Текст книги "Хождение по квадрату"
Автор книги: Рид Фаррел Коулмен
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
15 февраля 1978 года,
после визита к Джеку
Кэти все еще спала тяжелым сном после вчерашних возлияний. Теперь от меня пахло не только виски, но и табаком – Джек все время нервно курил. Я принял душ, моля бога, чтобы Кэти проснулась. Я хотел насладиться прикосновением к ее нежной, покрытой легким пушком коже. Но больше всего на свете я жаждал сказать Кэти, что ее брат жив. Слово, которое я дал Патрику и Джеку, уже меня тяготило. Кэти достаточно было бы просто поцеловать меня, спросить шепотом: «Где ты был?» – и я продал бы Патрика с потрохами.
– Давай, Кэти, просыпайся, прошу тебя, – громко сказал я.
Но бог не внял моим молитвам – скорее всего, из-за шума воды. Кэти все еще спала как убитая, когда я снова лег рядом с ней.
Я проснулся, когда началась передача «Открытый мир спорта»:
«Незабываемые минуты победы, боль поражения…»
– С ногой не так уж и плохо, – закричал я в ответ, – но вот голова болит!
– Ты что-то сказал? – крикнула Кэти из общей гостиной. – Хочешь что-нибудь съесть?
Я пошел на звук телевизора и нашел Косту, Мисти и Кэти – они пили «Вдову Клико», мой подарок.
– Черт, вы, ребята, времени зря не теряете!
– Это старая греческая традиция, – пояснил Коста, наливая мне стакан – Шампанское и «Открытый мир спорта». Олимпийские традиции у нас в крови.
– Шампанское? – усомнился я. – Не узо, не резина?[36]36
Узо – греческая анисовая водка, рецина – греческое белое ароматизированное вино.
[Закрыть]
На самом деле они просто хотели опохмелиться. Я выпил и тоже сел перед телевизором. Кэти опустилась на диван рядом со мной.
– Ты в порядке? – прошептала она.
– Как и все остальные…
Разумеется, я соврал. Возможно, это было самое наглое вранье за всю мою жизнь. Я сидел и смотрел в ящик, делая вид, что мир не изменился, а сам скрывал новость, которая могла бы спасти Кэти и ее семью от вечной тревоги и тоски. Чего ради? Из-за ярости Джека и Патрика? Это я бы пережил. Со мной случались и более серьезные вещи. Но парни оказались хитрецами. На кон поставлена моя честь. Раньше я не так трепетно к этому относился. Интересно, а что изменилось?
Мы сели смотреть старую ирландскую игру – хёрлинг, или кёрлинг, или что-то в этом духе. Поле было почти такое же, как в американском футболе, даже с воротами; игроки, орудуя странно изогнутыми хоккейными клюшками, перекатывали камень. Главными качествами были слепая отвага и крепкий череп. Игроки то и дело сталкивались и дрались, текла кровь.
– Я начинаю любить все ирландское! – Сказав это, я засмеялся и вдруг понял, что скучаю по работе. – И ирландцев оценил.
Никто не был голоден, и мы пропустили обед. От нечего делать мы с Кэти открыли коробку с подарками Пита Парсона. И вытащили бутылку кальвадоса – он заменяет французам бутан. Мы с Кэти закатили глаза. Зачем только мы сказали, что нам нравится это пойло? Вежливая ложь всегда возвращается к вам бумерангом. Потом Кэти открыла конверт, в котором было два билета на «Кордебалет» на Бродвее.
– Места в первом ряду партера, в середине! – Кэти захлопала в ладоши.
Мисти изящно вспрыгнула на кофейный столик.
– Сиськи и попки! – пела она, подражая звезде.
Нам не нужно было напиваться, как мой зять, чтобы заметить красоту Мисти. В коробке был еще один конверт, на нем было напечатано: «От партнеров». Внутри была записка: партнеры благодарили и приглашали 21-го, перед театром, на обед, а после театра – в «Радужный зал».
– Ужасно благородно с их стороны, – заметил Коста. – Можно подумать, что ты воскресил их после смерти.
С лица Кэти сошла улыбка – Коста попал по больному месту.
– Боже, Кэти, прости! – он начал извиняться.
Но дело было сделано – Кэти чуть не плакала.
Я готов был убить Косту – не потому, что он оскорбил ее чувства, но из-за того, что, сам того не желая, напомнил мне о неразрешимой проблеме. Мне стоило сказать всего несколько слов – и я осушил бы слезы любимой.
Она быстро успокоилась, обняла Косту и предложила выйти из дому. Мы дошли пешком до кафе на Бликер-стрит и заказали эспрессо. Потом отправились на площадь Вашингтона. Там здорово пахло марихуаной, но меня это не раздражало. Я выкурил свою долю травки в колледже, иногда на вечеринках выкуривал один-два косячка и иногда скучал по этому аромату. Больше всего мне нравилось, что марихуана действовала на людей мягко. Я не мог припомнить, чтобы на вечеринке, где люди баловались травкой, кто-нибудь так раздухарился, чтобы началась драка, а вот напившись, самые приличные люди почти всегда устраивали разборки. Хотел бы я знать, скольких серых клеточек недосчитается парень вроде Дуби после окончания учебы, – если, конечно, не скопытится.
– О-о! – Коста с шумом потянул носом воздух. – Копов поблизости нет, хотите получить героина на пять долларов?
Мисти промолчала. Я подумал, что Кэти сейчас упадет в обморок. Она удивленно взглянула на меня. Я отказался. Кэти тоже.
– Встретимся здесь! – Я кивнул на фонтан. Коста помахал рукой в знак согласия. Кэти взяла мою руку и положила ее себе на плечо. Мы спокойно посидели, наслаждаясь лаской и близостью, но наше уединение длилось всего несколько секунд. Когда Мисти и Коста вернулись, он выглядел очень расстроенным.
– Прости, Мо! – Он начал извиняться. – Я не знал, что ты полицейский!
– Я был полицейским, – поправил я. – Большая разница.
Итак, правда выплыла наружу. Должно быть, Кэти рассказала Мисти, но та поделилась с дружком не сразу, а только сейчас. Когда мы возвращались через парк, я ткнул новой тросточкой в сторону группки ребят, курящих марихуану метрах в десяти от полицейских в форме.
– Курение травки не считается особо тяжким нарушением. Один бог знает когда, но я надеюсь, что все это когда-нибудь переменится, – сказал я уверенно. – Возможно, лет через пять-десять даже обычных курильщиков будут забирать на улице.
Придя в квартиру, мы не выдержали и открыли кальвадос. Косте он понравился. Все остальные начали смешивать его с чем попало, и мы ужасно развеселились. Мисти достала свой сценарий рекламного клипа и распределила между нами роли. Коста – отец. Мисти – мать. Кэти – плаксивая дочь-подросток (эту роль в настоящей рекламе должна была играть Мисти). Ну а я стал, естественно, надоедливым младшим братом. Мы отрепетировали пару раз, потом поменялись ролями, а в конце присудили наших «Оскаров» лучшим исполнителям. Я получил приз за роль брата, и Мисти заявила, что я просто рожден для нее.
Кто-то вспомнил: практически любое пойло становится вкуснее, если добавить его в кофе, мы так и сделали, но кальвадос оказался одним из четырех жидких ингредиентов (три других – бензин, кагор и капустный рассол), которых и кофе не спасет.
Разложив матрасы на полу, мы погасили свет и стали смотреть фильм, который видела раньше только Кэти. «Печать зла» – черно-белая лента 50-х годов о продажном полицейском и мексиканском охотнике за торговцами наркотиками, получившим назначение в маленький городок на границе Техаса. Поставил фильм Орсон Уэллс, он же играл пьяного и вечно жрущего пончики полицейского. Надо очень любить Орсона Уэллса, чтобы вынести его в этой картине: возможно, продюсеры не желали тратиться на приличного гримера, а может, он сам решил выглядеть на экране огромным китом с двухдневной щетиной. Кстати, художник по гриму все-таки был, но весь его талант ушел на то, чтобы превратить Чарлтона Хестона в мексиканца. Когда-то Хестон не слишком удачно, на мой взгляд, сыграл еврея, но мексиканец он был и вовсе никакой, Хестон скорее напоминал белого баскетболиста, упавшего в чан с маслом, придающим коже искусственный оранжевый загар.
Дженет Ли в роли жены Хестона выглядела в сотню раз сексапильнее, чем в «Психозе». Она не должна была играть мексиканку, тем более что авторы экономили и на масле для загара. Еще более странным выглядел выбор на роль проститутки – брюнетки, все время готовящей чили и когда-то любившей героя Уэллса, Марлен Дитрих. Она-то не чета Хестону и прекрасно справилась. Правда, я всегда был немножко влюблен в Марлен Дитрих.
Где-то в середине ночи Кэти придвинулась ко мне, и мы тихо занялись любовью. Необходимость соблюдать тишину делала этот процесс ужасно значительным. Мы напоминали работающий мотор, который никак, не может выпустить пар и в конце концов взрывается от жара. Через несколько минут я заметил, что наша бесшумность вдохновила Мисти и Косту.
16 февраля 1978 года
Мы по очереди приняли душ, а вот завтрак вылился в сложное общественное мероприятие. Я приготовил оладьи. Коста пожарил перцы с яйцами. Мисти выбежала в булочную за свежими булочками, а Кэти – не зря в ней текла разная кровь – приготовила картошку фри. Все было прекрасно, но я не стал засиживаться. Мне было бы трудно, почти невозможно поделиться с ними тем, что я собирался сделать, даже если бы у меня хватило духу на полное разоблачение. Учитывая жесткие рамки, в которые я был поставлен, мои объяснения выглядели бы такими же идиотскими, как заявление главы студии «Метро-Голдвин-Майер» Орсону Уэллсу о том, что Чарлтон Хестон будет играть мексиканца двухметрового роста. Под конец я соврал Кэти, сказав, что мы с Ароном должны поискать подходящее помещение для будущего магазина.
Прежде чем уйти, я пожелал Мисти ни пуха ни пера. На следующий день ей предстояли съемки. Я убедился, что Коста понял – я не собираюсь доносить на него из-за наркотиков, и обещал Кэти звонить каждый день.
– Тебя устраивает обед в среду вечером? – спросил я между поцелуями.
– В четверг?
– Пусть будет четверг, – согласился я. – Послушай, все уладится, я это чувствую.
Направляясь к машине, я достал из кармана фотографии, сделанные в баре «У Пути». На одной Джек был сверху. Расставшись с Кэти, я чувствовал себя не таким виноватым за то, как поступил с Патриком и Джеком. В некотором смысле они оказали мне большую услугу, попросив немного подождать. Возвращение Патрика состоится в субботу утром, так что в моем распоряжении достаточно времени, да и руки развязаны.
*
Как и предсказывал Салли, позвонил репортер. Он спросил, когда мы сможем встретиться. Я ответил, что он может прийти. Конрад Биман, темнокожий стройный афро-американец, был одет элегантно, но не строго. Около тридцати, волосы средней длины. Я узнал его, потому что он часто появлялся в воскресных ток-шоу.
Он засмеялся, когда я сообщил, что знаю его благодаря телевизионным передачам.
– Опознавательный знак – шварцише, – произнес он, прекрасно имитируя акцент, используя более чем нелестное словечко, которым на идиш называют чернокожих. – Беспроигрышный вариант для продюсеров, вроде кашки для язвенников. Вы читали мой материал в «Готем мэгэзин»?
Я ответил, что нет, и соврал. Каждый городской полицейский знал статьи Конрада Бимана.
Цепкий, упорный человек, яростный защитник всех меньшинств – только дурак мог считать, что с ним легко справиться. Меня задело, что он счел меня дубиной, но задирать я его не собирался – дело было важнее. Может, он просто проверял меня.
Многие расследования Бимана привели к значительным и долгожданным переменам в работе городского управления. Он обнародовал сведения об ужасающем состоянии финансируемых муниципалитетом интернатов для престарелых. Он разоблачил инспекторов, одобривших некачественный металл, который хотели использовать на строительстве крупных небоскребов. Самую большую славу и самую сильную ненависть Конрад Биман заработал, беспощадно наскакивая на Полицейское управление Нью-Йорка. Его гневные обвинения в адрес управления вошли в легенду. Полицейские склонны воспринимать такие вещи как личное оскорбление. Поносить все – даже добрые – дела Бимана стало хорошим тоном, хотя многое из того, что он писал, было чистой правдой.
– Просто считайте меня любимым блюдом, – попытался он ободрить меня, когда мы сели за кухонный стол.
Биман курил так много, что по сравнению с ним Медведь и Джек были начинающими малолетками. Он попытался усыпить мою бдительность и начал с вопросов обо мне. Где вырос? Как долго работал полицейским? Как повредил колено? Как вышло, что меня привлекли к этому делу? Он даже делал вид, что старательно записывает мою версию истории Марины Консеко. Но все это были репортерские штучки, потому что Биман хорошо подготовился к встрече. Потом мы немного поговорили о бейсбольной команде «Метс» и баскетбольной «Ник». Наконец, решив, что совсем усыпил мою бдительность, он начал спрашивать о Патрике.
Это были формальные вопросы, любой начинающий репортер должен был бы их задать, и я отвечал, как меня научили в суде: никаких деталей, никакой инициативы. Я не предполагал, не высказывал своего мнения. Я дал уклончивые ответы на опасные для меня вопросы и подробно изложил все, что укрепляло мою позицию. Нет, сказал я, у меня нет никаких причин думать, будто Патрик мертв, но его предполагаемое появление в Хобокене мало что дает.
– Если он жив, – заключил я, – мы его найдем.
Вопросы стали острее, когда мы заговорили о характере Патрика. Не думаю ли я, что Патрик мог сбежать по своей воле? Не слышал ли каких-нибудь предположений на сей счет в полиции? Было ли в жизни Патрика нечто такое, что могло спровоцировать его? Что я знаю о его реакции на смерть брата? А о матери Патрика? О его сестре? Есть ли у его отца политические связи? Работал ли он когда-нибудь в Полицейском управлении Нью-Йорка? Не знаю ли я, почему он оттуда ушел?
Это была ключевая информация о Фрэнсисе Малоуни-старшем, которую я так неожиданно и счастливо получил по почте. К превеликому разочарованию мистера Бимана и людей, которые его ко мне направили, я изображал полное непонимание. Бедному мистеру Биману придется поискать другого дурака. Я в такие игры не играю.
Он вежливо поблагодарил меня и поинтересовался, можно ли будет связаться со мной позже на этой неделе, чтобы фотограф из газеты сделал снимки. Я ответил – ну, разумеется! Пусть возьмет мою историю о Марине Консеко – конечно, не упоминая ее имени. Получится интересный материал. Но я не дал Биману то, на что он надеялся. Я чувствовал, что он не знал ничего конкретного, когда пришел ко мне. Скорее всего, Биману кто-то подсказал, что у меня есть компромат на продажного политика, который был плохим парнем, когда служил в полиции. Оставалось приправить материал сенсацией о пропаже его сына – и получилась бы классическая история в стиле Конрада Бимана. Он, наверно, облизывался, когда ехал сюда. А по дороге домой будет зализывать раны.
– Вы ловкий человек, мистер Прейгер. – Биман пожал мне руку.
– Это почему?
– Потому что сообразили, что вас используют, раньше меня. Повторяю, я был бы рад выслушать вашу историю, – сделал он еще один заход.
– Нет, мистер Биман, я не ловкач, просто у меня есть совесть.
17 февраля 1978 года
Машины медленно въезжали на огороженную парковку перед гаражом Управления санитарной службы и магистралей. Многоэтажные кучи обломков асфальта, дорожной соли, песка выглядывали из-за плоской крыши гаража, как горные вершины. В воздухе пахло горячим гудроном, хотя оттуда, где я сидел, было видно, что ни один укладчик не стоит под парами. Вот так же в аэропортах всегда воняет керосиновой гарью, даже поздно ночью, когда все взлетные полосы отдыхают. Думаю, научное объяснение отсутствует.
Я выехал из Бруклина несколько часов назад, под прикрытием ночи. Теперь же, когда солнце вставало над асфальтовыми псевдогорами, стоянка была почти заполнена. Оба автомобиля, за которыми я следил, находились здесь. Почему-то я не мог себя заставить вылезти из машины и сделать то, что было необходимо. Несколько раз собирался – и не мог. Но потом узнал лица двух мужчин в толпе и понял, что пора кончать с этим делом. «Очки получает не тот, кто ударил первым, – любил говорить мой бывший напарник Дэнни Брин, – а тот, кто нанес последний хук!»
Когда тележку с кофе увезли и все мужчины в зеленых термокостюмах и зеленых перчатках ушли обратно в гараж, я начал действовать. Оставив трость в машине, я направился к главному входу. Человек с тростью не мог убедительно сыграть роль, которую я для себя выбрал. Колено немедленно адски разболелось. Я не знал, была ли боль результатом ходьбы без палки – впервые за много месяцев, либо ее спровоцировала самодельная шина из старых эластичных бинтов и деревянной линейки.
– Билл Тейт, Бюро расследований страховой службы штата, – представился я мужчине, сидевшему за столом при входе. Он стоял ко мне спиной, вдумчиво внося поправки в карту дорог округа Датчесс.
– Кто? Откуда? – переспросил он, обернувшись.
Я махнул перед его носом жетоном и тут же убрал его:
– Тейт, Билл Тейт. Бюро расследований страховой службы штата.
– Ну и что с того?
Моя наглая ложь не смутила его, вопросов он не задавал, а я ведь даже не знал, существует ли такое бюро.
– У вас здесь работают два джентльмена, которые недавно стали жертвами несчастного случая, – продолжил я уверенным тоном, ничего не уточняя, – мистер Филип Роско и мистер…
Я не знал фамилии другого бандита, но увидел его у кофейного автомата: лицо заклеено пластырем и перевязано, так что не заметить его было трудно. Я смотрел на клочок бумаги, который достал из кармана куртки, надеясь услышать фамилию.
– Пит Клэк? – высказал предположение охранник.
– Сломанный нос? – спросил я, не отрываясь от бумажки.
– Он.
– Хорошо. – Я поднял глаза. – Пусть Роско и Клэк встретятся со мной в кабинете мистера Малоуни примерно через пятнадцать минут. И окажите мне услугу, никому не сообщайте – иначе вашу задницу поджарят в аду! Capisce?[37]37
Ясно? (ит.).
[Закрыть]
– Ну..
– Ладно, покажите мне, где у вас туалет и офис Малоуни.
В туалете я достал из кармана свернутый пакет для мусора и засунул туда куртку, которую надел под мою собственную. Я не хотел выкладывать все козыри сразу. У дверей офиса Малоуни я решил быть вежливым и постучал.
– Войдите.
Увидев, что это я, он никак не отреагировал, как будто ждал этого визита.
– Я же велел вам держать связь со мной через Рико.
– А мне плевать, – ответил я уверенным голосом. – Вы не в том положении, чтобы указывать мне, кстати, этого права у вас никогда и не было.
– Прекрасная речь, – насмешливо произнес Малоуни, глядя в бумаги, разложенные на столе. – А теперь убирайтесь. В следующий раз запишитесь на прием.
Я молча и с такой силой бросил на стол крафтовый конверт без обратного адреса, что документы разлетелись по полу.
– Что это? – нехотя спросил он.
– Посмотрите.
Казалось, он точно знал, что там, даже не открывая конверта. Фрэнсис Малоуни с мечтательным видом читал свое личное дело из архива Нью-йоркского управления полиции и рапорт Отдела собственной безопасности.
– Итак, – произнес он, поднимая лысую голову от папки, – это шантаж, не так ли?
Я ничего не ответил.
– Вы прекрасно знаете, что я сам не смог бы заполучить это дело. Понадобился бы судебный запрос или специальное предписание, чтобы я смог взглянуть даже на собственное личное дело, не говоря уж о вашем. Кто-то хотел, чтобы я его получил.
– Сколько?
– Сколько чего? – спросил я, досадуя, что Малоуни никак не хочет понять.
– Не принимай меня за безмозглого осла, жиденок, немногого добьешься. Побольше уважения. Ты мне не нравишься.
– Мне не нужны ваши деньги, бессердечный вы сукин сын! По мне – так засуньте эти документы себе в задницу и подожгите. Я вам скажу, что мне не нравится. Вы. С того момента, как я увидел вас там, «У Молли», с этой чашкой кофе в руках, вы мне не понравились. И чем больше я о вас узнаю, тем меньше вы мне нравитесь.
– Ой-ей-ей, какой ужас, сейчас застрелюсь, – произнес он насмешливо. – Сколько?
– Опять двадцать пять. В последний раз повторяю – мне не нужны ваши деньги.
– Тогда скажите мне, что вы здесь делаете, и убирайтесь из моего кабинета. Я занят.
– Я хочу, – сказал я, – чтобы вы ответили на несколько вопросов. Тогда я, может быть, уйду.
– Надо же – «может быть»! Ладно, давайте ваши вопросы.
– Задолго ли до того, как Рико рассказал вашей жене о девочке Консеко, он попросил вас дать мне это дело?
В холодных глазах Малоуни мелькнула искорка понимания. Теперь он, как и я, понял, что Рико служил двум господам. Рико, объяснил он, неделями приставал к нему, прося дать мне какую-нибудь работу. Рико сказал, что я хороший коп и недавно вышел в отставку. Платить мне можно наличными, а по работе я соскучился до безумия. Но Малоуни не видел в этом смысла. Сотни добровольцев и нанятых специально людей работали над этим делом с самого начала, и у многих было гораздо больше опыта. Я бы стал пятым колесом. Но главное – ему не нужны полицейские-евреи.
– Мы не станем пополнять наши пенсионные фонды, Рико, – с удовольствием вспомнил свой ответ Малоуни. – Не встречал ни одного копа-еврея, сказал я ему, который годился бы на что-нибудь путное, разве что записать поступившую жалобу. Но Рико, этот глупый итальяшка, рассказал Анджеле о вас и той девочке. И у меня не осталось выбора.
– Когда вы получили сигнал? – спросил я.
– Какой такой сигнал? – Он прикинулся, что не понимает вопроса.
– Да ладно, вы знаете. Анонимный звонок о том, что я копаюсь в вашем прошлом и что Конрад Биман готовит материал о Патрике.
Бросив придуриваться, Малоуни ответил, что через неделю после того, как мы встретились в закусочной «У Молли».
– Когда вы решили напустить на меня ваших парней?
– Я не знаю, о чем ты, жидяра. – Малоуни издевался, ему было смешно. – Ты пьян? Я думал, евреи не пьют.
Я не заглотил наживку. Мои «доказательства» должны были войти в кабинет с минуты на минуту. А пока я продолжал трепаться:
– Я не мог понять, что происходит: в деле произошла подвижка, меня тут же уволили. Но Рико принес мне тысячу наличными и «пароль» парня в Инспекции по лицензиям. Вы, наверное, думали, что очень ловко всё организовали. Вы не хотели ни разозлить меня, ни платить слишком дорого. Это вызвало бы у меня подозрения. И вдруг – бум! – вы приказали поджечь мою машину. Натравили на меня двух парней. Что из того, что он трахает мою дочь? Настала моя очередь поглумиться над ним. Да, сказал я себе, этот Малоуни гребаный антисемит, но он не может рисковать, не захочет, чтобы до Кэти что-нибудь дошло. Тогда она прямиком упадет в мои объятия. Он не мог бы себе позволить потерять и ее. Но в чем же тогда дело? Может, я раскопал что-то не то о Патрике? Что, если он трахнул двух малолеток и им пришлось делать аборт? – Я прошел мимо Малоуни к окну его кабинета. – Нет, не то, – продолжал я рассуждать, – ведь никто, кроме меня, не в курсе. К тому же вы один из тех замшелых ретроградов, которые радуются, если сын обрюхатил девку, но от венчания отвертелся. Следовательно…
– Послушай, сынок, – рявкнул Малоуни, – я не понимаю, к чему ты ведешь, но думаю, ты отнял у меня достаточно времени..
В дверь постучали. Я остался стоять у окна, заставив себя не оборачиваться. Прежде чем Малоуни успел ответить, дверь открылась. Они не узнали меня со спины. Я не мог видеть лица, но представлял глаза – огромные, как блюдца.
– Джон на входе сказал, что парень из Бюро страхования штата хочет поговорить с нами, – обратился к своему боссу мужчина, чей нудный голос я дважды слышал по телефону.
Когда я обернулся, у меня в руке был револьвер 38-го калибра.
– Привет, джентльмены! Припоминаете меня?
Филип Роско – голос по телефону и мужик, о чью голову Кэти сломала мою трость, – был спокоен. Оружие его не испугало. Второй, Пит Клэк, задергался, переводя взгляд с оружия на мое лицо. Мой удачный удар не добавил ему красоты. Темно-лиловые синяки виднелись из-под повязки на сломанном носу.
– Вы что-то говорили о времени? – спросил я Малоуни.
Он спокойно процедил:
– Вам надо лечиться, Прейгер. Эти люди попали в аварию на Бейнбридж-роуд на прошлой неделе. Хотите увидеть копию истории болезни? – Он потянулся к ящику стола.
– Нет, благодарю. Держите руки на столе. Встаньте и вы туда, – приказал я, сделав жест в сторону Роско, а сам переместился в другой конец комнаты. – Не вы, Клэк. Стойте, где стоите! Значит, ваш босс прав? Вы оба попали в аварию на Бейнбридж-роуд?
– Да. – Они ответили хором, прямо как «Бич Бойз».
Я ударил Клэка по носу рукояткой 38-го. Как и в тот раз, на Грини-стрит, он рухнул, где стоял. Бинт окрасился в красный цвет. Я повторил вопрос. Роско продолжал стоять на своем. По понятным причинам Клэк ответить не мог.
– Вы снова его сломали, – простонал он.
– Даю последний шанс, – сказал я, стоя над ним. – Была авария или что-то другое?
Роско положил правую руку на воображаемую Библию, потом поднял ее и… солгал. Я приставил курок к виску Клэка. Он окаменел от страха и затаил дыхание. Его стон внезапно прервался. Я смотрел Роско прямо в глаза. Он молчал. Я нажал на спуск. Клик.
– Я просто тренируюсь, – оскалился я, – но в следующий раз выстрелю. Эй, Клэк, до чего же вы глупы! Разве не видите, что эти двое только и ждут, чтобы я вас прикончил? Что, будете и дальше их защищать?
– Пошли они… и вы туда же! – заорал он.
Я снова оттянул курок, крутанул барабан.
– Вы крепкий орешек. Может, мне избавить вас от необходимости чинить нос и просто отстрелить его?
– Ладно, ладно, – взмолился Клэк, – достаточно.
– Заткни глотку! – взревел Малоуни.
– Это был он, Малоуни! Он дал нам за работу лишнюю неделю оплачиваемого отпуска и три тысячи на двоих.
Я не знал, чье самолюбие задето больше: мое – из-за того, что меня так дешево оценили, или Роско с Клэком, которым так мало заплатили.
– Чья идея была спалить мою машину?
– Фил служил в антитеррористическом подразделении, – поспешил объяснить Клэк, когда я убрал оружие от его изуродованного носа. – Он сказал, что огонь – более весомое предупреждение, чем проколотые шины или разбитое ветровое стекло.
– Хорошо, убирайся. Роско, помоги своему дружку, и отваливайте.
Роско не поверил своим ушам.
– И это все?
– Ходи и оглядывайся, – сказал я. – Враги вашего босса занимают посты повыше, чем у него. Я бы не стал рассчитывать на него, что он прикроет в будущем вашу задницу. Теперь идите!
Когда они ушли, я вложил револьвер в кобуру и сел напротив Малоуни.
– Как вы их нашли? – Ему и правда было интересно.
– Вам понравится, – язвительно засмеялся я. – Кэти запомнила часть номера в ту ночь, когда они напали на меня в Сити, и я попросил Рико разыскать владельца. Роско не сказал вам, что это Кэти сломала мою палку о его голову?
Малоуни сделал вид, что не услышал.
– Но как вы связали машину Роско со мной? Машин с похожими номерами сотни!
– Я с самого начала думал, что это вы, вот и знал, где искать. А по манере понял, что это, скорее всего, бывший полицейский. Сначала поджег мою машину, а потом сразу позвонил в полицейский участок и пожарную часть, а не по девятьсот одиннадцать. Он знал, что в Службе спасения записывают голоса на пленку. А когда он направил на меня оружие…
– Он направил на вас револьвер?
– Да, и ваша дочь, кстати, стояла рядом, – сообщил я. – Полагаю, он утаил от вас подробности, не так ли?
Малоуни побагровел.
– Этот глупый сукин сын…
– За что платите, то и получаете. Так вот, значит, у него был тридцать восьмой калибр. От него так и разило копом. Я взял список фамилий в офисе Добровольной ассоциации патрульных и попал на Роско. Я решил, что случайных совпадений слишком много, когда узнал, что он живет в трех кварталах от вас. А фамилии Клэка я не знал до сегодняшнего утра.
– Я поражен – вторично.
В первый раз он поразился, когда я оказался ночью у Гоуэнус-канала и заметил утопленника раньше его. Кстати, моей заслуги в том не было – я получил сообщение.
– Люди, которые используют меня, чтобы утопить вас, захотели, чтобы я там оказался, – сказал я, – они же сделали так, чтобы ко мне в руки попали ваши личные дела. Я как собака, которая думает, что ведет хозяина на прогулку. А я такая послушная собака, что мне даже поводок не нужен. Сам напросился.
– А не лучше ли вам было – вместо того чтобы раскапывать мое прошлое – применить энергию в мирных целях и искать парня? Именно за это вам заплатили, не так ли?
– Кстати… – Я наклонился, достал пластиковый мешок для мусора, который все это время лежал на полу, и поставил его на стол.
– Что это?
– Подарок. Откройте.
Когда Малоуни вынул из мешка синюю парку Патрика, его лицо исказилось от страха и облегчения одновременно. Радость не мелькнула – не дрогнули в улыбке губы, не собрались морщинки вокруг глаз. Через мгновение лицо стало холодным и бесстрастным.
– Такие продаются на каждом углу. – Он швырнул мне куртку назад.
– Кого вы хотите убедить, меня или себя? Сами знаете – она его.
– Чепуха! – проревел он. – Откуда мне знать, что вы с самого начала не участвовали в их игре? Они ведь хотят отделаться от меня.
Тут он был прав.
– Мне сказали, что Патрик убежал из-за вас. – Я перефразировал Джека. – Что могло произойти между вами? Что вы ему сказали?
– Вы ничего не знаете, – ответил он. – Забирайте шмотки и убирайтесь из моего кабинета.
– Когда вы достали куртку, то не обрадовались, а испугались и почувствовали облегчение. Это меня на секунду смутило, – сказал я. – Могу понять облегчение. Какой отец реагировал бы иначе? Но откуда испуг и где радость?
– Убирайтесь прочь!
– Патрик рассказал вам, не правда ли?
– Рассказал. – Малоуни усмехнулся. – Рассказал о чем?
Не отвечая, я продолжил:
– Тогда почти все проясняется. Почему вы всегда называли его «парнем». Почему дали старую фотографию для плаката. Сын, которого вы любили, мальчик, которого вы действительно хотели найти, перестал для вас существовать.
– Последний раз говорю: уби…
– Вы думали, он умер, правда? Принимали желаемое за действительное? Вам казалось, лучше мертвый сын, чем живой и здоровый гей, правда?
Для мужчины его возраста Малоуни необычайно ловко перепрыгнул через стол. Мне повезло – я был к этому готов и неуклюже, но все-таки отклонился в сторону и здоровой ногой ударил его по почкам. Это умерило его пыл. Он согнулся, задыхаясь от боли и ловя воздух ртом.
– Значит, он вам сказал! – крикнул я Малоуни. – Вы можете себе представить, какая смелость ему для этого потребовалась? Ваш сын мне тоже не слишком нравится, но он храбрый парень. Я хочу знать, что вы ему сказали? Почему он так испугался?
И вдруг с Фрэнсисом Малоуни словно родимчик приключился: он начал смеяться. Нет, он не хихикал, не изображал сатанинский хохот. Он ржал – давясь, до икоты, до рвоты. Успокоившись, он сел на место.
– Помните рапорт из Отдела собственной безопасности? – спросил он, потирая левый бок. – Как там описано то ужасное преступление, которое я совершил против добрых граждан Нью-Йорк-Сити?
– Вы неспровоцированно набросились на нескольких постоянных посетителей ночного клуба, – коротко сформулировал я.
– Я думал, евреи сообразительнее.
– А еще люди верят, что все мы богатеи. Поэтому-то я и вожу «плимут-фери».
– Думали ли вы в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, – поинтересовался он, – когда никто слыхом не слыхивал о комиссии Кнаппа, что за побои, нанесенные нескольким пьяницам, человека могут выбросить из полиции?
