечно, за многие годы я наслушалась мрачных историй. Насильники и развратители облегчали мне душу. Но по большей части люди делились со мной такими вещами, которые они хотели бы высказать давно умершим родственникам и друзьям, которым причинили зло в детстве. Иногда, мистер Прейгер, то, что мучит умирающих, – это зло, совершенное в прошлом по отношению к незнакомым людям.

Я думаю, осознание неизбежной скорой смерти – это палка о двух концах: и благословение, и проклятие. Для семьи умирающего – благословение, можно привести в порядок дела, забыть все обиды, восстановить равновесие. И когда наконец смерть приходит, она приносит облегчение. Траур недолговечен, потому что любимые уже давно горюют. Для умирающего же смерть ужасна. Я не говорю о физических страданиях. Одна моя подруга, официантка, сказала мне как-то, что она с трудом припомнит клиентов, которые дали ей самые большие чаевые, но она могла бы с точностью описать людей, которые не давали их вовсе. Мне кажется, неизбежная смерть настолько увеличивает ваши грехи, что затмевает для вас все остальное. Я думаю, мистер Брайсон слышит звон в ушах. Пока я не уверена, что он хочет сказать, но совершенно ясно, что вы – тот единственный человек, которого он выбрал для исповеди.

– Не говорите, что ревнуете, сестра.

Она свела вместе большой палец и мизинец.

– Может быть, совсем немножко. Вы женаты, мистер Прейгер?

– Разведен. – Я с трудом сглотнул. – Почему они говорят «Все дороги ведут домой»? Мы расстались с женой, потому что я хранил старый секрет. Странно, что именно об этом мы заговорили.

– Простите меня. Роман? – осмелилась спросить сестра Маргарет.

– Все не так просто. Думаю, она простила бы мне роман. Вы знаете, что есть некоторые секреты, которые можно раскрыть в любой момент, потому что прошло время и они не способны причинить боль. Несколько лет назад, во время празднования Пасхи, я признался брату Арону, что любил наблюдать за ним и его девушками через дырку в стене. Мы оба посмеялись, и я оценил его девушек по десятибалльной шкале. Но есть некоторые вещи, которые с годами становятся только тягостнее. Всегда трудно поделиться болью или признать свою вину, но когда эта возможность исчезает…

– Я не имею в виду молитву, – сказала сестра Маргарет и в знак утешения накрыла мою руку ладонью, – но, если вы хотели разделить это с…

– Спасибо, сестра, это любезно с вашей стороны, но не сейчас. Может быть, когда все утрясется, мы назначим свидание в пиццерии и поговорим.

– Мы назначили свидание. У вас есть дети?

– Дочь, – сказал я и протянул фотографию Сары с выпускного вечера. – Ей сегодня исполнилось восемнадцать.

– Ох, какие рыжие волосы, она просто красавица!

– Предполагается, что через несколько недель она поедет поступать в Мичиганский университет, – сказал я с гордостью и раздражением одновременно.

– Предполагается… – повторила она. – Какие-то проблемы?

– Парень. Послушайте, сестра Маргарет, мы можем…

– Безусловно.

Некоторое время мы молча жевали, но потом я перевел разговор на Тайрона Брайсона. Как он попал в хоспис? Как долго здесь находится? Что сестра Маргарет знает о нем и его прошлом?

Ответы были прямыми, но узнал я немного. Брайсон попал в хоспис после лечения в одной из клиник прихода. В хосписе Святой Марии он находится три недели. Сестра Мария не слишком много узнала о мистере Брайсоне, кроме того, что он жил на улицах Нью-Хейвена. Его единственным имуществом была одежда с чужого плеча, клочок бумаги с моим именем и вырезка из газеты. Он был уроженцем Нью-Йорка. Это он сам ей рассказал и со дня прибытия в хоспис умолял, чтобы кто-нибудь разыскал меня.

Я начал рассказывать некоторые обстоятельства моего участия в деле Патрика Малоуни и дошел до звонка Рико, когда зазвонил мой мобильный телефон.

– Это вас. – Я передал через стол трубку сестре Маргарет.

– Он пришел в себя, – сказала она, – но неизвестно, долго ли будет в сознании и случится ли это снова.

Я с перебором кинул деньги на стол и пошел следом за сестрой, жалея, что не захватил с собой остаток пиццы. Странные мысли иногда приходят людям в голову.

7 февраля 1978 года
(поздно ночью)

Первые поцелуи несут с собой ничем не замутненные сладкие открытия, так отличающиеся от первого опыта в постели. Каким-то образом неловкость первых поцелуев усиливает их прелесть. Как надо повернуть голову? Понравится ли ей, если я возьму ее за подбородок, или я должен обнять ее, либо вообще не должен дотрагиваться до нее руками? Закроет ли она глаза? Должен ли я посмотреть, чтобы убедиться в этом? Раскроет ли она губы? Если да, должен ли я этим воспользоваться? И когда в конце концов, несмотря на сложные расчеты, вы ударяетесь носами, вам становится забавно, и неловкость исчезает, как туман.

Обед был съеден в полной тишине, и мы погрузились в раздумья о последствиях и возможностях. Доведенный до помутнения рассудка сладким запахом лука, который жарился в масле и курином жире, я погрузился в образы прошлого – представил себе Бабу Хану в больших домашних тапочках, с сеткой на волосах и домашнем платье стоящей на кухне перед плитой и жарящей куриную печенку.

Я был таким романтиком. Интересно, может, Кэти тоже погрузилась в подобные воспоминания? Что бы на это сказал Фрейд? Наверное: «Передай мне черный хлеб и куриные шкварки».

– Чему вы смеетесь? – спросила она, когда я закончил нарезать свой кусок штруделя.

– Ничему, – солгал я.

Даже если бы я очень постарался, то и тогда я не смог бы найти изящный способ объединить Фрейда, мою бабушку с материнской стороны, жареную печенку и округлости груди Кэти в осмысленную фразу, которая не оскорбила бы девушку и не выставила меня невменяемым. Я подозревал, что в тот момент мы оба простили бы друг другу почти все, но не хотел рисковать.

Решив, что двадцать долларов на рыло – сумма вполне достаточная для каждого, кто пожелает оказать Кэти помощь, я договорился с менеджером ресторана, чтобы он обналичил чек. Добиться этого в Нью-Йорк-Сити – примерно такой же подвиг, как находка святого Грааля и выигрыш в трехкарточный монте.<sup>[28]28
  Трехкарточный монте – мексиканская карточная игра.


[Закрыть]</sup> Помог мой полицейский жетон, но решили дело плакат и искренность Кэти. В качестве благодарности мы предложили менеджеру двадцатку. Он отказался и принялся приклеивать плакат с Патриком на дверь.

– Ненавижу банки, – сказала Кэти, когда мы двигались пешком к центру. – Они владеют нашими деньгами двадцать четыре часа в сутки, но доступ к ним ограничен шестью часами и пятью днями в неделю. Неправильно, что приходится умолять, чтобы вам отдали ваши же деньги.

– Кое-где в стране проводят эксперимент с автоматами, выдающими наличность, – сказал я ей. – Ограниченные часы работы банков хороши, чтобы управлять человеческими порывами. Позволить людям иметь доступ к своим деньгам в любое время – не слишком удачная мысль. Даже уравновешенные люди порой принимают очень глупые решения на полный желудок в три часа ночи. Я не думаю, что предоставление наличности в любое время принесет обществу пользу.

– Понимаю вашу мысль.

– Кроме того, плохие парни любят банковские автоматы. Количество уличных грабежей стремительно возрастет, а продажа наркотиков станет индустрией.

– Вы все еще рассуждаете как полицейский.

– Буду считать это комплиментом, – сказал я и снова ее поцеловал.

*

Расположенный за пределами Бродвея, ниже Канал-стрит, в той части Манхэттена, которая не очень отличалась от соседних с «У Пути» кварталов, «Грязный бар» был нашей третьей остановкой. Этот район все еще оставался торговым, и было непохоже, что он скоро превратится в богемный. Танцзал «Грязного бара», по сравнению со «Студией-54», все равно что ад в сравнении с Ватиканом: ни мишуры, ни неона, ни папарацци. Если бы не особи в черной коже, стоявшие на ступеньках перед зданием маленькой фабрики, вы бы могли и не заметить этого места.

Я показал свой жетон одному из вышибал в куртке мотоциклиста и попросил позвать кого-нибудь из администрации. Он что-то буркнул, обернулся, шепнул пару слов кому-то у себя за спиной. Появился невысокий стройный мужчина с ярко-пурпурным гребнем прически «ирокез», болезненно бледной кожей и черной губной помадой на губах. Его уши были утыканы кнопками, английскими булавками и бритвенными лезвиями, так что окажись он между двумя магнитами, его лицо растянулось бы в разные стороны. Усталые веки и опущенные уголки рта придавали ему, вопреки всему этому металлу и макияжу, скучающе-изысканный вид, более приличествующий французскому аристократу восемнадцатого века, чем панку-рокеру.

– Вы не можете пройти сюда по полицейскому значку, – сказал он, глядя мимо меня и указывая на людей в толпе. – А почему трость, новый отряд под прикрытием? – Он почти улыбался

Шутка быстро становилась избитой.

– Я не собираюсь проникать внутрь, – сказал я, – мне необходимы всего две минуты вашего времени.

– Прошу вас! – Из-за моего плеча выглянула Кэти. – Пожалуйста.

– Хорошо. В любом случае мне необходим перерыв. Медведь, можешь недолго обойтись без меня? – сказал он вышибале и повернулся к нам: – Сюда.

Вышибала снял с крюка потертый бархатный канат, пропуская нас и еще нескольких людей из очереди внутрь. В плохо освещенном и убогом помещении пахло, как в уборной в ирландском баре в день Святого Патрика, но не так приятно. Музыка играла громко и быстро, текст песни, который я уловил, был мрачным, как и освещение. Некоторые танцоры – по большей части подростки, подпрыгивавшие, как на ходулях, – улыбались помимо своей воли. Трудно сохранять маску во время танцев.

«Аристократ» с прической индейца провел нас мимо окошечка кассы за решеткой по длинному коридору вверх на один лестничный пролет. Его кабинет был заклеен конвертами альбомов групп «Yes», «Pink Floyd», «The Moody Blues», «Emerson Lake and Palmer», «Jethro Tull», «The Strawbs», «Gentle Giant», «Genesis». О некоторых я даже ничего не слышал. Все они были исписаны нецензурными критическими замечаниями. Некоторые обложки были переработаны весьма остроумным способом: обложку группы «Days of Future Past» разрезали бритвой на тонкие полоски, которые потом склеили в абстрактные квадраты синего, желтого, черного, белого и красного цветов. От моего внимания не ускользнуло, что так же (или почти так же!) были оформлены стены комнаты Патрика Малоуни в общежитии.

– Подростковая музыка для белых мальчиков! – Маленький «аристократ» презрительно покачал головой, кладя сигарету в виниловую пластинку-пепельницу: ее нагрели и изогнули в форме створки раковины. – Претенциозная несостоятельная чушь.

– Через десять лет кто-нибудь скажет то же о группе «Sex Pistols», – вступилась за подростков Кэти.

– Через десять лет нас не будет, так какая разница?

Все это было слишком глубоко для меня. Я решил перейти к делу, пока кто-нибудь не заговорил о Камю или Ницше. Я дал ему несколько плакатов, спросил, сколько нужно экземпляров, чтобы передать всему персоналу, и поинтересовался, что мы можем сделать лично для него. Он отверг предложение движением руки, как будто стряхивал пепел с сигареты. Пока я излагал наши проблемы, его лицо выражало глубокую скуку, потом и вовсе застыло, как бетонное, но внезапно, по непонятной мне причине, просветлело.

– Знаете, вы кажетесь мне знакомым. Вы из Бруклина? – спросил он.

– Шипсхед-бэй, потом Линкольн.

– Ты шутишь! Знаешь Тони Палоне?

– Тони-Пони, лучший игрок второй базы в истории малой лиги Южного Хайвея? Не-а, – подмигнул я, – «никогда о нем не слышал». Кто, ты думаешь, ишачил на первой базе, ловя его броски?

– Я его младший кузен Ники.

Мы вспомнили старые времена и соседей, поговорили о том, как Тони поживает во Флориде, где у него строительная компания. Я старался не думать, что «Sex Pistols» и «Dead Kennedys» могли бы счесть разговор о бейсболе и Бруклине подростковой чушью для белых мальчиков.

– Не беспокойтесь о своем брате! – Он обнял Кэти за плечи, как близкую родственницу. – Если он где-нибудь поблизости, я об этом услышу. Мо, дай мне свой номер телефона. Я раздам деньги нужным людям, а потом скажу, сколько ты еще должен. Не унывайте.

Кэти поблагодарила его и спросила, где уборная.

Ники заколебался:

– Уборная в «Грязном баре» – это как Берлин до и после войны, – сказал он, – но только хуже.

Зов природы притупил ее здравый смысл.

– Если я замечу доктора Менгеле, то позову Симона Везенталя.

Когда Кэти спустилась по лестнице, Ники зашептал:

– А что, если я найду этого парня и выяснится, что он не хочет «всплывать»? Ты знаешь, половина неудачников – там, наверху – наркоманы. Может, этот парень Патрик из их числа?

Я сказал ему, что он прав: Патрик действительно не хочет быть найденным, но я рассчитываю, что пристрастие местных аборигенов к героину нам поможет.

– Да наркоман за дозу сестру продаст. Ты думаешь, они будут колебаться, прежде чем выдать этого парнишку с потрохами?

Ники согласился. Если Патрик Майкл Малоуни выступает на этой сцене, его инкогнито скоро придет конец.

– Лучше мне пойти на вход, – сказал он. – Мы заберем Кэти по дороге.

Она ждала нас внизу лестницы. Ники хотел услышать ее впечатления от уборной «Грязного бара».

– Вы не сказали, что туалет у вас общий для мужчин и женщин. – Она погрозила ему пальцем. – Там не хватало Джоэля Грея и гитлерюгенд, поющих «Завтра принадлежит мне». Я была там единственной, кто использовал туалет по прямому назначению. В одном углу я видела этакую триаду, сплетенную, как спагетти в миске. Один парень загнал себе иглу в большой палец ноги, а три девицы готовили дозы кокаина на бумажках прямо над унитазом. Вам следует продавать майки с надписью: «Я выжил в уборной «Грязного бара».

Ники был в ужасе:

– Майки!

– Бесполезно! – хором отреагировали мы с Кэти.

Ники пожал мне руку и поцеловал Кэти в щеку.

Он вручил мне шесть пропусков в свое заведение, чтобы я использовал их по своему усмотрению.

Я чуть было сразу не вернул их ему, но потом передумал. Даже если я сам не буду в состоянии ими воспользоваться, думаю, они пригодятся. Мириам любит танцевать, а Ронни, ее узкобедрый муж, мог бы открыть практику в уборной.

Было уже почти три часа ночи, когда мы уходили оттуда, но толпа перед входом стала еще гуще, чем вначале. Не спрашивая ее согласия, я запихнул Кэти в такси, только что высадившее двух в дрезину пьяных девиц, которые рванули в сторону сточной канавы. Они оставили две бутылки водки на заднем сиденье в качестве сувениров. Я велел шоферу ехать на Хадсон-стрит.

Вокруг бара «У Пути» не было толпы, а моего нового дружка Джека не оказалось внутри. Задержался только Пит Парсон: у него был совсем больной вид, но он протирал щеткой пол. Он не расшаркался, увидев нас, но мобилизовал силы и улыбнулся, отпер дверь и ничего не сказал о позднем часе или своем похмелье.

– Стаканчик на ночь? – спросил он.

– Два «Гран Марнье»?

Кэти кивнула, соглашаясь. Когда Пит обходил стойку бара, я сказал, что пожалел его и не прошу апельсиновый бренди или подогретые бокалы.

– Проси не проси, – рассмеялся он, – все равно не получишь.

Поставив наши стаканы на стойку, он извинился, что не составит нам компании. Если бы он не был таким зеленым, мы могли бы оскорбиться. Мы чокнулись. Я поцеловал ее, наслаждаясь мягкостью губ и цитрусовым ожогом от глотка коньяка.

– Влажная уборка, хм? Вы испортите имидж этого заведения. Скоро начнете протирать пыль в кабинках.

– Никогда! – гордо опроверг он.

Затем Кэти рассказала ему историю своего путешествия в уборную-«унисекс».

– Звучит оригинально. – Пит деланно передернул плечами. – Пожалуй, я заведу такую у себя.

Это напомнило мне, что в такси, по дороге сюда, я решил отдать два пропуска Джеку. Мне показалось, что это место подходило ему больше, чем всем моим знакомым. Даже если оно ему не понравится, можно будет потом насладиться его саркастическими тирадами.

– А где Джек? Он познакомился с какой-нибудь балериной и рано отпросился домой?

– Джек? – В одно слово Пит вложил все свое неодобрение. – Нет, только не наш старина Джек, он голубой – как небо над Атлантикой.

Кэти приняла это как данность, а мне захотелось оспорить этот факт. Но меня вдруг осенило, что я буду выглядеть как тетушка Сэйди, когда она услышала, что кузен Арти встречается с темнокожей женщиной. «Шварце! Только не мой Арти!» И поверьте мне, тетя Сэйди знала моего кузена Арти намного лучше, чем я Джека. Гомосексуализм Джека в значительной степени объяснял враждебность Пита (вряд ли она была вызвана любовью Пита к побережью Нью-Джерси). Отношения копов и геев в Нью-Йорке имеют давнюю историю, как у турок и армян, но не такую жаркую.

– Ну ладно, – промямлил я, чтобы что-нибудь сказать. – Окажите мне услугу. Оставьте эти билеты для Марии-Антуанетты и скажите ему, что мы там славно развлеклись сегодня. И дайте мне знать, как у вас сложатся отношения с Инспекцией по лицензиям.

Пит пожал плечами, пообещав, что я услышу об этом первым – после его партнеров. Он снова поблагодарил меня и закрыл за нами двери

– Дай мне доллар, – попросил я, когда мы подходили к моей машине.

Смутившись, Кэти спросила:

– Что? – Но тут же полезла в карман и вытащила четыре четвертака. – Вот.

– Это официально, – объявил я

– Что это?

– Что я теперь работаю на вас.

– Вы хотите сохранить новую работу? – спросила она с напускной скромностью.

– Хочу.

– Тогда вам придется спать с боссом.

Я открыл ей дверь.

– Полагаю, я смогу себя заставить.

– Я на это рассчитывала.

Когда я сел рядом с ней, она сказала:

– Поехали на Кони-Айленд.

– Кони-Айленд закрыт.

– Тогда, полагаю, вам придется провести некоторое время, доставляя боссу удовольствие.

Если бы в этот момент я не повернул ключ зажигания, машина сама тронулась бы с места.