Текст книги "Сущий рай"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Часть III

Один

В редакциях больших газет имеется отдел, который в шутку называют «моргом». Это огромная алфавитная картотека вырезок и заметок о людях, «о которых часто пишут». Для знаменитостей заранее заготовлены некрологи на случай смерти.

Имя мистера Риплсмира, естественно, фигурировало в списке знаменитостей, ибо он был очень богат. К сожалению, тот, кому было поручено написать некролог, несмотря на все свои старания, не мог найти ничего, что свидетельствовало бы о каких-либо общественных заслугах мистера Риплсмира. Поэтому ему пришлось основательно покорпеть над составлением заметки на полстолбца, которую, с точки зрения газетной политики, надлежало почтительно посвятить риплсмировским миллионам. Те, кто в свое время прочтут некролог мистера Риплсмира, наверняка найдут там следующий литературный перл:

«Его прирожденная доброта выражалась в теплом радушии, и он любил собирать у себя небольшое, но избранное общество своих близких друзей и угощать их изысканнейшими блюдами и винами, коих он сам был незаурядным ценителем».

Это звучало очень недурно, и, оставляя в стороне неизбежное в печати suggestio falsi и suppressio veri, [16]16
  Внушение лжи и сокрытие истины (лат.).


[Закрыть]было довольно точно. Мистер Риплсмир действительно любил вкусно поесть и выпить, и он действительно приглашал своих знакомых к столу. С другой стороны, его «прирожденная» осторожность (следуя меткому выражению автора некролога) «питала отвращение к излишним и ненужным расходам». Собственно говоря, он охотно поглощал бы произведения своей кухни и своих подвалов в гурманском уединении, если бы у него не было патологической боязни проводить вечера в холостяцком одиночестве. Поэтому почти каждый день у телефона разыгрывались душераздирающие сцены, пока наконец мистеру Риплсмиру не удавалось залучить одного, двоих или максимум троих продажных любителей ходить по гостям, которые в обмен на бесспорно прекрасный обед соглашались помочь мистеру Риплсмиру и выносить скуку его общества до полуночи.

Таким образом случилось, что мистер Чепстон и Крис были приглашены к обеду, причем для Криса это было скорее приказание, чем приглашение.

Мистер Чепстон сговорился встретиться со своим бывшим учеником примерно за час до обеда в библиотеке. Ему нужно было сообщить Крису забавную новость. Выяснилось, что, следуя движению своей симпатичной души, мистер Риплсмир решил, поелику возможно, обмануть ожидания своих наследников и завещать обществу свой городской дом и все движимое имущество: это должно было называться библиотекой и музеем имени Риплсмира.

– Его мысль, – сказал мистер Чепстон, тихонько пофыркивая, – заключается, по-видимому, в том, чтобы оставить на содержание «музея» недостаточную сумму денег, так, чтобы часть расходов по его содержанию лежала вечным бременем на налогоплательщиках. Это, согласитесь сами, ловко придумано. По крайней мере часть населения никогда его не забудет, хи-хи-хи!

– Неужели вы думаете, что лондонский муниципалитет или какое бы то ни было другое учреждение примет такое мифическое наследство?

– Этого можно добиться, – задумчиво сказал мистер Чепстон, – хотя ему, может быть, и придется несколько раскошелиться.

– Но, боже милосердный! – воскликнул Крис, вскакивая со стула и принимаясь расхаживать по комнате. – Какая от этого может быть польза для общества?

Мистер Чепстон хихикнул и захлопал глазами наподобие филина.

– Я могу только привести подлинные слова нашего высокочтимого друга, – сказал он. – По его мысли, этот дом будет представлять исторический интерес. Он покажет обстановку и образ жизни частного лица – джентльмена двадцатого века, то есть дом будет примерно тем же самым, чем Дворец Даванцати является для средневековой Флоренции. Коллекции будут распределены по теперешним парадным комнатам. А гравюры и книги будут предоставлены в распоряжение избранного числа ученых…

Крис остановился и стукнул кулаком по столу.

– Он рехнулся, – сказал он выразительно, – или, хуже того, страдает манией самовлюбленности, которая заставляет его разыгрывать благодетеля человечества, чтобы удовлетворять свое тщеславие ныне и присно, после своей смерти!

– Не все ли равно, каковы мотивы, если общество извлечет из этого пользу? – тонко заметил мистер Чепстон.

– Ничего оно не извлечет! – в сердцах воскликнул Крис. – Все это сплошной блеф. Эта библиотека – красивый зал, но ее содержимое стоит не больше, чем склад подержанных книг. Это не настоящая библиотека: это огромное и беспорядочное собрание разрозненных томов.

– Однако он говорит, что затратил значительные суммы, пополняя библиотеку и прочие свои коллекции.

– Лучше бы он затратил хоть немного вкуса и знаний! – воскликнул Крис по-прежнему возмущенно. – А его так называемые коллекции – всего лишь собрание дорогого старья. Конечно, для антикваров они представят большую ценность, но они не выражают ничего, кроме покупательной способности Риплсмира…

– Сядьте и выслушайте меня, – серьезно сказал мистер Чепстон. – Сядьте. Вот так. А теперь вот что я скажу вам, милый мой мальчик. Может быть, вы и правы, но, конечно, что бы мы с вами ни говорили и ни делали – его решение от этого не изменится. Он просто-напросто найдет себе кого-нибудь еще. Здесь перед нами очень богатый человек, на которого можно повлиять. Почему бы нам не использовать хоть часть его богатства на наши более высокие цели?

– Потому что это невозможно, – решительно отрезал Крис. – Нам помешают его тщеславие и глупость. Я уже пытался. У меня был план сделать его библиотеку центром по изучению истории, с тем чтобы использовать это и для изучения современности. Нечто вроде справочной библиотеки для специалистов и в то же время небольшого идейного центра рационализации жизни. Вы знаете, что я имею в виду. Так вот, я тщательно разработал подробную схему и изложил ее ему во всех деталях. Думаете, он хотя бы выслушал меня? Как же! Он «пришел в ужас» от моих «разрушительных идей», решил, что я хочу «лишить жизнь всякой романтики», и отверг мой план как «опасные или даже вредные глупости». Мои глупости, позвольте добавить, состояли в том, что я исходил из мысли, что человеческое знание не должно использоваться бессовестными личностями и группировками для порабощения человечества, а должно быть направлено на организацию человеческой свободы и счастья. А это, по мнению мистера Риплсмира и его слишком многочисленных единомышленников, вредные глупости!

– Ну, ну, – успокоительно заворковал мистер Чепстон. – Это, конечно, огорчительно; но ведь вы добивались, чтобы он давал деньги, чтобы уничтожить себя и себе подобных, не так ли? Возможно, что ваш план несколько честолюбив и вы возлагаете на него слишком большие надежды. Откуда вы знаете, что люди захотят жить рационально, если даже им дадут к тому все возможности?

– Так вот и нужно им дать эти возможности.

– Во всех этих грандиозных планах рациональных реформ есть один недостаток, – сказал мистер Чепстон, с досадой потирая переносицу. – Человек – животное неразумное. Можно сказать, перефразируя доброго старого Монтеня, что человек, в сущности, до невозможности своенравен и чертовски упрям. Если бы вам, как мне, пришлось командовать отрядом, вы бы знали, как трудно заставить выполнять самые простые и логичные требования воинского устава даже на фронте, где ты облечен всей полнотой власти.

– Однако ваш Платон говорит, что людей можно признать цивилизованными лишь поскольку они слушаются разумных внушений, – возразил Крис.

– Значит, люди еще не стали цивилизованными в платоновском смысле слова, – отпарировал мистер Чепстон. – Человеческую природу не переделаешь.

– Это я, кажется, слыхал и раньше. Но, – саркастически добавил Крис, – неужели вы не согласитесь, что все это не так уж безнадежно? Взять, например, вас. Вы не раз рассказывали мне, что в двадцать лет самым большим проявлением вашей военной доблести было то, что вы в весьма бравурном стиле разыгрывали Генриха V. Но еще до тридцати лет вы стали образцовым солдатом. А за последние несколько лет вы сделались одним из самых популярных профессоров-классиков. Можно ли представить себе более поразительную метаморфозу?

Мистер Чепстон снова потер переносицу.

– Об этом мы поговорим после. Я возражаю против такого рода аргументов, – сказал он. – Пока у нас в распоряжении осталось несколько минут, мне хотелось бы узнать что-нибудь о вас. Что вы тут делали? Какие у вас планы?

– Повесть обо мне коротка, но не поучительна, – сухо сказал Крис. – Большую часть своего времени я теряю здесь в обмен на два фунта в неделю. Занимаюсь в музее. Сдал экзамены для поступления экстерном в Лондонский университет. Ушел от одной женщины, которая мне нравилась, потому что она готова была дать мне слишком много, и от другой, потому что она готова была дать мне слишком мало. Наконец, собираюсь перейти на другую работу.

Мистер Чепстон кашлянул и замигал по-совиному. Он ненавидел этот «современный» обычай откровенно и, можно сказать, цинично распространяться о своих любовных историях. В нашем несовершенном мире эти вещи неизбежны, но зачем говорить о них, зачем выставлять болячки напоказ? К сожалению, он не дал Крису возможности пояснить, зачем он это делает, ибо обошел тему молчанием и спросил:

– Какую именно работу?

– Преподавание в частной школе.

– Глупо! – захихикал мистер Чепстон. – Скучная рутина. Вы этого не вынесете. Ваши способности, – конечно, пока еще разбросанные, неоформившиеся, – должны быть использованы совсем не в этом направлении. Вы могли бы преуспеть в качестве журналиста или редактора, или даже политического оратора радикального толка, но в качестве преподавателя – никогда!

– Ну что же, черт возьми, мне делать! – сказал Крис.

– У вас под боком гораздо более соблазнительная возможность. Я фактически уговорил Риплсмира. Он назначит вас хранителем своего – пусть бессмысленного – мемориального музея. Но, милый мой мальчик, его безумие – ваше счастье. После его смерти у вас будут триста фунтов в год, квартира в этом доме и неограниченное количество свободного времени. Это лучше чем преподавание. А пока что можете жить здесь, обедать за его столом и получать ваше теперешнее жалованье.

– И зависеть от его настроений и прихотей до конца его жизни? Как приятно!

– В частной школе вы будете в гораздо большей зависимости от настроения директора, – возразил мистер Чепстон. – К тому же вам, может быть, не придется долго ждать. Эти неврастенические эгоисты часто совершенно неожиданно отправляются на тот свет.

– Противно ожидать смерти человека, чтобы воспользоваться его богатством, – с отвращением сказал Крис.

– Пустяки. Такова уж природа человеческая. Все мы делаем это. Да ведь, если бы люди не умирали, никому из нас не было бы места в мире. Но что вы скажете на это маленькое предложение?

– Нет, – просто сказал Крис.

– Нет? А? Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать «нет».

– Ну вас, совсем, к черту! – возмутился мистер Чепстон, не будучи в состоянии вспомнить ни одного вежливого ругательства и не желая прибегать в присутствии молодежи к армейскому словарю. – Ничего не понимаю.

– Разве это необходимо?

– Что за глупое упрямство! – запальчиво воскликнул мистер Чепстон. – Неужели вы отказываетесь от пожизненного жалованья, которое вам будут платить за то, что вы ничего не будете делать?

– Но я хочу сначала что-нибудь делать, а потом уж получать жалованье.

– Вы сможете делать все что угодно – читать, заниматься. Вы могли бы изложить свои мысли в книге. Мы можем написать ее совместно и напечатать в университетской типографии.

Тон мистера Чепстона был почти умоляющим. Он мечтал увидеть себя в печати. К несчастью, как большинство подобных ему людей, он, владея формой, страдал отсутствием содержания. У Криса было содержание, хаотическое, не оснащенное мудростью и проницательностью, но все же содержание. Мистер Чепстон представил себе, как он облекает формой содержание Криса. Совместный труд. Чепстон и Хейлин о цивилизации. Разве не разумелось само собой, что все заслуги подобного труда будут, естественно, приписаны старшему из соавторов?..

– Но я не хочу писать никакой книги, – в отчаянии сказал Крис. – И так уж их написано слишком много. Каждый болван считает своим долгом давать миру советы. В ту самую минуту, как мы разговариваем с вами, сотни писак лихорадочно или в самодовольном умиротворении спасают мир – на бумаге. К черту книги. Дайте нам факты и действия!

Мистер Чепстон был скандализован, парализован, уязвлен в самое сердце своего профессорского естества.

– Это невозможная ересь! – пробормотал он. – Это…

Ему так и не удалось воспользоваться случаем проявить свой талант красноречия, потому что знакомый голос протрещал у него над ухом:

– Дорогой мой, как вы поживаете? Рад вас видеть… – Разумеется, то был мистер Риплсмир, в коричневой бархатной визитке, с орхидеей в петлице, загадочный, ослепительный. – Только разрешите мне не прерывать вас! – воскликнул мистер Риплсмир, не давая им обоим возможности сказать и слова. – Продолжайте ваш диспут. Я так люблю слушать ваши разговоры. Для меня просто наслаждение присутствовать при интеллектуальных беседах. Как я завидую вам – постоянное воодушевление, широкие взгляды, величественные перспективы, франкмасонство и содружество эрудиции. Прошу вас, продолжайте вашу беседу и разрешите мне послушать.

Это внушало тревогу. Мистер Чепстон похолодел от ужаса, сообразив – слишком поздно, – что мистер Риплсмир, может быть, подслушивал в замочную скважину. С этими старыми лисицами никогда нельзя знать… Крис пришел ему на выручку.

– Мы обсуждали вопрос, как следует поступать молодому человеку в наше время – стремиться ли ему к обеспеченному безделью или к безвозмездной деятельности, – сказал он, невзирая на отчаянные знаки, которые ему делал мистер Чепстон, умоляя его не держаться так близко к истине. Но не было никакой опасности, что мистер Риплсмир поймет, о чем идет речь.

– Что за неожиданная тема для двух культурных людей! Вы меня разочаровали, простите меня, – поклонился он мистеру Чепстону, – если я позволил себе так выразиться. Спускаясь к вам, я рассчитывал принять участие в пиршестве науки. Я представлял себе, что вы беседуете о нашем славном культурном наследии, о Римской империи или о Медичи. Ах! Медичи! Какие чудные эти Медичи!

– То были великие коллекционеры, не правда ли? – спросил Крис по возможности наивно.

Мистер Чепстон хихикнул и сделал вид, что чихает. Мистер Риплсмир стоял, раскрыв рот, его рука застыла в ораторском жесте. Очевидно, решил Крис, как только мистер Риплсмир оправится от удивления, они услышат немало о Медичи. Их спасла небольшая интермедия домашнего характера.

– Обед подан, сэр, – объявил дворецкий, торжественно кланяясь в дверях.

Это безобидное сообщение, обычно принимавшееся с гордостью, на этот раз, по-видимому, привело мистера Риплсмира в ярость.

– Обед? Уже? Что вы хотите сказать? Где же херес, который я заказал? Почему его не подали?

– Херес был подан полчаса тому назад, сэр, в голубую гостиную, как вы изволили распорядиться, сэр.

Это резонное объяснение только еще больше расстроило мистера Риплсмира.

– А не могли вы сообразить, что я здесь, а не в голубой гостиной? Где у вас голова? Не могли вы сообразить, что я хотел выпить херес со своими друзьями, а не дать ему торжественно испаряться в какой-то там гостиной, все равно, зеленой, розовой или голубой? Силы небесные, вечер испорчен, испорчен!

Дворецкий пребывал в невозмутимом молчании. Крис наклонил голову, чтобы скрыть улыбку; мистер Чепстон сочувственно клохтал.

– Но, мой дорогой друг, – укоризненно сказал он, – что же тут, собствен но, произошло такого? Разве это уж так важно?

– Важно? Да это трагедия! – воскликнул мистер Риплсмир. – Вы ничего не понимаете. Этот херес бесценный, единственный в своем роде. Бутылка так называемой Лакрима Кристи, [17]17
  Слезы Христовой (лат.).


[Закрыть]вина, которое виноторговцы оставляют для себя. Знаете, первый безупречный сок винограда. Я благоговейно, не выпуская из рук, вез его из Хереса, чтобы вы могли его отведать!

– Это очень любезно и гостеприимно, – сказал мистер Чепстон, – но я не понимаю…

– Да нет, вы понимаете, вы должны понимать! Вся симфония обеда была построена так, что эта бутылка должна была служить вступительным аккордом. Если мы задержимся и начнем с хереса, обед перестоится. Если мы выпустим херес, вся гармония превратится в уродливый диссонанс! И все из-за ослиного тупоумия этих слуг.

Мистер Чепстон встал, положил ласковую, но обуздывающую руку на бархатное плечо мистера Риплсмира и изрек суждение, достойное самого Соломона.

– Положение может быть спасено, – внушительно сказал он. – Идемте прямо к столу, пусть нам немедленно подадут херес, и мы выпьем его за супом!

Однако, если бы мистер Чепстон был умным человеком и действительно знал Риплсмира так хорошо, как ему казалось, он не отнесся бы к этому эпизоду с хересом как к незаслуживающему внимания пустяку. Без сомнения, для всякого нормального, уравновешенного человека это и было бы пустяком. Но хотя мистер Риплсмир до сего времени попирал интересы общества, пребывая вне заведения для умалишенных, вряд ли даже он сам считал себя вполне уравновешенным. Мистер Чепстон должен был бы понимать, что этот взрыв по поводу бутылки хереса означает, что мистер Риплсмир сегодня не в духе, а следовательно, в особенно неуравновешенном состоянии, в котором он, по осей видимости, будет пребывать до конца вечера. Ясно, что ситуация не была такова, чтобы просить еще об одном благодеянии для себя и для Криса.

Эта непредусмотрительность объяснялась тем простым обстоятельством, что мистер Чепстон находился под тиранической властью своего собственного благорасположения. Мы гораздо больше привязываемся к тем, кому мы благодетельствуем, нежели к тем, от кого принимаем благодеяния. Ясное дело, всякому приятнее чувствовать себя сильным, чем питать благодарность к другим. Правда, по своей мудрости и осторожности мистер Чепстон, естественно, отказался помочь Крису за свой счет и так, как этого хотелось самому Крису. Но он хотел, он просто-таки жаждал помочь Крису за чужой счет в том, чего Крису вовсе не хотелось. Вкусив радостей покровительственного благорасположения, мистер Чепстон встал на роковой путь оказывания Крису услуг.

Мистер Чепстон немедленно приступил к атаке, проявляя при этом то, что ему самому казалось верхом хитроумия. Он с почти мелодраматическим благоговением поднял стакан и понюхал вино с восторженным «ах!». Он отпил крошечный глоток и закрыл глаза, точно захлебываясь от эстетического блаженства. Желая убедиться, что мистер Риплсмир заметил его игру, он открыл глаза, затем сделал еще глоток, повращал языком во рту, вытянул губы наподобие утиного зада, по всем правилам гурманского стиля, издал короткий чавкающий звук – нечто вроде «чап, чап, чап, чап, чап». Затем с глубокомысленно сосредоточенным видом проглотил вино и безмолвно поднял глаза к небу.

Мистер Риплсмир созерцал эти знаки одобрения с удовлетворенным тщеславием. Судя потому, какой личный интерес он проявлял к триумфу своего хереса, можно было подумать, что он был той самой виноградной гроздью, из которой добывали вино, а не просто покупателем ее перебродившего сока. Но тщеславие мистера Риплсмира не довольствовалось знаками и жестами, хотя бы самыми недвусмысленными. Ему нужны были слова, медоточивые слова, целые соты и ульи льстивого меда.

– Ну, дорогой мой, что вы об этом скажете? Недурное винцо, а?

– Винцо! – воскликнул мистер Чепстон с притворным возмущением. – Мой дорогой Риплсмир, хоть вы и мой радушный хозяин, – поклон, – и человек, к которому я питаю глубочайшее уважение, – еще поклон, – я не позволю вам так легкомысленно оскорблять бога. Дионис протестует устами самого ничтожного из своих приверженцев. Это не винцо, а великое вино, благородное вино, крепкое, вкусное, солнечное вино, вполне достойное своего благородного виночерпия.

– Рад слышать это от вас, – отозвался мистер Риплсмир, очень довольный. – Как правило, я не пью хереса в Англии. Обычно это дрянное пойло, смешанное для крепости с плохим коньяком. Такогоя у себя в подвалах не держу. Но это настоящий херес. Конечно, я не такой знаток, как вы, дорогой мой, ибо ваш вкус воспитан на великолепных винах колледжа, но…

– Вы безошибочным чутьем находите вина, намного превосходящие все, что имеется в колледже, – тонко вставил мистер Чепстон.

– Вы мне льстите, вы мне льстите…

Крис внимал этому словоблудию со все возрастающим презрением и негодованием. В знак протеста он взял и вылил свой стакан священного хереса прямо в суп.

– Дорогой мой! – воскликнул мистер Риплсмир, в ужасе воздевая руки.

– Варварство! – сказал мистер Чепстон.

– Потрясающее филистерство поколения, развращенного наукой! – сказал мистер Риплсмир.

– Простите им, ибо они не ведают, что творят, – извиняющимся тоном сказал мистер Чепстон, хмурясь на Криса, чтобы призвать его к порядку. – В конце концов, мой дорогой друг, учтите, что всего лишь какой-нибудь год прошел с тех пор, как наш юный протеже был спасен от ужасов имбирного пива и крем-соды. Вы, воспитанный в цивилизованном обществе, не можете знать, какие соблазны вульгарности окружают современную молодежь. Едва спасшись от Сциллы крем-соды, они попадают к Харибде коктейля. «Horresco referens». [18]18
  «Трепещу, говоря об этом» (лат.).


[Закрыть]А между тем умение ценить вино – это награда зрелого возраста. Когда женские чары перестают волновать нас, – мистер Чепстон, очевидно, говорил о них понаслышке, – солнце бутылки восходит в золотом сиянии на нашем горизонте. И неужели правда, – продолжал он, делая переход по всем правилам аристотелевой риторики, – неужели правда, что вы сами привезли эту великолепную бутылку из Испании?

– Совершенная правда, – сказал мистер Риплсмир, ерзая в кресле, ибо Господь поразил его геморроем, и сегодня у него как раз был приступ. – Совершенная правда. Я пронес ее через все таможни, как чашу святого Грааля, о которой бедный милый Теннисон написал столько глупостей.

– Я сам собираюсь вскоре поехать в Испанию, – сказал мистер Чепстон с деланной небрежностью.

– В самом деле?

Теперь, когда разговор шел не о нем и не о великолепии его угощения, мистер Риплсмир был способен выказать лишь самый поверхностный интерес.

– Камбала «Tante Marie»! [19]19
  «Тетушка Мари» (фр.).


[Закрыть]– воскликнул мистер Чепстон, прерывая самого себя. – И Монтраше двадцать первого года! Мой дорогой друг, это же царский, это же лукулловский пир!

– Вы одобряете? Рад это слышать, – сказал мистер Риплсмир, болезненно ерзая на стуле. – Гардинер! Принесите мне еще одну подушку!

– У нас есть долг перед молодым поколением, – мечтательно сказал мистер Чепстон. – У нас есть долг перед цивилизацией – не дать заглохнуть Традиции.

– Она умрет вместе с нами, – мрачно сказал мистер Риплсмир. – В наше время всякий человек моложе тридцати лет – потенциальный большевик. А девушки, с их ужасным загаром и полным отсутствием светских манер, просто отвратительны.

– Безусловно, у молодого поколения по сравнению с нами вкуса не хватает, – сочувственно сказал мистер Чепстон. – Но это не освобождает нас от нашего долга. Мы должны пытаться воспитать их. У меня, как у воспитателя-профессионала, есть все основания смотреть на это пессимистически, и однако же, я упорствую. Почему?..

– Потому что вам за это чертовски хорошо платят, – вполголоса пробурчал Крис.

– Потому что я все еще надеюсь, – ответил мистер Чепстон на свой собственный риторический вопрос, оставив без внимания реплику Криса. – И вот, мой дорогой друг, – разрешите мне выпить за ваше здоровье этого великолепного белого бургундского, – я собираюсь попросить вас об одном небольшом одолжении. С вашего разрешения я хочу предложить нашему юному другу принять участие в моем путешествии.

Мистер Риплсмир подавился камбалой и благовоспитанно приложил к губам салфетку.

– Эстетическое паломничество лучше всего совершать одному, – сказал мистер Чепстон. – Одиночество благоприятствует размышлению, как говорит наш славный Уолтер Пейтер. Так что, как видите, я прошу об этом не ради себя, а ради него. – Мистер Чепстон блаженно упустил из виду, что приглашает Криса просто из боязни одиночества: тот молодой человек, которого он хотел взять с собой, не смог поехать, и вот он придрался к случаю оказать Крису еще одно благодеяние. – Что вы на это скажете, Крис? Хотелось бы вам поехать?

– Ну что ж, – равнодушно сказал Крис, но потом, подумав, что в конце концов старый чудак старается сделать ему приятное, и сообразив, что эта экскурсия поможет ему безболезненно перейти на новую службу, добавил более сердечным тоном: – Вы очень добры, что приглашаете меня. Мне это будет очень приятно.

– Ну вот! – торжествующе сказал мистер Чепстон. – А теперь что скажет наш любезный хозяин?

Мистер Риплсмир метнул на него нескрываемо-злобный взгляд. Он терпеть не мог, когда его обманным путем вынуждали оказывать благодеяния.

– О! Ну еще бы! – воскликнул он. – Непременно. Я в восторге. Дорогой мой, я…

Даже его обычное многословие изменило ему в этот момент крайнего раздражения. Черт побери, нахальство этого субъекта – мало того что он уклонился от почетной задачи привести в порядок знаменитые коллекции и подсунул своему старому другу невежественного и дерзкого ученика, которому нужно платить; так нет, он еще бестактно злоупотребляет его гостеприимством, чтобы выпросить для этого свиненка платный отпуск. Верный высшим джентльменским инстинктам, мистер Риплсмир попытался замаскировать свои страдания улыбкой, но ему удалось только оскалить зубы в исключительно уродливой гримасе. Мистер Чепстон сидел в безмолвном замешательстве: он только сейчас понял, какой совершил промах. На его счастье, подоспела новая перемена блюд.

– Pâté de foie gras, [20]20
  Страсбургский пирог (фр.).


[Закрыть]трюфели и салат из сельдерея! – взволнованно воскликнул он. – Я тронут, что вы вспомнили мои маленькие слабости. Не говорите мне, что вы собираетесь пожертвовать бутылкой этого великолепного Мутон-Ротшильда двадцать четвертого года!

– Да, – сказал мистер Риплсмир, смягчившись, но все еще надутый.

Мистер Чепстон поднял руки, показывая, что не находит слов для выражения своих чувств, и хихикнул с гастрономическим вожделением. Дворецкий разлил вино почтительно, словно священнодействуя.

– Чап, чап, чап, чап, чап, – сказал мистер Риплсмир.

– Недурная бутылочка? – деликатно намекнул мистер Риплсмир.

– Великолепная! – сказал мистер Чепстон, несколько преувеличивая обязательный экстаз. – Изумительное вино, абсолютно au point. [21]21
  В самую точку (фр.).


[Закрыть]

Они клохтали над вином, как две курицы над яйцом. Мистер Риплсмир волновался по поводу заправки салата. Не многовато ли в нем куантро? Нет, по мнению мистера Чепстона, как раз в меру…

До сих пор Крис сидел почти в полном молчании, говоря только, когда к нему обращались, скрывая свою скуку, как и подобает молодому человеку в присутствии уважаемых старцев. Но теперь начало сказываться еще одно последствие непредусмотрительности мистера Чепстона. Он совершенно упустил из виду, что эти крепкие натуральные вина, которые только размягчали парочку старых пьяниц, немедленно подействуют на мозг юнца, просидевшего два или три месяца на голодной диете. Сдержанность Криса таяла, как воск от огня.

– Что вы собираетесь делать в Испании? – весьма вызывающе спросил он Чепстона.

В первое мгновение мистер Чепстон растерялся, ошеломленный этим прямым вопросом.

– Я уже сказал, собираюсь совершить эстетическое паломничество, – вкрадчиво ответил он.

– И опишете его под заглавием «По стопам Карла Бедекера»?

Мистер Риплсмир ахнул.

Мистер Чепстон ахнул.

– Lèse culture. [22]22
  Оскорбление культуры (фр.).


[Закрыть]

– Это будет весьма поучительно для вас, дорогой мой, – сказал мистер Риплсмир, тотчас из свойственной ему сварливости меняя свое отношение к этому делу. Теперь, когда оказалось, что Крис, по-видимому, не хочет совершать эстетическое паломничество, нужно было его заставить.

– И для меня также, – добавил мистер Чепстон со смирением умудренного опытом эрудита. – Мы увидим изумительные вещи – Бургос, Толедо, Вальядолид, Хильде Силоэ, Берругете, Эль Греко, Веласкес…

– Что это такое? – перебил Крис, разыгрывая дурачка. – Тоже виноградные вина, что ли? Какой ужас! Оказывается, воспитание джентльмена никогда не бывает законченным.

В этот критический момент чувство юмора изменило мистеру Чепстону, и он не сообразил, что Крис демонстративно над ним потешается.

– Вздор! – сердито сказал он. – Соборы, великие художники. Не станете же вы говорить мне, будто никогда не слыхали о Веласкесе и Эль Греко?

– Да, имена как будто знакомые, – дурашливо сказал Крис. – Это, кажется, двое голливудских комиков, которые выступают всегда в котелках, так, что ли?

– Дорогой мой! – воскликнул мистер Риплсмир. – Вы делаете мне больно. А я-то считал вас человеком образованным! Считал вас влюбленным в Красоту, Искусство, Утонченность! Или у вас нет никакого уважения к великим именам?

Мистер Чепстон осклабился, догадавшись наконец.

– Он потешается над нами, – объяснил он, шутливо грозя Крису пальцем.

– Э! – сказал мистер Риплсмир. – Что, что? Я не понимаю этих грубых шуток, не одобряю их, не люблю их.

– Нет, серьезно, – сказал Крис, – что это за преклонение исключительно перед мертвым искусством прошлого? Какова ценность «культуры», состоящей всего лишь из собрания мертвых костей мертвых цивилизаций? Разве не существует живого искусства? Разве нет живых творческих центров?

– Может быть, Чикаго? – насмешливо заметил мистер Чепстон.

– Почему бы и нет?

– Или, может быть, Москва? – злорадно подсказал мистер Риплсмир.

– Опять-таки – почему нет? – не сдавался Крис. – В конце концов, они строят будущее, а не живут паразитически за счет прошлого.

– Вандализм! – вскричал мистер Чепстон.

– Возмутительно! – возопил мистер Риплсмир.

Блюдо перепелок под виноградным соусом и бутылка могучего Шато Го-Брион 1911 года отвлекли внимание этих гастрономо-софистов от еретических суждений Криса. Они чавкали и смаковали с превеликим усердием. После бокала этого вина Крис утратил последние остатки скромности.

– Нелепость? – возмущенно сказал он. – Нелепость – это наше общество. Вот мы сидим здесь, за этим пиршеством Тримальхиона, за этой бессмысленной демонстрацией расточительности, в то время как миллионы людей даже в нашей стране не могут наесться досыта.

– Дорогой мой! – сравнение с Тримальхионом глубоко оскорбило мистера Риплсмира. – Какие ужасно неприятные вещи вы говорите! Разве это необходимо? Разве это вежливо? Зачем нарушать гармонию нашего вечера подобными циничными заявлениями? И потом, я этому не верю. В наши дни никто не голодает.

– Быть может, у нас не умирают с голоду или непосредственно от истощения, возможно, – сказал Крис. – Но если вы не знаете, что миллионы людей недоедают и доведены вследствие этого до почти нечеловеческого состояния, – тогда вы ничего не знаете!