Текст книги "Сущий рай"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Семь

Через два дня Крис с матерью стоял у открытой могилы Фрэнка; облаченная в пышный вдовий траур, Нелл повисла на его руке. Она вела себя с примерным тактом, выказывая в нужные моменты все приличествующие случаю чувства. В момент предания тела земле она с опасностью для жизни покачнулась над раскрытой могилой. В противоположность ей, Крис казался холодным и бесчувственным, хотя слезы навертывались на его глаза и тупой ужас охватывал его всякий раз, когда он думал о лице, скрытом под полированной крышкой гроба.

Церемония показалась ему насквозь фальшивой: пережиток дикарских представлений о вселенной, атавистическое воскрешение давно отвергнутых суеверий.

Непоколебимая вера в воскрешение из мертвых была всего лишь ребячеством – очень уж напирал на это священник. С Фрэнком покончено раз и навсегда; капут и в ящик, как любил говорить мистер Чепстон, предаваясь армейским воспоминаниям.

Крис был искренне рад, когда все это кончилось, последние «соболезнования» были приняты, и мать, не переставая плакать, благополучно водворилась в постель.

Но когда стемнело, он пошел на кладбище и целый час еще стоял у могилы, размышляя о многом.

Два вопроса, временно снятых с повестки дня, потребовали теперь рассмотрения: на какие средства будет жить Нелл и как устроить ее дальнейшую жизнь. Крис провел целый день в конторе Хичкока и Снегга, просматривая папки, наполненные внушительными на вид документами с заголовками, набранными готическим шрифтом, пытаясь разобраться в запутанных фразах, которые должны были бы уточнить смысл, но на самом деле только затрудняли понимание. Отчаявшись понять что бы то ни было, он связался по междугородному телефону с Ротбергом и после шестиминутного разговора передал ему ведение дел по пресловутому «состоянию». Он не без иронии вспомнил «изумительный план» Фрэнка и подумал, как много пользы извлекли из него все они, а в особенности сам Фрэнк.

Вторым вопросом он занялся как-то после чая, который, по наблюдениям Криса, временно водворял в сознании Нелл некоторую ясность.

Нелл что-то сказала относительно того, что они будут делать на следующей неделе, и Крис ухватился за этот предлог.

– В будущий понедельник я должен вернуться в Лондон, – спокойно сказал он.

– Надолго?

– Навсегда. Там моя жизнь, и там у меня работа.

– Крис, неужели ты покинешь свою овдовевшую мать?

Крис пожал плечами. Он ненавидел эти коварные замаскированные обращения к лживым чувствам.

– Это не относится к делу, – сказал он. – Насколько я понимаю, примерно полгода назад мы пришли к молчаливому соглашению, что мы расстанемся и что я буду сам зарабатывать себе на жизнь.

– Зачем тебе это нужно, – не соглашалась Нелл. – На то, что осталось, мы отлично можем прожить вдвоем.

– Этого никто не может знать, пока Ротберг не разобрался в делах. Вполне может оказаться, что не осталось ничего. Я хотел спросить тебя о другом: ты собираешься жить здесь или хочешь переехать куда-нибудь еще?

– Жить здесь одной, покинутой моими детьми! – драматически воскликнула Нелл. – За что Бог карает меня такой неблагодарностью?

– Разве Жюли тебя покинула? – сказал Крис. – Хорошо, что ты о ней вспомнила. Мне нужно сказать тебе о ней нечто весьма серьезное, такое, что мы с ней скрывали от тебя, пока ты была под впечатлением смерти отца.

– Серьезное? Что?.. – испуганно спросила Нелл, невольно притихнув от тона Криса.

Крис, как можно яснее и как можно деликатнее, изложил ей безжалостную правду. Трудно было заставить ее понять, а когда наконец она поняла, она отказалась верить.

– Глупости! – заявила она с напускной решительностью, хотя голос ее дрожал. – С людьми нашего класса таких вещей не бывает.

– Боюсь, что принадлежность к классу не является профилактической мерой, – сказал Крис. – По крайней мере в данном случае не явилась ею.

– Я этому не верю.

– Диагноз поставлен двумя совершенно различными врачами.

– Они ошиблись, врачи всегда ошибаются.

– Сейчас, – продолжал Крис, – Жюли одна в частной лечебнице, под строгим присмотром, и проходит курс лечения.

– Я…

– И она начала дело о разводе…

– Развод! Я этого не допущу.

– Боюсь, тебе придется, – резко сказал Крис. – Послушай, мама, может быть, ты бросишь на минутку шитье и попытаешься посмотреть неприятной действительности прямо в лицо? Жюли лежит одна в этой больнице, и ей очень тяжело. Она хочет выписаться и снять квартиру. Но при ней должен быть человек. Как, по-твоему, оставить ее одну?

– Что ты имеешь в виду?

– Ее жизнь разбита, – сказал Крис тихим голосом. – Не будем никого в этом винить, но это факт. У нас нет абсолютной уверенности, что она выздоровеет, хотя есть все основания надеяться на это. Неизвестно, родится ли ее ребенок живым или мертвым, здоровым или больным, хотя и здесь тоже есть надежда. А пока что она живет в непрестанной пытке одиночества и неуверенности. Ее никто не навещает. Ей необходимо пройти строгий двухгодичный курс лечения. Спрашиваю тебя еще раз: можно ли оставить ее одну?

– Можно нанять сиделку, – сказала Нелл, избегая его взгляд.

– Это может понадобиться, а может быть, и нет. Не знаю. Я думал совсем о другом – не о наемной сиделке, а о человеке, который мог бы относиться к ней дружески, поддерживать в ней бодрость, удерживать ее от отчаяния и в то же время следить, чтобы она исполняла все предписания врача. Даже если бы я считал, что ответственность за нее ложится на меня, – а я этого не считаю, – неужели ты находишь возможным, даже тактичным по отношению к ней, чтобы я, мужчина, ее брат, был постоянным свидетелем ее болезни? Ты не отвечаешь. Я лично считаю, что это немыслимо. Нужно, чтобы при ней была женщина. Ты ее мать, тебе нечего делать, и раз уж ты заставила ее выйти за Джеральда, ты морально обязана ей помочь. Я не хотел этого говорить, но ты меня вынудила. Неужели ты еще колеблешься? Неужели ты не чувствуешь, что обязана помочь этой бедной, обезумевшей от горя девочке и, наконец, своему внуку?

– Ох, Крис, я боюсь: это такая жуткая болезнь! – воскликнула Нелл, вздрагивая всем телом.

– Ага! Теперь я вижу, ты в это веришь! Но тут нечего бояться, нужно только соблюдать известные предосторожности. Не побоялась же ты ради денег выдать ее за человека, который ее довел до этого.Конечно, ты этого вовсе не хотела, ты была бы до последней степени возмущена, если бы хоть на минутку предположила, что такое возможно. Но вышло так, что это оказалось возможно. Я не собираюсь обвинять тебя или читать тебе нравоучения, но ведь совершенно очевидно, что Жюли никогда не вышла бы за Хартмана, если бы ты ее не заставила. Ты…

Нелл прервала его, разразившись слезами.

– Какой ты жестокий, безжалостный, – рыдала она. – Ты говоришь как мой враг, а не как мой сын.

– Я говорю то, что считаю правильным, справедливым и разумным. Я спрашиваю тебя об одном: есть ли у тебя, по-твоему, дело более нужное, чем помочь Жюли? Этот злосчастный брак внес в нашу семью горе и раздор. Тебе не пришло в голову, что несчастье Жюли имеет отношение к смерти отца?

Нелл смотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами.

– Он знал? – спросила она.

– Знал.

Наступило долгое молчание. Нелл плакала, закрыв лицо руками, а Крис страдальчески смотрел на нее. Какое унижение, какое унижение! Наконец она подняла глаза.

– Что я могу сделать? О, скажи мне, что делать?

– Ты спрашиваешь моего совета? – твердо сказал Крис. – Я уже сказал. Поезжай к Жюли.

– Когда?

– Как можно скорее. Через полторы-две недели. С твоим коттеджем я все устрою. Я подыщу вам квартиру, мебель можно взять отсюда. И перевезу Жюли к тебе.

Снова долгое молчание.

Нелл с жалким видом всхлипывала в платок, а Крис смотрел на нее в безмолвном недоумении. Он привык относиться к женским слезам подозрительно и даже с некоторым раздражением: это такой удобный способ бежать от действительности. О чем она сейчас думает? И потом – насколько он имел право диктовать ей линию поведения, насколько чисты были его собственные мотивы? Поскольку Нелл больше нечего было делать в жизни, а Жюли была в таком отчаянном положении, предложенный им выход представлялся единственно разумным. Ну а что, если этот хитрый обольститель, человеческий Ум, подсказал ему это решение только из-за Марты? Крис вздохнул. Тот, кто сказал «познай самого себя» – кто бы он ни был, – задал человечеству трудную задачу. Как можно быть уверенным…

– Столько несчастий сваливается на одного, – патетически сказала Нелл. – Сначала трагическая кончина твоего бедного отца, теперь эта позорная история с Жюли. Почему я всегда должна страдать?

– Не ты одна задаешь себе этот вопрос, – мягко сказал Крис. – Может быть, нет такой вещи, как невезение: есть только наша неосторожность. Но в конце концов хуже всех пришлось Жюли…

– Крис! Ты уверен,что это правда?

– Я не доктор, мама. Я могу только повторять то, что говорят врачи. Важно одно: Жюли этому верит. Но скажи мне, почему тебе так не хочется ехать?

Вместо ответа Нелл глубоко вздохнула.

– Ну ладно, – сказал Крис вставая. – Оставайся одна и подумай об этом. Если я буду тебе нужен до понедельника…

– Ах, ну конечно, мне придется ехать! – обидчиво сказала Нелл. – Я всегда жертвовала собой ради детей. Буду продолжать и дальше в том же духе.

– По-видимому, такова участь всех матерей, – мягко сказал Крис. – Это одна из особенностей того странного явления, которое называется жизнью. Вот потому-то меня и удивляют твои колебания. Разве ты не любишь Жюли?

– Конечно люблю! – Глаза Нелл наполнились слезами.

– Так в чем же дело? Она нуждается в тебе сейчас больше, чем когда бы то ни было с тех самых пор, как она была беспомощным ребенком. Кто еще спасет ее от отчаяния, кроме тебя? Кто еще может ее спасти?

– Я думала, – сказала Нелл, снова всхлипывая, – что мы могли бы жить здесь все вместе и возобновить знакомство со всеми теми, кого я знала раньше, ведь твой отец был не совсем нашего круга…

Крис был ошеломлен. Что за пафос жалких социальных претензий! Что за микроб поразил людей, сделав их жертвой кастовых предрассудков! И предрассудков какой касты – эксплуататоров и паразитов, бальных шаркунов, собаководов и лошадников, охотников за мелкой дичью и картежников! Знала ли когда-нибудь история такую презренную личину общего блага, такие мизерные идеалы, такие смехотворные образцы для подражания, такое бессмысленное расточение богатств, заработанных трудом народа? Вращаться в местном «высшем свете»! Приобщиться к числу аристократических ничтожеств и отречься от всех открывающихся перед тобой необозримых возможностей, от всего, что можно познать, испытать, к чему можно стремиться, – презреть все это ради того, чтобы попасть в отдел светских сплетен какой-то провинциальной газетки! Нет, это немыслимо!

– Боже милостивый! – сказал Крис. И пошел гулять.

Он отчаялся слишком рано. После недолгой борьбы Нелл, как большинство из нас, распрощалась со своей патетической мечтой о счастье, которая не становилась для нее менее реальной оттого, что Крис считал ее нелепой. Как только Крис убедился, что Нелл приняла решение всерьез, он принялся за дело; и ко дню своего отъезда, то есть к понедельнику, он устроил все дела, заказав все, вплоть до билета Нелл и комнаты в отеле, где она должна была остановиться. Вернувшись в Лондон, он тотчас же погрузился в собственные дела: работал много, мало тратил, ежедневно посещал Жюли и каждый вечер встречался с Мартой. Его удивило открытие, что он работает усидчивее и продуктивнее тогда, когда его энергия используется в различных направлениях, а не тогда, когда он варится в собственном соку.

Ротберг не возлагал никаких надежд на «состояние». План Фрэнка сводился в конце концов к тому, чтобы бросать деньги на ветер, потому что дела были далеко не в блестящем положении и акции, которые сохранял Фрэнк, были в большинстве дутыми.

– Мало толку поручать свое состояние заботам посредника, как делал ваш отец, – сказал Ротберг. – Необходимо постоянное наблюдение. Вероятно, вы не горите желанием взять это на себя?

– Боже сохрани! – сказал Крис. – Этого еще не хватало. Неужели вы думаете, что я мог бы с этим справиться?

– Откровенно говоря, нет. Я просмотрел большую часть бумаг и считаю, что, если бы у вас было несколько тысяч свободных денег и вы бы пустились на всякие хитрости, вам бы, может быть, и удалось спасти состояние. Но при теперешнем положении дел мой совет – реализовать все, что можно. Очистится несколько тысяч, которые по завещанию должны перейти к вашей сестре.

– И правильно, – сказал Крис. – Она имеет право на всякую компенсацию, какую могут дать деньги. Надеюсь, она получит содержание от Хартмана?

– Получит все, что нам удастся выцарапать.

– Гнусный способ получать деньги, – брезгливо сказал Крис.

– Почему? Раз она имеет на них право по закону.

– Ах, по закону! Не сомневаюсь. Но это не всегда значит «по совести».

– А как быть с вашей матерью? – спросил Ротберг, в первый раз в жизни отказываясь от спора.

– Если Жюли получит деньги, мать, по-моему, имеет право на какую-то долю, потому что она будет о ней заботиться. Это, может быть, противозаконно, но зато справедливо.

– Так вы, может быть, поговорите об этом частным порядком с вашей сестрой?

– Я уже поговорил. Ну а теперь скажите мне откровенно, Ротберг, как по-вашему, здорово обобрали эти юристы моего отца?

– Обобрали – слишком сильно сказано, это бранное слово, – осторожно сказал Ротберг. – Но пожалуй, я мог бы сказать, что они использовали все законные способы, а может быть, и кое-какие противозаконные.

– А нельзя было бы возбудить против них процесс?

– Можно-то можно. Но на каком основании? Какие у вас доказательства? Они ловко спрятали все концы в воду. Закон может встать на вашу сторону, но может и не оказаться на вашей стороне. Лучше оставьте их в покое.

– Значит, когда собственность доверена людям, которые обязаны – по крайней мере из соображений морали – распоряжаться ею честно, они могут завладеть ею обманным путем и закон это допускает?

– Английский закон распространяется только на случаи, специально предусмотренные прецедентом.

Крис рассмеялся.

– Когда-нибудь действительность постучится в вашу дверь, – сказал он. – Тогда берегитесь. Ведь Альфред Саксонский умер некоторое время тому назад. Королева Анна тоже умерла довольно давно, и ныне пошел четвертый десяток лет двадцатого века. Может быть, нам пойти в королевский суд и спеть перед судьями: «Хозяин кто сей лавки воровской?» Не стоит? Ну, прощайте.

За два дня до отъезда с мистером Чепстоном Крис отказался от комнаты и перенес свои немногочисленные пожитки в квартиру Марты. Чем дальше, тем меньше хотелось ему отправляться в это путешествие. Зачем жертвовать тремя неделями беспримерного счастья ради бешеной гонки по Европе в обществе дряхлого ветерана войны и к тому же педанта? Он поделился своими сомнениями с Мартой в последний день, когда они ехали вместе на империале автобуса в контору, через которую Крис нашел работу учителя.

– Ах, Крис, поезжай непременно, – сказала Марта.

– Зачем? Я все равно не буду счастливее, чем теперь, с тобой. Если я уеду, обязательно что-нибудь случится.

– Ничего не случится, – весело сказала Марта. – И мы будем любить друг друга, пока тебе не надоест. Так что об этом не беспокойся.

– Да я и не беспокоюсь. Просто не хочется уезжать от тебя.

– Тебе необходим отдых, Крис. У тебя такой измученный вид, что у меня болит сердце, когда я на тебя гляжу. Жилось тебе совсем не сладко. Ты этого не знаешь, но иногда бывает, что ты сидишь и не замечаешь, что я на тебя смотрю, и тогда у тебя такой грустный, несчастный вид. Я хочу, чтобы этого не было.

– Кто может это сделать, кроме тебя?

– Нет, – сказала Марта, качая головой. – Женщина может сделать для мужчины очень многое, но не все. Тебе нужно начисто забыть все свои несчастья и вернуться ко мне новым человеком.

– Но, Марта, мне легче всего забыть их, когда я с тобой!

Марта поцеловала его, не обращая внимания на тупые лица сидевших вокруг.

– Мне ужасно не хочется, чтобы ты уезжал, но я не хочу уморить тебя своей любовью. Мужчина должен жить своей собственной жизнью. Тебе нужно съездить и посмотреть мир, а если ты не воспользуешься этим случаем, другого тебе, может быть, и не представится. К тому же мистер Чепстон – влиятельный человек, не так ли?

– По-видимому, – безразлично сказал Крис. – До сих пор он подыскивал мне только на редкость гнусные места.

– В будущем найдет, может быть, и получше, – сказала Марта. – Нам мало быть только любовниками, Крис. Мы не должны довольствоваться этим – ты сам так говорил. Поезжай с ним и попытайся получить какую-нибудь более интересную работу, чем эта гадость в Крой-Доне. Ты способен на большее, и тебе необходимо что-нибудь такое, во что бы ты верил.

– Что именно?

– Ты это сам найдешь, – с уверенностью сказала Марта. – Это к тебе придет. Я тоже не собираюсь быть никчемным человеком. Пока ты будешь путешествовать, я найду себе какое-нибудь дело. И может быть, сумею найти что-нибудь получше и для тебя, у меня масса знакомых. Ты не считаешь, что это дерзость с моей стороны?

– Дорогая, это очень мило с твоей стороны. Я буду только благодарен тебе, если ты найдешь мне что-нибудь. Но я потерял всякую надежду. По-видимому, во мне есть какие-то острые углы, и я не гожусь для мира, в котором и круглой-то норы не найдешь. Мы не нужны. Люди с деньгами – это дело другое; нужны и рабочие, которые доставляют людям с деньгами прибавочную стоимость, а мы, все остальные, можем вешаться на первом попавшемся суку…

Болтая и смеясь, они вошли в контору, где Крис задал несколько вопросов степенному человеку, сидевшему за конторкой. Ни Крис, ни Марта не заметили человека с угрюмым лицом, который сидел в дальнем углу комнаты и не спускал с них глаз, пока степенная личность выходила за какими-то справками.

– Здесь мрачно… – сказал Крис.

– И так респектабельно, – сказала Марта смеясь. – У меня такое чувство, что мне следовало бы надеть обручальное кольцо.

– Шш! – сказал Крис. – Он возвращается.

Степенный человек принес анкету для заполнения, и, так как Крис не знал, какой ему указать адрес, Марта неосмотрительно сказала:

– Пиши мой, конечно.

Крис повиновался, хотя он чувствовал, что это немного рискованно. Как только они вышли, степенный посмотрел на угрюмого и кивком подозвал его к себе.

– Вы слышали, о чем они говорили?

– Гм…

– Что-то подозрительно мне это, – сказал степенный с встревоженным видом. – Сами понимаете, мы не можем допустить, чтобы после на нас были жалобы. Ступайте-ка за ними, может быть, вам удастся что-нибудь выяснить.

Угрюмый кивнул головой. Ни Крис, ни Марта не заметили, как он вошел за ними в автобус и сел позади. Он внимательно прислушивался ко всему, что они болтали, довольные, что они вместе, друг с другом; уверения Марты, что эта «гнусная работа» будет временной, радужные проекты насчет того, что они будут делать, когда каждый найдет себе идеальное место в жизни, и как они будут встречаться во время учебного года и проводить вместе каникулы. Если им удастся найти какое-нибудь дешевое местечко, они поедут летом за границу…

Угрюмый следовал за ними до дома Марты, записал адрес и скрылся.

Восемь

В первые же дни своего путешествия Крис откровенно признался себе самому, что Марта была права, а он – не прав. Это было как раз то, в чем он нуждался. Ежедневные переезды каждый раз по новой местности, возбуждающее действие иной, незнакомой жизни, небо и ветер, и, превыше всего, ощущение, что ты быстро мчишься навстречу теплу и оживлению новой весны, – все это успокаивало и радовало его. Криса привели в восхищение просторы Франции, открывшейся ему, когда они отъехали от побережья и повернули к югу страны, населенной, но не слишком, покоренной человеком, но еще не изуродованной им. Он посылал Марте восторженные открытки с видами; в них он непрестанно повторял ей, что его огорчает единственное – с ним был мистер Чепстон, а не она.

Несчастья и потрясения последних шести месяцев с невероятной быстротой отступили на задний план и казались теперь почти такими же чужими, как страдания воображаемых персонажей в книге, которым мы сочувствуем несколько часов, а потом о них забываем. Они растворились в небытии, как обрывки тяжелого сна, когда мы просыпаемся и постигаем блаженную истину, что всего приснившегося нам никогда не было. Он вспоминал обо всем этом без горечи и без обиды, почти без боли, в то время как автомобиль мчал их к югу по бесконечно развертывающейся дороге, среди нежной молодой зелени начинающегося года. Колледж и «катастрофа», унизительное возвращение домой, замужество Жюли, глупый и жалкий план навязать ему Гвен, странные лихорадочные дни, проведенные с Гвен, гнетущая комната в Сохо и бессмысленная «работа» у мистера Риплсмира, затем целая серия злобных ударов судьбы – его увольнение, болезнь Жюли, смерть Фрэнка и постоянная тревога и растрата энергии в попытках навести хоть какой-то порядок в этом хаосе – все это, казалось, произошло с кем-то еще или, вернее, с другим его «я», которое теперь могло примириться со всем и стать выше этого. Живой действительностью, неразрывной частью его самого была Марта и их незапятнанная молодая страсть.

Если бы только настроение первых дней могло удержаться! Но были две опасности, которых Крис не предусмотрел. Езда на автомобиле, которая в первые дни погружает шофера и ездока в сонное спокойствие, вскоре начинает все больше и больше возбуждать нервы, переходить в увлечение скоростью, которое поглощает вас целиком, если только этому не противостоит строжайшая самодисциплина. К несчастью, самодисциплина – качество, которого он так настойчиво требовал от других, была совершенно не свойственна мистеру Чепстону; длина перегонов и скорость увеличивались с каждым днем. Кроме того, Крис не учел, что одно дело – встречаться с мистером Чепстоном изредка в колледже и совсем другое – находиться изо дня в день с утра до вечера в его обществе. И потом, с мистером Чепстоном получилось так же, как с Нелл: Крис знал, что он во многом расходится с Чепстоном, но только со временем и после ряда мелких столкновений он понял, насколько велики их расхождения.

Будь Крис менее погружен в блаженство своего нравственного выздоровления, менее занят грезами наяву, в которых Марта появлялась на фоне мелькавших перед ним пейзажей, он отнесся бы с большим вниманием к небольшому эпизоду, происшедшему в первый же вечер их путешествия с мистером Чепстоном. Ему и в голову не пришло, что этот послеобеденный спор может привести к дальнейшим разногласиям или что мистер Чепстон будет так злиться, когда ему противоречат.

В этот день мистер Чепстон удовлетворился весьма умеренным переездом от Кале до Аббвилля, где они остановились на ночевку. Крис успел до обеда написать длинное любовное письмо и явился к столу в особенно приподнятом настроении. Подобно многим поклонникам широкой жизни и здравого смысла, мистер Чепстон во время каникул ни в чем себе не отказывал, и вина было вдоволь. К сожалению, под влиянием вина, а также того обстоятельства, что они проехали мимо бывшего генерального штаба в Монтрей и находились сейчас в одном из прифронтовых городков, мистер Чепстон предался военным воспоминаниям.

Военные воспоминания всегда скучны для тех, кто не пережил войны, а воспоминания мистера Чепстона были Крису особенно скучны. Он неоднократно слышал их раньше. И потом, все это было так давно, словно этого вообще не было. У Криса было тем больше оснований сомневаться в истинности подвигов мистера Чепстона, что они при каждом новом изложении становились все более доблестными, а опасности все более опасными. Сверх того Криса раздражало бесстыдное, по его мнению, стремление мистера Чепстона накормить волков милитаризма и в то же время сберечь пацифистских овец. Он хотел пожинать лавры за свою дьявольскую храбрость на фронте и одновременно вкушать похвалы своим филиппикам против войны. Крис замечал ту же черту и у других героев войны, и ему приелось это. Наконец мистер Чепстон совершил последний смертный грех, а именно проиллюстрировал какое-то сложное тактическое положение с помощью ложек, вилок, спичек и масличных косточек.

Долгое время Крис слушал его с терпеливой вежливостью, которую все труднее становилось сохранять. Его больше всего возмущал в рассуждениях мистера Чепстона их лейтмотив: все ужасы, которые Чепстон претерпел на войне, якобы принесли каким-то образом огромную пользу Крису и «всему его поколению», так что Крис должен быть благодарен ему за то, что он обовшивел на Сомме, потому что «вы и все ваши собратья навсегда останетесь моими должниками», «должны смотреть на меня снизу вверх» и, по каким-то таинственным причинам, «не годитесь мне и в подметки». Наконец Крис не выдержал:

– Удивляюсь, почему вы не дезертировали?

– Дезертировал! – воскликнул мистер Чепстон, разгоряченный красным вином и воспоминаниями о своей мнимой доблести. – Как вы можете говорить о такой позорной вещи?

– Но ведь раз вы пацифист, вы должны всячески превозносить дезертира. У него хватает мужества осуществить свое нежелание быть убитым. Собственно, следовало бы воздвигать памятники Неизвестным Дезертирам, о чем до сих пор никто еще не подумал.

– Нелепый парадокс! – сказал мистер Чепстон, досадливо фыркая и хихикая. – Мы боролись во имя идеалов, и дезертирство было бы подлой изменой!

– При чем тут идеалы, когда вы просто старались доказать, что у вас больше грубой силы. Было бы куда полезнее и, пожалуй, труднее доказать, что у вас больше ума.

– Это школьническое остроумие, – оскалился мистер Чепстон. – Бороться с противником можно только его же оружием. Нас заставили прибегнуть к грубым средствам, но нашей целью было сохранение идеалов.

– А не сделались ли средства целью?

– Что вы хотите сказать?

– Только то, что вы так старались победить, что к тому времени, когда победили, начисто забыли об идеалах.

– Неправда! – сердито вскричал мистер Чепстон. – Не наша вина, если эти идеалы ниже понимания своры изнеженных щенков, которые и выстрела-то настоящего никогда не слышали.

– Наверное, вам было очень неприятно убедиться, что все ваши старания пропали даром, – сказал Крис, раздражаясь все больше.

– Они не пропали даром!

– Насколько я понимаю, ваша задача была – спасти демократию, но согласитесь сами, в наше время демократии приходится далеко не сладко.

– И это очень хорошо! Дисциплина, вот что нужно миру, дисциплина!

– А-а! – радостно подхватил Крис. – Итак, идеал номер первый отправляется ко всем чертям. А как насчет войны во имя того, чтобы покончить раз и навсегда с войнами, когда весь мир отравлен сейчас ненавистью и милитаризмом? Впечатление, что либо вас надували, либо вы сами надували всех остальных. А не получилось ли так, что на самом деле это была война за то, чтобы покончить раз и навсегда с демократией и расчистить дорогу новым войнам?

Мистер Чепстон засопел, лицо его подергивалось от раздражения. Он не нашелся, что ответить, и ограничился слабым:

– Вам всем было бы очень полезно испытать то, что испытали мы; это сделало бы вас мужчинами.

Крис рассмеялся.

– Заставить других выстрадать то, что вы выстрадали сами! Примитивная школьная психология.

Сказав себе, что этот мальчишка становится просто невыносим, мистер Чепстон сделал еще одно героическое усилие и перевел разговор на другую тему.

Через несколько минут Крис совершенно забыл эту небольшую размолвку. Не то мистер Чепстон. У него осталось смутное и неприятное ощущение, что ему не удалось с достаточной вескостью отстоять свои идеалы и одернуть этого щенка. Впоследствии, задним умом, его осенило, и он придумал множество уничтожающих аргументов, которые он мог бы выставить. Однако разговор больше к этому не возвращался, и так как Крис вел себя очень кротко и сверх того неоднократно в соответствующих выражениях изъявлял мистеру Чепстону благодарность, то он постепенно заслужил прощение.

Это не значило, что мистер Чепстон отказался от мысли отомстить Крису. Крис с нетерпением ожидал, когда они доберутся до одной из тех стоянок доисторического человека, которыми так богата Франция, если не до тех, что укрываются в долинах Сены и Соммы, то по крайней мере до пещер и каменных убежищ в долине Дордони. Он отважился вежливо намекнуть на это мистеру Чепстону. Тот сейчас же проявил упрямую враждебность: не то чтобы он питал какую-нибудь неприязнь к доисторическим стоянкам, но это было его путешествие, и он проведет его, как ему нравится, а Крис должен смотреть и смирно восхвалять егоЕвропу.

– Чего ради нам туда ехать? – воскликнул он, с риском для жизни выворачивая руль. – Дорогой мой мальчик, основная задача нашей поездки – это дать вам первое беглое представление о европейской цивилизации.

– А что такое «европейская цивилизация»? – осведомился Крис.

– Европейская традиция, – ответил мистер Чепстон, и все мускулы его лица запрыгали от старания придать ему внушительный вид. – Римская империя и церковь, французская и испанская монархия, жизнь феодалов, великие художники, архитекторы и величественные произведения искусства, оставленные ими, – камень, бронза и живопись – замки, церкви, благородные старые города и села, память о великих людях, делах и мыслях.

– А французскую революцию вы сюда включаете?

– Дикари! Вандалы и дикари! – воскликнул мистер Чепстон, сердито подпрыгивая на сиденье. – Они уничтожили то, что создавалось веками, и стерли с лица земли поэзию жизни. Такие же дикари, как ваши пещерные люди с оскаленными зубами.

– Почем вы знаете, что они скалили зубы?

– Дикари, варвары, – повторил мистер Чепстон, доводя скорость автомобиля до пятидесяти пяти миль в час, чтобы показать, какой он цивилизованный человек. – Дикари, дерущиеся из-за сырого мяса и бьющие женщин каменными палицами по голове.

– Вы, по-видимому, черпаете ваши сведения у цирковых комиков, – возмутился Крис. – Вероятно, вы так же, как и они, предполагаете, что пещерный человек был современником динозавров?

– Не знаю и знать не хочу.

Крис хотел было разразиться панегириком по адресу пионеров цивилизации, но сдержался. В конце концов мистер Чепстон по-своему прав, если оставить в стороне его роковой недостаток: он был так поглощен прошлым, что не мог ни понять настоящее, ни предвидеть будущее. И ему, Крису, не доставит никакого удовольствия осматривать с таким абсолютно несочувствующим спутником эти глубоко волнующие места, где люди в продолжение несчетных веков медленно и упорно пробивались к разуму. Все удовольствие пропадет. Он спросил себя с некоторой грустью, заинтересовало ли бы это Марту. Вероятно, нет. Вероятно, она не сможет отличить одну доисторическую эпоху от другой. Париж больше по ее части. Ну и что ж такого? Гораздо лучше ярко прожить всю жизнь, чем черстветь, лелея сознание собственной значительности и впитывая чепстоновскую «культуру»…