Текст книги "Маньчжурский кандидат"

Автор книги: Ричард Томас Кондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

XVIII

Юджина Роуз находилась на гастролях в Бостоне, с новым музыкальным шоу Джастина «Карта Звездного Неба». На это название создателей шоу, кстати, вдохновило пособие, выпущенное Национальным Географическим Обществом два года назад. Марко планировал присоединиться к Рози на следующий день. Они без конца разговаривали по телефону, не считаясь с временем суток. Их планы как можно скорее пожениться не претерпели изменений, и они по-прежнему производили впечатление пары, пребывающей в убеждении, что в этом, казалось бы, столь густо населенном мире, кроме них, не существует никого.

Наступил канун Рождества. Реймонд пригласил Марко на ужин. Он сообщил также, что предложил Чанджину взять выходной, но тот отказался. Это потому, отвечал Марко, что Чанджин, скорее всего, буддист, и как таковой Рождество не празднует. Реймонд на это возразил, что Чанджин, по его мнению, вовсе не буддист, потому что в кладовой и на кухне повсюду валяются евангелистские книжонки, а сам Чанджин беспрерывно улыбается. Марко такой поворот разочаровал, потому что опрокидывал его планы послать Чанджину поздравительную открытку, в ответ на что тот, будь он действительно буддистом, должен был послать ответную открытку ко дню рождения Будды – или потерять лицо.

Марко появился в квартире Реймонда в семь вечера с парой бутылок холодного шампанского. Завтрашнее похмелье заранее усугублялось тем фактом, что у Реймонда в холодильнике уже были заготовлены еще две бутылки этого напитка. Решив, что к еде они перейдут попозже, друзья расположились в кабинете Реймонда, у широкого окна, и тут, словно специально для них и по случаю праздника, пошел снег. Тихо сыпались крупные хлопья, точно подарок от самого Санта-Клауса; эх, что бы тому подарить людям мир на Земле!

После двух бокалов золотистых пузырьков Реймонд наклонился и вынул из-под стула, на котором сидел, большой, упакованный в подарочную бумагу, сверток.

– Веселого Рождества! – сказал он. – Хорошо, что ты есть.

В устах Реймонда это прозвучало трогательнее, чем в устах любого другого человека. Потому что ведь Реймонд был изгоем, одиноким путником во времени и пространстве. Его окружал непроницаемый космический мрак, и единственным – кроме Джози – существом, для которого Реймонд существовал, был Марко.

Марко снял элегантную, синюю с золотом, обертку, и его взору предстал трехтомник «Военной истории Западного мира» Фуллера, в переплете из мягкого сафьяна. Переложив книги в одну руку, другой Марко похлопал смущенно улыбающегося Реймонда по плечу. Потом положил трехтомник на стол и сунул руку в карман брюк.

– И вам, молодой человек, тоже веселого, веселого Рождества! – С этими словами он протянул Реймонду длинный плоский конверт. Медленно, гадая о содержимом, Реймонд принялся его распечатывать.

– Секундочку! – воскликнул Марко. Он ринулся к проигрывателю, порылся в альбомах и вытащил пластинку с записями рождественских гимнов. Проигрыватель одарил их сладкоголосым «Мы три волхва с Востока». – Теперь можно открывать.

Распечатав конверт, Реймонд обнаружил подарочный сертификат на сумму в пятьдесят долларов, для отоваривания в «Деликатесах Гитлица» на Бродвее. С подарком в руках, Реймонд улыбался своей неизменно трогательной улыбкой, а из слов старого гимна ткался в воздухе невидимый морозный узор:

 
«Мы три волхва с Востока,
Идем мы издалека,
С дарами, летом и зимой —
За звездой, за звездой.
О чудесная Звезда,
Будь прекрасна ты всегда.
На Запад веди и ярко свети,
В край вечного света ты нас приведи!»
 

Марко подумалось об их собственных восточных мудрецах: Гомеле, Березине и этом древнем, как мир, китайце, вручившем Реймонду пистолет, чтобы тот убил Бобби Лембека.

Реймонд произнес:

– Какая прелесть! Кроме тебя, никто бы не додумался сделать мне такой замечательный подарок. Это… одним словом, это просто здорово, вот как.

Довольные – каждый тем, что сделал подарок другому – они снова уселись. Посмотрели шоу, послушали музыку, допили первую бутылку и окончательно исполнились духом Рождества. Откупоривая вторую бутылку, Реймонд произнес ровным голосом:

– Муж Джози умер.

– Да ну? – Марко резко выпрямился на стуле. – Когда?

– На прошлой неделе.

– Откуда ты знаешь?

– Мать сказала. Она распорядилась, чтобы в посольстве присматривали за Джози. Они ей и сообщили.

– И что ты теперь намерен делать?

– Я уже виделся с сенатором Джорданом. Мы в неплохих отношениях. Сначала, правда, пошло туговато, потому что мать наплела им обо мне бог весть что, типа, что я извращенец, и все такое. И что, дескать, надо беречь Джози от меня. Но в каком-то смысле от встречи со мной ему было не уйти, потому что он политический деятель, а я журналист. Вскоре, после того, как мы сошлись во мнениях относительно того, что за чудовище моя мать, мы хорошо поладили, даже подружились. Я спросил сенатора, может, я могу чем-то ему помочь. У нашей газеты в Аргентине ведь есть офис. Но Джордан решил, что самое лучшее – это подождать и дать Джози возможность прийти в себя. Позже, сказал он, если она по-прежнему не захочет возвращаться домой, возможно, мне стоит поехать туда и забрать ее. Или, по крайней мере, навестить Джози и поинтересоваться, не хочет ли она уехать. Вот так.

– И что, твоя мать больше ничего не имеет против Джози?

– Нет.

– Поворот довольно крутой.

– Постарайся не смеяться – и я тоже постараюсь – но в том-то вся соль. Именно что крутой поворот. Отец Джози очень выдвинулся в своей партии, стал заметной фигурой в Сенате. Мать раньше всех поняла, откуда ветер дует, и пустилась во все тяжкие, чтобы с ним подружиться. Но Джордан ее энтузиазма не разделяет, вот она, видимо, и решила, что если не удается привлечь его на свою сторону, то можно, по крайней мере, исключить из числа врагов, женив меня на его дочери. Ей, конечно, невдомек, что никто лучше меня не в состоянии настроить сенатора Джордана против нее и Джонни – не считая, конечно, самих этих обаяшек.

– Ну и женщина. Будь она моей женой, я бы, наверное, уже был генералиссимусом. Самое меньшее.

– Да уж.

– Значит, если вы с Джози поженитесь, твоя мать не будет против?

– По крайней мере, так мне позволено думать.

– А отчего умер муж Джози?

– Хороший, леденящий душу вопрос. Случилось следующее: он был сражен неведомой рукой во время случайно вспыхнувшего мятежа в городе под названием Тукуман. Он был агрономом.

– Какое отношение агрономия имеет ко всему этому?

– Никакого, просто он оказался там, а не в Буэнос-Айресе с Джози.

– Ты уже написал ей?

Реймонд бросил взгляд за окно, где царили снег и ночь, и отрицательно покачал головой.

– Если хочешь, я помогу тебе с письмом.

– Помоги, – просто отозвался Реймонд. – Сам я не в силах. Даже начать не в силах. Я так много всего хочу ей написать, но эти восемь лет меня душат.

– Это проблема не столько слов, сколько тона, – начал Марко, не имея ни малейшего представления, о чем говорит, но понимая, что в знании тонкостей человеческого общения обогнал Реймонда на световые годы. – Верно, надо подождать. Интуиция подсказывает мне, что надо. Но не шесть месяцев. Пожалуй, следует отправить первое письмо в самое ближайшее время. Выразить соболезнование. Это естественным образом сломает лед, дальше можно будет переходить к длинному письму. Но чересчур затягивать нельзя. Надо прояснить для себя этот вопрос раз и навсегда.

– Какой вопрос?

– Ей… Впрочем, Джози, вероятно, в курсе, что ты ее любишь… В таком случае остается понять, любит ли она тебя.

– Должна любить. Потому что, если нет, что же тогда мне делать?

– До сих пор ты справлялся.

– Нет. Нет, это не пойдет. Может, мне и не так уж много чего светит, но это все же больше, чем я имею сейчас.

– Послушай, парень. Как дело повернется, значит, так тому и быть. Не дергайся, постарайся не нервничать раньше времени и действуй поэтапно.

– Верно. Я и сам так думаю.

– Тут, знаешь ли, требуется время.

– Понимаю. Сенатор Джордан сказал то же самое.

* * *

Генерал Фрэнсис Боллингер – «Свирепый Фрэнк», давнишний поклонник Джона Айзелина, Большого Джона – принял, и с большим удовольствием, предложение матери Реймонда возглавить патриотический комитет движения под названием «Десять миллионов американцев в борьбе за завтрашний день». Предложение было сделано во время скромного ужина, столь скромного, что на нем присутствовали лишь Джонни, генерал да миссис Айзелин. Дело происходило в январе шестидесятого, в резиденции Айзелина в Вашингтоне. Боллингер пообещал, от всего своего великодушного сердца, что в день открытия партийного съезда по выдвижению кандидатов (место проведения – Медисон-Сквер-Гарден, время – июль) он представит миллион подписей миллиона патриотов под петицией, выдвигающей Джона Йеркеса Айзелина в качестве кандидата от партии на президентский пост.

Генерал Боллингер удалился от активной деятельности, дабы взять в свои руки бразды правления крупнейшей в мире компании по производству корма для собак. Одна из его немногих, скажем так, шуток (перечислять остальные не имеет смысла), любимая, а потому нередко повторяемая, звучала так:

– Интересно, как русские собираются с нами тягаться, если у нас танки-тягачи, а у них – одни сплошные «москвичи». Дошло? (Смех.) Сам он много лет ходил в патриотах.

* * *

Прошла зима, наступила весна, а Марко и его подразделение так ничего и не обнаружили. Активных действий со стороны противника также не предпринималось. В марте ФБР стало известно, что имя Реймонда фигурирует во французском списке возможных подозреваемых в связи с убийством в июне прошлого года депутата-антикоммуниста Франсуа Орсела. Несколько позже выяснилось, что имя Реймонда упоминается также в аналогичном, но подготовленном уже Скотланд-Ярдом списке, составленном в связи с убийством лорда Крофтнэла. Французский список подозреваемых включал в себя восемь человек – американцев и не только, находившихся неподалеку в момент совершения преступления. Список Скотланд-Ярда состоял из трех фамилий. Оба учреждения обращались к ФБР с просьбой провести обычную проверку и дать свои комментарии. Имя Реймонда было единственным, фигурировавшим в обоих списках.

В конце мая сенатор Айзелин с женой поселились в доме на Лонг-Айленд – в преддверье бурной общественной жизни и также, как объясняла миссис Айзелин, дабы она могла внести свою лепту в подготовку к возвращению домой овдовевшей дочери сенатора Джордана, Джози, прикоснуться к ее горю, так сказать, женской рукой, ведь она и отец бедняжки – давнишние друзья. Все это Элеонор поведала редактору отдела общественной жизни «Дейли пресс», предварительно передав тому через Реймонда просьбу связаться с ней. Так что Реймонд узнал новость о возвращении Джози, как и все остальные читатели, из газеты. В результате, набирая номер матери, он трясся от ярости и негодования.

Она молча ждала, пока сын выскажется. Это длилось почти четыре минуты без перерыва – тяжело дыша, сбиваясь, плюясь рваными фразами, он исторгал пулеметные очереди проклятий, пока не выдохся. Уверившись, что в его речи возникла пауза, мать пригласила Реймонда на костюмированный бал, назначенный непосредственно на день возвращения Джози из Буэнос-Айреса. Ему обязательно надо принять приглашение, добавила она, ведь Джози уже согласилась прийти, а один Бог знает, сколько воды утекло с тех пор, как они в последний раз встречались. Сцепив зубы, Элеонор молча переждала повторный поток непристойностей и оскорблений, которыми разразился в ответ Реймонд, а потом обрушила трубку на рычаг с такой силой, что сбила телефон со стола. Но это не утолило ее черную ярость, а лишь распалило ее. Она подобрала трубку, отодрала ее от панели и запустила в стеклянный журнальный столик в четырех футах от себя. Потом подняла с пола расколотый столик и зашвырнула его в короткий коридор, в конце которого располагалась ванная, дверь в которую оказалась открыта. Сквозь стекло душевой кабинки просвечивала розовая плитка. Столик разбил стекло, врезался в выложенную плиткой стену и с грохотом осыпался прямо в ванну.

* * *

После кошмарной, бессонной ночи Реймонд, вопреки своему намерению явиться в офис в семь и сделать все дела, заснул на рассвете и проспал до одиннадцати. В ответ на утреннее приветствие Чанджина он чуть не сшиб слугу с ног: зная, что хозяин никогда не встает позже восьми, Чанджин не удосужился разбудить Реймонда.

Очутившись в офисе, Реймонд запер за собой дверь. Прибегнув к самой наимерзейшей из всего своего обширного репертуара мерзких интонаций, он отдал распоряжение девушке на коммутаторе, чтобы с ним не соединяли, кто бы ни звонил.

– Включая мистера Давни, сэр?

– Да.

– И мистера О'Нила, сэр?

– Включая всех! До единого! Можете вы вколотить это в ваши глупые головы?

– В головы? Но у меня всего одна голова, сэр.

– Не сомневаюсь, – скривился Реймонд. – Так можете вы вколотить это себе в голову? Никаких звонков. Понятно?

– Будьте спокойны, сэр. Можете держать пари на что угодно – вам сегодня не дозвонится никто.

– Пари? О! Секундочку. Я решил пересмотреть мои указания. Я принимаюлюбые звонки из Буэнос-Айреса. Вы, вероятно, произносите это название как Бьюноуз Эирс. Если позвонят оттуда, соедините.

– С чем именно, сэр?

– С чем именно что?

– С каким городом соединять?

– Не понял.

– С Буэнос-Айресом или с Бьюноуз Эирсом?

– Это одно и то же!

– Замечательно, сэр. Значит, вы ответите на звонки из любого из этих мест или из обоих. Больше не хотите пересмотреть указания?

Реймонд повесил трубку, не дослушав.

– О-о-о, ну и тип, ну и тип! – воскликнула «телефонная барышня», обращаясь к двум другим, по правую и левую руку от себя. – Когда-нибудь я до него доберусь. Я буду ждать и жестоко отомщу, пусть мне даже предложат в другом месте вчетверо большую зарплату, а работать надо будет вдвое меньше. Я останусь здесь, я готова состариться на этом коммутаторе, но зато однажды – о, этот день придет! – и тогда, тогда, о, тогда!!! – говоря все это, она скрежетала зубами.

– Кто это тебя так довел? Шоу? – хмыкнула девушка слева.

– Что толку кипятиться? – пожала плечами девушка справа. – Если тебе предложат такую работу, где платят вчетверо больше, не отказывайся. С Шоу все равно никому не справиться.

«Дорогая Джози!

Мне трудно писать это письмо. Я так слаб и так боюсь, что не знаю, смогу ли его написать, и эта фраза удивляет меня самого, потому что впервые в жизни открываю другому человеку что-то, выходящее за рамки минимально необходимого. С самого начала хочу предостеречь: в этом письме я раскрою тебе свою душу, так что оно, наверное, получится длинным. Поэтому, если мои слова причиняют тебе боль, ты можешь остановиться на этом месте, и все закончится. Любя тебя так, как я люблю (сначала я хотел сказать „любил“, чтобы потом описать, как моя любовь все крепла на протяжении этих девяти пустых и бесполезных лет без тебя), чувствуя, как моя любовь все растет и растет, и растет, и не имея при этом места, куда можно сложить этот гигантский, взошедший в пустоте урожай, я понял, что мне остается лишь носить ее на себе, точно одежду, которая никому больше не подойдет и никому не нужна, но которая все же хранит в себе тепло, способное согреть человека вроде меня, закоченевшего на ледяном ветру. В следующем месяце ты возвращаешься в Нью-Йорк. Я начинал это письмо не меньше тридцати раз и рвал написанное, но больше я не могу откладывать ни на день, потому что тогда оно может тебя не застать. Я не в состоянии написать это письмо, но я должен его написать, потому что знаю: у меня нет ни характера, ни мужества, ни привычки надеяться на лучшее, – одним словом, качеств людей, имеющих право на свое место под солнцем – и потому я никогда не наберусь мужества заговорить с тобой о той боли и тоске, которые…»

Реймонд прервался. Последнюю строку смазали несколько искренних слезинок.

XIX

Первый – хотя и совершенно непостижимый – прорыв в бесконечном долгом, исполненном ужаса ожидании, произошел в мае шестидесятого. Марко в тот день опоздал на встречу с Реймондом в венгерском баре Чарли. Ни для кого, разве что за исключением несчастных, страдающих от отсутствия батареек для слухового аппарата, не было секретом, что Чарли – один из самых словоохотливых представителей этого и без того не располагающего к молчаливости бизнеса. Шире рот был только у его коллеги, державшего заведение на Пятьдесят Второй улице. Чарли говорил так, словно Зигмунд Фрейд лично разрешил ему… да что там разрешил, настойчиво уговаривал его, обрушивать на окружающих все, что взбредет ему в голову, да к тому же еще и в безграмотной форме.

Как-то раз, минут за десять до прихода в бар Марко, в ленивый полдень, когда Реймонд сидел за стойкой и разглядывал на свет кружку пива, Чарли прицепился к букмекеру. Последний с гораздо большим удовольствием побеседовал бы со свой новой знакомой, пышной блондиночкой с личиком летучей мыши, испытывавшей такую жажду, словно внутри у нее бушевал пожар на нефтяных скважинах. Чарли обрушивал на них, от всей души и оглушительно, историю про своего мерзавца-шурина, который жил вместе с ним: по выходным тот целыми днями слоняется без дела и учит окружающих, как жить; причем все это началось после того, как шурин унаследовал две тысячи триста долларов от своей подружки. К тому времени, когда она отдала богу душу, они были помолвлены вот уже сорок лет, и с ее стороны, говорил Чарли, это был необыкновенно великодушный поступок – ведь этот мерзавец ни разу не подарил ей и коробочки пудры на Рождество, он специально затевал ссоры перед всеми праздниками, на которые принято дарить подарки.

– Ясное дело, – громыхал Чарли, – когда тебе приваливает такое наследство, сразу начинаешь думать, будто знаешь ответы на все вопросы! И я ведь ему, такому богатенькому, теперь не могу вот так за здорово живешь дать пинка под зад. Каково это, подумайте? Ну и, значитца, помня про такое, кто он теперь такой, я ему вежливо, спокойно так говорю, мол, а не разложить ли тебе лучше пасьянс?

Реймонд во время этой беседы сидел на табуретке у стойки, в двенадцати футах от Чарли. О том, чтобы прислушиваться к разговору, он и не помышлял – это было бы чистой воды самоубийством. Вдруг он повелительно постучал по стойке монетой в полдоллара. Чарли раздраженно повернулся на стук. Один вонючий клиент на всю вонючую забегаловку, так и тот оказался занудой.

– Что такое? – осведомился Чарли.

– Дайте колоду карт, – потребовал Реймонд.

Чарли посмотрел на букмекера и закатил глаза к небу. Потом движением тенора в «Тоске» пожал плечами и достал из выдвижного ящика шкафа за спиной колоду – голубую, с мелким рисунком на «рубашке», и толчком отправил ее по блестящей поверхности стойки к Реймонду.

Распечатав колоду, Реймонд принялся спокойно и рассеянно тасовать ее, Чарли же возобновил словесное насилие над букмекером и его пухленькой светловолосой спутницей. Когда десять минут спустя вошел Марко, Реймонд заканчивал раскладывать второй заход. Проходя мимо Чарли, Марко поприветствовал его, заказал пиво и остановился у стойки возле Реймонда.

– Застрял в пробке, – следуя ритуалу, сказал он. – Народу на дорогах – уйма. – Реймонд не отвечал. – Как ты насчет совместного обеда? – Марко пока замечал, что Реймонд его игнорирует. – Моя подруга настаивает, что пора вам познакомиться. Я старался ее отговорить, но все бесполезно. К тому же я собираюсь жениться на этой малышке, сто тридцать девять фунтов в обхвате, и мы хотели бы, чтобы ты был шафером.

Наконец, выпала бубновая дама. По-прежнему не обращая на Марко никакого внимания, Реймонд сгреб карты. К этому моменту Марко уже заметил некоторую странность в его поведении. Реймонд выровнял колоду, положил ее лицевой стороной на стойку, причем сверху положил «рубашкой» вниз бубновую даму и уставился на нее – отстраненно, озабоченно, не замечая, что Марко внимательно за ним наблюдает. С громкостью, значительностью превышающей среднюю, Чарли грохнул перед Марко кружку пива, повернулся и направился обратно к букмекеру и его подружке, дабы со скоростью ста тридцати слов в минуту завершить свое повествование о пиковом моменте разговора с шурином.

– Тут я ему и говорю, почему бы тебе, говорю, не взять такси, не отправиться прямой наводкой в Сентрал-парк и не сигануть в озеро? – Его голос громыхал с такой силой, словно за это платили спрятанному где-то инженеру по акустике.

Реймонд быстро прошагал мимо Марко, букмекера и вышел из салона.

– Эй! Эй, Реймонд! – окликнул его Марко. – Ты куда?

Реймонд исчез. Когда Марко выскочил на улицу, он успел лишь увидеть, как его друг захлопывает дверцу машины. Такси быстро рвануло с места и исчезло за углом.

Марко вернулся в салон и опять принялся за пиво. Его снедала тревога. Из головы не выходила сцена раскладывания пасьянса. Внезапно он вспомнил, что пасьянс фигурировал и в его снах. Этому элементу сновидений он не придавал значения, потому что счел его аберрацией, случайно затесавшейся в мир фантазий. Он честно сообщил об этой детали врачам, но после того, как один особенно бойкий молодой доктор заметил, что Реймонд, несомненно, просто делал руками что-то, напоминающеераскладывание пасьянса, Марко позволил этому воспоминанию поблекнуть. Сейчас он ощущал полную убежденность в том, что разыгравшаяся только что сцена чрезвычайно важна, вот только он не знает, почему.

– Эй, Чарли!

Немая сцена: закатывание глаз, медленный поворот, разыгрывание бесконечного терпения.

– Да?

– Мистер Шоу здесь часто раскладывает пасьянс?

– В каком смысле «часто»?

– Раньше он его раскладывал?

– Нет.

– Принеси мне еще пива. – Роясь в кармане в поисках мелочи, Марко направился к телефону.

И позвонил Луи Амджаку. Тон у того был кислый как никогда.

– Какого черта тебе надо?

– Ладно, не будем попусту тратить время. Что нового?

– Реймонд в двадцать втором участке, посреди парка, куда приехал на такси.

– Что с ним произошло?

– Он взял напрокат лодку, а потом сиганул в озеро.

– Ты что, смеешься? Луи…

– Я не смеюсь!

– Буду через девять минут.

– Полковник Марко!

– Что?

– Это прорыв?

– Думаю, да. Мне кажется… Да, пожалуй, это прорыв.

* * *

Сначала Реймонд наотрез отрицал, что мог совершить такой поступок. Но когда шок миновал и он дозрел до понимания того, что одежду у него хоть выжимай, пришлось признать и тот факт, что произошло нечто, выходящее за рамки обычного. Все трое – Реймонд, Амджак и Марко – сидели по приказу Марко в дежурном помещении. Когда с брызганьем, капаньем и попытками отрицать очевидное было покончено. Марко заговорил, обращаясь к Реймонду. Тон его голоса напоминал тот, каким обращаются к своим подопечным дрессировщики собак – низкий и серьезный, полностью исключающий возможность уйти от ответа.

– Мы достаточно долго морочили друг другу головы, Реймонд, и я с этим мирился, потому что у меня не было выбора. Ты мне не верил. Решил, что я тронулся. И, чтобы помочь мне, ты начал мне подыгрывать. Я прав, Реймонд? – Тот неотрывно смотрел на свои насквозь промокшие ботинки. – Реймонд! Я прав?

– Да.

– А теперь слушай. В венгерском баре Чарли ты сидел в двух шагах от меня, но меня не видел. Ты раскладывал пасьянс. Помнишь?

Реймонд отрицательно покачал головой. Марко и Амджак переглянулись.

– Потом ты подозвал такси и поехал в Сентрал-парк. Взял напрокат лодку. Выгреб на середину озера и сиганул в воду. Ты всегда отличался упрямством, Реймонд, но мы можем привести сюда не меньше тридцати свидетелей. Они подтвердят, что ты прыгнул за борт, а потом вышел на берег – так что не надо говорить мне, что ты этого не делал, – и перестань обольщаться по поводу того, что они якобы не у тебя в голове. Если ты не поможешь нам, мы не сможем помочь тебе.

– Но я не помнюэтого, – возразил Реймонд.

Внутри него щелкнул какой-то рычажок, и теперь он по-настоящему ощущал страх. Джози возвращается. Кто знает, может, сейчас у него появилось, что терять. Этот парализующий страх был настолько непривычен для Реймонда, что все суставы у него словно в одно мгновение заржавели.

* * *

В тот вечер в просторном доме на Тертл-Бей началась бурная деятельность, не прекращавшаяся всю ночь. Все согласились, что фактором, приводящим в действие спусковой механизм в психике Реймонда, является раскладывание пасьянса; определившись с этим, они исполнились восхищения автором идеи. Три отдельные группы занимались Чарли, букмекером и пухлой блондинкой.

Блондиночка сначала отказывалась говорить, потому что была уверена, что ее замели отнюдь не по политическим соображениям. Она повторяла:

– Отказываюсь отвечать на основании, и все. Вы, может, хотите инкриминировать.

Чтобы изменить эту ее позицию – «глухую несознанку» – пришлось привлечь Марко. Блондиночка не раз встречала Марко в заведении Чарли, и полковник ей так нравился, что при мысли о возможном сотрудничестве с ним у нее кружилась голова. Подержав руку девушки в своей, Марко прочувствованно объяснил, что никто ее не арестовывал, а просто он лично обращается к ней с просьбой помочь, посотрудничать – и кто знает, может, в итоге из этого выйдет нечто весьма волнующее.

– Понятно, – выдохнула она.

Все сразу упростилось, вот только девушка – по-видимому, приняв желаемое за действительное – истолковала его слова ошибочно, потому что в процессе обсуждения то и дело норовила забраться к полковнику на колени. Все делали вид, что слишком заняты, чтобы обращать внимание на такие мелочи, а сам Марко… Как только, выспросив ее обо всем, он поднялся, чтобы уйти, блондиночка крикнула ему вслед:

– Послушай, я с удовольствием с тобой посотрудничаю, но почему это надо делать в разных комнатах?

Букмекер стал еще большей головной болью. И так образец уклончивости, в этот день он превзошел самого себя, потому что при нем было более двадцати девяти тысяч долларов – ставки на забеги в VI Ямайских скачках, так что сосредоточиться на том, что твердили ему эти молодые люди, он был просто не в состоянии. Букмекера убедили принять мягкое успокоительное, потом один из молодых людей – самый симпатичный – когда они вместе прогуливались по главному коридору, осведомился, причем очень доверительным тоном, что его так тревожит? Букмекер: (1) знал, что это не та полиция, которая специализируется на скачках; и (2) всегда откликался на доверительное обращение. Поэтому он рассказал о своих проблемах, на всякий случай подчеркнув, что деньги находятся не лично у него, а у одного его друга. Амджак позвонил и узнал результаты забега. Когда выяснилось, что ни один его клиент не выиграл большой суммы, букмекера прорвало, точно пожарный гидрант.

Что касается Чарли, то он, естественно, достиг этой фазы с первой секунды, словно только и ждал команды заговорить.

* * *

Марко разложил пасьянс сто двадцать пять раз – только после этого, усреднив результаты, технические специалисты определились с местом, на котором Реймонд, скорее всего, прервал в тот день игру в баре Чарли. Поэкспериментировав с системами чисел как возможными источниками события, являющегося «спусковым крючком», остановились все же на системе символов и начали работать с фигурами – из-за их красочности и возможности идентификации с человеческими существами. Ориентируясь на психологические характеристики Реймонда, сразу исключили «мужчин» – королей и валетов. Остались четыре дамы. Пики и трефы отмели на месте. Подтасовывали карты в колоде таким образом, чтобы какая-нибудь из дам красной масти выпадала пятой в пятой раскладке, и Марко раскладывал пасьянс. Он, конечно, выбрал даму бубен. Ему возражали, но там, на стойке бара, была именно дама бубен – и вдруг, совершенно неожиданно, как это, говорят, происходит со святыми и алкоголиками, в его ушах зазвучал тот голос, который он слышал в своих кошмарах не меньше семисот раз. Это был голос Йена Ло, который произнес: «Дама бубен, во многих отношениях напоминающая так горячо любимую и ненавистную мать Реймонда, – второй фактор, включающий механизм его готовности к любому заданию». Задача была решена. Марко знал это. Чарли, букмекер и пухлая блондинка дали дополнительную информацию, которая лишь подтвердила главные выводы.

По заказу ФБР из Цинциннати военным самолетом доставили дюжину особых колод в фабричной упаковке. В Тертл-Бей колоды получили в девять сорок утра. Такие особые колоды обычно продаются в специальных магазинах для любителей произвести впечатление на гостей с помощью карточных фокусов. «Выберите карту, любую, а я угадаю», – предлагает фокусник ничего не ведающему гостю, протягивая такую вот особую, из сорока двух экземпляров одной и той же карты, колоду; двенадцать колод, прибывших из Цинциннати, составляли исключительно бубновые дамы. Марко решил, что время испытать Реймонда как игрока в древнюю игру пасьянс наступит этим утром. Он не желал терять ни минуты, дожидаясь, пока нужная карта выпадет сама собой.

* * *

Через час после доклада Чанджина КГБ (он позвонил из красной телефонной будки у выхода из Сентрал-парка) состоялась встреча американского оператора Реймонда с таксистом округа Колумбия, по совместительству шефом советской службы безопасности в том же округе. Разговор имел место в машине, в процессе неспешной езды по деловому центру Вашингтона (американский оператор Реймонда исполнял роль пассажира) и проходил на повышенных тонах.

Американский оператор убедительно говорил, обращаясь к таксисту, что паниковать глупо, потому что лишь благодаря одному на миллион случаю какой-то идиот нечаянно произнес в присутствии Реймонда нужную комбинацию слов.

– Вот этого не надо! Не надо!

– Что такое?

– Это вопрос профессионализма, и надуть меня не удастся. Не получится. Они его обрабатывали. Он сломался. И они выбрали такой оскорбительный способ дать нам понять, что он сломался и для нас теперь бесполезен.

– Почему вы так в себе не уверены? Видит бог, мне всегда казалось, что англичане перегибают палку с этой своей покровительственной интонацией насчет вашей молодой страны, но, боже мой, вы и в самом деле очень молоды. Сколько времени вы этим занимаетесь? Всего ничего. Я хочу, чтобы вы поняли: если бы в ФБР вычислили, что представляет собой Реймонд, вы бы об этом никогда не узнали. Если предположить, что они – а это практически невозможно – пронюхали правду про Реймонда, то они, естественно, захотели бы выйти и на того, кто дает ему указания. То есть на меня. А через меня – и на вас. Вы ведь в своих разведывательных операциях действуете точно так же! Теперь понимаете?

– С какой стати такому консервативному человеку прыгать в озеро?

– С такой, что выражение «Иди и прыгни в озеро» в этой стране расхожее, и какой-то тип случайно его произнес.

– Честно говоря, я места себе не нахожу от беспокойства.