Текст книги "Сущий рай"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Я отказываюсь этому верить, – сказал мистер Риплсмир в сильном волнении, тогда как Крис упрямо отказывался замечать знаки мистера Чепстона, который призывал его к молчанию.

– Вы могли бы найти сколько угодно примеров не дальше чем за милю от этого дома, – упорствовал он.

– Решительно, нынешняя молодежь преступает все правила приличия, – сказал мистер Риплсмир, обращаясь к своему старшему собутыльнику. – Они вечно ноют, они действуют мне на нервы. Вы знаете, как я чувствителен, вы знаете, что одна только мысль о страданиях терзает меня. Успокойте меня, дорогой мой, успокойте меня. Я не смогу проглотить ни крошки, пока меня не успокоят.

– О, я уверен, что дело обстоит вовсе не так уж плохо, – неопределенно сказал мистер Чепстон, хмурясь по адресу Криса. – В конце концов, ведь существуют же пособия, и благотворительность, и… и все такое. Он преувеличивает.

– Вы так думаете? Вы так думаете? – с живостью спросил мистер Риплсмир. – Я верил, что все эти проблемы разрешены раз и навсегда. Не дальше как на прошлой неделе здесь был епископ Бемчестерский, и я просто умолял его, чтобы он сказал мне всю правду о своей епархии, и он заверил меня, что сейчас нет подлинно нуждающихся, которые не получали бы всего необходимого.

Подали шампиньоны в сырном соусе с шато-лафитом 1904 года. Крис чувствовал, что лицо у него пылает, а в ушах стоит легкий звон. Мистер Чепстон продекламировал отрывок из пиндарической оды к бутылке, которую он никак не хотел отпускать от себя. Выпив еще один или два бокала, мистер Риплсмир пришел в настроение патетическое и благочестивое.

– Дорогой мой, иногда мне кажется, что я зажился на свете, – сказал он, обращаясь к мистеру Чепстону. – Не понимаю я этого нового поколения. И, откровенно говоря, не очень-то к этому стремлюсь. У них нет ни воспитанности, ни остроумия, ни моральных устоев, ни идеалов, ни веры, ни Бога.

– Может быть, вернее было бы сказать, что у них нет денег? – вмешался Крис. – Будь у них деньги, все остальное приложилось бы.

– Вот, вот! Неприкрытая грубость и цинизм! Сейчас, когда мы наслаждались этим скромным небольшим обедом…

– Этим чудом тонкого вкуса и гостеприимства, – с поклоном вставил мистер Чепстон.

– Вы слишком добры! – мистер Риплсмир ответил поклоном на поклон. – Так вот, вместо того чтобы оскорблять наши лучшие чувства неуместными упоминаниями о canaille, [23]23
  Черни (фр.).


[Закрыть]разве не мог бы наш юный друг принять все это с благодарностью? Его рассуждения – это чистейшее пуританство, хуже того, атеизм! Он бросает вызов Провидению. По милости Провидения мы вкушаем здесь вкусную полезную пищу. Что ж в этом плохого? Разве Создатель не наш отец? И кто запретит отцу питать своих детей?

– Тогда зачем же он позволяет столь многим из них голодать? – спросил Крис.

На столе появились большие серебряные корзины с парниковыми фруктами, орехи, графины с портвейном и ликером.

– Мне это современное атеистическое позерство ненавистно, просто ненавистно, – сказал мистер Риплсмир передергиваясь. – Это должно быть позерство. Это не может быть искренне. Как могло бы все существовать без Бога? Даже наука признает это. Существуют всемирные законы, говорит наука. А как они могли бы существовать без всемирного законодателя?

Крис расхохотался от всей души.

– Кто вдохнул в нас дух живой? – продолжал мистер Риплсмир почти слезливо. – Кто наделил нас бессмертной душой? Когда я думаю о чуде своего собственного бытия, я не могу представить себе этого без участия силы и благости Божьей!

– А я могу, – сказал Крис. – Вы не читали Нидхема о тритонах и головастиках?

– Чертовски хороший портвейн, – сказал мистер Чепстон. – Чап, чап. Древние написали целую кучу о вине. Они все приписывают его божественному влиянию. Я голосую за Бога.

– Лукреций не признавал Бога, – сказал Крис.

– Он никогда не пил такого портвейна, – тонко заметил мистер Чепстон. – Это бы обратило его. Скажу вам по совести, Криш, вы шлишком о многом бешпокоитесь и шовершенно зря. Очень пришкорбная тендентенденция. Я шоглашен с моим штарым другом Риплшмиром – передайте-ка мне графин!

– Шлушайте, шлушайте! – сказал мистер Риплсмир. – Я шоглашен ш вами, Чепштон, что бы вы там ни говорили. Давайте выпьем за добрые штарые времена и добрые штарые обычаи…

– И доброго старого Бога, – докончил Крис.

– Напрашно вы думаете, что это так уж оштроумно, – сказал мистер Риплсмир, тяжело дыша и уставясь на Криса налитыми кровью совиными глазами. – Но я хотел бы сказать вам только одно. Это, может быть, не очень глубоко, н-не очень «регинально», это не одно из ваших ч-чертовски научных з-замечаний, это прошто маленькое з-замечание, которое ишходит прямо от шердца. Я говорю, и я знаю, мой штарый друг Чеп-Чепштон поддержит меня, я говорю, ч-человек, который н-не верит в Бога, не д-джентльмен!

– Чешное шлово, – сказал мистер Чепстон. – Чертовшки хороший портвейн. Никогда в жизни н-не пивал такого портвейна. Лучший портвейн на швете, и угощает им лучший парень на швете. Но трагедия – графин пуст. Я говорю, Риплшмир, графин ш портвейном пушт. Выпьем мы ещ-ще бу-бутылочку?

– Непременно, дорогой мой, непременно. Гардинер! Ещ-ще бу-бутылку портвейна. Еще бу-бутылку портвейна для дорогого штарого Чеп-Чепштона. Ну а шкажите, Чеп-Чепштон, вы шоглашны шо мной насчет Бога, шоглашны? Я хочу шказать, ешли вы не верите в Бога, то во что вы т-тогда верите? Я хочу шказать, а как же ваша душа? Мне п-плакать хочется, когда я подумаю, что ваша беш-шмертная душа будет пр-роклята…

Крис не слушал больше, он не дождался слез мистера Риплсмира, взволнованных заверений мистера Чепстона по поводу его беш-шмертной души и пылкого брудершафта, разыгравшегося за следующей бутылкой портвейна. Он незаметно выскользнул из-за стола и на цыпочках, пошатываясь, выбрался из комнаты.

Два

Во время разговора с мистером Чепстоном в библиотеке Крис требовал фактов и действий. Теперь ему предстояло получить и то и другое. Были ли эти несчастья порождены его безрассудными замечаниями о Боге мистера Риплсмира, который решил доказать, что он бог не только широкой жизни, но и мелкой мстительности, или же они заключались в самой природе вещей – это вопрос, на который каждый ответит в соответствии со своими метафизическими воззрениями. Так или иначе, несколько неприятных и приятных фактов собрались подобно грозовой туче и готовы были каждую минуту разразиться над его головой, а собственными действиями он должен был вызвать еще и другие грозы.

Как обычно случается с атмосферными и житейскими грозами, первый удар был сравнительно легким.

В восемь часов утра после веселого небольшого обеда у мистера Риплсмира Крис еще крепко спал, в то время как ему следовало бы уже принять холодную ванну и наполовину закончить бритье. Крайне неохотно он уступил некоей враждебной силе, которая трясла его за плечи, стараясь вывести из сонного состояния.

– Там кто-то спрашивает вас, – сказал голос откуда-то издалека.

Крис сел на постели, мигая по-совиному.

– Что? – тупо воскликнул он. – Где? Который час?

– Там внизу какой-то джентльмен, – сказала крупная непривлекательная особа женского пола, в коей Крис теперь признал свою квартирохозяйку. – У него к вам письмо, он говорит, это очень важно и ему необходимо вручить вам его лично.

– О! – сказал Крис, все еще ничего не соображая. – Какой джентльмен?

– А я почем знаю? Позвать его сюда, что ли?

– Через пять минут, – сказал Крис. – Я сейчас оденусь.

До сознания Криса дошло, что у него слегка болит голова и ему хочется пить. Во всем теле было ощущение какой-то тяжести и разбитости. Лениво выбравшись из постели, он выпил полную кружку воды, почистил зубы, с нескольких попыток смочил лицо и голову холодной водой, выпил еще кружку, принял две таблетки аспирина и сказал себе, что вот сейчас он чувствует себя уже лучше. Затем он вышел на лестницу и крикнул хозяйке, чтобы она прислала к нему посетителя и принесла горячего чая.

Поскольку в том, что накануне вечером он выпил слишком много вина, был виноват сам мистер Риплсмир и никто больше, Крис решил не торопиться. У него прекрасный предлог опоздать на работу. Он подумал, что неизвестный «джентльмен» – должно быть, Хоуд, неожиданно приехавший в Лондон. Велико же было его изумление, когда «джентльмен» оказался одним из лакеев мистера Риплсмира.

– Доброе утро, Роджерс! – воскликнул он. – Какими судьбами вы здесь?

Крису было неприятно, что один из слуг увидел его в этом убогом жилище, – это еще осложнит его положение в доме мистера Риплсмира.

– У меня к вам письмо, сэр. Мистер Риплсмир специально распорядился, чтобы я вручил его вам лично. Ответа не нужно, сэр.

– Ага. – Крис машинально взял конверт. – Может быть, мне лучше все-таки посмотреть.

– Мистер Риплсмир специально распорядился, что ответа не нужно, сэр.

– Отлично. Можете идти, Роджерс. Благодарю вас.

– Благодарю вас,сэр.

Недоумевая, Крис вскрыл письмо. Что еще понадобилось этой старой мумии? Он прочел:

«Дорогой Хейлин!

Последнее время я чувствовал, что, как ни приятно наше содружество, ему должен наступить коней. Сколь я ни был счастлив оказать услугу моему дорогому старому другу Чепстону, мне в последнее время стало ясно, что вы слишком молоды, чтобы вам можно было доверить мои коллекции и библиотеку, и слишком неопытны, чтобы отдавать себе отчет в их значении и ценности. Мне нужен человек зрелой культуры, чувствительный к высоким и благородным реальностям духовного порядка и не порабощенный жаргоном грубого материализма. Когда вы станете старше, вы, может быть, поймете и сами, что Духовная Истина, Моральное Величие и Красота должны стоять в нашей жизни на первом месте.

Посылаю вам чек на десять фунтов стерлингов. Сюда входит ваше недельное жалованье за текущую неделю и дополнительно четырехнедельное жалованье вместо предупреждения. Не трудитесь писать или звонить с целью поблагодарить меня за это. Я вскоре уезжаю на неопределенное время и до самого отъезда буду занят сборами.

С совершенным уважением Руперт Персиваль Риплсмир».

Первым побуждением Криса было рассмеяться над затейливой претенциозностью письма. Следующим – выругаться по поводу пустой болтовни Риплсмира. Следующим – подобно Догберри возблагодарить Бога, что он отделался от этого скота. Эти мысли занимали его, доставляя ему большее или меньшее удовольствие, пока он принимал ванну и, одеваясь, двигался по комнате. Он весело насвистывал. Какое необыкновенное облегчение больше никогда не видеть мистера Риплсмира, больше никогда не быть «дорогим моим», никогда не выслушивать бесконечных жалоб на ужасные поступки лакеев и угрожающее состояние риплсмирских нервов! Несмотря на легкую тревогу за будущее, он был положительно счастлив.

Но за завтраком, состоявшим из чая и хлеба с маргарином, ему пришла в голову другая, менее радостная мысль – мысль настолько естественная, что человеку более практичному она пришла бы в голову прежде всех других. Он сообразил, что, потеряв службу, он тем самым потерял заработок, а значит, и возможность платить за квартиру, за хлеб с маргарином и за все остальное. Крис поспешно подсчитал. Оставалось еще восемь недель до того времени, когда он начнет работать в школе, а у него вместе с чеком мистера Риплсмира было немногим больше одиннадцати фунтов. Одиннадцать на восемь – маловато. Вот если он проживет три недели за счет мистера Чепстона, путешествуя с ним, тогда ему хватит. А если даже он не поедет, ну что ж, ведь умудряются же другие прожить на двадцать семь шиллингов в неделю. Почему бы и Крису не суметь?

Затем он начал беспокоиться. А что, если Чепстон тоже обиделся? Крис начал припоминать, что же, собственно, произошло на обеде у мистера Риплсмира. У него остались только самые туманные воспоминания. Чепстон и Риплсмир, кажется, несли какую-то ахинею и вели себя как двое старых пьяниц и обжор. Ну а что говорил сам Крис? Он смутно припомнил, что они ему очень надоели и – да! – произошел какой-то спор о Боге и о безработице. Больше он ничего не помнил, если не считать того, как он один возвращался домой по холодным ветреным улицам.

Он проглотил еще две таблетки аспирина и снова вернулся к беспокоившим его мыслям.

На новой службе ему предоставлялись квартира и полный пансион плюс небольшое жалованье, выплачиваемое в конце каждого месяца. Если Чепстон не возьмет его с собой в эту каникулярную поездку, ему придется начинать работу в угнетенном настроении и без гроша денег даже на такие необходимые вещи, как зубная паста и мыло. Его башмаки нуждались в починке. Ему придется купить несколько новых воротничков и черный галстук и… Затем возникла новая, еще более ужасная мысль. А что, если он не только лишится дружбы Чепстона, но и не сможет по какой-нибудь причине поступить на это место в школе? Что, если он заболеет? Как тогда быть?

Ему стало страшно. Он почувствовал себя таким жалким, необеспеченным и беспомощным. Если бы только он мог быть уверен, что получит это место, которое казалось таким низким падением, такой жалкой заменой в ожидании чего-нибудь лучшего! Если бы только он был уверен в этом, он больше ни на что не стал бы жаловаться. Где теперь сияющие видения возрожденного мира, счастливые умные люди, жизнерадостно и умело строящие рациональную жизнь? Где его планы и высокие идеалы, ради которых он презрел бесславную обеспеченность совместной жизни с Гвен, что сталось, наконец, с его волей к жизни, с волей к действию, рядом с которыми маленький план мистера Чепстона казался ему столь презренным? Все это исчезло, растворилось в небытии перед лицом подлого страха остаться без работы.

Крис в горести сжимал голову, продолжая отчаянно сражаться с чудовищем – Страхом. После снисходительного презрения к страхам Гвен, после всего, что он говорил о слабости тех, кто поддается страху, – как позорно, как унизительно оказаться самому во власти того же бессмысленного страха.

Он судорожно вскочил, надел пальто и шляпу. Посмотрим, устоит ли Страх перед безмятежным величием египетских скульптур…

Неизвестно, что дало такой удачный результат – успокаивающее ли действие двенадцатой и восемнадцатой династий Древнего Египта или его собственный здравый смысл, но только Крис быстро взял себя в руки. Унылый чертик на пружинке – Страх – был быстро загнан в свою коробочку, и крышка крепко захлопнулась над ним. Крис уже склонялся к тому, чтобы приписать недавнее паническое настроение разлагающему действию совместных возлияний с двумя стареющими кутилами, желавшими вовлечь Господа Бога в свои пьяные излишества. Во всяком случае, в течение следующих суток он достиг состояния почти блаженного покоя и, реализовав чек мистера Риплсмира, начал предвкушать недели, которые он проведет за чтением именно тех книг, какие ему хотелось прочесть.

Может быть, такому настроению отчасти способствовало письмо от мистера Чепстона, начинавшееся выговором за неуместную дерзость и дурацкую болтливость, продолжавшееся двумя страницами советов в духе Полония и завершавшееся сообщением, что поездка состоится, если только Крис потрудится вести себя должным образом. Крис ответил коротко, что, будучи убежденным сторонником бихевиоризма, он не может не вести себя должным образом, и с благодарностью принял приглашение.

Итак, когда через два дня Крис отправился к «Небесным близнецам», настроение у него было бодрое и жизнерадостное. Последнее время у Криса образовалась привычка заходить туда раза два в неделю. По воскресеньям там собиралась вечером небольшая компания девушек и молодых людей. Среди недели бывало два-три человека, а иногда и совсем никого. Анна обычно отсутствовала, когда же она разговаривала с Крисом, его раздражал ее недовольный, почти резкий тон. По-видимому, она принадлежала к числу тех милых романтических старомодных дев, которым нравится таскать за собой целый хвост отвергнутых поклонников, обрекших себя ради нее на пожизненное безбрачие. Раздражение Криса дошло до того, что однажды он спросил Анну, можно ли ему надеяться на ее руку и сердце после смерти ее второго мужа. Анну это не рассмешило.

С Мартой дело обстояло иначе. О, совсем иначе! Она была неизменно дружелюбна, очаровательно дружелюбна, и в тоже время нисколько не кокетничала, как в первый день их знакомства. К несчастью, он почти никогда не оставался с ней наедине, а когда выпадали такие минуты, ими обоими овладевала смехотворная застенчивость и они бессмысленно и бессвязно болтали, не решаясь поглядеть друг другу в глаза. Крис убеждал себя, что такое поведение до крайности нелепо и неразумно. После того как битых два часа ждешь случая поговорить с девушкой наедине, было бы верхом глупости заикаться, запинаться, краснеть и выставлять себя в самом непривлекательном свете. Но чем больше он жаждал поцеловать Марту, тем более трудным казалось ему это сравнительно простое действие и тем больше он поражался легкости и прямо-таки блестящему мастерству, с какими он проделал это однажды в их первую встречу. Иногда он задавался вопросом, догадывается ли Марта, как она волнует его, и действительно ли она держит его на расстоянии, а если так, то кто этому виновник – или виновники. Как только к Марте приближались какие-нибудь молодые люди, – просто удивительно, как часто они это делали и как им это, по-видимому, нравилось, – Крис украдкой следил за ними, точно плохой сыщик, стараясь разобрать, относится ли к ним Марта более снисходительно, чем к нему. Иногда ему казалось, что да, иногда – нет. Положение было мучительное.

Ровно в четыре часа холодного ветреного дня в конце зимы Крис позвонил в квартиру Марты. Он нарочно пришел на полчаса раньше в надежде провести несколько минут наедине с ней, пока не явится кто-нибудь еще. Никто не ответил на звонок, и витрины запертой книжно-кондитерской лавочки показались ему вдруг печальными и негостеприимными. Он снова позвонил и прислушался, не раздадутся ли шаги, спускающиеся вниз по лестнице. Ни звука.

– Привет! – прозвучал где-то в воздухе голос Марты.

Крис быстро поднял глаза. В окне он увидел голову Марты, закутанной до подбородка в купальную простыню.

– Рано вы пришли, – сказала она. – Я принимаю ванну. Входите и подождите, пока я оденусь. Вот, держите!

Перед ним мелькнули белая рука и плечо, и два американских ключа на кольце просвистели в воздухе. Крис не поймал их. Когда он нашел ключи и снова поднял глаза, Марта уже исчезла.

Крис долго возился с замком наружной двери, пока не подобрал к нему нужный ключ. Затем поднялся, перепрыгивая через две ступеньки сразу, по лестнице тихого дома. У дверей квартиры Марты он обнаружил, что запыхался и сердце у него бьется учащенно, – то есть, что он не совсем «в форме». Он открыл дверь квартиры, повесил пальто и шляпу и, пройдя в гостиную, положил ключи на камин.

Минуту или две он стоял совершенно неподвижно у теплого электрического радиатора. До сих пор он ни разу не оставался один в этой комнате, и она показалась ему большой, пустой, безмолвной и, по сравнению с его конурой, роскошной. Она была отделана в современном вкусе: по обеим сторонам большие окна с цельными стеклами, стены обшиты светлым деревом, стальные стулья, два низких дивана и две картины. На полу большой ковер с геометрическим узором, сочетание серого, синего и белого цветов. Серые гардины на окнах были задернуты; свет давали только теплый накалившийся радиатор и единственная электрическая лампочка, скрытая в строгой алебастровой вазе.

Через одну из дверей в конце комнаты до него доносилось тихое свистящее бульканье воды, спускаемой из ванны. Кровь прилила к щекам Криса, когда у него мелькнула мысль, что Марта стоит там обнаженная, теплая, свежая и душистая после ванны, более прекрасная в реальности своей плоти, чем все придуманные людьми нимфы и богини. После всего убожества и нищеты, какая радость взглянуть на ее обнаженное тело, реальное и ощутимое, и в тоже время символизирующее юность и надежды и пылкое наслаждение. Нужно только пересечь комнату, открыть дверь и… Нет, это будет грубо, невоспитанно. К тому же он боялся, что Марта может обидеться. Но на этот раз, когда она войдет в комнату, он поцелует ее, легко и непринужденно, разумеется, но непременно поцелует ее, и без всяких экивоков. Конечно, он ее поцелует. «Привет, Крис», – скажет она, а он скажет: «Привет, дорогая» и обнимет ее за плечи и… очень просто и естественно.

Крис снова оглядел комнату. Ему нравилась обстановка в современном вкусе, полный разрыв с прошлым, отсутствие всяких антикварных безделушек, гладкие плоскости, четкая определенность линий. Вот такой должна быть теперь жизнь. Ему в первый раз пришло в голову, что, наверное, у Марты есть кое-какие средства – ну да, а то как же! Ей принадлежат дом и обе лавки. Крис настолько привык мысленно делить всех людей на молодежь без единого пенни и стариков с непомерно большим количеством фунтов, что ему как-то не верилось, что у Марты могут быть деньги. Он почти жалел, что они у нее есть. Это нарушало симметрию мира. Это ставило Марту в один ряд с его врагами. Может быть, впрочем, денег у нее немного. Однако же такую комнату нельзя иметь без денег, хотя она не стоила и двадцатой доли того, что Риплсмир бросал на свои уродливые «украшения» в стиле Бувара и Пекюше.

Каждое мгновение Крис ожидал, что вот откроется дверь и войдет Марта. Он еще раз прорепетировал свою маленькую сценку, но Марта не приходила. Он напомнил себе, что девушкам нужно гораздо больше времени, чтобы привести себя в порядок, чем мужчинам. Им мало быть чисто вымытыми и аккуратно одетыми: они должны быть сверх того модными и привлекательными. Что за канитель – и это каждый день! Чтобы заглушить свое нетерпение, он подошел к книжным полкам Марты. Романы и романы, томики стихов, книги по искусству и архитектуре, несколько биографий и тому подобных сказок. Три ряда французских и немецких книжек: главным образом – романы. Ни единого труда по истории или какой бы то ни было науке, философии или даже психологии. Хотя нет, постой-ка! Спрятанные позади каких-то других книг, стояли Фрейд и Адлер. Гм! Эллис, полное собрание. Ван дер Вельде. Ха-ха. Если она только прочла все это, она вовсе не такая невежественная дурочка, как Анна…

– Привет, Крис! – сказал голос Марты.

Крис виновато засунул книги на место и выпрямился; он сильно покраснел. Марта вошла в дверь с противоположной стороны от ванной, в руках у нее был поднос с чашками, кипящим кофейником и молочником. Крис вспомнил ее причуду – пить кофе вместо послеобеденного чая.

– Привет, – сказал он, охваченный внезапной застенчивостью. (Ну, чего ж ты ее не поцелуешь? Ну как же, когда у нее поднос в руках? А тогда какого же черта ты забыл хорошие манеры и не берешь у нее поднос?)

– Разрешите мне… – начал он. Но Марта уже поставила поднос на низкий широкий столик и устраивала для себя на полу сиденье из подушек.

– Дать вам подушки или вы предпочитаете стул? – небрежно спросила она.

– О, мне все равно, – взволнованно сказал Крис, пододвигая первый попавшийся стул и усаживаясь напротив камина. Низкий массивный столик разделял их. Крис заметил, что Марта одета не в платье, а в длинный с засученными рукавами халат плотного синего шелка на такой же плотной шелковой подкладке лилового цвета и широким поясом. Ее шелковые чулки и домашние туфли на высоких каблуках были того же лилового цвета. Крис подумал, что это чудесное сочетание, – насколько он вообще был способен думать о чем-либо, кроме своего нелепого замешательства.

– Простите, что я заставила вас так долго ждать, – сказала Марта, разливая кофе. – Мы ведь, кажется, сговорились на половину пятого?

– Да, но я нарочно пришел пораньше. Мне никогда не удается побыть с вами вдвоем.

– А! – Марте это, видимо, доставило удовольствие. – Вы мне что-нибудь хотели сказать?

– Только то, что я потерял службу у Риплсмира!

– В самом деле? – спокойно спросила Марта. – И как же это случилось?

– О, они с Чепстоном – Чепстон – это мой бывший учитель в колледже – напились вдрызг, а я наговорил им дерзостей, и мой милый старичок рассвирепел.

Марта рассмеялась.

– Могу себе представить, что вы им наговорили, – сказала она, передавая ему чашку. – Вы никого не оставляете в покое. Я и то побаиваюсь вашего острого язычка. Надеюсь, вы довольны, что развязались с этим, правда?

– Собственно говоря, да. Но почему вы так думаете? Когда мы с вами в первый раз встретились, вы, по-моему, считали, что у меня прекрасная служба.

– Тогда я вас не знала, – сказала Марта, избегая его взгляда. – А теперь я знаю, что вы там пропадали зря. Вам следовало бы заниматься чем-нибудь гораздо более дельным. Способные люди не могут по-настоящему проявить свои способности на работе, которая настолько ниже их.

Крис был польщен. Вот это умная девушка. Он уж был готов к тому, что Марта сразу станет очень холодной и официальной, как только она узнает, что больше не будет заказов от библиотеки Риплсмира. Наоборот…

– Что вы теперь будете делать? – спросила Марта.

Крис подробно объяснил.

– Но по душе ли вам это? – сказала Марта. – Это звучит довольно мрачно и оплачивается скверно. Разве вы не могли бы найти что-нибудь получше?

– Я отказался от двух лучше оплачиваемых мест: узаконенного альфонса и риплсмировского лизоблюда. Как ни скучно преподавание и как ни плохо оно оплачивается, это настоящая работа, полезная для общества. Но не будем больше об этом говорить.

– Вы будете жить очень далеко, – задумчиво сказала Марта. – Вероятно, я больше никогда вас не увижу.

– О, мы с вами увидимся, – выразительно сказал Крис. – Если только вы сами не запретите этого. Мне было бы очень тяжело не видеться с вами часто.

Марта ничего не сказала: наступило странное, смущенное молчание. На одну секунду их взгляды встретились, и ее взгляд рождал ощущение такой удивительной глубокой близости, что Криса сразу охватило радостное волнение, ибо взгляд выражал… Что он выражал? Не слегка агрессивное «Ti voglio bene» Гвен, не насмешливое «думаешь, так я тебе и далась?» Анны, но нечто более открытое и более глубокое, более чувственное и в то же время беззаботно-веселое.

– У нас здесь тоже перемены, – сказала она как будто совершенно небрежно. – Эта идея Анны с кондитерской и книжной лавкой – глупость. Это не окупается, так что я теперь сдала обе лавки. К тому же Анна возвращается поздно и работает спустя рукава. Ей это уже надоело.

– Вероятно, это Джон ее отвлекает? – неосмотрительно сказал Крис.

– А вы ревнуете? – пытливо осведомилась Марта.

– Не очень, – Крис рассмеялся довольно невежливо. – Она меня чуть с ума не свела. Заставила меня почувствовать такую горечь и презрение к себе, когда очень наглядно дала мне понять, что для нее я, пока богат мой отец, и я без гроша – это далеко не одно и то же. Пожалуй, она отчасти виновата и в той истории с Гвен…

– Думаю, ей стоит только свистнуть, и вы вернетесь к ней, – сказала Марта с кошачьей жестокостью.

Крис обиделся.

– Зачем вы это говорите? Вы же знаете, что это неправда.

– Вы уверены?

– Да, уверен…

Раздался громкий звонок. Крис замер на стуле, и чувство сильнейшей досады овладело им. Прервали – так скоро! Марта инстинктивно приподнялась на колени, чтоб идти открывать, но сейчас же снова опустилась на подушки. От ее движения шелковый халат приоткрылся, и с внезапным трепетом Крис не столько увидел, сколько угадал, что под халатом ничего нет. Неужели?.. Он вопросительно уставился на нее…

– Пускай себе звонят, – равнодушно сказала Марта.

– Марта!

– Что?

– Вы в самом деле не впустите их?

– Если только вы этого не хотите.

– Хочу! Да я готов убить всякого, кто помешает нам сейчас. Так счастлив я не был уже…

Дзинь! Снова послышался звонок.

– Идите вы к черту! – громко сказал Крис.

– Шш! Там могут услышать. Сидите тихо, пока они не уйдут.

Они сидели молча, изредка улыбаясь друг другу, с веселым заговорщическим видом. Крис сгорал от нетерпения и нахлынувшего на него желания. Ванна, занавешенные окна, шелковый халат и, наконец, ее нежелание отвечать на звонок – все это могло значить только одно. Марта желает его, она хочет принадлежать ему, она предусмотрела все. Крису хотелось броситься перед ней на колени, со страстной благодарностью целовать ее руки и ноги, а потом тихонько раскрыть шелковый халат, скрывавший такую сладостную красоту. Он слегка дрожал, лоб у него был горячий и точно стянутый. Он взял себя в руки: сначала нужно договориться, здесь не должно быть обмана с его стороны и разочарования для нее. Спокойнее, но все еще дрожа, он наклонился к радиатору, отогревая похолодевшие от возбуждения руки.

Звонок прозвонил еще дважды, а потом наступило долгое молчание. Они смотрели друг на друга и слушали, наклонив головы набок.

– Кажется, они наконец ушли, – сказала Марта, вздохнув с облегчением.

– Надеюсь, больше никто не будет звонить.

– Можете обвязать звонок носовым платком, – небрежно сказала Марта, – и отодвиньте немножко стол. Он слишком близко к радиатору.

Крис быстро повиновался. Наклонившись над Мартой, чтобы отодвинуть стол, он невольно увидел две блеснувшие белизной груди и ложбинку между ними. Марта посмотрела на него снизу вверх с робкой и в то же время зовущей улыбкой. Для нее момент уже настал. Но не для Криса. Хотя он жаждал упасть перед ней на колени и прильнуть к ее губам, он резко отвернулся и снова сел на стул. Марта не отрывала глаз от накалившихся докрасна витков радиатора, и он увидел, что ее губы чуть-чуть дрожат.

– Марта!

– Да? – Она не смотрела на него.

– Марта, вы знаете, что это значит, когда двое людей, таких, как мы с вами, внезапно чувствуют непреодолимую робость и смущение, как только они остаются вдвоем? Когда одно прикосновение руки, один только взгляд повергает их обоих в сладостное замешательство и смятение?

Марта ничего не сказала, и Крис продолжал. Его голос, вначале слегка дрожавший, теперь окреп.

– Так вот, это значит, что им обоим приходят одни и те же невыразимые мысли, что ими обоими владеют одни и те же невысказанные чувства. Это значит, что они желают друг друга. Я почувствовал это в первую же нашу встречу, хотя, признаюсь, тогда я судил о вас иначе, и я ощущал это все сильнее и сильнее каждый раз, когда мы с вами встречались снова. А вы?

Марта опять ничего не сказала, и Крис повторил:

– А вы?

Она кивнула, как показалось Крису, чуточку грустно.

– Но в этом нет ничего грустного, – весело сказал он. – Наоборот, это очень радостно. Мы должны благодарить судьбу, что мы не слишком высокомерны, и не слишком глупы, и не слишком скованы запретами для подобных переживаний. Мне кажется, – нет, я уверен! – что никогда в жизни я не был так счастлив, как сегодня, особенно с той минуты, как до моего тупого ума мужчины дошла наконец чудесная истина: что у вас ко мне то же чувство, что у меня к вам. Я никогда не думал, что можно ощущать такое чистое счастье.