Текст книги "Маньчжурский кандидат"

Автор книги: Ричард Томас Кондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Знаешь, что я делала, когда полицейские позвонили мне?

– Я бы догадался, если бы не так устал. Сдаюсь.

– Ну, после того, как мы расстались, я поднялась по лестнице и, не снимая пальто, позвонила Луи Амджаку, своему жениху… – Марко моментально напрягся, резко наклонившись вперед. – Он пришел так быстро, как только смог, то есть почти мгновенно. Я рассказала, что только что встретила тебя, и вернула жениху кольцо. – Она приподняла длинные пальцы левой руки, ни на одном из которых ничего не было, и пошевелила ими. – Попыталась выразить, как сожалею о том, что, возможно, причинила ему боль. И тут, прямо в этот момент, вдруг звонят из полиции и приглашают меня прийти в двадцать четвертый участок. Я схватила пальто, в последний раз в жизни поцеловала Луи в щеку и выбежала вон. В участке мне сказали, что ты избил какого-то очень хилого, щуплого человечка, но якобы Вашингтон заверил их, что тебе можно доверять. Ну, я посчитала, что если они решились обеспокоить самого Джорджа Вашингтона, чтобы узнать его мнение о тебе, значит, серьезного вреда они тебе не причинили. Должна сказать, это было очень мило со стороны генерала Вашингтона, учитывая, что ты всего лишь майор, и я даже не знала, что вы знакомы, но если эти полицейские хоть чуть-чуть сомневались насчет тебя, им было достаточно спросить меня. Ох, это правда, мой дорогой Бен… я бы сумела убедить их.

Он посмотрел на Рози неистово и страстно, обхватил за плечи и прижал губы к ее незабываемому рту, а в это время водитель, подсчитывая, сколько составят два процента чаевых, дождался, пока красный свет сменился зеленым, и устремился в направлении 54-й стрит.

XII

После нескольких дней сладкого сна без сновидений, в мягкой постели, на груди мисс Чейни, Марко позвонил в «Дейли пресс» и узнал, что Реймонд в Вашингтоне. Он почти сразу дозвонился ему в Вашингтон. Сказал, что очень хочет увидеться, и Реймонд пригласил Марко на обед в Нью-Йорке этим же вечером; в частности, чтобы друг помог ему оценить нового повара. И только тут сообщил самое интересное.

– Я только что вспомнил. Это же твой ординарец! Точно. Помнишь своего ординарца в Корее, маленького такого? Он еще был переводчиком в патруле… Как его? Чанджин? Это и есть мой новый повар! Ха! Ну до чего же тесен мир.

Марко согласился и спросил, когда Реймонд должен прибыть из Вашингтона.

– Учитывая время пути от вокзала до дома… я приеду… ну, скажем… в шесть двадцать две.

– Да уж, постарайся, чтобы не позже, а то мне придется ждать тебя на углу.

– Может, позвонишь Чанджину и скажешь, что за обедом у нас будет гость? Ты, вероятно, умираешь от желания поболтать с ним. Знаю я вас, старых армейских приятелей.

– Я обо всем позабочусь, Реймонд, – сказал Марко, и на этом разговор закончился.

* * *

Реймонд открыл дверь.

– Чанджина нет дома, – заявил он. – И, следовательно, обедом я тебя угостить не могу.

– Да и сам останешься без него.

– Я нашел записку от Чанджина. Там говорится, что ты избил его и что он сейчас в больнице Святого Луки.

– Одно не вызывает сомнений, – ответил Марко. – Здесь поблизости великолепные магазины.

– В самом деле, это прекрасная идея! – воодушевился Реймонд. Он отошел от двери, предоставив Марко самому решать, закрывать ее или нет, и принялся листать телефонную книгу. – Мне это как-то в голову не приходило, а ведь так все просто. Копченая говядина и всякие соленья, и этот сногсшибательный ржаной хлеб с такими вкусными зернами, и, может, немного сельди под маринадом, и копченая семга, и эта неудобоваримая кислая капуста, которую, похоже, делают из нитей накаливания для лампочек, и вареное мясо. – Он начал набирать номер. – Отличная идея! Она бы никогда не зародилась, если бы ты не убрал с дороги Чанджина, поэтому я в высшей степени благодарен тебе.

– Да не за что, – отозвался Марко. – Всегда рад.

– Лифтер, кстати, жаловался, ну, я и дал ему пятерку.

– Он, должно быть, знает какой-то секрет. Он и меня разжалобил, и я тоже дал ему пятерку.

– За что ты его-тоударил?

– Он решил разыграть роль миротворца.

– А Чанджина ты за что отделал?

– Как раз это я и собираюсь с тобой обсудить.

– Алло… Гитлиц? Это Шоу. Правильно. Примите заказ…

Реймонд заказал еды на десятерых, как обычно поступают те, кто звонят в гастроном где-нибудь на Бродвее, и объяснил, куда ее доставить.

– За последние два года я дважды лежал в больнице.

– В больнице? Что с тобой?

Реймонд открыл пиво. Усилиями Чанджина комната благоухала жидкостью для полировки мебели. Марко заметно похудел, но в остальном выглядел нормально. Душевный массаж по методу Чейни оказался весьма и весьма действенным. Марко был в штатском, на лице его застыло сдержанное, отстраненное выражение, как у человека, который в полном одиночестве заперся в комнате отеля, готовясь произнести на банкете речь. Юджина Рози до самых жабр накачала майора транквилизаторами.

«Писать, и успешно, ежедневную колонку по вопросам национальной политики – это тебе не хухры-мухры», – подумал Марко. Возросший авторитет придал Реймонду заметную значительность; он даже стал казаться более рослым и крупным. Ему уже исполнился тридцать один год. Подняться еще выше с точки зрения своего портного он не мог, потому что всегда одевался безупречно. Белее, чем у него, белья просто не существовало. Ухоженные ногти сияли, ботинки сверкали, румяные щеки блестели, зубы искрились. Картину этого круговорота блеска портили лишь глаза. Может, Реймонд и считал, что глаза у него светятся, но, к несчастью, они светились лишь в пределах его способности имитировать эмоции. Реймонд не испытывал никаких эмоций, и это не поддавалось изменению. Когда он был доволен, то пытался вспомнить, как другие люди выглядят, когда излучают ощущение счастья или удовлетворения, и старался придать себе тот же вид. Получалось плохо. Способность Реймонда испытывать что-то вроде сочувствия или симпатии сводилась к минимуму, и с этим тоже ничего поделать было невозможно.

Со всем вниманием слушая рассказ Марко, он понял лишь, что против его друга была совершена какая-то диверсия, которая почти разрушила его. Предполагалось, что Реймонд будет огорчен, когда речь зашла об этой паршивой медали, которая всегда была для него пустым звуком, жестяной игрушкой, способной доставить радость разве что какому-нибудь желторотому юнцу. Он никогда не просил награждать его, никогда не мечтал об этой награде, и если бы существовал хоть какой-то способ сделать так, чтобы медаль позволила его другу оставаться в армии и выздороветь, он бы немедленно выяснил, что это за способ. И если ради благополучия и безопасности Бена понадобилось бы даже позвонить Джонни Айзелину, бога ради, Реймонд сделал бы это. Однако Марко этих своих мыслей он высказывать не стал, полностью сосредоточившись на том, чтобы убедительно изобразить ту реакцию, которая, по всей видимости, от него ожидалась.

– Если то, что тебе снится, происходило на самом деле, Бен, – медленно произнес Реймонд, – то это происходило и со мной, и со всеми остальными патрульными.

– И с Чанджином, – ответил Марко.

– Как насчет того, чтобы провести небольшое расследование? – спросил Реймонд. – Это должно помочь нам разобраться.

– Разобраться в чем?

– Выяснить, что же такое произошло, заставляющее тебя видеть этот сон.

– Какого типа расследование?

– Ну, Джонни Айзелин в своей сенатской комиссии занимается расследованиями, и моя мать…

– Джонни Айзелин? – Марко пришел в ужас. – Но я же боевой офицер!

– При чем тут…

– Ладно, Реймонд. Я, наверное, плохо тебе объяснил. То, чем оказались набиты моя голова и голова Мелвина, лучшие доктора страны не смогли вытрясти обратно. Более того, они даже на шаг не приблизились к пониманию того, чем это вызвано. Что может сделать какая-то сенатская комиссия? И Айзелин! О господи, Реймонд, давай условимся никогда больше не упоминать имя этого сукина сына.

– Ну, это просто первое, что мне пришло в голову. Так сказать, для начала. Я лучше тебя знаю, что Джонни – свинья.

– Тогда с какой стати заводить об этом разговор?

– Потому что тут нужны специалисты. Какого черта, Бен? Ты же сам сказал – армия оказалась бессильна. Знаешь, что нам требуется? Большое, полномасштабное расследование. Понимаешь… кто-то должен заставить людей разговориться.

– Каких людей?

– Ну… Уф… Я…

– Давай, давай.

– Ну, патрульных. Если моя Почетная медаль получена незаконно, и, поверь, я и сам к этому склоняюсь, тогда кто-нибудь может вспомнить правду, и кто-то посторонний должен заставить всех остальных парней вспомнить, что никакой я не герой, не стоял под градом пуль и, главное, что же в действительности все мы делали. Вот и все. Что мы делали? Если ты не хочешь обращаться к Джонни Айзелину, я не осуждаю тебя за это, но тогда просто потребуй отдать себя под трибунал.

– Но причем здесь трибунал?

Марко, казалось, никак не мог взять в толк, что именно предлагает ему Реймонд.

– Ты должен обвинить себя в том, что фальсифицировал рапорт, на основании которого я получил Почетную медаль, и потребовать расследования, чтобы установить, было это сделано в сговоре с остальными патрульными или нет. Вот и все.

– В армии этого не поймут. Почетная медаль… Ну. Почетная медаль для военных – дело святое, Реймонд. В смысле… О господи, да в Пентагоне у всех просто поедет крыша!

– Конечно! Я к тому и веду! Пусть все узнают! Если в армии этого не поймут, то, черт побери, Айзелин поймет, поверь мне. И спустит с цепи всех собак.

– Нет. Нет, никогда.

– Нужно раструбить об этом как можно шире, хотя бы ради того, чтобы в армии не повторилось подобной ошибки, в результате которой с тобой приключилось непонятное. Это должно их волновать, как, по-твоему? Тебя, значит, можно не щадить, не то что меня, из которого сделали героя? Нельзя допустить, чтобы такие серьезные ошибки повторялись.

– Реймонд, послушай. Армия есть армия. Пусть меня не щадят, я не против, но не ради советских генералов и китайцев из моего сна.

– Ладно. Делай как знаешь.

– Но поскольку существует шанс, совсем крошечный шанс, что, возможно, тут действительно есть угроза безопасности США, я должен заставить их разобраться во всем этом. Ты прав, Реймонд. Я должен. Должен.

– Зачем кому-то понадобилось, чтобы я получил Почетную медаль? Я даже толком не помню, как участвовал в той операции. Помню только некоторые фактыкасательно нее, но самой операции не помню.

– Расскажи-ка. Продолжай говорить об этом. Пожалуйста.

– Ну, слушай. Давай попробуем восстановить факты. Итак, мы в патруле. Ты в центре цепочки, я на правом фланге. Помнишь? Там будет темно. Я крикну тебе: «Капитан! Капитан Марко! Дай-ка мне света, сюда, вперед!» А ты крикнешь в ответ: «Сейчас сделаем, парень!», и вскоре вспыхнет осветительный патрон, и я продольным огнем обстреляю вражескую колонну, а я, как известно всем, даже читателям комиксов, прекрасный стрелок. Я начну двигаться в сторону врагов, подберу один из их собственных автоматов и закидаю их же собственными гранатами, восемь штук там будет этих гранат.

– Да, правильно, – сказал Марко. – Но ты не помнишь, как делалвсе это.

– Что я и пытаюсь тебе объяснить, – раздраженно ответил Реймонд. – Каждый раз, думая об этой операции, я всегда точно знаю, что произойдет, но никогда не могу представить себе, что это реально происходило.

– Ты что-нибудь помнишь о классной доске? О китайских инструкторах?

– Нет.

– Неужели ложные воспоминания? А о кинозале, мультипликационной картинке, звуковой дорожке на английском языке и стоящих вокруг китайцах тоже ничего не помнишь?

– Нет.

– Тебе, наверно, мозги промыли лучше, чем мне. Или Мелвину.

– Промыли мозги?

Это замечание Реймонду явно не понравилось. Ему была невыносима мысль, что кто-то подделал его личность, и он отверг эту идею сразу, окончательно и бесповоротно. Другой, услышав подобные предположения, возможно, загорелся бы жаждой действий или воспринял сказанное как вызов. Но только не Реймонд. Отвращение – вот какое чувство охватило его и, действуя точно багор, оно отталкивало Реймонда от твердого берега, туда, где ни о каком насильственном вмешательстве подобного рода не могло быть и речи, где он полностью зависел только от самого себя. Это вовсе не означало, что проблемы Марко мгновенно перестали для него существовать. Он по-прежнему страстно желал помочь другу восстановить сломанный внутренний механизм, вернуть себе сон, покой и здоровье. Однако если вначале Реймонд горел желанием принять участие в том, что представлялось ему пламенно-патриотическим крестовым походом, то теперь вульгарность самой идеи промывки мозгов заставила его буквально потерять дар речи.

– Это точно было промывание мозгов, – продолжал между тем Марко. – В моем случае что-то прохудилось. В случае с Мелвином – тоже. Да, это единственное возможное объяснение, Реймонд. Других просто нет.

– Но зачем? – холодно спросил Реймонд. – Зачем коммунистам понадобилось, чтобы я получил Почетную медаль?

– Не знаю. Но мы должны выяснить это. – Марко встал. – Прежде чем я сделаю первый шаг, прежде чем уйду отсюда, я хочу услышать, что ты понимаешь, что я затеваю всю эту историю с трибуналом не ради того… не чтобы избавиться от этих снов…

– Черт возьми, Бен! Чья это была идея?

– Позволь мне закончить. Это официальное заявление, потому что, парень, я знаю, что говорю, уж поверь. Если я добьюсь трибунала – трибунала надо мной! – это может здорово ударить по нам обоим. – Марко закатил глаза. – Что бы сказал мой отец… слава господу, он уже в могиле и не увидит, как его сын поднимает бум из-за человека, удостоенного Почетной медали. Дерьмо! Но я должен сделать это. «Безопасность» – вот ключевое слово. Я смотрю в лицо ужасной опасности, которая угрожает погубить мою страну, и единственное, что можно противопоставить этой опасности, обозначается словом, имеющим прямо противоположный смысл. Безопасность. Ну, если на кону такие ставки, я согласен, пусть меня не щадят, как ты выразился. Пусть меня пустят в расход. Но к тебе это тоже относится, Реймонд. Имей в виду.

– Теперь ты закончил? Чья это была идея? Моя. Кто, можно сказать, заставил тебя затеять все это? Я. Однако ты можешь засунуть себе в зад весь этот патриотический треп о нашей великой стране. Я просто хочу знать, зачем шайке грязных коммунистов и деградировавших китайских кули понадобилось, чтобы я получил Почетную медаль.

– Реймонд, можно тебя попросить? Расскажи снова об операции. Пожалуйста.

– О какой операции?

– Ну, пожалуйста!

– В смысле, с того места, на котором я остановился?

– Да, да.

– Ну… потом ты подбросишь второй осветительный патрон, примерно на двадцать ярдов передо мной, примерно над серединой цепочки, потому что решишь, что я буду подниматься к гребню, и…

– Да, парень, это что-то!

– О чем ты?

– Каждый раз, когда ты рассказываешь об этой операции, ты рассказываешь это, как будто она пока не произошла, как будто она только еще будет.

– Я об этом и говорю! Именно так я всегда о ней и думаю! В смысле, когда на каком-нибудь банкете присутствует патриот из числа важных шишек, а газета заставляет меня тоже идти туда, и он начинает расспрашивать, как все было. Давай, Бен. Ты на правильном пути. – Марко пробежал пальцами по густым волосам, упер локти в колени и спрятал лицо в ладонях. Реймонд почти с нежностью смотрел на него. – Не смущайся, если тебе хочется плакать, – мягко сказал он другу.

Марко покачал головой. Реймонд открыл еще одну банку пива.

– Клянусь добрым, милым Богом, мне кажется, теперь я смогу спать, – сказал Марко. – Я просто чувствую это. Больше меня не пугают ни безумные голоса, ни быстро сменяющиеся, расплывчатые картинки, ни жуткие глаза тех, кто там сидел.

Он убрал ладони от лица, машинально протянул руку и взял у Реймонда банку с пивом. Тот начал открывать следующую. Так, сидя, Марко и уснул. Реймонд уложил его на софу, накрыл одеялом, выключил свет и пошел в свой кабинет, слушать завывания речного ветра и читать книгу с совершенно невероятным названием «Спиртное – слуга человечества».

* * *

Когда на следующее утро Реймонд уходил. Марко все еще спал. Вскоре после того, как он прибыл к себе в офис, позвонила Юджина Роуз Чейни. Она спросила, спокойно ли Марко спал. Реймонд ответил «да».

– Ох, мистер Шоу, это просто замечательно! – воскликнула она и повесила трубку.

XIII

Мать Реймонда позвонила ему из аэропорта и пригласила на ленч. Реймонд попытался отговориться тем, что якобы уже договорился встретиться с кем-то за ленчем, но мать сказала, чтобы он не морочил ей голову, что она прекрасно знает, что он терпеть не может людей и не стал бы целый час или даже больше торчать с кем-то за одним столиком, и поэтому, черт возьми, ничто не мешает ему появиться в отеле «Плаза» в час дня, где в это время леди может позволить себе легкий завтрак. Реймонд сказал, что придет. За все время их разговора это было практически все, что он сказал.

Когда за десять секунд до назначенного времени Реймонд появился в отеле «Плаза», мать, сидя в углу большого зала за столиком с видом на парк, закатывала сцену допустившим какой-то промах метрдотелю и двум официантам. Она сделала Реймонду знак встать рядом с ее креслом, пока она закончит объяснять, как правильно фаршировать устрицами куски мяса и что она не потерпит, если мясо будут обжаривать дольше одиннадцати минут с каждой стороны, на предварительно нагретом гриле, при определенной температуре. Официанты поклонились и исчезли. Мать Реймонда мгновенье испепеляла метрдотеля презрительным взглядом, после чего заговорила с Реймондом:

– Только представь себе ресторан, в меню которого нет Clos de Lambrays или Cuvee Docteur Peste!

С видом горького сожаления она взмахом руки отпустила метрдотеля. Затем позволила Реймонду поцеловать себя в щеку, едва прикоснувшись губами, и взмахом руки указала на кресло за столиком на четверых, не прямо напротив и не справа, а слева от себя, что исключало для них обоих возможность смотреть в окно на парк.

– Ну, как ты? – спросила мать.

– Прекрасно.

– И я тоже. Хотя ты и не спрашивал.

– Я догадался – услышав, что ты заказываешь мясо, фаршированное устрицами.

– Мясо, главным образом, для тебя.

– Понятно.

– С Джонни тоже все отлично.

– Надо полагать, имеется в виду его физическое здоровье?

– И это, и все остальное.

– Разве он не оказался в щекотливом положении?

– Конечно, нет.

– Тогда зачем мы здесь?

– В смысле…

– К чему эта очередная ежегодная встреча?

– Я – твоя мать. По-моему, этого достаточно. Почему ты спросил, не оказался ли Джонни в щекотливом положении?

– Мне пришло в голову, что ты, возможно, решила каким-то образом использовать мою колонку, которая прикладывает все усилия, чтобы не упоминать имени Джонни, несмотря на тот факт, простой и очевидный, что он убийца. Убийца мужества и души. От него несет смертью, тебе это известно?

Общаясь с матерью, Реймонд всегда переходил отведенные им самим границы собственной несносности и нетерпимости. И почти все время делал этот свой отмахивающийся жест, подчеркивая позицию высокомерия и презрения. Его умение владеть собой молниеносно таяло – словно жидкость, которую тянут через соломинку.

Мать закрыла глаза.

– Мой дорогой мальчик, в нашем сумбурном мире – одной колонкой с именем Джонни больше, одной меньше, значения не имеет.

– Я запомню это.

Она открыла глаза.

– Зачем?

В обществе матери Реймондом всегда овладевало тошнотворное чувство страха, что он слишком пристально ее разглядывает. Всякий раз при встрече он обшаривал взглядом каждый миллиметр ее кожи в поисках малейшего изъяна, заново оценивал все черты ее лица, тревожась, что она хотя бы отчасти утратила свою привлекательность. Но тщетно. Так было и на этот раз. Чувствуя себя одновременно и обманутым, и удовлетворенным, он выбрал тактику насмешки над ее притворной попыткой изобразить разочарование по поводу отсутствия в меню изысканных блюд; попыткой, входившей в явное противоречие с тем фактом, что Джонни Айзелин за едой употребляет бурбон.

– Мама, ради бога, где ты слышала о таком деликатесе, как фаршированное устрицами мясо? Это открытие Джонни, надо полагать? Не иначе как Джонни, потому что в мировой литературе о еде не существует блюда, которое выражало бы его вульгарность лучше, чем толстый, высокомерно дорогой кусок мяса, начиненный клейкими, скользкими, чувственными устрицами.

– Реймонд, пожалуйста! Выбирай выражения! – Она бросила на него хмурый взгляд.

– Это отвратительно, и сам он отвратительный.

– Причина, по которой я пригласила тебя сегодня на ленч, – ровным голосом произнесла мать, – состоит в том, что на самом деле я чувствую себя не так уж хорошо, и доктор советует мне совершить небольшое путешествие в Европу.

– Что с тобой такое? – спросил он, растягивая гласные так сильно, что голос зазвучал гнусаво, а в мягком небе возникло ощущение неприятной дрожи.

При этом в голове его бродили мысли: «Существовал ли когда-нибудь на этой земле другой столь же непревзойденный лжец? Неужели ее тщеславие настолько не знает границ, что она и впрямь верит, будто апелляция к неполадкам со здоровьем произведет на меня впечатление? Может, у нее наготове фальшивая кардиограмма? Или этот подкупленный доктор „случайно“ наткнется на нас за ленчем? Она никогда не прибегала к такой грубой уловке, как обморок. Другое дело – разыграть целую сцену с добродушным стариком-врачом, которого она сама предварительно натаскала».

– Мой доктор, конечно, дурак набитый, – заявила мать. – Я пошла в клинику Лихи и к Мейсу, провела два независимых обследования. Здоровье у меня крепкое, как швейцарский франк.

От возмущения Реймонду показалось, точно повсюду под кожей у него елозят стальные шипы. «Я проиграю и это сражение, – думал он, – точно так же, как проиграл все предыдущие. Сидя здесь с завязанными глазами и не зная, чего она добивается, я снова дам ей возможность одержать победу. Ох, что за женщина! Такая красивая – и так нечестно сражается. Плевки, которыми мир награждает Джонни Айзелина, на самом деле должны предназначаться ей. Как происходит, что я забываю об этом? Как происходит, что, глядя в эти безмятежно красивые глаза, я испытываю такой глубокий трепет перед тем, как она держится, настолько теряю силы при виде этой царственной осанки, этой прекрасной головы, этого здорового тела, что забываю, вместилищем чего она является? Я должен всегда, всегда, всегда помнить, что эта роскошная упаковка – выгребная яма предательства, отравленный родник любви, клубок смертоносных змей. Зачем я здесь? Почему пришел сюда?»

– Рад слышать, – сказал он. – Однако я отчетливо помню только что сказанные тобой слова, что на самом деле ты чувствуешь себя не так уж хорошо.

Мать снисходительно улыбнулась, обнажив превосходные белые зубы.

– Я сказала… Ох, Реймонд! Ради бога, какое значение имеет, что именно я сказала?

– Я бы выпил что-нибудь.

– За ленчем?

– Да.

– Тебе, по-моему, обычно не нравится, когда люди пьют за ленчем.

Она откинула голову назад, поджала губы и издала омерзительный чмокающий звук. Официант бросился к ней с такой скоростью, что у Реймонда мелькнула мысль, будто он задумал убить ее. Увы, это оказался не тот случай. Официант остановился, униженно глядя на нее, как будто умоляя, чтобы его отхлестали кнутом. Мать Реймонда на многих людей оказывала такое воздействие.

– Заказывай, Реймонд.

– Я бы выпил пива. Желательно, баночного.

– Баночного, сэр? – переспросил официант. Мать Реймонда сердито заворчала, и официант тут же взвизгнул: – Да, сэр! – И исчез.

– Ну, и кто из нас вульгарный? – доброжелательным тоном спросила она. – Может, желаешь к баночному пиву еще и консервированных бобов, прямо в только что открытой консервной банке?

– Мама, ради бога, пожалуйста, объясни, зачем понадобился наш сегодняшний совместный ленч?

– Ох! Ну, этот глупец доктор, сущий паникер, уверяю тебя, сказал, что мне следует сменить обстановку и съездить в Европу. Независимо от того, существует ли реальная причина для подобных заявлений, идея показалась мне плодотворной. Ну и, раз я, конечно, не могу ехать одна, а Джонни не может меня сопровождать, поскольку для этого ему пришлось бы преодолеть множество проблем со службой безопасности, я хотела спросить… Нет, я определенно рассчитываю, что ты, прежде всего из профессиональных соображений, поедешь со мной. Дело в том, что я буду выступать в роли полномочного представителя двух комиссий, внешних сношений и финансовой – можно сказать, в роли представителя Сената. И постараюсь напомнить правителям Европы и Англии, что Соединенные Штаты возникли не просто как демократическое государство, но и как федеративное объединение, и республика, которая контролируется Сенатом, по крайней мере, на данном этапе нашей истории, посредством Соглашения о равноправии штатов, и что Сенат действует в интересах того, чтобы это объединение продолжало существовать, и вынужден в данный момент нашей истории защищать меньшинства от эмоциональной тирании большинства. Это означает, конечно, что я смогу провести тебя в такие места и представить таким людям, до которых ни твоей газете, ни твоей колонке в жизни не дотянуться. Прежде чем ты ответишь, согласен ли сопровождать меня, свою мать, в поездке по Европе, которая не будет стоит тебе ничего, учти следующее. На всех Британских островах, равно как и во всей Европе не будет никого, с кем ты пожелаешь побеседовать, но кто окажется для тебя недоступен. Думаю, это в интересах твоей газеты. Если ты также решишь, что неплохо бы, чтобы твои ежедневные заметки выходили и на других языках, в зарубежных газетах и прочих влияющих на общественное мнение периодических изданиях, думаю, это можно будет устроить. Более того…

Мать Реймонда добивалась от него желаемого теми же методами, какими она добивалась желаемого от Джонни Айзелина. Отец Реймонда был неисправимым мечтателем, когда надеялся, что, повзрослев, она откажется от своих честолюбивых замыслов.

– Буду рад поехать с тобой этим летом в Европу, мама.

– Прекрасно. Мы отплываем 15 июня, в полдень. Мой офис перешлет тебе сведения о маршруте и отелях, а также перечень встреч, деловых и личных. Ты не хочешь встретиться с Папой Римским?

– Нет.

– В таком случае я сделаю это одна.

– Что еще?

– Не правда ли, фаршированное устрицами мясо восхитительно? Есть его – это просто какое-то чувственное наслаждение! Удивительное сочетание – мясо и устрицы. Знаешь, Джонни все время ест это блюдо.

– Я так и думал.

– Есть что-нибудь, что я могу сделать для тебя в Вашингтоне, дорогой?

– Нет. Спасибо. Хотя, постой. Пожалуй, можешь. У меня есть друг…

– Друг? У тебя есть друг? – Она прекратила жевать и даже положила вилку.

– Ирония – дешевый костыль для юмора, мама.

– Пожалуйста, прости меня, Реймонд. Я не хотела иронизировать, поверь. Просто очень сильно удивилась. Ни разу в жизни ты не упоминал ни о каких друзьях. Я очень, очень рада, что у тебя появился друг. Можешь не сомневаться, дорогой, что если я могу помочь твоему другу, то с огромной радостью сделаю это. Кто он?

– Он из Вашингтона, майор разведки.

Мать достала удобный в работе блокнот с отрывными листами.

– Фамилия?

Реймонд назвал.

– Окончил Военную академию?

– Да.

– Наверно, хочешь, чтобы ему присвоили звание полковника?

– Было бы неплохо. Только если это можно сделать без того, чтобы в его личном деле появился штамп «ПВ».

– Что еще за «ПВ»?

– «Политическое влияние».

– Конечно, в его личном деле появится штамп «ПВ»! Ты в своем уме? Что плохого в том, если в министерстве станет известно, что у него есть влиятельные союзники там, где нужно? Боже мой, Реймонд, если бы некоторые наши крупные военные деятели не имели «ПВ», они остались бы просто компанией самых старых младших лейтенантов за всю военную историю. Клянусь богом, Реймонд, – раздраженно продолжала его мать, свирепо набрасываясь на большой пирог с крыжовником и сладким кремом, – иногда мне кажется, что ты самый наивный на свете молодой человек, и, читая твою колонку, я убеждаюсь, что так оно и есть.

– Что не так с моей колонкой?

Она вскинула руку.

– Не сейчас. Мы обдумаем преобразование твоей колонки в июне, на борту корабля. А сейчас давай сделаем твоего друга новоиспеченным полковником. – Она просмотрела свои записи. – Есть что-нибудь… ну, негативное касательно него, что мне следует знать?

– Нет. Он прекрасный офицер. Его отец, и дед, и прадед – все были безупречными офицерами.

– Ты знаешь его по Корее?

– Да. Он… Он возглавлял патруль.

Реймонд заколебался, потому что упоминание о патруле заставило его снова вспомнить об этой грязной медали, о том, как много она значила для матери и Джонни Айзелина, как глупо мать вела себя в Белом доме и позже, каким идиотом Джонни выглядел перед всеми этими камерами во время того проклятого, показушного, мерзкого, пропитанного лицемерием завтрака, где его унижали все кому не лень. Внезапно до Реймонда дошло, что он имеет возможность не только помочь Марко, но и слегка потрепать матери нервы, а Джонни врезать прямо между глаз носком сапога, к которому пришпилена медаль. Черт возьми, может же сам Реймонд, в конце концов, получить хоть какое-то удовольствие от этой проклятой медали? Он постарался успокоиться, чтобы мать не почувствовала подоплеки его колебаний и не свернула разговор.

– В чем проблема? – спросила она.

– Ну, вообще-то есть одна вещь, которую армия может воспринять как негативную. Она касается прошлого. Думаю, сейчас у него все в порядке.

– Он голубой?

– Ха!

– Это, конечно, мелочь. Ты думаешь, что сейчас у него все в порядке?

– Да.

– Ты не считаешь, что следует рассказать мне, в чем дело?

– Мама, ты планируешь на съезде партии в будущем году протолкнуть Джонни на роль кандидата в президенты?

– Реймонд, мы будем делать твоего друга полковником или нет? Не думаю, что это может хоть как-то пригодиться Джонни в его борьбе за президентство. Кроме того, я рассчитываю продвинуть его на вторую роль.

– Он будет участвовать в предварительных выборах будущей весной?

– Вряд ли. Его влияние и без того очень велико. Я не нуждаюсь в том, чтобы Джонни с кем-то соперничал ради увеличения своей популярности. Теперь… Вернемся к твоему другу-майору. Что за негатив, о котором ты говорил?

Реймонд сложил на столе перед собой руки.

– За прошедший год он дважды лежал в военных психиатрических больницах.

– О, всего-то, – саркастически протянула она и пожала плечами. – А я-то думала, что речь идет о серьезной проблеме. Господи, Реймонд! Психушка! Ты когда-нибудь видел, чтобы это заносилось в личное дело?

– Это не совсем то, что ты, возможно, думаешь, мама. Видишь ли, из-за того, что он пережил в Корее и о чем никак не может забыть, его неотступно преследуют ночные кошмары.