Текст книги "Сущий рай"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Что это у вас там? – вкрадчиво спросил он. – Какое-нибудь сокровище?

– Пиранези, – рассеянно сказал Крис, полагая, что мистер Риплсмир узнает неподражаемый стиль художника.

– Пиранези? – недоверчиво переспросил мистер Риплсмир. – А! Ну конечно, Пиранези. Но, дорогой мой, ведь он драматург?

– Не Пиранделло, – нетерпеливо сказал Крис, – а Пиранези, итальянский гравер восемнадцатого века.

Мистер Риплсмир привскочил и ударил себя по лбу. Крис уже изучил эту пантомиму.

– Пиранези, Пиранези, Пиранези! – воскликнул он. – Ну конечно, конечно! О чем я только думал? Что случилось с моей памятью? Ну конечно, Пиранези. Ах, дорогой мой, какой стиль, какая глубина, сколько чувства! Какой художник!

– Излишне романтичный и манерный, – возразил Крис.

– Излишне романтичный! Ах, дорогой мой, тут я не могу с вами согласиться. Ни один художник не может быть для меня излишнеромантичным. Я люблю романтику, она соответствует моему темпераменту, я обожаю ее. Кстати, как теперь смотрят на Пиранези? Его произведения ценятся высоко?

– Довольно высоко, по-моему, особенно если собрание полное.

– А оно полное? – с жадностью спросил мистер Риплсмир.

– Так сразу я не могу сказать, – ответил Крис, стараясь подавить улыбку. – Нужно будет тщательно сличить с полным собранием в Кабинете гравюр Британского музея.

– Ну еще бы, еще бы, – поспешно согласился мистер Риплсмир. – А теперь вы видели мою скромную маленькую коллекцию. Все, что я от вас хочу, это разобрать ее, описать каждый предмет, указав период, стиль, имя художника, все сколько-нибудь интересные исторические и эстетические данные, а также ваше мнение о его художественной ценности и примерную стоимость в настоящее время. Только и всего, дорогой мой, только и всего!

Крис ахнул, а затем, придя в себя, начал внушать старому джентльмену, что на это потребуются не недели, не месяцы, а годы; что нет на свете такого человека, который был бы способен вынести компетентное суждение об этой массе разнородных предметов и что, даже когда они будут тщательно разобраны, придется для каждой отдельной категории пригласить на консультацию эксперта…

Но мистер Риплсмир не слушал. Он спрашивал себя вслух, безопасно ли перевести сюда из банка его фамильные драгоценности и разложить их по витринам. Нет, пожалуй, не стоит…

Вдруг он взглянул на часы и схватился за голову; его лягушачьи глаза выпучились от ужаса.

– Дорогой мой, вы знаете, который теперь час? Почти половина первого! А милая леди Иглсуик обещала приехать сюда к завтраку с герцогиней. Какое несчастье, если я не буду готов к их приезду! Вы, разумеется, извините меня…

– Конечно, но…

– С какого дня вы сможете приходить регулярно? – спросил мистер Риплсмир, поспешно направляясь к двери в сопровождении Криса.

– С понедельника, – сказал Крис, вспомнив, что свадьба Жюли назначена на субботу.

– С понедельника? – рассеянно переспросил мистер Риплсмир, несколько раз подряд нажимая кнопку звонка и нетерпеливо топая ногой. – Ах да, ну конечно, с понедельника. Робертсон! Где же Робертсон? Почему меня вечно заставляют ждать?

– Отлично, – сказал Крис, тоже начиная нервничать от этого кривлянья, – но разрешите узнать…

– Да, да, с понедельника, пусть это будет с понедельника, – воскликнул мистер Риплсмир уже в каком-то исступлении. – Но не говорите мне ни слова о деньгах. Напишите мне об этом. Вы знаете, я не выношу разговоров на подобные низменные темы… А-а, Робертсон, – с ехидной вкрадчивостью обратился он к испуганному лакею. – Мне пришлось звонить три раза. Проводите этого джентльмена, а затем обратитесь к дворецкому, получите расчет и уходите прочь, слышите, уходите прочь! – Мистер Риплсмир почти выкрикнул последние слова. Он судорожно потряс руку Криса и, как сумасшедший, ринулся из комнаты, попутно вопя: – Прощайте, дорогой мой, да, да, в понедельник, извините меня, я должен идти, эти ужасные сцены с прислугой, а ведь они же знают,какая у меня чувствительная…

Как только Крис выбрался из дома, он остановился, отер пот со лба и несколько раз глубоко вдохнул в себя воздух. Продолжительное пребывание с чувствительным мистером Риплсмиром привело его ум в состояние полного замешательства: он испытывал одновременно изумление, досаду, негодование и желание смеяться. Вот это так действительно редкостная рыбка, настоящий музейный экземпляр одного из представителей допотопной фауны. До сих пор Крису ни разу не представлялось возможности наблюдать подлинного довоенного плутократа в его родной среде. Первый опыт казался довольно тяжелым. И потом, что же решить насчет этой работы? Он решил вернуться в Кенсингтон пешком через Хайд-парк.

День выдался на редкость мрачный. Газоны, пропитанные дождем, выглядели потертыми и облезлыми, лишенные листвы деревья – холодными и закопченными; было что-то безнадежное в ровной, прямой, усыпанной гравием дорожке, обнесенной оградой с обеих сторон. Кругом стоял мутный туман, и люди на расстоянии ста шагов казались тусклыми призраками. Вдобавок ко всему этому унынию Криса сопровождали две олицетворенные абстракции – Печальная Необходимость и Душевная Склонность, которые горячо обсуждали его будущее.

– Ну-с, как мы теперь поступим? – спросила Печальная Необходимость бодрым деловитым тоном.

– Пошлем его к черту? – предложила Душевная Склонность с безответственным смешком.

– Почему?

– Да это же претенциозный психопат.

– Он же тебе показался забавным.

– Посмотреть на него – да, забавно. Но видеться с ним каждый день – от этого можно с ума сойти.

– По-твоему, лучше устроиться учителем в школе, если, скажем, удастся найти место?

– Мне противно и то и другое.

– Ну знаешь, так или иначе нужно на что-то решиться и действовать, – настаивала Необходимость. – Понятно? Сегодня среда. Что ты намереваешься сделать в понедельник? Плюнуть на все и послушно отправиться домой. Или предложить Гвен взять тебя на содержание? Или у тебя есть еще какой-нибудь план?

– Ну, ну, хватит, – раздраженно сказала Склонность. – Незачем столько говорить об этом. Сдаюсь. Я напишу старому болвану. Как мне начать? «Милейший мой, ввиду моей крайней чувствительности я не решаюсь просить вас взять меня на работу…» О боже правый!

– Что ж, придется все-таки поступить к нему. Другого выхода нет.

– Знаю.

– И нечего смотреть на это сверху вниз. Во всяком случае ты будешь среди книг и красивых вещей…

– Уф! Копившийся десятилетиями навоз Риплсмиров!

– Так ты, может быть, предпочитаешь скамью безработных на набережной Темзы и убежище Армии спасения?

– Сдаюсь, – сказала Склонность, с легким вздохом прощаясь с юностью, – я напишу ему.

И Крис написал – нескладное высокопарное письмо, результат множества разорванных черновиков.

Ответ пришел с удивительной быстротой, ибо мистер Риплсмир принадлежал к тому поколению, которое отвечало на все письма с обратной почтой. Мистер Риплсмир был «искренне восхищен» решением Криса. Он отлично понимал желание Криса продолжать свои занятия и давал понять, что, работая «только с девяти до четырех», он будет «иметь в своем распоряжении массу времени».

Он надеялся, что Крис «окажет ему честь» и согласится ежедневно завтракать с ним, или, если Крису будет угодно, завтрак будет подаваться ему в библиотеку; это означало, что, когда мистер Риплсмир будет оставаться один, Крису надлежит его развлекать, а когда ему удастся залучить к себе кого-нибудь поинтереснее, Крису придется довольствоваться бутербродами.

В денежных делах, к которым он «подходит с искренним отвращением и чрезвычайной щепетильностью», мистер Риплсмир проявил неожиданную для столь чувствительного человека твердость. Пять фунтов в неделю – это невозможно. Такая большая сумма… налоги… падение дивидендов… чрезмерные требования к человеку с таким скромным состоянием… нежелание поощрять расточительность в молодых людях. Короче говоря, два фунта в неделю, или не о чем больше разговаривать. Мистер Риплсмир с нетерпением предвкушал «счастливое содружество», и не будет ли Крис любезен немедленно сообщить о своем окончательном решении, поскольку за это время ему предложил свои услуги другой молодой человек, «весьма компетентный в данной области». Только «старые узы счастливой дружбы» с мистером Чепстоном заставляют его отдать предпочтение Крису, хотя мистер Риплсмир милостиво добавлял, что он «льстит себя надеждой», что Крис окажется «именно тем человеком, который ему нужен».

Получив это послание с недвусмысленным ультиматумом – два фунта или ничего, Крис в ярости дважды обошел Кенсингтонский парк. Он отвесил презрительный поклон памятнику принца Альберта, этому причудливому олицетворению августейшей добродетели. Он бросил свирепый взгляд на энергичного всадника Уотса, прекраснодушно приветствующего несуществующий восход несуществующего солнца. И с бессильной злобой оглядел маленького жеманного Питера Пэна работы Фремптона – этот гнуснейший из всех памятников, символизирующий бессмысленное бегство в идиотически иллюзорный Кеннет-Грэхемовский мир, девиз которого мог бы быть – «Давайте все вообразим, что мы веселые сынки банкиров…».

Он написал мистеру Риплсмиру краткое письмо, изъявляя свое согласие, и в этот вечер выпил после обеда столько портвейна, что Гвен пришлось самой укладывать его в постель.

Пять

Если бы Хейлины не горели желанием выгодно женить Криса, а, наоборот, стремились внушить ему отвращение к браку, они вряд ли могли бы поставить более удачную серию предостерегающих живых картин, чем свадьба Жюли.

Началось с того, что родители приехали почти тайком, после наступления темноты, в наемной машине. Нелл была в новом сшитом на заказ костюме, по покрою которого можно было заметить усилия провинциального портного. Она ликовала и вместе с тем нервничала. Фрэнк напоминал портновский манекен, но его великолепие омрачалось широким черным шарфом, которым поддерживалась его «больная» левая рука; у него был испуганно-виноватый вид. Этот новый метод лечения паралича вызвал громогласные соболезнования Жюли и Гвен, Крис же созерцал все это молча.

Сказать правду, молчание было главным занятием Криса во время и после обеда, прошедшего в оживленных разговорах о будущем решительно всех, кроме него. Теперь, когда брачный контракт был подписан, всякое притворство было отброшено, даже при Гвен. Жюльетту ласково пожурили за то, что она пригласила в качестве опекуна такого «мальчишку», как Ротберг, но даже это было прощено в атмосфере розового благодушия.

Крис слушал их радостную болтовню.

– Мы продали дом! – с сияющим видом объявила Нелл.

– Не может быть! Как замечательно! – Жюльетта захлопала в ладоши. – За сколько?

– Восемьсот фунтов сверх задолженности по закладным! – сказал Фрэнк.

– Вам просто повезло! – воскликнула Гвен.

– Повезло, не правда ли? – подхватила Нелл.

– Здесь у меня кое-какие цифры, которые вам, возможно, будет интересно узнать, – сказал Фрэнк, вынимая из кармана большой, сложенный вдвое конверт. – Мы это вычислили с Хичкоком. Надеюсь, вы поймете из них, что наше состояние спасено!

Дамы разразились целым фейерверком поздравлений, насладившись которыми Фрэнк приступил к делу.

– Постойте-ка, постойте-ка! На чем я остановился? Ах да. Восемьсот фунтов позволяют расплатиться со всеми долгами, и у нас еще остается четыреста пятьдесят на погашение задолженности банку, которая составит после этого всего двести двадцать фунтов тринадцать шиллингов шесть пенсов – то есть фактически сведется к нулю. Остальное будет погашено, как только мы получим первые семьсот пятьдесят фунтов от Жюли. Экономия в тридцать фунтов в год на одних процентах!

Гул одобрения поднялся, как фимиам. Фрэнк, по-видимому, был тронут. Он снял очки, осторожно положил их на колено и высморкался громко, как труба герольда. Затем, указывая очками на Жюли, он внушительно объявил:

– Все это главным образом для сведения Жюли. Но я хочу, чтобы вы выслушали меня и поняли не только, что она делает дли нас, но и как мы все помогаем друг другу в этом деле первостепенной важности. Ни одна дочь не могла бы сделать больше. Да будет она щедро вознаграждена!

– О папа!

– Я воздаю тебе должное, только и всего. Итак, на чем же я остановился? Ах да. Во-первых, Жюли, мы, старики, чувствуем, что нужно сделать все возможное для блага наших детей. А посему мы снимем небольшой коттедж и постараемся жить на четыреста фунтов в год.

– О! – воскликнула Гвен.

– Неужто это возможно? – спросила Жюли.

– Это необходимо – на ближайшие десять лет. Если я останусь в живых, мне будет тогда около шестидесяти лет, а вашей матери… – тут он заметил холодный взгляд Нелл, – гораздо меньше, разумеется. Итак, мы еще можем надеяться провести закат нашей жизни среди относительного благополучия.

– А нельзя ли сделать так, чтобы благополучие наступило раньше? – спросила Жюльетта, которую похвалы, расточаемые ее самоотверженности, взвинтили до истинного героизма. – Почему не взять у меня всю тысячу?

– Леди Хартман должна иметь несколько шиллингов на булавки, – сказал Фрэнк. – Но вернемся к плану. Он, на мой взгляд, очень хорош. Из-за того, что мы платим семь процентов по закладным, наше состояние в этом году даст всего лишь триста пятьдесят фунтов дохода.

Снова поднялся ропот, на этот раз ропот соболезнования или, вернее, негодования по адресу Шейлоков, требующих семь процентов с людей, которые сами получают, вероятно, не больше девяти или десяти.

– А теперь прошу вас вникнуть в мой план. Мы берем себе четыреста фунтов из семисот пятидесяти Жюльетты; остается триста пятьдесят. Это и наш доход идут на выкуп закладных. Вся красота этого плана, – с энтузиазмом добавил Фрэнк, – в том, что с каждым годом состояние будет давать все больше и больше дохода, так что каждый год можно выплачивать по закладным больше и больше и получать благодаря этому больший доход. Это и есть то, что в математике называется геометрической прогрессией.

– А что это такое? – спросила Жюльетта.

– Да я же только что объяснил, – поспешно сказал Фрэнк. – Пожалуй, я не буду входить в подробности, важен принцип. Из-за проклятой задолженности мы в этом году выплатим только четыреста пятьдесят фунтов. В будущем – семьсот. И так далее. Мы вычислили, что через десять лет будет выплачено свыше десяти тысяч и доход наш превысит тысячу фунтов. Ну разве это не великолепно?

– Все это звучит очень соблазнительно, – с сомнением в голосе сказала Гвен, – но я ничего не понимаю в цифрах. А вы, Жюли?

– Я тоже, – милостиво улыбнулась Жюльетта, – но раз папа говорит…

– Это чисто коммерческое дело, – скромно сказал Фрэнк. – Итак, к тому времени общая сумма, авансированная нам Жюли, достигнет семи с половиной тысяч без процентов. Такая щедрость должна быть соответствующим образом вознаграждена. С полного согласия матери я изменил свое завещание так, что Жюли получит, во-первых, чистых десять тысяч.

– Какой ты милый! – Жюльетта подбежала к отцу и нежно поцеловала его. – Только, пожалуйста, не говори о завещании. Ты знаешь, я не выношу…

– Никто не бессмертен, – сказал Фрэнк, точно возвещая о каком-то новом важном открытии. – Обязанность всякого делового человека – предвидеть подобные события и принимать соответствующие меры. Что же касается остальных денег, независимо от того, какова будет их сумма, она будет по справедливости поделена между тобой и Крисом.

– Так что мы во всех отношениях надеемся и верим, что все будет сделано по справедливости, – сказала Нелл.

– Что же касается Криса, – сказал Фрэнк, поворачиваясь в его сторону. – Да что же с ним случилось? Где он?

Крис отправился ко сну.

Лечь спать – это была хорошая мысль; но это не было идеальным алиби. Как-никак пришлось встать и пережить свадьбу Жюли до конца.

Крису было трудно сказать, как именно он представлял себе эту свадьбу раньше; но на деле она прошла для него как мрачный кошмар, который он наблюдал, встревоженный, но бессильный что-либо изменить.

Некоторые детали ярко выделялись из общего туманного пятна. Мельком виденное лицо Жюльетты, покрасневшее и несчастное, когда она сходила к автомобилю с лестницы Гвен, шурша белым шелком подвенечного платья. Поездка во втором автомобиле с Гвен, которая держала Криса за руку и взволнованно и бессвязно говорила ему что-то, а он, не слушая ее, не сводил неподвижного взгляда с безрадостных улиц. Мрачная лестница, ведущая в зал регистрации, где дожидался с несколькими друзьями Джеральд.

Снова и снова лицо Жюльетты, становившееся все бледнее и бледнее, в то время как Крис, в судорожном бессильном кошмаре, силился сказать то «она сейчас лишится чувств», то «остановись, Жюли, остановись, пока еще не поздно!» и не мог вымолвить ни слова.

Внутренняя борьба с чувствительностью, охватившей женщин, как облако невидимого слезоточивого газа.

Подпись в метрической книге и безмолвное «так вот оно что…» при известии, что Джеральд был уже женат и разведен.

Уверенность, что смертельно бледная Жюли упадет в обморок, когда она споткнулась на лестнице.

Возвращение с родителями и Гвен под аккомпанемент истерических рыданий.

Ненависть к тупым и самоуверенным лицам сопровождающих Джеральда друзей-мужчин, готовых до последней капли крови отстаивать систему, которая, в свою очередь, отстаивает и гарантирует их доходы; к ярким и шикарным женщинам, возбужденно обсуждавшим, что предпримут «Джерри и Жюли», когда «вернутся назад».

Лицо Жюльетты, когда она поцеловала его на прощание, Жюльетта, возбужденная и раскрасневшаяся от шампанского, когда она болтала с небольшой группой друзей, столпившихся вокруг автомобиля.

Затем жужжание мотора, идиотское «ура» друзей-спортсменов, когда автомобиль тронулся в путь к Дувру и Монако, и руки Жюльетты над головой, руки новой Иокасты, обреченной на заклание.

Все это очень просто и обыденно, повседневное происшествие, одним Стрефоном и одной Хлоей больше. И однако… бесповоротные решения, моральные последствия, социальные обязательства…

Крис быстро вошел в дом, чтобы взять пальто и шляпу, ему хотелось хоть немного пройтись после всего этого. Выходя, он столкнулся с Фрэнком.

– Привет, в чем дело? Куда ты? – весело сказал Фрэнк. – Выпей-ка еще бокал шампанского.

– Благодарю, с меня довольно, – сказал Крис с поклоном. – Но разрешите мне поздравить вас, сэр. Вы действительно спасли ваше состояние самым достойным образом.

На следующее утро Крис встал рано и после завтрака стал неторопливо укладываться. Он намеревался в этот же день переселиться в небольшую комнату, возможно, не без клопов, которую он снял в Сохо, на полпути между работой для денег в Мэйфере и работой «для души» в библиотеке Британского музея.

Он даже удивлялся, с каким спокойствием и бесчувствием расстается с родителями, но решил раз и навсегда, что ему с ними больше не по пути и что единственный правильный выход – уйти от них без лишних разговоров и взаимных обвинений. Единственное, что беспокоило его, как быть с Гвен? Он отдавал себе отчет в трудности создавшегося положения. Невозможно было уйти из дома, даже не поблагодарив Гвен за ее благорасположение к нему. С другой стороны, было в равной степени невозможно с невозмутимым видом явиться к ней в комнату и сказать:

– Очень благодарен вам за гостеприимство. Оно доставило мне массу удовольствия…

Мало того что это было бы грубостью: это неизбежно вызвало бы сцену. И потом, у него не было ни малейшего желания порывать с Гвен. Напротив: было бы крайне приятно продолжать видеться с ней, и притом как можно чаще. Как же поступить? Может быть, стоило бы оставить ей свой адрес? Почему бы и нет?

Он решил, что проще всего объяснить ей все в письме и назначить свидание…

Крис как раз заканчивал это довольно трудное дело, когда раздался осторожный стук в дверь и вошел Фрэнк; вид у него был крайне озабоченный.

– Я хочу серьезно поговорить с тобой, – внушительно сказал он.

– Пожалуйста, – вежливо сказал Крис, надеясь выдержать назревавшую семейную сцену насколько возможно в дружеском тоне. – Что ты хочешь сказать?

Фрэнк сразу смутился. Удивительно, как теряются «прямодушные» северяне, когда их собеседник также проявляет прямоту и решительность.

С нежной заботливостью поддерживая свою руку на черной перевязи, Фрэнк опустился в кресло.

– Сейчас не время быть легкомысленным, – объявил он. – Перестань возиться с чемоданом и послушай меня.

– Пожалуйста, – согласился Крис. – Ничего, если я закурю?

– Во-первых… – Фрэнк откашлялся; казалось, он старается что-то припомнить. – Ах да, объясни, пожалуйста, почему ты скрылся, когда я рассказывал о нашем финансовом положении?

– Когда? Ах, ты хочешь сказать, позавчера вечером? Я не хотел слушать разговоры о делах, которые меня не касаются.

– Как это не касаются? Ты, как я вижу, собираешь вещи, чтобы вернуться домой. Раньше, чем я допущу это, я хочу, чтобы ты объяснил мне свое поведение в этом доме.

Крис покраснел, но попытался сдержать себя.

– Что ты хочешь узнать от меня?

И на этот раз простота и прямота, по-видимому, привели в замешательство Фрэнка. Он замялся.

– Я хочу знать… то есть мы с твоей матерью хотим знать, каковы твои намерения в отношении твоей… твоей… ну, словом, хозяйки этого дома?

– Ответить на это нетрудно, – сказал Крис, улыбаясь и взглядывая на часы. – Я покину ее дом после того, как попрощаюсь с ней, примерно через полчаса.

Фрэнк засопел.

– Ты что же думаешь, что можешь так просто улизнуть, и все тут? – с усмешкой спросил он. – Пользуясь нашим покровительством?

– Нет, зачем же, – сказал Крис. – Я уйду отсюда сам по себе и сделаю это самым открытым образом.

– Я тебе сказал, что не желаю терпеть этого дерзкого легкомыслия и не буду! – сказал Фрэнк, хлопая себя по коленке. – Знаешь ли ты, что скомпрометировал репутацию порядочной женщины? И мало того, женщины, репутация которой должна была быть для тебя священной, потому что она близкий друг твоей матери и твоей сестры.

Крис сразу решил не отрицать ничего и не вступать с Фрэнком в философские споры.

– Ну и что же? – спросил он.

– Раз уж тебе приходится напоминать о подобных элементарных истинах, – Фрэнк попытался придать своим словам джентльменски саркастический тон, – разреши мне указать тебе, что ты поставил себя в такое положение, когда единственный выход для тебя как для джентльмена – это жениться на миссис Мильфесс. Вот и все.

– А если я этого не сделаю?

– Здесь не может быть никакого «если», – грубо сказал Фрэнк. – Говорю тебе чистосердечно, Крис, ты сделаешь то, что ты должен сделать, или ты не вернешься домой.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Я не вернусь.

Фрэнк был так ошеломлен, что Крису пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку. Крис ожидал гневной филиппики, но в эту минуту вошла Нелл; своевременность ее появления наводила на мысль, что она подслушивала у двери. Крис встал, чтобы в соответствии с требованиями этикета предложить ей стул, и приготовился к дальнейшим военным действиям против этого нового, более грозного противника.

– Ну как, все уладилось?

– Я не понимаю даже, какую чепуху он несет! – возмущенно заявил Фрэнк. – Я не могу добиться от него ни одного разумного слова. По-видимому, он думает, что может остаться здесь.

– Милый мальчик! – с материнским сочувствием промурлыкала Нелл. – Еще бы ему не хотеть остаться! Ты забыл, что значит быть влюбленным, Фрэнк?

Фрэнк пробормотал что-то невнятное, видимо, ни мало не польщенный этим комплиментом.

– А теперь, Крис, голубчик, послушай меня и попробуй рассуждать разумно ради нас всех, – сказала Нелл сладким голосом, но с холодным и воинственным видом. – У нас не такие устарелые понятия, чтобы ругать тебя за то, что ты полюбил Гвен. Мы знаем, как бурлит молодая кровь, и, по правде сказать, мы наполовину догадывались, что тут произошло. Но, видишь ли, милый, если ты будешь продолжать жить здесь, пойдут сплетни, а ты знаешь, что это такое, и как это будет неприятно Гвен и всем нам. Я отлично понимаю твое нежелание расставаться с ней. И, раз уж мы все равно переезжаем, ты мог бы остаться и в Лондоне, это не составит лишнего расхода. Единственное, что ты должен сделать, это перебраться в комнату, которую мы тебе сняли, и оставаться там, пока ты узаконишь свои отношения к милой Гвен. До тех пор ты будешь получать от нас три фунта в неделю и…

– Неплохо придумано, – перебил Крис, стойко выдерживая ее взгляд. – Серия брачных союзов, совсем в стиле Бурбонов. Так вот из-за чего вы не дали мне окончить колледж, для чего вы требовали, чтобы я поехал в Лондон? Серьезно, мама, тебе следовало бы издавать «Брачную газету»…

– Послушай-ка… – сердито начал Фрэнк.

– Оставь его, пусть он оскорбляет свою мать, – язвительно сказала Нелл. – У них считается, что это так и нужно, у этого молодого поколения самодовольных грубиянов.

– Да ты и в самом деле очень неплохо придумала, – Крис по-прежнему сохранял невозмутимость, – и, с твоей точки зрения, с самыми лучшими намерениями.

– А! – Нелл несколько смягчилась и поспешила ухватиться за то, что казалось ей началом капитуляции. – Вот теперь ты уже рассуждаешь гораздо разумнее. Подумай, как это все для тебя удачно складывается, Крис. Это же прямо, как говорится, Бог послал. Что ты можешь сделать для себя сам? Ничего! А тут у тебя рядом очаровательная женщина, которая души в тебе не чает, которая сделает для тебя все на свете, позволит тебе вести спокойную обеспеченную жизнь и заниматься на досуге твоими науками. Чего тебе еще надо?

– Я сказал «с твоей точки зрения». А теперь позволь мне изложить мою точку зрения, – сказал Крис, собирая все силы для боя. – Мне кажется, вы просто помешались на деньгах, у вас какой-то маниакальный страх лишиться их. Покуда мир так устроен, может быть, действительно разумно хватать все, чтотолько возможно, и везде, гдетолько возможно. Я понимаю, как важно иметь деньги, и по своему опыту знаю, что значит испытывать в них недостаток. Но деньги – только средство для достижения каких-то целей, а вы превращаете их в самоцель. Для вас деньги – настоящая религия. У вас какая-то мистическая вера в них, как, впрочем, у большинства представителей вашего поколения – отвечаю комплиментом на комплимент, – они заменяют для вас все, из чего складывается жизнь…

– Мы пришли сюда не за тем, чтобы выслушивать твои дурацкие теории, – резко сказала Нелл, – а за тем, чтобы сказать тебе…

– Нет, простите, – прервал ее Крис. – Вы должны выслушать меня, должны расстаться с вашим милым убеждением, будто я обидчивый дурак, который плетет бог знает что. Вы составили план, который налагает на меня обязательства на всю жизнь. Я надеюсь, что вы постараетесь понять, почему я отклоняю его, мне бы хотелось, чтобы мы расстались без всякой злобы. Видите ли, я сомневаюсь, чтобы даже с общепринятой так называемой практической точки зрения ваши «верные» деньги были такими уж верными. Эпоха или, по крайней мере, эра частной собственности подходит к концу. Мы уже не верим больше, что богатство равноценно добродетели, особенно когда это богатство ничем не заслужено. Мир охвачен паникой, и в особенности мир капитала. Лихорадочное бегство из одной страны в другую при малейших тревожных слухах достаточно показательно само по себе. Что же будет во время следующей мировой войны, к которой, по-видимому, все идет? Что станется тогда с вашими «верными» деньгами?

– Вздор! – сказала Нелл, упорно отказываясь вести какую бы то ни было отвлеченную дискуссию. – Какое отношение имеет международная политика к твоей женитьбе на Гвен? И что бы ни случилось, деньги – всегда деньги.

– Но ведь речь идет о том, чтобы я женился на Гвен ради денег? – сказал Крис. – А деньги имеют тенденцию улетучиваться, это мы все знаем по опыту. Надеюсь, вы не думаете, будто то, что вы двусмысленно называете «деньгами», существует в звонкой монете? Впрочем, вы, может быть, именно так и думаете. Не в этом дело. Я хочу только сказать, что «верность» нетрудового дохода может скоро оказаться иллюзией.

– Благодарю, – фыркнула Нелл. – Я готова пойти на этот риск. Но может быть, ты объяснишь нам, как это ты собираешься жить без денег?

– Погодите минутку, есть еще одна сторона вопроса! – сказал Крис. – Я бы умер от скуки и стыда, если бы мне пришлось всю жизнь жить трутнем при Гвен, находиться на ее содержании – за счет общества. Это было бы интеллектуальным и моральным самоубийством.

– Ах, скажите, – усмехнулся Фрэнк. – Мне кажется, ты сам толком не понимаешь, где твое благо. Ты достаточно ясно показал нам свое недовольство тем, что мы не дали тебе окончить университет. Ну я лично кончил его, а была ли для меня от этого какая-нибудь польза? И тебе никакой пользы не было бы. Да мы и не в состоянии себе этого позволить.

– Это я знаю, – живо сказал Крис. – Но кое-что другое вы в состоянии позволить себе, не так ли? Но не будем говорить о моем недовольстве. По сравнению с детьми бедняков я, можно сказать, просто счастливчик. Но раз уж я получил дополнительное образование, будет очень жаль, если я не смогу его закончить, тем более что у меня есть к этому склонность. Не могу понять, почему вы презираете меня за то, что я хочу работать мозгами, а не жить паразитом на содержании у женщины.

– Но господи боже мой! – с раздражением воскликнул Фрэнк. – Кто же тебе мешает работать твоими замечательными мозгами? Тебе предоставляется возможность работать без всяких помех и вместе с тем выполнить свой долг по отношению к женщине, которую ты скомпрометировал. Если она тебе настолько нравилась, что ты мог соблазнить ее, значит, ты можешь и жениться на ней, тем более что это клонится к твоей же выгоде.

– A-а! Вот мы и подошли к этому, – сказал Крис. – По-видимому, у нас с вами совершенно различное представление о морали. Скажите, а вы в этом не принимали никакого участия? Не приходило ли вам в голову, когда вы против моей воли заставили меня поехать сюда, чем все это может кончиться? Разрешите мне сказать вам откровенно, что подобные сделки, в которых половые отношения – товар, продающийся за деньги, кажутся мне в высшей степени отвратительными.

– Ты, верно, предпочитаешь умирать с голоду? Очень возвышенно с твоей стороны! – насмешливо сказала Нелл.

– Умирать с голоду? Это слишком громко сказано, – сказал Крис. – Но я готов мириться с очень, очень многим, лишь бы избежать унижения. А ваш способ устраивать жизнь кажется мне унизительным. Посмотрите, что вы делаете. Вы убеждаете свою дочь отказаться от очень порядочного, но обыкновенного молодого человека, которого она действительно любила, и заставляете ее выйти замуж за богатое животное, с которым она будет наверняка несчастна. Вы делаете это, в сущности, для того, чтобы спасти свою собственную финансовую шкуру, то, что на вашем языке таинственно называется «состоянием». Точно таким же образом вы хотите отделаться от обязательств, которые у вас, по вашему мнению, есть в отношении меня. Мне кажется это очень гнусным и мерзким: это гнилая мораль разлагающейся касты…