Текст книги "Маньчжурский кандидат"

Автор книги: Ричард Томас Кондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Хотя именно параноики становятся выдающимися лидерами, лучшие орудия в их руках – негодующие, обиженные люди, потому что именно эти люди с раком психики становятся по-настоящему великими убийцами. – Сейчас все снова слушали очень внимательно. – Трудно дать точное определение тому, что такое негодование. Испанский философ от медицины, доктор Грегорио Мараньон описывает это состояние как «одержимость разума». Если тот или иной серьезный жизненный удар, порождающий стон протеста, не трансформируется с помощью нормального ментального механизма в заурядное смирение, он подчиняет себе все, даже самые мелкие реакции индивида. Мать Реймонда больше всех прочих способствовала тому, что ее сын стал тем, кем он стал. Используя образное выражение Андре Сальтера, «у плавающей по дну огромного воздушного океана человеческой рыбы в процессе столкновения с другими себе подобными развиваются психические травмы; причем самые смертоносные из этих травм те, источником которых являются ее родители».

– Как известно, – продолжал китайский доктор, – только человек, способный любить, способен и понимать. У обиженного человека способность любить развита настолько скудно, что он практически не в состоянии понимать мотивов, которыми руководствуются другие люди. – Йен Ло сочувственно похлопал Реймонда по плечу и с сожалением улыбнулся. – Реймонд – меланхолик, человек крайне замкнутый. Его негодование носит тотальный характер. Оно медленно, но постоянно тлеет у него внутри. Сердце Реймонда иссушено. Суть его проблем – в тщательно скрываемой робости как сексуальной, так и социальной, а, как известно, оба эти ее вида тесно связаны между собой. Он прячет свою робость за излишней резкостью и высокомерием. Следствием слабой воли является постоянная потребность опираться на волю кого-то другого, и теперь, наконец, Реймонду всю оставшуюся жизнь не будет нужды беспокоиться об этом.

– Этот человек когда-нибудь убивал? – громко спросил Березин.

– Ты когда-нибудь убивал, Реймонд? – обратился к сержанту Йен Ло.

– Нет, сэр.

– Даже в бою?

– Ну, в бою, да, сэр. Думаю, что да, сэр.

– Спасибо, Реймонд. Доктор Мараньон утверждает, что негодование совершенно безлично, в противовес ненависти, которая носит ярко выраженную индивидуальную окраску и фактически выливается в дуэль между ненавидящим и ненавидимым. Реакция негодующего обращена против судьбы. – Йен Ло помолчал, а когда заговорил снова, речь его замедлилась и зазвучала мягче: – Пожалейте Реймонда, если сможете. Помните – за его печальной, настороженной, но притворной каменной маской каждая мысль, каждый аспект его личности пропитаны необъяснимой горечью, а вся жизнь парня отмечена нестерпимой мукой. Прячась от мира, он оказывается в полном одиночестве, и одиночество ужасает его, потому что оно слишком близко к его отчаянию. Его душа вечно раздирается противоречиями: между желанием и нежеланием; между способностью и неспособностью; между любовью и ненавистью. Как учит доктор Мараньон, чувства такого человека подобны двум братьям, которые одновременно и сиамские близнецы, и смертельные враги.

Комиссия разглядывала воплощенную мечту Лаврентия Берии: этого изготовленного производственным методом убийцу, этого скучающего, слишком красивого блондина с узким подбородком и остроконечными ушами, чьи горчичного цвета глаза напоминали кошачьи; человека, который будет убивать снова и снова, если в него заложат такую инструкцию. Среди присутствующих все, за исключением четверых, на протяжении последних двадцати пяти лет сталкивались с убийцами отечественных политиков, людьми, соответствующими старомодным представлениям о злодеях, с диким взглядом. Каждый из них был потрясающим стрелком, одним на тысячу, поскольку без этого невозможно гарантировать успех. И тем не менее, чтобы убить Цезаря, послали сына Цезаря. [15]15
  По одной из версий, Брут был незаконнорожденным сыном Цезаря.


[Закрыть]

У них на родине постоянно существовала потребность в надежных, достойных доверия, стойких к всевозможным потрясениям убийцах, поскольку убийство – это прием, требующий скрытности и контроля, а если убийство нельзя совершить втайне, то его следовало организовывать осторожно и без спешки, так, чтобы правящая клика не сомневалась, что это единичный случай, который не получит широкого распространения. Если убийцу предполагалось использовать на Западе, как вот этого молодого человека, где сенсации не только желательны, но и являются неотъемлемой частью политического процесса, удар требовалось наносить исключительно точно, в плане времени и места, в момент эмоционального апогея нации, чтобы тщательно отобранный мессия, который сменит убитого правителя, позже смог защитить своих людей от угрозы того, что на них тут же свалят убийство национального героя.

Березин задумался об исполненном гордости заявлении Йен Ло относительно того, что постгипнотическая амнезия может продолжаться вечно. Березин всю свою жизнь посвятил службе в органах госбезопасности, специально занимаясь проблемами Северной Америки, где этому убийце предстояло действовать. Если «запрограммированного» англосакса можно научить убивать снова и снова, а потом забывать об убийствах и даже не думать о них, то у него не возникнет чувства вины. А если у преступника не возникнет чувства вины, ему не угрожает опасность угодить в ловушку страха, он не побоится быть схваченным. Если убийца не будет испытывать чувства вины и опасения, что его могут схватить, внешне он останется нормальным, деятельным, здравомыслящим и уважаемым членом общества. Следовательно, рассуждал Березин, такой убийца фактически недосягаем для полиции, и, следовательно, применение метода, которым он был сотворен, следует очень, очень тщательно контролировать из Советского Союза. Точнее говоря, из Москвы. А еще точнее – из Кремля.

Гомель мысленно «размножал» Реймонда. Если Йен Ло способен создать одного такого, значит, он может создать и целое элитное подразделение, экстраординарную личную гвардию, о которой любой руководитель может только мечтать. Непреложная преданность, встроенная в сознание, к примеру, сотни человек, позволит лидеру не только захватить власть, но и удерживать ее как угодно долго, поскольку после того, как безупречные, самоотверженные охранники расчистят поле от соперников, их можно запрограммировать, чтобы сами они никогда ничего не замыслили против нового лидера и скорее умерли, чем позволили кому-то другому причинить ему вред.

Гомель внезапно испытал подъем, но тут же мелькнула мысль о невероятном могуществе Йен Ло, которая испортила всю картину. Йен Ло наверняка собирается создавать таких убийц и дальше. И кто знает, что еще он встроит в их сознание? Скажем, приказ убивать внутри той зоны, где, как предполагается, они не должны предпринимать никаких действий? Гомелю и раньше не нравился Йен Ло, а теперь он и вовсе возненавидел его. Но что можно поделать с таким человеком? Как управлять тем, кого нельзя запугать? Может, он уже запрограммировал неизвестных людей совершать убийства во властных структурах по всему свету, если до них дойдут слухи о его аресте, насильственной смерти, или, если уж на то пошло, смерти вообще?

Марко знал, что он болен, хотя понятия не имел, откуда возникла эта мысль или даже почему она возникла. Он видел совершенно спокойно сидящего Реймонда. Знал, что они пережидают бурю в отеле в Спринг-Велли, в двадцати трех милях от форта Монмут в Нью-Джерси, и что им действительно здорово повезло, что их пустили посидеть здесь, в фойе. Ведь всем известно, что, независимо от времени года, днем по средам это фойе зарезервировано членами местного клуба садоводов.

Капитану было скучно. Цветами он интересовался мало, разве что как способом заманить женщину в постель, и хотя все эти леди были очень милые, очень приятные, в возрастном отношении они выходили за рамки интересующей его категории женщин. Нет никакого сомнения, что он среди пожилых леди. Тем не менее, пока он сидел среди них, в результате какой-то искажающей иллюзии капитану казалось, что перед ним генерал-лейтенант Советской армии, три китайца, пять кадровых офицеров и шесть гражданских, все, без сомнения, русские, потому что в нижней части их брюки по ширине достигали двух футов, а пиджаки выглядели так, точно их кроил пьяный шимпанзе; плюс еще похотливая баба, не отрывающая взгляда от брюк Марко. Что же это такое, если не галлюцинация? Он болен, определенно болен, но не может объяснить, как об этом догадался. Спринг-Велли – прекрасное место для отдыха. Чудесное, просто замечательное. Он в Спринг-Велли.

Йен Ло между тем объяснял технологию применения своего метода. Первое погружение в подсознание происходит с помощью наркотиков. Субъекту упорно внушаются различные идеи и даются инструкции, тратить время на изложение которых в подробностях здесь не имеет смысла. После чего его вытаскивают из этого состояния и проводят четыре теста на проверку незыблемости внедренного контроля. Общее время погружения в подсознание субъекта при первом контакте составляет одиннадцать часов.

Второе погружение достигается с помощью манипулирования светом. Оно продолжается семь часов сорок пять минут и требует гораздо менее изощренной техники, чем первое. Простой тест на основе психиатрического досье, которое служба безопасности искусно собирала на каждого субъекта на протяжении нескольких лет, позволяет проконтролировать, как тот реагирует на определенные жесты, символы и голосовые команды. Решающим является первое, одиннадцатичасовое погружение; именно тогда устанавливается главная связь, которая в дальнейшем позволит осуществлять управление. К этой нерасторжимой связи позднее могут быть пристегнуты новые звенья, от которых станут поступать конкретные задания с помощью определенной символической команды или сигнала, заложенного в первой, долговременной связи. Впоследствии вся процедура – и отдачи приказа, и его осуществления будет полностью стерта собственной памятью субъекта. В то же мгновенье, как Реймонд убьет, он навсегда забудет, что убил.

На мгновенье в облике Йен Ло проглянуло самодовольство, но тут же исчезло, прежде чем его заметил кто-либо, кроме Березина. Пока все хорошо, продолжал Йен Ло. Субъект не вспомнит, что он сделал под воздействием внушения, или что ему было приказано сделать, или кто именно это приказал. Что полностью устраняет опасность внутреннего психологического надлома под воздействием чувства вины или страха попасть в руки властей, а также угрозу разоблачения при любом допросе в полиции, каким бы жестоким он ни был.

– Самая многообещающая особенность моей экстраординарной технологии, можно сказать ее «изюминка», состоит в способе допрограммирования, и этот фактор будет срабатывать, на каком бы расстоянии от Йен Ло субъект ни находился, два фута или пять тысяч миль, и произойдет абсолютно независимо от моего голоса или какой-либо другой формы моего личного участия в процессе. Между прочим, если уж об этом зашла речь, мы научили этому способу допрограммирования вашего председателя Комитета по электрификации сельской местности, которому предстояло в полном одиночестве провести долгую холодную зиму на полуострове Гидан. Нашим субъектом была некая запрограммированная юная балерина, уже давно очаровавшая наркома. Однако она была замужем и, по его мнению, неудачно, за молодым человеком, которого любила не просто страстно, но не замечая никого вокруг. Товарищ Сталин пожалел наркома и призвал на помощь меня. Нарком делал все, как мы ему объяснили, и в результате рядом с ним оказалась прелестная, очень юная, невероятно гибкая балерина, причем обнаженная, потому что ей казалось, что в одежде она мерзла. В результате внушения девушка усвоила настолько передовые сексуальные концепции, что нарком и оглянуться не успел, как холодная зима на далеком полуострове закончилась.

Аудитория взорвалась смехом. Гомель захлопал своими несуразными лапищами по бедрам. Стенографистка Березина никак не могла успокоиться. Ее визгливое, монотонное хихиканье звучало так комично, что вскоре все уже смеялись не только над рассказом Йен Ло, но и над этим хихиканьем. Кончилось тем, что Березин с силой вогнал штык в деревянную спинку стоящего перед ним стула. Все, кроме Гомеля, моментально оборвали смех, а Гомель все никак не мог остановиться, вытирая глаза, качая головой и думая о том, что можно сделать, имея такую прекрасную, зрелую молодую женщину, если к тому же запрограммировать ее еще убивать.

– Мне показалось забавным, – продолжал Йен Ло, – осуществлять дистанционный контроль над Реймондом с помощью обычной колоды игральных карт. Они представляют собой четкие, ярко окрашенные символы, которые, говоря древним, монархическим языком, содержат в себе намек на высшую власть. Они будут доступны для Реймонда повсюду, и со временем он, скорее всего, станет всегда носить колоду карт с собой. Прекрасно. Теперь я продемонстрирую, как это действует. – Он посмотрел на сержанта. – Реймонд, не хочешь ли разложить пасьянс? – Реймонд выпрямился, настороженно глядя на Йен Ло. – Подтащи-ка сюда вон тот столик.

Реймонд прошел в правую часть помоста, принес оттуда маленький столик, на крышке которого лежала колода карт, и снова сел.

– Первыми ключевыми словами была фраза о том, не хочет ли он разложить пасьянс, произнесенная в точности так, как я это сделал; она открывает доступ к тому, что заложено в него с помощью программирования. Бубновая королева, во многих отношениях напоминающая Реймонду горячо любимую и одновременно ненавистную мать, является вторым ключом, подготавливающим встроенный в сознание механизм для получения задания.

Пока он говорил, Реймонд перетасовал колоду и выложил семь карт – пасьянс, который носит название «Клондайк».

– Он будет раскладывать карты до тех пор, пока не выпадет бубновая королева, что произойдет достаточно скоро, о чем мы позаботились, экономя ваше время. Ага, вот и она.

Реймонду выпала королева. Он аккуратно собрал все остальные карты, подровнял, положил на стол «рубашкой» вверх, накрыл колоду бубновой королевой, «рубашкой» вниз, и откинулся на стуле, с интересом глядя на карты. Держался он совершенно естественно.

– Могу я попросить у вас штык? – спросил Йен Ло генерала Березина.

– Не ножом, – буркнул Гомель. – Руками.

– Голыми руками? – тоном отвращения спросил Йен.

– Вот, – сказал Березин. – Пусть использует это.

Он отдал помощнику белый шелковый шарф, и тот отнес его Йен Ло. Продолжая разговаривать с Реймондом, Йен завязал на шарфе три крепких узла близко друг к другу.

– Реймонд, кого ты недолюбливаешь меньше прочих в своей группе, которая сидит здесь?

– Меньше всех?

– Да.

– Ну… Мне кажется, капитана Марко, сэр.

– Заметили, как он всегда тянется к начальству? – спросил Йен, обращаясь к аудитории, и потом снова переключился на Реймонда. – Нет, это не годится. Капитан нам понадобится, чтобы ты получил медаль. А кого еще?

Он говорил по-английски, и переводчики Березина и Гомеля тут же забормотали перевод им в уши.

– Ну… – Это был трудный вопрос. Всех остальных Реймонд недолюбливал в одинаково бесстрастной, сухой манере. – Ну, пожалуй, Эда Мэвоула, сэр.

– Почему?

– Он такой забавный, сэр. В смысле, комик. И он никогда не жалуется. По крайней мере, я никогда не слышал.

– Очень хорошо, Реймонд. А теперь возьми вот этот шарф и задуши Эда Мэвоула.

– Да, сэр.

Реймонд встал из-за стола и взял у Йена шарф. Пошел налево, вдоль ряда сидящих на помосте и обошел их, оказавшись точно позади Мэвоула, пятого с края. Жуя жвачку, Мэвоул старался не упускать из виду ни Йена, ни Реймонда. Реймонд обхватил шарфом шею Мэвоула.

– Эй, сержант! Прекрати! Что ты затеял? – Мэвоул говорил раздраженно, но только потому, что это был Реймонд.

– Пожалуйста, потише, Эд, – ласково, но строго сказал Йен. – Сиди себе спокойно и не мешай.

– Да, сэр, – ответил Мэвоул.

Йен кивнул Реймонду. Тот потянул за концы белого шарфа со всей силой своих длинных рук и мощного туловища, и… Эд Мэвоул был задушен на двадцать первом году своей жизни, прямо посреди бела дня, на глазах своих друзей и врагов. Ужасное зрелище сопровождалось ужасными звуками. Березин что-то монотонно диктовал своей стенографистке, которая писала, одновременно поглядывая на Мэвоула, с внешне бесстрастным лицом, но выражением ужаса в глазах. Когда Березин закончил, она извинилась, отвернулась, и ее вырвало. Сложившись почти вдвое, девушка выбежала из комнаты, прижимая к лицу носовой платок и с трудом сдерживая новые позывы рвоты.

Гомель наблюдал за процессом удушения, кривя губы, но потом внезапно рыгнул.

– Прошу прощения, – сказал он в пространство.

Реймонд выпустил из рук тело, позволив ему упасть, прошел в конец ряда, обогнул его и вернулся на свое место. Послышались аплодисменты, впрочем, довольно жидкие. Йен Ло их проигнорировал, и они почти тут же стихли; так бывает, когда при исполнении симфонии оркестр делает паузу, а зал по оплошности взрывается аплодисментами.

– Очень хорошо, Реймонд, – сказал Йен.

– Да, сэр.

– Реймонд, кто вон тот щуплый юноша, сидящий рядом с капитаном?

Сержант повернулся вправо.

– Это Бобби Лембек, сэр. Наш, как бы это выразиться… талисман.

– Он выглядит слишком молодо для армии.

– Честно говоря, сэр, это так. Но тем не менее он здесь.

Йен выдвинул единственный ящик стоящего перед Реймондом стола и достал оттуда пистолет.

– Убей Бобби, Реймонд, – приказал он. – Выстрелом в лоб.

Он отдал пистолет Реймонду, и тот двинулся вдоль ряда вправо.

– Привет, Бен, – сказал он капитану.

– Привет, парень.

Извинившись за то, что вынужден повернуться спиной к аудитории, Реймонд в упор выстрелил Бобби Лембеку в лоб. Вернулся к столу и рукояткой вперед протянул пистолет Йену Ло, который жестом велел ему положить пистолет в ящик.

– Хорошо проделано, Реймонд, – похвалил его Йен. – Садись.

Йен повернулся лицом к аудитории и с улыбкой отвесил глубокий, нарочито официальный поклон; явно очень довольный собой.

– Ну и чудеса! – с энтузиазмом воскликнул тот китаец, что был пониже ростом, Вен Чанг.

– Действительно, впечатляющая демонстрация, Йен Ло. Примите мои поздравления, – голос второго китайца, Па Ча, прозвучал громко и горделиво.

Русские разразились длительными аплодисментами; хорошо хоть, у них хватило вкуса не завопить «Бис!» на манер французских буржуа. Правда, молодой лейтенант закричал «Браво!», но тут же почувствовал себя ужасно глупо. Гомель, аплодирующий так же громко, как остальные, прохрипел:

– Превосходно! В самом деле. Йен, в самом деле! Превосходно!

Йен Ло изящным жестом приложил длинный указательный палец к губам. Происходящее, по-видимому, забавляло солдат на помосте. Йен повернулся к ним. Сила выстрела, сделанного с такого близкого расстояния, заставила тщедушного Бобби Лембека рухнуть назад вместе со стулом. Верхней части головы как не бывало. Он так и не успел узнать, каково это, трахаться с высокой или толстой женщиной. Труп распростерся на полу, ногами все еще цепляясь за ножки опрокинутого стула, как будто это было седло, соскользнувшее с ускакавшего жеребца.

Тело Мэвоула упало вперед, завалившись набок. Лицо красное, глаза таращатся на Йена, как бы в попытке привлечь его внимание.

Остальные патрульные сидели, расслабившись, с видом подвыпивших папаш, с удовольствием наблюдающих, как сырым, прохладным субботним утром их маленькие дочки катаются на коньках.

– Капитан Марко? – отрывисто бросил Йен.

– Да, сэр.

– Пожалуйста, поднимитесь, капитан.

– Да, сэр.

– Капитан, что вы сделаете прежде всего, вернувшись с патрулирования в штаб-квартиру своего командования?

– Займусь отчетом о том, как прошло патрулирование.

– И что вы напишете?

– Буду настоятельно рекомендовать представить сержанта Шоу к Почетной медали, сэр. Он спас нам жизнь, уничтожив целую роту вражеской пехоты.

– Целую роту! – возмущенно воскликнул Гомель, выслушав перевод. – Какого черта?

– Ну, погибнет воображаемая рота пехоты, что тут такого, Михаил? – раздраженно бросил Березин.

– Ладно! Если мы готовы подвергнуть такому унижению наших храбрых китайских союзников, ведь сообщения об этом появятся в газетах всего мира, почему бы нам не пойти еще дальше и не уничтожить целый батальон? – возразил Гомель, не спуская пристального взгляда с китайских представителей.

– Мы не против, товарищ, – ответил старший китаец.

– Совсем не против, – поддакнул тот, что был моложе.

– Однако спасибо, что вы с нами посоветовались, – добавил первый китаец.

– Не стоит благодарности, – ответил Гомель.

– Благодарю вас, капитан Марко, – сказал офицеру Йен Ло. – Всем спасибо, – это уже относилось к аудитории. – Первая часть нашей встречи окончена. Если вы подготовите свои вопросы, то встретимся здесь через час, а тем временем, надеюсь, генерал Кострома откроет для всех нас симпатичный маленький бар. – Сделав Реймонду знак встать, Йен обнял его за плечи и вывел из аудитории, говоря по дороге: – А мы выпьем горячего чая и поболтаем, ты и я. Чтобы показать, насколько я доволен тем, как ты работал сегодня, я еще раз проникну к тебе в подсознание и уберу оттуда твою сексуальную робость, раз и навсегда. – Он широко улыбнулся молодому человеку. – Больше это никто в целом свете для тебя сделать не может, Реймонд.

С этими словами они покинули комнату под взглядами терпеливо сидящих на своих местах патрульных.

* * *

Тем же вечером американцам был преподан еще один, заключительный урок, с целью закрепить в памяти детали воображаемого столкновения с врагами, якобы уничтоженными Реймондом. Всего сотрудники Йен Ло разработали четыре версии этого боевого подвига, как бы с четырех разных позиций, и потом патрульные обменялись своими впечатлениями. Каждый солдат намертво запомнил отдельные подробности того, что сделал Реймонд, спасая им жизнь. Все они были убеждены, что Мэвоул и Бобби Лембек погибли прежде, чем Реймонд сумел спасти их, и оплакивали смерть своих товарищей. Патрульные усвоили уроки хорошо и теперь восхищались Реймондом, любили и уважали Реймонда больше всех на свете. Им не просто промыли мозги; им их тщательно вычистили.

Ложь, усвоенная капитаном, была посложнее, потому что взгляд у него был натренированный, и ему предстояло собрать и сопоставить между собой отчеты остальных патрульных. Реймонд на заключительном уроке не присутствовал. Йен лично зафиксировал в его сознании этот доблестный подвиг, применив новаторскую разработку создания объемной галлюцинации, позволившей Реймонду как бы увидеть себя со стороны, но при этом, для придания достоверности его рассказу, запомнить все происшедшее слегка смутно, неопределенно, по крайней мере, по сравнению с остальными патрульными. Это ощущение некоторой нереальности всего происшедшего должно было создать у тех, кто будет допрашивать Реймонда, впечатление достойной восхищения скромности и сдержанности.

Патруль, за исключением Эда Мэвоула и Бобби Лембека, той же ночью погрузили на борт вертолета и доставили в Центральную Корею, в район западного побережья, неподалеку от того места, где они были захвачены. Советский пилот посадил машину на помеченную сигнальными огнями площадку площадью шестнадцать квадратных футов. И спустя всего семьдесят минут патруль уже вышел к подразделению морской пехоты США, размещенному неподалеку от Хайджу. Их беспрепятственно пропустили в расположение войск, и уже на следующий день они добрались до своей части. Их отсутствие продлилось меньше четырех дней, с ночи 8 июля до полудня 12. Шел 1951 год.

* * *

Завершив работу с американцами и отправив их обратно за линию фронта, Йен Ло в сумерках сидел с тридцатью своими парнями и девушками, собравшимися в кружок на чудесной лужайке позади павильона. Позже, когда стемнеет, он станет рассказывать им прекрасные старые сказки. А пока еще было видно, он отпускал сухие шуточки по поводу русских и развлекал своих помощников, и пугал их, и удивлял поразительными достижениями в области оригами, древнего японского искусства складывания фигурок из бумаги. Из квадратов разноцветной бумаги возникали то журавль, хлопающий крыльями, когда Йен тянул его за хвост; то раздутая лягушка, прыгающая, когда он гладил ее по спине; то птица, клюющая бумажные шарики; то молящийся Мур; то говорящая рыба; то монахиня в черном и сером. Он показывал всем лист бумаги, делал быстрые движения руками, продолжая отпускать милые, восхитительные шутки, и – раз! В его пальцах возникало новое чудо, бумага оживала, и мягкий вечерний воздух был напоен магией.