355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ричард Томас Кондон » Маньчжурский кандидат » Текст книги (страница 11)
Маньчжурский кандидат
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:42

Текст книги "Маньчжурский кандидат"


Автор книги: Ричард Томас Кондон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

* * *

В тот же день проведать Реймонда пришел Марко.

– О господи, ну и вид у тебя! – воскликнул Реймонд, все еще обмотанный бинтами и с ногой в вытяжке. – Что случилось?

Марко в самом деле выглядел ужасно. Старые поговорки всегда верно отражают суть, и вид у Марко был такой, что, как говорится, краше в гроб кладут.

– В каком смысле «что случилось»? – спросил он. – Кто из нас валяется на больничной койке?

– Я просто хочу сказать, что никогда не видел тебя в таком паршивом состоянии.

– Благодарствую.

– Так что случилось?

Марко потер пальцами лицо.

– Я не могу спать.

– А таблетки ты пробовал принимать? – спросил Реймонд просто на всякий случай.

У него самого развилось стойкое отвращение к лекарствам; неудивительно, поскольку его мать фактически стала наркоманкой. Кроме того, проблемы со сном были недоступны его пониманию, ведь сам он мог бы заснуть, даже если бы его на сильном ветру подвесили за одну щиколотку.

– Дело не в том, что я не могу спать. Дело в том, что я не хочу спать. Я боюсь. Меня преследует один и тот же кошмар.

Реймонд, лежа на спине, сделал правой рукой жест, словно отмахиваясь от чего-то.

– В этом кошмаре есть советский генерал, и уйма китайцев, и я, и парни из нашего патруля? – спросил он.

Марко, словно тигр, выпрыгнул из кресла. Нависнув над Реймондом, он обеими руками вцепился в его пижаму, глядя вниз совершенно безумными глазами.

– Откуда тебе это известно? Откуда тебе это известно? – голос Марко поднимался все выше и выше.

– Убери… от… меня… руки.

Реймонд произнес это в своей отвратительной тягучей манере; в той самой отталкивающей, раздражающей, мерзкой манере, с помощью которой удерживал весь остальной мир по ту сторону рва, окружающего замок, где он всегда пребывал, заколдованный злобной ведьмой. Это прозвучало так не по-дружески, так отталкивающе, что Марко отпрянул и рухнул в кресло. Между прочим, весьма кстати, поскольку лицо его приобрело болезненный цвет слоновой кости, дыхание стало слабым, а в глазах заплескалось безумие. Он вцепился в Реймонда, потому что в том вдруг обрело форму то, что так страшно угнетало его. Он должен был наказать это воплощение своего ужаса за то, что оно делало с его чувством собственного достоинства, которое для каждого человека есть не что иное, как внутренний образ себя самого.

– Прости, Реймонд.

Реймонд в то же мгновенье снова стал другом Марко, как будто ничего не случилось.

– Пожалуйста, расскажи, откуда тебе известно о моем ночном кошмаре, Реймонд.

– Ну, видишь ли, на самом деле я ничего не знаю. В смысле, это просто Мелвин – ну, помнишь, Эл Мелвин, капрал из нашего патруля? – он с неделю назад прислал мне длинное письмо. Я, естественно, удивился, поскольку… ну, ты знаешь… я не из тех, кому изливают душу… но он написал в этом письме, что я единственный, с кем он может связаться… он послал письмо на адрес Джонни, потому что все знают, как связаться с ним… и потому что он должен был рассказать кому-то из патруля о своем ночном кошмаре, он боится сойти с ума, и…

– Пожалуйста, расскажи мне о его ночном кошмаре, Реймонд.

– Ну, ему снится, что патрульные сидят все вместе. Якобы там много советских офицеров, и китайские «шишки», и все мы. Ну и что такого в этом кошмаре?

– Где письмо? Оно у тебя?

– Ну… Нет. В смысле, я никогда не храню писем.

– И это все, что он написал? Все о том, что происходит в его кошмаре?

– Ну да.

– Только это, и все?

– Да.

– Господи!

– Это похоже на твой кошмар?

– Да. Хотя, если уж на то пошло, в моем гораздо больше всего.

– Вам нужно встретиться.

– И немедленно. Ты не представляешь, что это значит для меня. Я просто не в состоянии объяснить, что это значит для меня, Реймонд.

– Ну, прямо сейчас ты с ним вряд ли встретишься, Бен. Он живет в Вейнрайте, на Аляске.

– Где? На Аляске?

– Да.

– О боже! Вейнрайт, Аляска. Это, часом, не шутка?

– Нет. Хотелось бы мне, чтобы это была шутка, но я вовсе не шучу. Ну, а в чем дело? Какая разница?

– Какая разница? Я же сказал, что не могу спать. Ты сам говоришь, что я ужасно выгляжу. Ну, я и чувствую себя ужасно. У меня все поджилки трясутся, и временами я думаю, что надо покончить с собой, потому что боюсь сойти с ума. А теперь ты сообщаешь мне таким тоном, словно толкуешь о погоде, что среди патрульных есть еще один, у которого те же самые галлюцинации, которые я считал признаком безумия, и что он живет в каком-то месте под названием Вейнрайт, штат Аляска. Выходит, я не могу сесть и поговорить с ним, и выяснить, страдает ли он так же, как и я, и обсудить, чем мы можем помочь друг другу, а ты говоришь «какая разница».

Марко истерически расхохотался, потом уткнул лицо в большие ладони и разрыдался, крепко стискивая щеки. Его сильные плечи гротескно сотрясались, заставляя четыре ряда орденов подпрыгивать вверх и вниз. Он так громко рыдал, что в палату из коридора вбежали две советские медсестры. Эти безрассудные, не приносящие облегчения, ужасающие рыдания продолжались минут шесть-семь. Все это время Реймонд беспомощно глядел на Марко. Сестры сделали майору успокаивающий укол и увели его из палаты.

В целом пребывание Реймонда в больнице получилось то еще. Сначала – организованный советской тайной полицией визит жены самого доблестного, самого шумного американского антикоммуниста: потом – появление офицера военной разведки США, здорово перепугавшее и сбившее с толку персонал. Мало того, Реймонд пожертвовал пять тысяч долларов в счет вознаграждения за свою же поимку и, наконец, узнал, что два взрослых человека способны вести себя, точно дети, из-за какого-то, в сущности, безвредного, пусть даже без конца повторяющегося сна.

X

Джонни стал председателем Комиссии по федеральным операциям и председателем ее постоянного Подкомитета расследований, с ежегодным бюджетом в двести тысяч долларов и внушительным штатом следователей. Он научился с необыкновенной ловкостью манипулировать своим персоналом. В разговоре с подчиненными словно ненароком упоминал имя другого сенатора или члена правительства, пользующегося большим влиянием, а потом рассказывал о некоей молодой леди, которую этот сенатор, возможно, содержит, или там имел место аборт, или он в свое время совершил «ошибку молодости», что зафиксировано в соответствующих полицейских протоколах. Просто удивительно, как безотказно это срабатывало. Достаточно было завести подобный разговор с пятью-шестью сотрудниками, как они становились его миссионерами по запугиванию остальных, тех, кто, возможно, лелеял надежду перекрыть ему доступ в правительство.

Существовали целые группы и отдельные личности, у которых хватало мужества нападать на него. Один из самых проницательных политических аналитиков, действующих на национальной сцене, писал: «Айзелинизм превращается в процесс вымешивания лжи и выпекания из нее пирожков, процесс, представляющий собой современное чудо непорядочности, гораздо более потрясающее воображение, чем чудо сигарет с фильтром. Складывается впечатление, что ложь Айзелина снабжена внутренним атомным двигателем, крошечным реактором такой мощности и такой сложности, что она способна сбить с толку и запутать даже тех, у кого с головой все в порядке. Айзелин высказывает так много обвинений в адрес такого множества самых разных людей (и неважно, что вся общественность знает – фамилии в списке, которым он потрясает, просто искусственно сцеплены с фамилиями тех, у кого заведомо сомнительная репутация), что никто не может быть защищен от его ужасных обвинений. Айзелин – это человек, стоящий в бессменном карауле у дверей разума, чтобы защитить людей нашей великой нации от фактов».

Американский Союз Ученых опубликовал следующее заявление: «Сенатор Айзелин делает все, чтобы подорвать моральное состояние американских ученых, к огромной выгоде тех, кто является противником интересов Соединенных Штатов».

Одним словом, имя Джонни было у всех на устах. Из заштатного сельского губернатора, говорила мать Реймонда, абсолютно никому неизвестного, кроме местных политиков, каким он был в 1956 году, в 1957-м Джон Айзелин превратился в фигуру мирового масштаба. Причем этим он был обязан не только тому, что в точности следовал указаниям матери Реймонда. Сам его вид: мясистый нос, почти полное отсутствие лба, вечная щетина на лице, поросячьи глазки, красные от постоянного употребления бурбона, монотонный голос, подвывающий и скрипучий, – все это вместе взятое делало Джонни одним из величайших демагогов в истории Америки, несмотря даже на то, что он, как мать Реймонда часто говорила друзьям, бы человек легкомысленный и несерьезный.

Тем не менее ее Джонни стал единственным из всех политических хитрецов Америки, о которых народ всегда слагал песни и сочинял анекдоты, кто вселял страх и ненависть в сердца жителей других стран. Он сморкался в Конституцию, он показывал нос партийной системе и всем другим правительственным структурам. Для жителей Исландии, Перу, Франции и острова Питкаирн ярлык «айзелинизма» означал все грязное, замшелое, невежественное, консервативное, агрессивное, отсталое и прогнившее. Впрочем, эти эпитеты вполне приложимы к любому демагогу любой страны на любой планете.

Мать Реймонда изложила на бумаге основные «заповеди» и задала тон проповедям, которые Джонни должен был произносить на пути к славе, после чего предоставила ему мычать и тыкать пальцем, а сама занялась созданием ячеек того, что она назвала «Подпольем истинных американцев». На протяжении этого первого периода ее работы, длившегося почти пятнадцать месяцев, в организации Айзелина было зарегистрировано два миллиона триста тысяч членов, все воинствующие сторонники Джонни и того, что он отстаивал, все как один искренне благодарные ему за желание «дать нашим друзьям возможность занять подобающее место, которое позволит им влиять на историческое сознание нации и реально участвовать в работе правительства, очищенного от позора коммунизма».

На этом этапе мать Реймонда и ее муж засели у себя дома, в Джорджтауне, и занялись политической аналитикой и составлением стратегических планов на будущее. Они разговаривали, пили бурбон и имбирное пиво, Джонни все время носился с газетными вырезками, отражающими его бурную деятельность. У него возникла идея, что холодные зимние ночи – самое подходящее время для наклеивания этих газетных вырезок в альбомы, которые когда-нибудь лягут в основу «Мемориальной библиотеки Джона Йеркеса Айзелина». Аналитические разборки итогов дня или недели всегда носили непринужденный характер и ложились в основу конструктивных планов на ближайшее будущее.

– Дорогой, – спросила как-то мать Реймонда, – ты иногда испытываешь желание выйти в туалет во время заседания своей комиссии?

– Конечно. Что я, по-твоему, из туалетной бумаги сделан?

– Ну, и как ты поступаешь в таких случаях?

– Как поступаю? Да очень просто – встаю и иду.

– Так я и думала. Завтра, когда тебе понадобится выйти, я хочу, чтобы ты сделал в точности то, что я скажу. Посмотрим, что из этого получится. Согласен?

Он мерзко ухмыльнулся.

– Прямо перед всеми этими камерами?

– Вот именно. Завтра, когда тебе понадобится выйти, ты впадешь в ярость – только смотри, чтобы попасть в поле зрения камер – начнешь биться о стол и вопить, пока председатель ни закричит: «К порядку! К порядку!» Тогда ты встанешь и скажешь, что не желаешь принимать участие в этом фарсе и больше ни секунды не удостоишь их своим присутствием.

– Зачем все это?

– Тебе нужно научиться правильно обставлять свой уход, Джонни. Американцы должны быть в курсе, что ты ушел. Тогда они будут сидеть и нервничать, ожидая твоего возвращения.

– Здорово, дорогая! Чертовская идея! В смысле, она очень мне нравится!

Элеонор послала ему воздушный поцелуй.

– Какой же ты у меня простодушный! – Она преданно улыбнулась мужу. – Иногда мне кажется, что тебе вообще наплевать, что говорить и о ком говорить.

– А почему мне должно быть не наплевать?

– Ты прав. Конечно.

– Ты чертовски права, что я прав. Как бы это лучше выразиться? Это все равно, как… как… Ну, как если бы мы с тобой были юристами, часто говорю я себе. В смысле, самыми настоящими практикующими юристами. Я работал бы на «передовой», в суде, набирал бы присяжных и скармливал всякую чушь газетчикам, а ты сидела бы в юридической библиотеке, читала дела и говорила мне, что делать. – Он прикончил виски со льдом и протянул пустой стакан жене.

Та налила ему еще и сказала:

– Ох, я согласна с тобой, дорогой, но все же хотелось бы, чтобы ты проникся чувством того, насколько священна твоя миссия.

– К черту! Что на тебя сегодня нашло, малышка? Я похож на доктора, в каком-то смысле. Хочешь, чтобы я умирал с каждым пациентом, которого теряю? Жизнь слишком коротка. – Он взял у нее стакан. – Спасибо, дорогуша…

– Пей на здоровье, милый.

– Что это за дрянь? Яблочная водка?

– Какая яблочная водка? Это бурбон двенадцатилетней выдержки.

– Надо же! А на вкус не скажешь.

– Может, все дело в имбирном пиве?

– В имбирном пиве? Я всегда пью бурбон с имбирным пивом. Как может из-за имбирного пива появиться привкус яблочной водки? Сроду такого не было.

– Ну, тогда не знаю, – ответила жена.

– А-а, какая разница? Яблочная водка мне тоже нравится.

– Знаешь, ты такой милый…

– Ты еще милее.

– Джонни, ты заметил, что некоторые из этих идиотов-газетчиков пишут о тебе всякую гадость?

– Не бери в голову! – Он беззаботно махнул рукой. – Их ремесло очень похоже на наше. Ты становишься слишком чувствительной. Может, парни, которым поручено писать обо мне, и называют себя «Командой тупицы», но что-то я не замечал, чтобы они просили о переводе. Это просто такая игра, понимаешь? Они пытаются уличить меня во лжи, а потом садятся и печатают, что я солгал. Но на самом деле они ничем не отличаются от меня. Стараются нанести мне удар, но сами такие же, как и я. Я тоже стараюсь нанести им удар, но мы пьем вместе, и мы друзья. Какого черта, дорогая? Каждый из нас просто делает свое дело, вот и все. Не надо быть такой чувствительной.

– Джонни, малыш?

– Да, дорогая?

– Сделай мне любезность, завтра по время перерыва на ленч сходи, пожалуйста, в сенатскую парикмахерскую и побрейся. Тебе необходимо бриться дважды в день. Клянусь богом, иногда я думаю, что борода у тебя может отрасти за двадцать минут. Ты похож на барсука из диснеевских мультиков.

– Не тревожься из-за этого, дорогая. У меня своя дорога, и выгляжу я на свой собственный лад, но все равно я самый что ни на есть чертов американец, и все прекрасно понимают это.

– Тем не менее, дорогой, ты обещаешь мне побриться завтра во время перерыва на ленч?

– Конечно. Почему бы и нет? Плесни-ка мне еще. Завтра у меня будет долгий день.

* * *

4 ноября 1958 года Джон Йеркес Айзелин был переизбран на второй шестилетний срок, получив самое большое число голосов за всю историю выборов в своем штате. На следующий вечер в пивных, кафе, винных погребках, кантонах, тратториях и различных маленьких ресторанчиках крупных городов Западной Европы имели место двести тридцать незарегистрированных кулачных драк между угрюмыми американскими гражданами и возмущенными, охваченными ужасом местными жителями.

* * *

Сидя ранним утром в понедельник в своем офисе в «Дейли пресс» (теперь, став главой отдела, он, как и мистер Гейнес до него, считал своим долгом являться на работу не в десять часов, а в семь тридцать), Реймонд поднял взгляд, слегка раздраженный тем, что его оторвали от работы, и увидел стоящего в дверном проеме Чанджина. Реймонд не помнил, чтобы когда-нибудь видел этого человека – смуглого, хрупкого, с внимательными, влажно поблескивающими глазами и чрезвычайно умным выражением лица. Во взгляде посетителя сквозили надежда и возрастающее с каждым мгновением почтение, но даже эта маленькая хитрость не помогла Реймонду вспомнить его.

– Слу-у-ушаю, – нарочито мерзким тоном протянул он.

– Я Чанджин, мистер Шоу, сэр. Я был переводчиком, прикомандированным к вашей роте, пятьдесят второго полка…

Реймонд ткнул пальцем прямо в нос Чанджину.

– Ты был переводчиком в патруле?

– Да, сэр, мистер Шоу.

Будь на месте Реймонда кто-нибудь другой, может, в нем и вспыхнуло бы чувство былого товарищества, согретое теплыми воспоминаниями о былом, о добрых, старых боевых деньках. Но Реймонд просто спросил:

– Что тебе нужно? – Чанджин удивленно замигал. – В смысле, что ты здесь делаешь?

Это не было попыткой смягчить резкость; просто Реймонд пытался пробиться сквозь очевидную тупость собеседника с помощью более прозрачного синтаксиса.

– А разве ваш отец не говорил вам?

– Мой отец?

– Сенатор Айзелин. Я писал ему…

– Сенатор Айзелин мне неотец. Усвой, по крайней мере, этот факт, если даже больше ничего не вынесешь из визита в нашу страну.

– Я писал сенатору Айзелину. Рассказал ему, как я работал переводчиком в вашей части. Объяснил, что хочу приехать в Америку. Он сделал мне визу. Теперь мне нужна работа.

– Работа?

– Да, сэр, мистер Шоу.

– Друг мой, здесь мы не прибегаем к услугам переводчиков. Здесь мы все говорим на одном языке.

– Я могу портняжничать и ремонтировать все что угодно. Могу готовить. Могу водить машину. Могу убирать мусор и делать любую грязную работу. Могу доставлять сообщения. У меня есть где ночевать – в доме кузена, – и ем я очень мало. Я прошу вас дать мне работу, потому что вы великий человек и спасли мне жизнь. С меня хватит десяти долларов в неделю.

– Десять долларов? За все это?

– Да, сэр, мистер Шоу.

– Но, послушай, Чанджин. Я не могу платить тебе всего десять долларов в неделю.

– Да, сэр. Всего десять долларов в неделю.

– Мне вообще-то нужен слуга. И я не против иметь повара. В смысле, хорошего повара. Терпеть не могу мыть тарелки. Я подумываю обзавестись автомобилем, но меня останавливает вся эта возня с парковкой и прочее. Я дважды в неделю езжу в Вашингтон, и мне осточертело толочься в забитых людьми вагонах. Да, меня устроило бы твое предложение, в особенности, если тебе есть, где ночевать, но, прости, десять долларов в неделю – это низкая плата.

Реймонд произнес все это таким унылым тоном, точно это он искал работу и получил от ворот поворот по вполне обоснованным, разумным причинам.

– Вы могли бы платить мне пятнадцать, сэр.

– Как можно прожить в Нью-Йорке на пятнадцать долларов в неделю?

– Здесь живут мои кузены, сэр.

– И много эти кузены зарабатывают?

– Не знаю, сэр.

– Ну, сожалею, Чанджин, но об этом не может быть и речи.

Реймонд, так и не проявив никаких добрых чувств к старому боевому товарищу, вернулся к работе. Судя по выражению его лица, он считал, что разговор окончен, и торопился заняться отчетами своих бюро и кое-какой поступившей от матери информацией, которая тоже могла пригодиться.

– Вам неприятно платить мне мало, мистер Шоу?

Реймонд медленно повернулся, вынужденный снова переключить внимание на корейца, с раздражением осознав, что не сумел довести до его сознания, что тема закрыта.

– Возможно, мне следовало яснее обозначить свою позицию в этом вопросе, – холодно сказал он. – Есть что-то очень подозрительное в том, что человек соглашается работать за деньги, на которые невозможно прожить.

– Боитесь, что я вас обокраду, мистер Шоу?

Реймонд вспыхнул.

– Употребив слово «подозрительное», я не имел в виду ничего конкретного.

– Я жил в Мокпо на два доллара в неделю. По-моему, десять долларов гораздо лучше.

– Как давно ты здесь?

Чанджин посмотрел на часы.

– Два часа.

– Я имею в виду в Нью-Йорке.

– Два часа.

– Хорошо. Я распоряжусь, чтобы банк платил тебе двадцать пять долларов в неделю.

– Спасибо, мистер Шоу, сэр.

– Я также куплю тебе форменную одежду.

– Да, сэр.

Реймонд наклонился над столом и на клочке бумаги написал адрес банка и имя мистера Ротенберга.

– Отправляйся по этому адресу. Это банк, которым я пользуюсь. Спроси этого человека. Я позвоню ему. Он даст тебе ключ от моей квартиры и распоряжения насчет того, какой нужно сделать запас продуктов. И расскажет, где купить их. Мы не расплачиваемся деньгами. Пожалуйста, в следующий понедельник приготовь обед к семи пятнадцати. Выходные я проведу в Вашингтоне, остановлюсь в отеле «Вилард». Думаю, подойдет жареная телятина… мягкая часть, без костей… с зелеными бобами. Только не картофель… пожалуйста, Чанджин, никогда не готовь мне картофель…

– Конечно, сэр, мистер Шоу.

– … немного шпината, но не свежего, а консервированного; соус, конечно; тушеные фрукты и две чашки горячего крепкого кофе.

– Да, сэр, мистер Шоу. Почти как в армии Соединенных Штатов.

– О господи, надеюсь, что нет, – ответил Реймонд.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю