Текст книги "Сущий рай"

Автор книги: Ричард Олдингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

«Мистер Риплсмир имеет честь приветствовать Вас и высказать пожелание о немедленном приобретении для библиотеки книги Кейли о биллиарде».

Это значило, что нужно посылать ответную записку и звонить книгопродавцам – только для того, чтобы в конце концов обнаружить, что книга Кейли о биллиарде либо давно распродана, либо существует лишь в воображении мистера Риплсмира. К тому времени, когда Крису удавалось раздобыть книгу или получить неоспоримые доказательства, что ее вообще не существует в природе, мистер Риплсмир обычно успевал вовсе забыть о ней. Только после долгих терпеливых объяснений, причем в качестве доказательства предъявлялись его собственные записки, мистер Риплсмир подскакивал на стуле и начинал жаловаться на свою память; это означало, что он понял.

Много раз Крис был близок к тому, чтобы потерять терпение, – а с ним и службу, – имея дело с этим пустоголовым, но довольно-таки зловредным плутократом, представлявшим собою своего рода помесь героя сатиры Свифта и хитрого восточного евнуха. Благодаря тому, что все делалось за него другими, мистер Риплсмир фактически дошел до состояния, предсказанного французским писателем – «жить за нас будут ваши слуги», – и вел какое-то иллюзорное существование среди непроходимой суеты, путаницы и болтовни. Сам Крис был всего лишь одним из слуг, на чьей обязанности лежало читать книги за мистера Риплсмира.

К сожалению, знаменитая «Библиотека» не могла доставить особенного удовольствия человеку с литературным вкусом. Большая часть книг была оставлена мистеру Риплсмиру его покойными родственницами, у которых, по-видимому, в этой жизни не было другого занятия, кроме подготовки себя к необычайно деятельной вечности. Там были образчики «легкой беллетристики» примерно за восемьдесят лет – столь легкой, что она бесследно улетучилась из человеческой памяти. Этим дамы усыпляли себя в настоящем. Что же касается их вечного будущего, – заботы о нем препоручались удивительно разнообразным трудам по астрологии, ясновидению, хиромантии, тайнам великой пирамиды, спиритизму и так называемому бессмертию души. Там были также многочисленные томики стандартных поэтов, в изящных переплетах и в девственно-неприкосновенном состоянии; судя по надписям, они принадлежали к разряду никому не нужных подарков к Рождеству и ко дню рождения.

Что делать с этой макулатурой? Если Крис честно доложит, что все это хлам, он нанесет чувствительному мистеру Риплсмиру жестокую рану в самое сердце его фамильной гордости и, вероятно, будет тотчас уволен. С другой стороны, Крис все больше и больше убеждался, что сохранять библиотеку в неприкосновенности – это значит наносить явный ущерб переработке макулатуры. Оставалось ждать возможности посоветоваться с Чепстоном.

Семь

Достаточно было нескольких недель подобного режима, чтобы привести Криса в состояние полной депрессии. В жизни каждого человека бывают такие периоды бесплодия, когда жизненный импульс истощается и слабеет, воля становится нетвердой и жизнь теряет всякую прелесть.

Крис был недоволен собой. У него было чувство, что он зашел в тупик. И что все его усилия выбраться из него столь же бесплодны, сколь мучительны. Ему начинало казаться, что он слишком понадеялся на свои силы. Конечно, очень хорошо отстаивать свою честность, отворачиваться от того, что считаешь постыдным, не идти ни на какие компромиссы и восставать против всего, что кажется пороком и расслабленностью. Теоретически, априори, на бумаге – только это и следует делать. Но когда дело доходит до практики, оказывается, что это не так-то просто, никто, а тем более молодой человек с честолюбивыми замыслами, не может жить одним обманчиво горячим сознанием своей добродетели. А когда вся власть, все ключи к вратам успеха и радости находятся в руках людей порочных и расслабленных, молодой человек, бросая им вызов, навлекает на себя опасность.

Крис почти слышал, как Нелл и Фрэнк говорят ему елейным голосом: «Мы же предупреждали тебя!»

Без сомнения, юношам, равно как и старикам, свойственно заблуждаться, предполагать в себе способности, которым не дают развернуться. Однако будь то заблуждение или нет, страдаешь не меньше. Крис считал, что у него есть способности. И нужно было быть сверхчеловеком, чтобы удовлетворяться таким положением вещей, при котором лучшее, что могла предложить ему жизнь, – это нянчить тщеславие какого-то Риплсмира.

Неудобства, связанные с бедностью, угнетали его. Грязная комнатушка, казавшаяся вначале таким хорошим убежищем, теперь внушала ему отвращение. Он с трудом ел пищу, которую торопливо совали посетителям в дешевых ресторанах. Его возмущение каждый день подогревалось вынужденным созерцанием риплсмировского богатства. Если бы он принадлежал к типу людей раболепных, он мог бы добиться различных милостей, подмазываясь к мистеру Риплсмиру. Но какой смысл отказываться от одного неблагородного рабства только затем, чтобы поддаться другому?

Бедность означала, кроме того, нездоровую изоляцию. В Лондоне у Криса было немного знакомых, но даже их он избегал. Он вовсе не желал быть на положении бедного родственника, которого приглашают из жалости или для того, чтобы в последнюю минуту заполнить пустующее место за обеденным столом. Но это было еще полбеды. Гораздо хуже было другое: невозможность встречаться с девушками. Девушек нужно было «развлекать», а «развлекать» значило тратить деньги. С затаенной обидой он смотрел на вереницы личных автомобилей и такси, увозивших эти нежные, изящные создания, этих добровольных пленниц Капитала.

Ни одна из тех, что так легко скользили мимо него, не обращала внимания на бедно одетого молодого человека с бледным, застывшим лицом, который стоял на краю тротуара и мечтательно смотрел на них застывшим взглядом. Такой взгляд был, наверное, у героев Де Куинси, когда они бродили по грязным тротуарам своей каменной столицы-мачехи.

В таком настроении Крис вышел из дому как-то в воскресенье, чтобы встретиться со своим другом Хоудом, приехавшим из колледжа на конец недели. Не желая показывать Хоуду свое мизерное обиталище, Крис назначил ему свидание у портика Британского музея.

День был мягкий, влажный и бесцветный, окутанный меланхолической скукой всех лондонских воскресений. Крис явился слишком рано и бродил без дела у портика, читая надписи на мемориальной доске жертвам мировой войны и размышляя над каменным божком, привезенным с острова Пасхи.

В двери музея лениво вливался поток обычных воскресных посетителей: оживленные молодые люди в поношенных пиджаках и без шляп, девушки с болезненными лицами, маленькие вялые семейные группы, изредка кто-нибудь менее угнетенный бедностью, чем другие. Зачем они сюда пришли? Чего они здесь ищут? – хотелось спросить Крису. Что могло привести их сюда, кроме пустого любопытства или потребности избавиться – все равно как, лишь бы бесплатно – от скуки незанятого дня? Один только род посетителей не вызывал у него никаких сомнений. Кучки бедно одетых детей, шумно и в то же время робко взбиравшихся по ступенькам, держась за руки, очевидно, были посланы сюда, чтобы папа и мама могли спокойно побыть вдвоем в воскресенье; и поосторожнее там, чтобы с вами чего не случилось…

– Привет! Почему вы так мрачны? Что-нибудь случилось? – Это был голос Хоуда.

Выведенный так внезапно из задумчивости, Крис выдал очень неплохую пародию на то, как обычно вздрагивает Риплсмир. Он рассмеялся.

– Привет, – сказал он, пожимая руку Хоуду. – Я наблюдал за прохожими и спрашивал себя, почему у них такая унылая жизнь?

– Откуда вы знаете, что она унылая? – возразил Хоуд.

– Посмотрите на их лица: никакого иного выражения, кроме беспокойства или тревоги. Да, посмотрите, как они идут. Одни плетутся нехотя, лениво, у других какая-то напряженная, дергающаяся походка. Впечатление такое, что все они влачат безрадостное, бескрасочное существование. Отчего это?

– Это объясняется очень просто, – сказал Хоуд, вовлекая Криса в хождение вдоль портика музея. – Всякий разумный человек ответил бы на ваш вопрос не задумываясь. Оттого, что они – рабы заработной платы, представители неимущего, эксплуатируемого класса.

– Может быть, вы и правы, – с сомнением сказал Крис, – но неужели веселость определяется годовым доходом? По-вашему, богачи такие уж веселые?

– Нет, они совсем не веселые, – сказал Хоуд. – Но ведь их богатства нажиты грабежом и обманом, и поэтому они, естественно, пребывают в тревоге и беспокойстве. Не может быть настоящего счастья при капиталистическом строе.

– Возможно; но неужели все это так просто? Не знаю, что вы подразумеваете под «капиталистическим строем», но если вы подразумеваете такой общественный строй, при котором одни богаты, а другие бедны, – тогда мир не знал веселья со времен первого фараона. А это явная бессмыслица.

– Класс рабов всегда был и будет несчастен, пока не наступит бесклассовое общество.

– Хорошо, но вот вам пример, – возразил Крис. – Был ли когда-нибудь более угнетаемый и эксплуатируемый народ, чем негры? А между тем, если нам каким-нибудь чудом удается услышать настоящий негритянский смех, мы все улыбаемся и на душе нам становится легче.

– Что вы хотите этим сказать? – нетерпеливо спросил Хоуд.

– Только то, что веселость – это лишь душевное состояние… Я могу лишь пожалеть, что у меня сейчас не очень-то веселое состояние духа. Вот мы с вами ходим возле Британского музея. Могу ли я привести себя в состояние восторга перед этим храмом – обратите внимание на классические колонны, – перед этим храмом человеческой мудрости? Нет, потому что даже здесь нас преследует человеческая глупость и наклонность к разрушению. Посмотрите на этот фетиш с острова Пасхи, на этот символ бога, почитаемого или забытого, на это выражение человеческого невежества и страха. Мы вышли из этого состояния лишь затем, чтобы впасть в другое, столь же гнусное. Вон там, смотрите, стена с высеченными на ней именами работников музея, убитых в последней войне. Вот вам два проявления полной несостоятельности человеческого духа.

– Ну, ну, – поощрительно сказал Хоуд. – Вы совершенно правы. Согласен. А дальше что?

– Вы когда-нибудь присматривались к людям, пережившим войну, эту так называемую великую вдохновенную борьбу за свободу? К людям вроде Чепстона, моего отца и других людей среднего возраста? Они считают себя свободными от всех дальнейших усилий. Они были на войне, и поэтому они выше всех, кто жил до нее или после. Они безупречны, а мы – гнилые дегенераты. У молодого поколения, видите ли, кишка тонка. А, что? А ведь величайшее их достижение – напиться пьяными и болтать о минных полях и о том, какими они были замечательными ребятами.

– Мы все страдаем от ветеранов войны, – со смехом сказал Хоуд. – Но их ничто не исправит. Они останутся такими до последнего издыхания.

– Нас, может быть, ожидает их участь, – мрачно сказал Крис. – Почему над нами и над всем миром нависает эта страшная тяжесть? Они смотрят назад, на прошедшую войну, мы – вперед, на войну грядущую…

– Совершенно верно, так оно, конечно, и будет, – согласился Хоуд. – Если только мы сами не примем каких-нибудь мер. Капиталистическая экономика неизбежно приведет к войне. Вот если бы вы пришли как-нибудь на одно из наших собраний…

– Я услышал бы множество вещей, которые я слышал раньше, – прервал Крис. – Нужно не разговаривать и не слушать, как другие разговаривают, нужно что-то делать. А какие у нас возможности, у любого из нас? Нам ничего не дают делать, мы должны всюду уступать дорогу героям. У нас сотни тысяч зарегистрированных безработных, а сколько незарегистрированных? Я, по существу, один из них. Вы тоже станете одним из них, когда кончите колледж. Мы – лишние люди. Для нас нет работы. А уж если говорить о настоящей творческой работе – мы с таким же успехом можем требовать звезд с неба.

– Браво, браво! – сказал Хоуд. – А теперь послушайте-ка, что я вам скажу…

Хоуд заговорил, но Крис уже не слушал его. Им овладели душевная усталость и чувство полной бесполезности всех этих разговоров, разговоров, разговоров. Во всем мире люди спорили и сражались во имя того, чтобы лучше построить жизнь, а сами тем временем пренебрегали жизнью. Ужас перед действительностью, отвращение к самим условиям существования охватили его; беспорядок был слишком вопиющ, количество людей слишком велико. Он чувствовал себя невольным пассажиром поезда, переполненного буйными пьяницами, пассажиром, который тщетно пытается убедить их, что, пока они орут и дерутся, поезд мчит их к катастрофе.

Его тяжелое, подавленное состояние все усиливалось. Обидев Хоуда тем, что должен спешить на какое-то несуществующее свидание, он побрел по сумеречным улицам домой. Там, за спущенными занавесками, в тихом мягком оазисе ровного света от настольной лампы, он надеялся обрести душевный покой. Он взял книгу и попытался заглушить свое беспокойство словами, новыми словами, но на этот раз напечатанными на бумаге. Но это не помогло. И он не мог найти в себе достаточно энергии, чтобы приняться за работу. Какая польза – трудиться над словами, всего только словами, в мире, который нуждается в действиях? Какая польза от его собственной бездеятельной жизни? Но в мире, все более омрачаемом разрушением, какие действия могут дать результат, кроме насильственных революционных действий, проповедуемых Хоудом? Он пытался отогнать эту мысль, но она возвращалась снова и снова, как назойливая муха. Может быть, это и в самом деле единственный логический путь? Может быть?..

Восемь

После небольшой стычки с мистером Риплсмиром, Крису удалось добиться разрешения не работать по субботам, причем его жалованье не было уменьшено. Вернее сказать, этого добился Чепстон, написав тактичное письмо. Но Крис пребывал в таком беспокойстве, что ему было мало пользы от этого. С каждым днем ему было все труднее и труднее приняться за работу, и он долгие часы бесцельно бродил по улицам в унылой апатии, подавленный холодной многолюдной пустыней города.

Повинуясь какому-то бессознательному импульсу, он почти всегда отправлялся бродить в сторону Челси. Если бы Криса подвергли перекрестному допросу, он ответил бы вполне чистосердечно, что ходит туда потому, что ему нравится река, и потому, что в Челси еще осталось несколько приятных старых улиц. Он стал бы упорно утверждать, что он и не думал об Анне, что он совсем забыл название ее бессмысленной книжно-кондитерской лавки и что он меньше всего хотел бы встретиться с ней снова.

В таком случае, очевидно, его ноги лучше его знали, чего он хочет, ибо однажды в субботу они привели его к маленькой лавке с двумя витринами: водной книги, в другой пирожные. Вывеска с изображенными на ней двумя голенькими, но бесполыми херувимами гласила: «Небесные близнецы».

Говоря себе, что, конечно, через полминуты он быстро и незаметно скроется, Крис заглянул в витрину с пирожными. Он увидел стулья, столики с клетчатыми скатертями; вешалку для шляп, большое зеркало и ни единого человеческого существа. Это почему-то раздосадовало его. Он прошел дальше и заглянул в другую витрину, просто чтобы посмотреть, какие книги могут, по мнению этих дилетанток, иметь спрос, – и увидел девушку, которая сидела к нему спиной и писала.

Крис, чья научная любознательность ему никогда не изменяла, в этот момент сумел разрешить проблему сна, от которого человек просыпается, чувствуя, что падает; совершенно ясно, что причиной этого является рефлекторная судорога сердца, когда оно иногда пропускает обычный удар. Сейчас, среди бела дня, стоя на ногах, он испытал именно это чувство: по-видимому, его сердце пропустило удар. Он совершенно ясно ощутил, как биение сердца ускоряется, наверстывая упущенное.

«Нельзя стоять так и глазеть без конца.

Ты должен уйти.

Ну, чего же ты стоишь?

А кто это – Анна или Марта?

Тем более…

Интересно, как у них идут дела».

Крис окончательно решил ретироваться, но вдруг обнаружил, что своевольные и недисциплинированные ноги привели его в лавку. Девушка подняла голову. Это не была Анна. Ну чего же тут огорчаться?

Чтобы придать себе смелости, Крис нервно кашлянул и спросил голосом, который самому ему показался чрезмерно робким и дрожащим:

– Можно посмотреть на книги?

– О, пожалуйста!

Он стал читать заглавия на корешках, но они не доходили до его сознания. Как это глупо: нужно же наконец научиться управлять своими рефлексами. Крис взял с полки одну из книги, к своему изумлению, обнаружил, что руки у него дрожат, – странное действие усталости от долгого шатания по улицам.

– Может быть, вам помочь? – спросил приятный женский голос у него за спиной.

Крис вздрогнул и с виноватой поспешностью поставил книгу на место.

– Я… нет, спасибо… я… собственно говоря, я зашел случайно… к мисс Весткот… – Крис внутренне проклинал себя за то, что он заикается. С чего это заикаться?

– Мисс Весткот? А! – В голосе послышалось некоторое разочарование, и он звучал теперь менее дружелюбно. – Вы хотите повидаться с ней? Она скоро сойдет вниз.

С невозмутимым видом она отошла от него. «Довольно изящная девушка», – подумал Крис. Он последовал за чей и вынул свою визитную карточку.

– Мне, собственно, следовало бы представиться с самого начала, – промямлил он.

– Хейлин! – воскликнула она с внезапно пробудившимся интересом. – Ах, так это вы – Крис?

– Да.

Он невольно ответил на ее дружелюбную улыбку.

Жизнь вдруг почему-то показалась менее обескураживающей.

– О! Я так много слышала о вас, – сказала она с неподдельным интересом. – От Анны и от Гвен…

– Вы знаете Гвен? – с живостью перебил Крис.

– Она часто приходит сюда выпить с нами чаю. Вы разве не знали? Может быть, мне пойти сказать Анне? Я – Марта.

– Я так и догадался. Анна говорила мне про вас. Как у вас тут дела?

– Это, в общем, забавно, но денег мы зарабатываем немного. – Марта сделала гримасу, как бы желая показать, что деньги – вопрос второстепенный. – А что вы делаете?

– Ну а у меня совершенно дурацкая служба. Работаю библиотекарем у одного троглодита по фамилии Риплсмир, – неосмотрительно сказал Крис.

– Как? Неужели у этого страшного богача Риплсмира? Ну, знаете ли, вам повезло!

– Вы бы этого не сказали, если б увидели его хоть раз. К тому же мне мало что перепадает из его богатств.

– А скажите, он, наверное, покупает массу книг?

– Массу.

– И вы не дали нам ни одного заказа!

Марта смягчила упрек кокетливым взглядом и улыбкой. На этот раз ответная улыбка Криса была чуточку кривой: вечный золотоискатель копает, а выкопав, опять принимается копать. Однако вместо резкого ответа, которым он собирался дать ей отпор, он поймал себя на том, что отвечает больше на ее взгляд, чем на упрек.

– Посмотрим, может быть, можно будет что-нибудь сделать…

– О, устройте это, прошу вас! Это было бы просто замечательно – иметь в качестве покупателя великого Риплсмира.

– Замечательно! – иронически сказал Крис.

– Ну вот, теперь вы надо мной смеетесь.

– Вовсе нет, – возразил Крис, но все-таки слегка покраснел.

– Я так и знала, что вы будете надо мной смеяться, – добавила Марта с очаровательной гримаской.

– Почему?

– Анна мне говорила.

– Что я люблю насмехаться?

– Как вам сказать, она говорила, что вы какой-то чудной и можете быть очень жестоким и безжалостным, и…

– Словом, второй Торквемада.

– Но по вашему лицу этого совсем не скажешь, – призналась Марта, и ее голос прозвучал почти ласково. – Я представляла вас коммунистом, угрюмым и в красном свитере…

– Я – коммунист? – удивился Крис. – А впрочем, почему бы нет?

– Нет, вы не можете быть коммунистом!

– Глупости. Многие в высшей степени почтенные люди были коммунистами. Да, вот Платон был коммунист и апостолы тоже.

– Вы маленький бесенок! – засмеялась она и легонько ударила его по щеке. Он схватил ее за руку и, к своему замешательству, немедленно почувствовал, что это прикосновение взволновало его.

– Ну как, прав я или нет? – спросил он, выпуская ее руку, так как обнаружил, что флиртует с ней и что ему это нравится.

– О, тогда все было совсем другое!

– Почему другое? Вы хотите сказать, из этого ничего не вышло? – поддразнил ее Крис. – Но это потому, что их идеи были ошибочными. Древние, видимо, ничего не знали о диалектическом материализме и, по-видимому, даже не слыхали об экономике…

Надо сказать, что Марта нимало не беспокоилась о подобных предметах. Как ни прискорбно отметить, но эта хорошенькая легкомысленная молодая женщина гораздо больше интересовалась молодым человеком, стоявшим перед ней, чем всеми этими серьезными проблемами. Притворяясь очень рассерженной, но в то же время смеясь, чтобы показать, что нисколько не сердится, Марта выпустила из рук книгу и, схватив его за галстук, воскликнула:

– Знаю я вас! Знаю, как вы любите над всеми издеваться! Но со мной это не пройдет, Крис, вот я вас сейчас задушу!

– Пустите! – сказал Крис, смеясь и стараясь высвободить галстук. – Пустите, Марта, или… или я поцелую вас!

Возможно, Марта не слышала этой ужасной угрозы, или, если слышала, то не считала Криса способным на такой низкий поступок. Во всяком случае она продолжала его трясти. Тогда Крис, недолго думая, отвел ее руки от галстука, схватил ее за плечи и, прижав ее к себе, поцеловал от всего сердца…

– Вот как!

Это было возмущенное, почти уничтожающее «вот как!», такое «вот как!», от которого всякий почувствовал бы себя виноватым.

– Что это у вас тут делается? – строго сказала Анна. – Крис!

Это была минута ужасного замешательства. Пожалуй, Крис чувствовал даже не столько неловкость, сколько глупость своего положения. Глупо, когда тебя застают целующимся с девушкой, которую ты видишь первый раз в жизни. И как глупо со стороны Анны напускать на себя этот вид недовольной хозяйки, чуть ли не матроны. Он уставился на нее, не зная, что сказать. Марта положила конец замешательству, расхохотавшись и сделав вид, что она представляет их друг другу.

– Мистер Хейлин и мисс Весткот, впрочем, вы, кажется, уже знакомы?

– У нас была политическая дискуссия, – сказал Крис, подходя к Анне и пожимая ей руку. – Как живете, Анна?

– Где это вы пропадали? – спросила Анна несколько высокомерным тоном. – Что это за страсть напускать на себя какую-то таинственность и расстраивать людей? Ваши родные ужасно о вас беспокоились.

– И прислали Гвен навести справки? – сказал Крис.

– Он замечательно устроился, – перебила Марта. – Библиотекарем у этого невероятно богатого старика Риплсмира. Вот повезло, правда? И Крис обещал покупать для него все книги у нас.

– А, вот как! Вы, однако, тут спелись, – ревниво сказала Анна. Казалось, она размышляет над этой новостью насчет Риплсмира. Потом добавила: – Поднимитесь ко мне, Крис. У меня масса писем для вас.

– От моих домашних? – живо спросил Крис. – Не нужны мне их письма. Почему они не могут оставить меня в покое?

Тем не менее он поднялся вслед за Анной в ее комнаты; она передала ему несколько писем. Крис положил их в карман, даже не взглянув на них.

Снова наступило неловкое молчание.

– Ну? – спросила наконец Анна.

– Что ну?

– Вам угодно еще что-нибудь?

– Да, собственно, ничего, – сказал Крис, оскорбленный ее тоном.

– Тогда зачем вы пришли сюда?

– Чистая случайность. Проходил по улице, увидел вашу знаменитую вывеску, и мне вдруг захотелось зайти.

Крис стоял, теребя шляпу, сознавая, что достоинство требует, чтобы он сейчас же ушел, но испытывая странное нежелание уходить. Какая Анна молодая, какая стройная и гибкая! И Марта тоже милая, да, конечно, Марта очень милая. Ему очень не хотелось уходить. Ему хотелось остаться с ними.

– Мне казалось, вы могли бы прийти извиниться, – высокомерно сказала Анна.

– В чем это мне извиняться?

– Вы вели себя отвратительно во время нашей последней встречи.

– Вы тоже.

– Неправда.

– Нет, правда. Вам хотелось унизить меня, и вам это удалось.

– О! – Анна преисполнилась добродетельного негодования. – Мне это и в голову не приходило. Чего ради я стала бы вас унижать?

– На это нетрудно ответить. Мы с вами друг другу нравились и могли бы, даже должны были стать любовниками. Потом до вас дошли слухи о разорении, и это сразу сделало меня социально нежелательным. Вы, подобно всем окружающим, немедленно пожертвовали вашим естественным влечением во имя фетиша денег. А ведь я остался таким же, каким был. Неужели вам хотелось лечь в постель не с человеком, а с чековой книжкой? Как бы там ни было, вы решили от меня отделаться, и самым простым способом было унизить меня. И это в то самое время, когда я особенно нуждался в вас, когда у меня не оставалось ничего, кроме вас…

– И я была совершенно права, – возмущенно прервала Анна. – Я существую не для ваших половых удобств.

– И я не для ваших, – отпарировал Крис. – Но, Анна, не будь этого краха, вы бы чувствовали… вы бы относились ко мне иначе, разве не правда?

На это Анна ничего не могла ответить. Она повела атаку в другом направлении.

– А вы сами-то хороши! Уверяете, будто любите меня до безумия, а потом исчезаете без единого слова. Вы не написали мне ни одного письма.

– Предположим, я бы написал, что бы вы ответили? Ничего.

– А когда вы наконец являетесь, – ревниво продолжала Анна, – я застаю вас с Мартой, и вы с ней обнимаетесь и целуетесь.

– Ну и что ж тут такого? – упрямо настаивал Крис. – Целоваться с Мартой было очень приятно. И она не требовала, чтобы я показал ей сначала чековую книжку.

– Крис! – Анна сердито топнула ногой. – Перестаньте говорить гадости! Не думайте, пожалуйста, что меня хоть сколько-нибудь интересует ваше поведение с женщинами, но я не допущу, чтобы вы загубили жизнь Марты.

– Господи! Зачем вы говорите такую ерунду? – с отвращением сказал Крис. – Как я могу «загубить» жизнь Марты? И уж если на то пошло, как вы можете помешать ей делать все, что ей заблагорассудится?

– Я не допущу, чтобы вы поступали с ней, как вы поступили с…

– Шш! Нельзя ли без имен!

– Словом, вам не удастся ее соблазнить, а потом бросить через две-три недели…

– Да, я, по-видимому, личность гнусная во всех отношениях, – обозлившись, сказал Крис. – Хотите что-нибудь добавить?

– Хватит и этого, вы не находите? Или вы пришли похвастаться новыми победами?

Крис стиснул зубы и энергично потер лоб. Он был одновременно и раздосадован и сбит с толку. Наконец, приняв решение, он хладнокровно положил шляпу на подоконник и снял пальто.

– Сядьте-ка сюда вот, – спокойно сказал он. – Сядьте. Вот так. И разрешите мне скромненько сесть против вас, так, чтобы вам не приходилось опасаться за свою добродетель. Так можно? А теперь, дорогая Анна, послушайте голос здравого смысла. Что я целовался с Мартой, это была шутка, случайность. Мы спорили о коммунизме, она сделала вид, что рассердилась, и схватила меня за галстук…

– Нечего сваливать все на нее, – возмущенно сказала Анна. – Я слышала, что вы сказали, и видела, что вы сделали. Уж своим-то глазам я, надеюсь, могу верить?

Крис вздохнул. Он вспомнил об известном конгрессе ученых-психологов, на котором все присутствующие описали совершенно по-разному один и тот же пустяковый случай, неожиданно произошедший у них на глазах. Трудно столковаться с людьми.

– Ладно, это не важно, – сказал он. – Пусть будет по-вашему. Мне вменяется в вину поцелуй, нанесенный представителю противоположного пола. Тяжкое преступление! Знаете, по-моему, единственный способ вам, девушкам, сохранить чистоту, это целиком уничтожить весь мужской пол.

– Если это все, что вы хотели сказать…

– Давайте говорить серьезно, – сказал Крис. – Я не писал вам по многим причинам. Во-первых, я был зол на вас. Затем, вся моя жизнь пошла кувырком. И, черт возьми, какой толк был писать? К тому же, если бы я сообщил вам мой адрес, а родители спросили бы у вас, вам пришлось бы сказать его им.

– Все это очень хорошо, – натянуто сказала Анна. – Писали ли вы мне или нет – это совершенно не важно. Важно другое…

– Я вот как раз к этому и перехожу. Послушайте, Анна, я не собираюсь сплетничать об одной женщине с другой и оправдываться тоже не собираюсь. Я охотно признаю, что не прав, и заслуживаю всяческого порицания. Но вы должны знать, что, – оставим пока в стороне наши собственные ссоры и ошибки, – что нас очень ловко надули, заставив отказаться друг от друга.

– Не понимаю…

– Видите ли, как раз в то время, когда вы начали думать, что я для вас недостаточно хорош, мои родные подумали то же самое про вас. Не очень лестно, не правда ли? У меня, на ваш взгляд, было слишком мало денег, – не оправдывайтесь, так вы думали, у меня не было автомобиля, я не мог дарить вам красивых вещей, я не мог водить вас по театрам и ресторанам, у меня не было таких друзей, каких полагается иметь, и так далее. Но и у вас, с точки зрения моих родных, было слишком мало денег. Кстати, вы ведь виделись с моей матерью перед самым моим приездом из колледжа, не правда ли?

– Да, виделась. В чем же дело?

– Так я и думал. Вы дали ей очень ловко отвадить вас от меня, разве не так? Отвадить вас от меня – это была одна часть плана. Другая состояла в том, чтобы женить меня на некоей даме, – мы называть ее не будем, – у которой недурное состояние…

– О! – Анна начала понимать.

– Вот именно, «о!», – сардонически сказал Крис. – Пусть это будет для вас предостережением, Анна. Не верьте всему, что говорят вам благовоспитанные, честные, богобоязненные идеалисты. Однако план их не удался. Я не женился и не женюсь на некоей даме – с деньгами…

– Но вы переехали к ней и жили в ее доме, и…

– Только до свадьбы Жюли, а весь этот хитроумный план я раскусил только на другой день после свадьбы.

– Но, Крис, если вы не любили ее, тогда зачем же вы… зачем же вы?..

– Сошелся с ней, что ли? Не бойтесь слов, Анна. Давайте говорить прямо. Но только стоит ли так возмущаться этим? Пусть та из вас, кто без греха, первая бросит в меня камень.

– Не понимаю, на что вы намекаете… – высокомерно начала Анна, но тут же замолчала под его многозначительным взглядом.

– Не будем настаивать, – галантно сказал Крис. – Во всяком случае, сейчас на скамье подсудимых я. Не думайте, пожалуйста, что я ее осуждаю. Она вела себя во всей этой истории как нельзя более порядочно, хоть и была посвящена в заговор. Уж если кого осуждать, так это вас.

– Меня?

– Да, вас. Но я вовсе не оправдываюсь. Во всяком случае, вам теперь ясно, как все это получилось?

– Не понимаю, при чем тут я. Вы не находите, что это была довольно-таки гнусная история?

– Вы вели себя гораздо гнуснее! – воскликнул Крис. – Если бы вы не придавали такого огромного значения потерянным деньгам, и положению в обществе, и развлечениям, между нами никогда бы не произошло той неприятной сцены там, у вас в доме, и та, другая ситуация тоже не возникла бы. А впрочем, какое это имеет значение? Вам-то от этого какой вред?