Текст книги "Коррозия характера"

Автор книги: Ричард Сеннетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Нить от фабрики в Уиллоу Ран, с точки зрения Белла, тянется во времени назад – к заводам Форда в Хайленд Парке, затем уходит еще дальше в историю – опять-таки к булавочной фабрике Адама Смита. Рутина появлялась во всех этих сценах труда как деградирующая личность, как источник ментального невежества – и невежества особого рода. Непосредственное настоящее может быть достаточно ясным, когда работник час за часом давит на один и тот же рычаг или на одну и ту же рукоять. Чего точно не хватает рабочему, занятому рутинным трудом, так это некоего большего видения другого будущего или знания того, как добиться перемен. Перефразируя эту критику рутины, можно сказать, что механическая активность не порождает чувства какого-либо большего по масштабу исторического нарратива: микронарративы жизни таких рабочих, как Энрико, показались бы Марксу явно незначительными в большом масштабе Истории, или просто приспособленчеством к существующим обстоятельствам.

Вот почему давняя дискуссия между Дени Дидро и Адамом Смитом все еще остается яркой и злободневной. Дидро не считал, что рутинная работа ведет к деградации; напротив, он думал, что рутина порождает нарративы, так как правила и ритмы работы постепенно эволюционируют. В этом есть определенная ирония, ибо этот «философ» и светский человек, «творение» блестящих парижских салонов середины XVIII века, оказывается сегодня гораздо лучшим защитником естественного достоинства «обыкновенного» труда, чем многие из тех, кто выступает от имени Народа. Крупнейшим современным наследником Дидро в этом смысле стал социолог Антони Гидденс, который попытался сохранить интуитивные представления Дидро, подчеркивая первостепенную ценность привычки, касается ли это социальной деятельности или понимания самого себя; мы подвергаем испытанию альтернативы, только отталкиваясь от привычек, которыми уже обзавелись. Вообразить жизнь как состоящую из моментальных импульсов, из краткосрочных действий, лишенную устойчивой рутины, некую жизнь без привычек, – это все равно, что представить себе некое бездумное существование[29]29
  См. Антони Гидденс, «Конституция общества: набросок теории структуризации». Кембридж (Великобритания), 1984.


[Закрыть].

Сегодня мы стоим у исторического водораздела – это я говорю, имея в виду проблему рутины. Новый «язык гибкости» предполагает, что рутина умирает в динамических секторах экономики. Однако большая часть работы остается замкнутой внутри круга фордизма. Простая статистика мало что говорит, но хорошее описание современных типов работ, представленное в таблице 1, указывает, что по меньшей мере две трети этих работ носит «повторяющийся» характер с приемами и способами, которые Адам Смит признал бы родственными тем, которые применялись на описанной им булавочной фабрике. Так, использование компьютера на работе (таблица 7) подобным же образом, по большей части, включает в себя вполне рутинные операции вроде получения данных. Если мы вместе с Дидро и Гидденсом считаем, что такому труду необязательно должен быть присущ принижающий нас характер, тогда мы должны сосредоточиться на условиях работы, в которых этот труд осуществляется. И тогда мы должны надеяться превратить фабрики и офисы в некие сценки труда, который носит кооперативный, основанный на взаимопомощи характер, подобный тому, что изображен на гравюрах, посвященных фабрике в Ла Англэ.

Если, однако, мы склонны полагать, что рутине изначально присущ принижающий нас характер, тогда мы будем нападать на саму природу рабочего процесса как такового. Мы будем питать отвращение как к рутине, так и к породившей ее бюрократии. Хотя при этом мы можем в значительной степени быть влекомыми практическим желанием к большей восприимчивости рынка, продуктивности и прибыли. Но мы не должны быть просто жадными капиталистами; мы должны верить, следуя Адаму Смиту, что людей стимулирует более гибкий опыт, как в работе, так и в других сферах деятельности. Мы можем верить в благо спонтанности. Но тогда возникнет такой вопрос: станет ли гибкость со всеми ее рисками и неопределенностями, которые она влечет за собой, лекарством от человеческого зла, на которое она нападает. Даже если предположить, что рутина оказывает «убаюкивающее» воздействие на личность, то каким же образом гибкость может сделать человеческое существо более заинтересованным?

Глава 3
Гибкость

Слово «гибкость» (flexibility) вошло в английский язык в XV веке. Изначально его значение происходило из простого наблюдения, что хотя дерево и гнется на ветру, его ветви всегда стремятся вернуться в первоначальное положение. Следовательно, «гибкость» – это способность дерева уступать силе и обретать себя снова; это испытание и восстановление одновременно. Идеально гибкое человеческое поведение должно иметь такой же предел прочности на разрыв – оно должно адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам, но не ломаться под их воздействием. Общество сегодня ищет пути, как сокрушить зло рутины через создание более гибких институтов. Однако при осуществлении гибкости на практике концентрируются, главным образом, на силах, сгибающих людей.

Предтечи современной философии прямо связывали «гибкость» человека с его способностью ощущать мир. Так, Локк в своей работе «Опыт о человеческом разумении» писал: «Индивид есть такая сознательная думающая вещь, которая ощущает или осознает удовольствие и боль и которая способна быть счастливой или предаваться горю…». Юм в работе «Трактат о человеческой природе» утверждал: «когда я углубляюсь в то, что я называю „я сам“, я всегда „спотыкаюсь“ о некое особенное восприятие того или иного рода – жары или холода, света или тени, любви или ненависти, боли или удовольствия»[30]30
  Джон Локк, «Очерк относительно человеческого понимания». Нью-Йорк, 1959, т. 1, стр. 458–459; Дэвид Юм, «Трактат о человеческой природе» // «Философия Дэвида Юма», под ред. B. C. Чаппела. Нью-Йорк, 1963, стр. 176.


[Закрыть]. Эти ощущения суть следствия воздействия внешнего мира, который «сгибает» индивида, словно дерево, то так, то этак. Теория моральных чувств Адама Смита также опиралась на констатацию этих внешних, меняющихся воздействий.

Философское размышление о характере тоже билось впоследствии над тем, чтобы найти принципы внутренней регуляции и самовосстановления, которые бы уберегли ощущение цельности своего «Я» от сенсорного воздействия. Однако в работах, написанных после Адама Смита и посвященных политической экономии, акцент был сделан на абсолютном изменении. Гибкость такого рода ассоциировалась с добродетелями предпринимательства. Следуя за Адамом Смитом, политические экономисты в XIX веке противопоставляли предпринимательскую гибкость тупой тяжеловесной устойчивости промышленного рабочего. Джон Стюарт Милль в своей работе «Принципы политической экономии» рассматривал рынок как театр жизни, в равной степени опасный и волнующий, где торговцы выступают как артисты-импровизаторы.

В то время как Адам Смит был моралистом, провозглашавшим ценность сочувствия, политические экономисты, которые последовали за ним, сосредоточивались на другой этической ценности. Так, например, Милль считал, что именно гибкое поведение порождало личную свободу. Мы тоже все еще склонны думать, что это именно так. Мы воображаем, что открытость к переменам, адаптивность являются теми качествами характера, которые необходимы для свободного действия, ибо человеческое существо свободно именно потому, что способно изменяться. В наше время, однако, новая политическая экономия «предает» это стремление личности к свободе. Отвращение к бюрократической рутине и поиск гибкости скорее спродуцировали новые структуры власти и контроля, чем создали условия, которые бы нас освободили.

Система власти, что таится в современных формах гибкости, состоит из трех элементов – это переизобретение институтов, гибкая специализация продукции и концентрация власти без ее централизации. Факты, попадающие под каждую из этих категорий, знакомы большинству из нас, они не составляют тайну. Труднее оценить последствия этих фактов для личности.

Прерывное переизобретение институтов. Пособия по бизнесу и современные журналы имеют тенденцию изображать гибкое поведение как стремление к переменам, но фактически это перемены особого рода, влекущие особые последствия для нашего восприятия времени. Антрополог Эдмунд Лич попытался разделить опыт восприятия изменения времени на два вида. В одном виде опыта, мы знаем, что вещи меняются, но кажутся продолжением того, что было ранее. В другом виде опыта существует разрыв из-за событий, которые необратимо изменили нашу жизнь[31]31
  См. Эдмунд Лич, «Два эссе относительно символической репрезентации времени» // Эдмунд Лич, «Передумывая антропологию». Лондон, 1968, стр. 124–136.


[Закрыть].

Рассмотрим, например, такой религиозный ритуал, как причастие. Когда вы берете просфору, вы как бы приобщаетесь к тому же самому акту, который совершался кем-то много лет тому назад. Если вы замените облатку из черного хлеба просфорой из белого хлеба, вы не очень измените смысл ритуала; другой тип муки вполне органично вписывается в этот обряд. Но если вы будете настаивать на том, чтобы замужним женщинам разрешили совершать богослужения в качестве священников во время причастия, вы необратимо измените само значение понятия «священник», и, таким образом, изменится смысл самого причастия.

Ритмы труда, которые описал Дидро, взяв в качестве примера бумажную фабрику, или привычные процедуры, которые изобразил Антони Гидденс, дают нам примеры первого типа восприятия меняющегося, но континуального времени. Напротив, «гибкое» изменение того типа, которое происходит сегодня, нацелено на бюрократическую рутину и стремится решительно и бесповоротно переизобрести институты, так что настоящее перестает быть продолжением прошлого.

Краеугольным камнем современной управленческой деятельности становится убеждение, что нежесткие сетевые структуры более открыты для решительного переизобретения, чем пирамидальные иерархии, такие, которые правили в эпоху Форда. Соединение узловых пунктов в такой системе свободнее; вы можете изъять какую-либо часть, по крайней мере в теории, без того, чтобы разрушить другие части. Эта система фрагментирована, и в этом заложена возможность для вмешательства. Сама эта несвязанность как бы побуждает вас к ревизии.

Специфические техники переизобретения институтов в этом направлении на сегодняшний день хорошо отработаны. Менеджеры используют различные компьютерные программы, которые стандартизируют управленческие процедуры. Таким образом, становится возможным даже для очень большой корпорации увидеть, как функционируют ячейки в институциональных сотах, просто используя программу, и, следовательно, быстро отсекать дублирующие или неэффективные структуры. Те же самые компьютерные программы дают возможность бухгалтерам и организационным планировщикам определить количественно, какие программы или сотрудники могут быть сокращены в процессе слияния корпораций. Так называемое «делегирование» относится к особой практике предоставления меньшему числу менеджеров контроля над большим числом подчиненных; «вертикальная дезинтеграция» дает членам «корпоративного острова» множество многоцелевых задач для осуществления.

Знакомый термин для такой практики – «реинженирование», и самый бросающийся в глаза факт относительно реинженирования – это сокращение рабочих мест. По оценке экспертов, численность американских рабочих, которые подверглись сокращению с 1980 по 1995 год, варьировалась от низшей отметки – в 13 миллионов до высшей – в 39 миллионов. Сокращение рабочих мест напрямую связано с возрастающим неравенством, так как только меньшая часть рабочих среднего возраста, которых «выдавили», нашла подобную работу за ту же самую или более высокую оплату. В современной «библии» по этому предмету – она называется «Реинженирование корпорации» – ее авторы, Майкл Хаммер и Джеймс Чэмпи, защищают организационное реинженирование от обвинения, что это просто прикрытие для того, чтобы уволить людей. Они утверждают, что «сокращение рабочих мест и реструктуризация означают только одно: делать меньше с меньшим числом. А реинженирование, напротив, означает делать больше с меньшим числом»[32]32
  Майкл Хаммер, Джеймс Чемпи «Реинженирование корпорации». Нью-Йорк, 1993, стр. 48.


[Закрыть]. Эта декларация словно призывает «дух» эффективности – само слово «реинженирование» вызывает в воображении более жесткое управление, достигаемое решительным разрывом с прошлым. Но обертоны эффективного реинженирования вводят в заблуждение. Необратимые изменения происходят именно потому, что само реинженирование может быть чрезвычайно хаотичным процессом.

К середине 90-х годов, например, многие бизнес-лидеры поняли, что только в высокооплачиваемой фантазийной жизни консультантов большая корпорация легко может выработать новый бизнес-план, привести себя в порядок, реинженировать себя, а затем на всех парах устремиться вперед, чтобы реализовать этот новый проект. Эрик Клемонс, один из наиболее трезвых и практичных среди этих консультантов, самокритично заметил, что «множество, даже большинство, попыток реинженирования терпят крах», главным образом потому, что организации во время процесса «выдавливания» людей становятся нефункциональными: бизнес-планы ревизуются и подвергаются сомнению; ожидаемые прибыли нередко оказываются эфемерными, а сама организация теряет свое направление и цель[33]33
  Эрик К. Клемонс, «Использование сценарного анализа» // Слоун Менеджмент Ревью. № 4 (лето 1995), стр. 62.


[Закрыть]. Организационные изменения вместо того, чтобы следовать путем «направленной стрелы», часто устремляются в разные и нередко конфликтующие между собой направления: например, прибыльное управленческое подразделение вдруг продается, а через несколько лет «материнская» компания пытается вернуться обратно в бизнес, в котором она знала, как делать деньги перед тем, как начать себя переизобретать. Такие выкрутасы подсказали социологам Скотту Лэшу и Джону Урри идею о том, что можно говорить о гибкости, главным образом, как о «конце организованного капитализма»[34]34
  См. Скотт Лэш, Джон Урри, «Конец организованного капитализма». Мэдисон, 1987, стр. 196–231.


[Закрыть].

Этот вывод может показаться крайностью. Однако если менеджеристская идеология представляет стремление к институционным изменениям как способ достижения большей эффективности, а не простого проведения эксперимента с неизвестным конечным результатом, то это вынуждает нас поинтересоваться, действительно ли она успешна. Определенно новый режим нацелился на зло рутины во имя большей продуктивности.

В начале 90-х годов Американская Ассоциация Менеджмента (АМА) и «Уайет Компаниз» (Wyatt Companies) провели исследования фирм, которые серьезно занимались сокращением персонала и структур, и АМА обнаружила, что повторяющиеся сокращения продуцируют уменьшение прибыли и спад производительности отдельного рабочего. Исследование, проведенное «Уайет», в свою очередь, обнаружило, что «менее чем половина компаний достигла своих целей, стремясь к уменьшению затрат; менее чем одна треть компаний увеличила свою прибыльность» и менее четверти компаний увеличили свою производительность[35]35
  Оба результата сообщаются в работе Эйлин Эпплбаум и Розмари Батт, «Новое американское рабочее место». Итака (США), 1993, стр. 23.


[Закрыть]. Причины этой неудачи частично очевидны: в результате этих разнообразных «выдавливающих» игр по сокращению рабочих моральный дух и мотивация резко упали. Уцелевшие рабочие больше ожидали следующего удара топора, чем наслаждались победой в конкурентной борьбе над теми, кого уволили.

Вообще-то говоря, хотя крупномасштабные измерения производительности труда и бесконечно сложны, существуют, по крайней мере, веские основания для сомнений в том, что теперешняя эра более продуктивна, чем недавнее прошлое. Возьмите, например, то же специфическое измерение роста так называемого валового национального продукта. Согласно такому измерению, рост этот был больше в эпоху бюрократических динозавров. Сейчас темпы производительности замедлились во всех ведущих индустриальных обществах. (Смотрите, пожалуйста, таблицу 3.) Благодаря продвижению в области технологии в некоторых странах произошло значительное увеличение объемов продукции в секторе промышленного производства. Но если рассмотреть все формы труда – как «белых», так и «синих воротничков», то мы увидим, что в целом производительность их труда снизилась, независимо от того измеряется ли она с точки зрения произведенного отдельным рабочим продукта или с точки зрения произведенного того же продукта в единицу рабочего времени. Некоторые экономисты даже доказывают, что когда к расходам добавляется вся стоимость затрат на компьютеризацию, технология в действительности демонстрирует дефицит производительности[36]36
  Беннет Харрисон, «Тощий и мелочный». Нью-Йорк, 1994, стр. 72–73.


[Закрыть].

Неэффективность или дезорганизация не означают, однако, что нет поэзии или разумности применительно к практике резких разрушительных изменений. Такие институциональные реорганизации сигнализируют, что изменения по-настоящему происходят и что, как мы слишком хорошо знаем, стоимость акций организаций, находящихся в процессе реорганизации, часто повышается, как будто любое изменение лучше, чем продолжение того, что было до этого. В управлении современными рынками «распад» организаций стал выгоден. В то же время разрушение организации не может быть оправдано с точки зрения продуктивности. Краткосрочные прибыли для держателей акций являются сильным стимулом для «сил хаоса», которые скрываются за кажущимся убедительным термином «реинженирование». Вполне жизнеспособные предприятия потрошат, словно дичь, или выбрасывают в канаву, а способных служащих, вместо того, чтобы их вознаградить, посылают в свободное плавание просто потому, что организация должна доказать рынку, что она способна меняться.

Но существуют более фундаментальные причины, толкающие современный капитализм к поиску изменений решительного необратимого типа, какими бы дезорганизующими или непродуктивными они ни были. Это обусловлено подвижностью потребительского вкуса. Эта подвижность спроса продуцирует вторую характерную черту гибких режимов – гибкую специализацию производства.

Гибкая специализация производства. Проще говоря, гибкая специализация пытается поставить на рынок более варьированные продукты, причем – как можно быстрее. В книге «Второй промышленный передел» экономисты Майкл Пьоре и Чарльз Сейбл описывают, как гибкая специализация воплощается в пластичные отношения между малыми фирмами на севере Италии, позволяя этим предприятиям быстро реагировать на изменения потребительского спроса. Фирмы одновременно кооперируются и конкурируют, они ищут рыночную нишу, которую каждая из них занимает скорее временно, чем постоянно. Так фирмы приспосабливаются к короткой жизни продукта – одежды, текстиля или запасных частей. Правительство здесь играет позитивную роль, помогая этим итальянским фирмам вместе обновляться, а не обрекая их на битвы под девизом «Жизнь или смерть!». Пьоре и Сейбл называют систему, которую они изучали, «стратегией постоянного обновления: это скорее приспосабливание к нескончаемым изменениям, чем попытка контролировать эти изменения»[37]37
  Майкл Дж. Пьоре, Чарльз Ф. Сейбл, «Второе промышленное разделение: возможности для процветания». Нью-Йорк, 1984, стр. 17.


[Закрыть].

Гибкая специализация – антитеза системе производства, которую олицетворяет собой «фордизм». Показательно, что сегодня на производстве автомобилей и грузовиков старая сборочная линия длиной в милю, которую изучал Дэниэл Белл, заменена «островами» специализированного производства. Дебора Моралис, которая изучала целый ряд этих «гибких» автомобильных заводов, делает акцент на том, сколь важна инновация в качестве ответа на запросы рынка, и такая инновация подразумевает изменение еженедельных, а иногда даже ежедневных заданий, которые должны выполнять рабочие[38]38
  Дебора Моралес, «Гибкое производство: реструктурирование международной автомобильной промышленности». Кембридж (Великобритания), 1994, стр. 6.


[Закрыть].

Ингредиенты, необходимые для осуществления гибкой специализации, опять-таки, нам знакомы. Гибкая специализация соответствует высокой технологии; благодаря компьютеру производственные машины могут быть легко перепрограммированы, им может быть дана новая конфигурация. Скорость современных сообщений также благоприятствует гибкой специализации, мгновенно делая информацию о глобальном рынке доступной компании. Более того, такая форма производства требует быстрого принятия решений, и это вполне по силам маленькой рабочей группе. В больших бюрократических пирамидах, напротив, принятие решений может замедляться, пока «бумага» поднимается снизу вверх для получения одобрения со стороны «штаба» организации. Самым привлекательным, «вкусным» ингредиентом в этом новом производственном процессе является готовность позволять меняющимся потребностям внешнего мира определять внутреннюю структуру институтов. Все эти элементы реагирования компенсируют «согласие» на решительные, разрушительные изменения.

Может показаться странным, по крайней мере американцам, что пример преимущества продуктивной инновации взят из жизни Италии. Хотя как американские, так и европейские фирмы многое переняли у японской методики гибкой специализации, американская бизнес-риторика зачастую утверждает, что американская экономика в целом более гибкая, чем другие экономики, потому что в ней больше свободы от правительственного вмешательства, чем в Европе и Японии, более слабая сеть «кто кого знает», более слабые профсоюзы и большая готовность со стороны общества терпеть разрушительные экономические перемены. (Пожалуйста, посмотрите таблицу 10.)

Этот американский предрассудок основан на скрытом признании, что гибкий режим – это как политический, так и экономический феномен. Вопросы относительно «гибкости» адресуются к предмету собственно политической экономии, и они сегодня получают контрастирующие формулировки в Америке и некоторых частях Европы. Существуют ли пределы, до которых можно принуждать людей сгибаться? Может ли правительство дать людям нечто наподобие прочности на разрыв, которую демонстрирует дерево, чтобы индивид не сломался под напором перемен?

Французский банкир Мишель Албер, сопоставив контрастные ответы на эти вопросы, разделил политические экономии развитых стран на «рейнскую» и «англо-американскую» модели. Первая модель существовала почти целый век в Голландии, Германии и Франции: при этой модели экономики профсоюзы и менеджмент делят власть, а правительственный аппарат по социальному обеспечению создает сравнительно туго натянутую сеть безопасности, сплетенную из пенсий, образования и здравоохранения. Эта рейнская модель так же хорошо работает в Италии, Японии, Скандинавии и Израиле.

Другая модель, англо-американская, в большей степени относится к современной ситуации в Великобритании и Америке, чем к их прошлому. Эта модель дает больше простора «свободному» рыночному капитализму. В то время как «рейнская модель» делает акцент на определенных обязательствах экономических организаций по отношению к государству, англо-американская модель делает акцент на подчинении государственной бюрократии экономике и, таким образом, стремится ослабить сеть безопасности, которая обеспечивается правительством[39]39
  См. Мишель Альбер, «Капитализм против капитализма», пер. Пола Хавиленда. Лондон, 1993.


[Закрыть].

Рейнская модель может вести себя так же гибко и решительно, как и англо-американская, – с точки зрения рынка. Северная Италия, например, – а это вполне рейнский вариант с ее смесью правительственных и частных предприятий, – также является гибкой, реагируя быстро и адаптивно на меняющиеся потребности рынка. В некоторых формах высокотехнологического производства густая рейнская сеть из подвижных ассоциаций на самом деле может быть более отзывчивой в отношении запросов потребителя, чем ее неолиберальная кузина, завязшая в сомнительном сражении против правительственного «вмешательства» и склонная к уничтожению своих конкурентов. Отношения между рынком и государством – вот что на самом деле составляет разницу между этими двумя режимами.

Рейнские режимы имеют тенденцию притормаживать ход изменений, если от них могут пострадать менее сильные граждане, в то время как англо-американский режим больше склонен гнаться за изменениями в производственных организациях и упорно продолжать действовать, даже если слабые должны будут заплатить за это. Рейнская модель в некотором роде дружелюбна по отношению к правительственной бюрократии, в то время как англо-американская действует по принципу: правительство виновно, пока не будет доказано, что оно не виновно. Рууд Любберс, бывший премьер-министр Голландии, утверждал, что именно доверие голландцев к правительству сделало возможным проведение болезненных экономических изменений, которые более враждебно настроенные граждане вряд ли бы приняли[40]40
  Руд Любберс, «Глобализация и третий путь», доклад, представленный на Форуме Фонда Бертельсманна по демократии, октябрь 1997.


[Закрыть]. Таким образом, ярлык «неолиберализм» часто приклеивается к англо-американской модели («либеральный» в его корневом смысле означает «нерегулируемый»); а ярлык «государственный капитализм» – к рейнской модели.

Эти режимы имеют разные дефекты. При англо-американском режиме наличествует низкая безработица, но возрастает неравенство в заработной плате. Вопиющие факты современного неравенства в уровне благосостояния при англо-американском режиме просто поражают. Экономист Саймон Хед рассчитал, что у нижних 80 % американского работающего населения средняя еженедельная зарплата, принимая во внимание инфляцию, упала с 1973 по 1995 год на 18 %, в то время как зарплата корпоративной элиты возросла на 19 % – до выплаты налогов и на 66 % – после того, как над ней «пошаманили» расчетчики налогов[41]41
  Саймон Хед, «Новая безжалостная экономика». Нью-Йорк Ревью, 29 февраля 1996, стр. 47.


[Закрыть]. Другой экономист, Пол Кругмен, утверждает, что из американцев, получающих заработную плату, высший один процент более чем в два раза увеличил свой реальный доход за десятилетие с 1979 по 1989 год по сравнению с гораздо меньшим ростом благосостояния за десятилетия до этого[42]42
  Пол Кругман, «Правые, богатые и факты» // Америкэн Проспект. Т. 11 (осень 1992), стр. 19–31.


[Закрыть]. В Британии, как недавно подсчитал журнал «Экономист», «верхние» 20 % работающего населения получают в 7 раз больше, чем «нижние» 20 %, в то время как 20 лет назад они получали только в 4 раза больше[43]43
  Экономист, 5 ноября 1994; стр. 19.


[Закрыть]. Американский министр труда по этому поводу сказал: «Мы находимся на пути становления двухъярусного общества, состоящего из нескольких победителей и огромной группы, которая осталась позади». Ему вторит председатель Федерального Резервного Банка, который недавно заявил, что неравный доход может стать «огромной угрозой нашему обществу»[44]44
  Алан Гринспэн, цит. в Уолл Стрит Джорнэл, 20 июля 1995; Роберт Рейч, «Восстание взволнованного класса», речь, произнесенная перед Советом лидеров Демократической партии, 22 ноября 1994, стр. 3.


[Закрыть].

В то же время при рейнской модели разрыв в заработной плате вырос не так сильно за последнее поколение, но безработица стала настоящим проклятьем. В течение трех лет, между 1993 и 1996 годами, американская экономика генерировала почти 8,6 миллиона рабочих мест, и, начиная с 1992 года, британский рынок рабочих мест также начал процветать, в то время как за последнее десятилетие почти весь континентальный и японский рынки труда впали в стагнацию[45]45
  См. «Сделать компании эффективными» // Экономист. 21 декабря 1996, стр. 97.


[Закрыть]. (Пожалуйста, посмотрите таблицу 2.)

Фиксация этих различий позволяет выделить простой факт: управление гибким производством зависит от того, что общество вкладывает в понятие «общее благо». В англо-саксонской модели мало политических ограничений на неравенство в благосостоянии, хотя придается значение полной занятости, в государствах же с рейнской моделью система социального обеспечения более восприимчива к нуждам обыкновенных работников, но при этом тормозит создание рабочих мест. Какое из этих зол Вы готовы терпеть, зависит от того, какого блага Вы стремитесь достичь. Именно по этой причине слово «режим» полезно: оно означает условия, на которых власть позволяет действовать рынкам и производству.

Концентрация без централизации. Гибкий режим имеет и третью характеристику. Изменения в сетевых системах, рынках и производствах, которые использует этот режим, позволяют осуществить то, что можно было бы назвать парадоксальным, а именно – концентрацию власти без ее централизации.

Одно из требований, которое предъявляется к новой организации работы, заключается в том, что оно предписывает децентрализацию власти и, таким образом, предоставляет людям, стоящим на низших уровнях организации, больше контроля над их собственной деятельностью. Конечно, это требование фальшиво с точки зрения методов, задействованных для того, чтобы разобрать на части этих старых бюрократических «бегемотов». Новые информационные системы обеспечивают достаточно понятную высшим менеджерам картину организации способами, которые оставляют «простым» индивидам совсем мало места в этой сети, чтобы можно было где-либо «спрятаться»; служба передачи мгновенных сообщений (SIMS) заменяет переговоры, которые могли бы в какой-то мере «защитить» индивидов, так как при этом нужно иметь дело только со своими непосредственными начальниками. Точно так же «вертикальная дезинтеграция» есть все что угодно, но только не процедура децентрализации: в архипелаге гибкой власти существует самый большой остров власти, и кто-то на этом главном острове решает, что «Барбадос» может выполнять ту работу, которая когда-то выполнялась на «Тринидаде» и в «Гваделупе», а «Барбадос» редко выбирает путь увеличения собственных забот.

Перегрузка менеджерами малых рабочих групп множеством всевозможных заданий – типичная черта корпоративной реорганизации и несоответствующая более четкому разделению труда, которое Адам Смит представлял себе на своей булавочной фабрике. Чтобы проводить такие эксперименты с десятками или сотнями тысяч служащих, необходимо обладать огромной командной властью. К самой экономике неравенства новый порядок, таким образом, добавляет новые формы неравной, спорной власти внутри организации.

Рассмотрим с точки зрения гибкой специализации брэндовые персональные компьютеры, которые мы покупаем. Они – ничто иное, как сборка компонентов, которые производят по всему миру. Брэндовое же имя, в лучшем случае, представляет собой как бы финальное оформление целого. Производство этих компьютеров осуществляется в условиях глобального рынка труда, его результат – производственная деятельность под названием «выхолащивание», так как брэндовое имя становится «пустым» знаком. В классическом исследовании «Тощие и мелочные» Дэвид Харрисон наглядно показывает, как иерархическая власть в этом типе производства прочно сидит на своем месте, а большая корпорация держит всю эту подвижную «балетную труппу» зависимых фирм в своем могучем кулаке, спихивая сбои делового цикла или производственные ляпы своим более слабым партнерам, из которых все и выжимается. Острова работы лежат вдали от берега главного острова власти.

Харрисон называет эту сеть неравных и нестабильных отношений «концентрацией без централизации»; такая сеть служит дополнением власти, чтобы реорганизовать организацию снизу доверху, превращая ее во фрагменты и узлы сетевой организации. Контроль над организацией может быть осуществлен через установление целей: увеличение производства или рост прибыли для разного рода групп организации, и при этом каждое подразделение вольно достигать этих целей любым способом, который считает для себя подходящим. Эта свобода, однако, обманчива. Большая редкость для гибкой организации – устанавливать легко достижимые цели; обычно на эти подразделения оказывается давление, чтобы они производили или зарабатывали намного больше того, что им позволяют их внутренние возможности. Реальности спроса и предложения редко синхронизируются с этими целями; предполагается, что все большее давление будет оказываться на эти подразделения, и это давление исходит от топ-менеджмента организации[46]46
  Харрисон, стр. 47.


[Закрыть].