Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №3"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Роман Подольный,Борис Ласкин,Борис Семенов,Юрий Тарский,Т. Талатов,В. Чичков,Б. Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Искатель № 3 1968

СОДЕРЖАНИЕ

ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ СОВЕТСКИХ ПОГРАНИЧНЫХ ВОЙСК ПОСВЯЩАЕТСЯ:

Юрий Тарский – Зеленые фуражки

Б.Воробьев – Граница

Борис Ласкин – Чудо датского короля

Бор. Семёнов. Т.Талатов – Подвиг длиною в жизнь

В.Чичков – Тайна Священного колодца

Р.Подольный – Умение ждать

Ричард Матесон – Стальной человек

Юрий Тарский
Зеленые фуражки

Очерк

Виктор Пимоненко, выпускник школы сержантов службы розыскных собак, давно ждал этого часа. И вот, наконец, офицер подвел Виктора к вольере и торжественно объявил:

– Ваша собака, товарищ Пимоненко.

Виктор глянул и почесал затылок.

В вольере сидел щенок. Маленький, вислоухий, тонюсенькие ножки враскорячку. Поднял на Виктора лобастую голову, зевнул и прикрыл карий глаз. Будто усмехнулся.

– Зовут Рекс, – продолжал офицер. – Отец и мать у него породистые и очень заслуженные…

– Только он не в родителей. Лентяй, – добавил старшина питомника, когда офицер ушел. – В общем поздравлять тебя особенно не с чем, сержант.

Время, что минуло с того разговора, для Виктора Пимоненко слилось в один сплошной день, наполненный до краев трудной службой. Знания пограничного дела и опыт пришли не сразу. Но он, кажется, мог быть доволен собой: получил звание старшего сержанта, фотокарточка на Доске почета. Однако полного удовлетворения не было. И все из-за Рекса.

Пес вырос, окреп, многому научился, только, как говорят, ни статью, ни собачьим умом не вышел. Задания, правда, выполнял, но лишь от и до, в пределах дрессировки, да и то с ленцой. «Посредственность серее штанов пожарника», – отзывались о нем инструкторы. И начальство тоже, если предстояло что-нибудь серьезное, направляло на дело других собак.

Виктор обижался, но ни к кому с претензиями не обращался. Упрямо продолжал тренировки (чего-чего, а упорства ему не занимать!). И от другой, более «перспективной» собаки наотрез отказался, хотя и не раз предлагали. Привязался он к Рексу. А если откровенно – верил в него. Считал: не было еще серьезного случая у пса по-настоящему проявить себя. Вон же у самого Карацупы когда-то Ингуша браковали!..

…Сигнал «В ружье!» прозвучал глубокой ночью и, как всегда, неожиданно. Капитан Друц объявил выстроившейся у казармы поисковой группе:

– Три бандита совершили преступление. Это случилось в пятидесяти километрах отсюда более трех часов назад. Возможно, они попытаются уйти за кордон. Задача: захватить и обезвредить их. Учтите: матерые гады, с оружием, да и терять им нечего. Со мной пойдут… – Он назвал несколько фамилий. Встретившись глазами с тоскующим взглядом Виктора, помедлил миг, – …и старший сержант Пимоненко с Рексом.

Поисковая группа бросилась к машине. «Газик» стремительно взял с места и, кренясь, подпрыгивая, понесся по щербатой дороге.

Виктор сидел у заднего борта машины. Когда несильно подбрасывало на выбоинах, придерживал свернувшегося у ног пса. Товарищи рядом о чем-то переговаривались, но он не прислушивался к их разговорам. Мысли были беспокойные. «Три с лишним часа уже прошло, еще не меньше часа мотаться по этой дороге. А что, если Рекс не возьмет след?» – тяжело думал Виктор, поглаживая Рекса за ушами.

Земля на месте происшествия была истоптана десятками ног. Начал моросить мелкий дождь.

Виктор подвел собаку. Рекс заметался. Потом лег. Снова вскочил. И опять лег. Пограничники со злым нетерпением поглядывали на него.

Виктор присел на корточки, глядя в виноватые глаза собаки, строго сказал:

– Спокойно, Рекс! Ты ведь все умеешь… Главное – спокойно!

Рекс поднялся. Пошел по кругу и почти сразу взял след.

Бежать за собакой по дну ущелья было легко. Но вот Рекс начал взбираться вверх, в гору. Через сотню метров снова бросился вниз, на дно ущелья, и тут же снова полез на крутизну. Следы петляли по-заячьи.

Гимнастерка прилипла под шинелью к лопаткам, сапоги, облепленные грязью, казались пудовыми. За спиной Виктор слышал лишь тяжкое дыхание Юры Широкова. Остальные далеко отстали.

Пот жег и застилал глаза, но Виктор не мог даже смахнуть его с лица: одной рукой вцепился в туго натянутый поводок, другой – придерживал болтавшийся из стороны в сторону автомат. На какой-то миг дыхания совсем не стало. Но он продолжал бежать, скользя по осыпающимся под сапогами камням, часто падая и снова поднимаясь. И Юрка Широков с багровым от напряжения лицом бежал рядом.

Рекс вывел их к реке. Бросился вверх по течению, потом вниз. Завертелся на месте, заскулил. След оборвался.

– Они там! – махнул Юрка рукой за реку.

– Будем переправляться, – сказал Виктор.

При взгляде на широко разлившийся горный поток по спине побежали мурашки. В темноте смутно виднелась какая-то труба, перекинутая через речку. Виктор больше не раздумывал. Крикнул Рексу: «Вперед!» – и, балансируя свободной рукой, медленно пошел по трубе к противоположному берегу. За спиной раздался громкий вскрик и плеск воды. Виктор на миг остановился. Бешеный весенний поток тащил Широкова по камням. Мелькнуло белое, искаженное гримасой боли лицо. Виктор дернул за поводок и побежал бегом по трубе.

Рисунки П.Павлинова

Широкова он нашел метрах в двухстах вниз по течению. Помог ему выбраться из ревущего потока. Солдат промок до нитки. Руки его были исцарапаны, на лбу кровоточила ссадина. Юрка тяжело дышал и потирал ушибленный бок.

– Может, останешься, подождешь капитана? – спросил Виктор.

– Я с тобой, – коротко бросил Широков.

И снова началась гонка.

Виктор вытащил из кармана и стиснул зубами носовой платок. Слышал от старых пограничников – помогает. И бежать действительно стало легче. А может, пришло второе дыхание.

Начало светать. Из горных распадков струился туман. Белый и очень плотный.

Рекс побежал быстрее. «Верхним чутьем берет. Бандиты близко», – решил Виктор. Словно отгадав его мысли, Широков на бегу потянул заброшенный за спину автомат и взвел затвор.

Собака неожиданно свернула вправо, бросилась к одинокому домику в гуще деревьев. Пограничники знали: дом нежилой. Двери на замке, окна забиты крест-накрест досками.

– Прикрывай меня, – приказал Виктор Юре Широкову.

Негромко хлопнул выстрел. Будто переломили сухую ветку.

Следом – еще два, один за другим. Рядом комариным писком пропели пули. «Из обреза бьют», – подумал Виктор. Подскочив к дому, он укрылся за его стеной и закричал:

– Сдавайтесь!

В тот же миг ударили два выстрела. Били на голоса. Ударом приклада Виктор сбил доски с окна и высвободил собаку от поводка. Рекс взвился молнией.

Внутри домика послышались возня, стоны. И тут же – отчаянный вопль в три голоса:

– Сдаемся!..

ЧЕРНЫЕ ТЕНИ

С Георгием Кульчицким и Валентином Адаменко я познакомился в Баку в день финиша пограничной комсомольско-молодежной эстафеты. Они несли эстафету на последнем этапе. Оба кряжистые, как молодые дубки, русоволосые, сероглазые. Солдатская форма с зелеными погонами сидела на них словно влитая. И у одного и у другого на груди медаль «За отличие в охране государственной границы СССР» и знаки «Отличный пограничник».

– Братья, что ли? – не удержался я от вопроса.

– А то? – усмехнулся Валентин.

– Земляки мы. Сегодня, между прочим, познакомились, – сказал строже Георгий.

Они с Одессщины. На границе третий год. Георгий перед призывом закончил среднюю школу, а Валентин успел даже год поработать токарем на судоремонтном заводе. Пограничники оба опытные и, видать, хваткие.

Мы сидели под жидкой тенью старого карагача. О том, за что наградили медалями, парни рассказывали охотно, не тушевались. Только записать в блокнот мне вроде было и нечего. Говорили они о разном, а получалось примерно так: «Пошли в наряд. Видим, нарушитель. Мы ему: «Стой!» После долгих уточнений и помощи товарищей Валентина и Георгия картина прояснилась.

…Нудный сентябрьский дождь. Ночь чернее черного: вытяни руку – ладонь не углядишь. Глухо рокочет река, неширокая, быстрая. До сдачи участка три часа. А там – теплая казарма, яркий свет, кружка обжигающего чаю. Ох, как это здорово – спокойный свет и горячий кок-чай после промозглой ночи!..

И вдруг две быстрые тени за рекой. На чужом берегу. Мелькнули и сгинули, будто и не было их.

Георгий толкнул локтем напарника, Василия Разукова.

– Гляди!..

Оба плюхнулись наземь, прямо в болотную жижу. Замерли. По-прежнему однотонно рокотала река и шуршал по траве дождь. Промокшие насквозь гимнастерки ледяными пластырями прилипали к телу. Зубы выстукивали неумолчную дробь.

Так прошел час, а может, и больше. Лежать было уже невмоготу. Разуков пошевелился, чуть приподнял голову. Георгий сдавил ему плечо, прошептал в самое ухо: «Лежи!»

Василий затих. Прошел еще час. Голову Георгия сдавило будто стальным обручем. Тела он уже не чувствовал, оно стало совсем чужим. А Василий шептал:

– Да ушли они. Нет их…

– Лежи ты! – зло прошипел на него Георгий.

И тут тени на чужом берегу появились снова. Они слились на мгновение, потом разделились: одна растворилась в черноте прибрежных кустов, другая… «Где же она, вторая?!.»

Плеснула вода. Раз… Другой… Плеск приближался. Еле слышно осыпалась галька под осторожными шагами. Уже на нашей стороне, Георгий показал Разукову рукой, и тот сразу принял приказ: бесшумно пополз к реке, перекрывая нарушителю дорогу обратно.

Георгий остался один. Снова зашуршала галька. Он до боли сжал пальцами приклад автомата.

Черный зыбкий силуэт в ночи. Он возник неожиданно близко. Рядом.

Тот, с чужой стороны, тяжко дышал. Стоял пригнувшись. Прислушивался. Потом распрямился. Облегченно вздохнул.

И тут же раздалось негромкое, твердое:

– Стой! Руки вверх!..

И у Вали Адаменко с напарником Мишей Зеленко была своя непроглядная дождливая ночь и крадущиеся через границу черные тени. И ненавистное пепельно-серое лицо с остекленевшими глазами. А на земле у мелко дрожащих ног «багаж» – аккуратная водонепроницаемая сумка, в ней пухлые пачки денег и полный «набор», необходимый шпиону и убийце…

– И не страшно было? – спрашиваю.

Георгий пожимает плечами и молчит. Валентин улыбается.

– Мы-то что, бывалые уже пограничники, а вот сегодня нам хлопцы рассказывали об одном парне. Салага, можно сказать, на границе без году неделя, а такого зверюгу заловил!..

ОБЫЧНАЯ ИСТОРИЯ

С пограничной вышки просматривается большой участок долины. В окулярах мощного оптического прибора проплывают поля хлопчатнике с ровными, будто проведенными по линейке, бороздами, уже пожелтевшие луга, камышовые джунгли вдоль берега реки – широкой, быстрой, с буро-желтой водой. Это наша земля.

Чуть приподнимаю окуляры – и я за рубежом, на «сопредельной стороне», как говорят пограничники. Передо мной узкая полоска пыльной земли с редкими группками деревьев, а за ней до самого горизонта – песчаные крутобокие холмы, изборожденные серыми волнами барханов. Отсюда начинается великая пустыня.

«Эффект присутствия» ошеломляет. Оборванные мальчишки возятся впеске у самого берега. Старик в халате трусит на крошечном ишаке, едва касаясь земли босыми ногами. Возле глинобитной мазанки судачат женщины в черном. Кажется, я даже слышу их голоса…

Капитан, начальник заставы, снисходительно улыбается:

– Считайте, что без паспорта и визы побывали за границей.

После доклада старшего пограничного наряда он надолго припадает к окулярам. Оторвавшись, наконец, от прибора, задумчиво говорит:

– Пожалуй, за этим участком стоит особо понаблюдать. Запишите в журнал…

Мы идем вдоль границы по едва приметной тропе. Немилосердно печет повисшее в зените солнце. Его диск окружен желтым колеблющимся ореолом. В камышах жужжат комары. С шумом взлетает выводок вспугнутых нами перепелов, а спустя миг рядом с моей ногой бесшумно скользит стремительная змейка.

– Это гюрза, – спокойно объясняет капитан. – Вот и наряд, – говорит он несколько минут спустя.

Перед нами редкие, насквозь просматриваемые кусты, но я никого не вижу. Только подойдя вплотную, обнаруживаю двух бойцов. У ног одного из них распластался огромный пес: уши торчком, умнющие глаза сторожко ощупывают меня…

Останавливаемся перед контрольно-следовой полосой – широкой лентой мелко измельченной земли с ровными бороздами.

– Анахронизм, – безапелляционно говорю я и привожу не меньше десятка примеров, как преодолеть эту полосу.

– А вы попробуйте оставить самый крошечный след, – предлагает капитан.

Выполняю его просьбу. А потом, сидя на корточках, с четверть часа, не меньше, пытаюсь «снять» этот след, осторожно ровняя борозды ладонями. И у меня, конечно же, ничего не получается,

– Выходит, не анахронизм? – подсмеивается капитан и, посерьезнев, говорит: – В дополнение к таким вот полосам, зоркому глазу следопытов и к тонкому нюху джульбарсов и рексов у нас есть еще и современная умная техника. Ученые и конструкторы, спасибо им, не забывают пограничников…

…Застава расположилась на взгорке у самого берега пограничной реки. Сейчас река почти прозрачна, неширока, ласково журчит. Зато в половодье, когда высоко в горах тают снега, она будто срывается с цепи: бурая вода, затопляя все окрест, с ревом, грохотом тащит бревна, вырванные с корнем деревья, волочит по каменистому дну огромные валуны. Из-за белой глинобитной стены выглядывает несколько крыш. За воротами просторный, идеально чистый двор с отлично оборудованным гимнастическим комплексом, с волейбольной и баскетбольной площадками.

Солдаты отдыхают в казарме после обеда. В спальне с аккуратно заправленными койками прохладно и почему-то пахнет мятой. Солнце осталось за опущенными шторами, и только одинокий луч, отразившись от экрана телевизора, застыл на стене слепящим прожекторным кругом…

Мы с капитаном сидим в тенистой беседке перед казармой. Я привожу в порядок свои записи; он, разложив на столике тетради и книжки, готовится к занятиям с солдатами.

На границе ощущается постоянная внутренняя собранность людей. И не только в строю. Но даже во время киносеанса, на спортивной площадке или на концерте солдатской самодеятельности в клубе. Люди в постоянной готовности к действию, к бою. И это свойственно не только старым пограничникам, но и тем, кто недавно надел зеленые фуражки.

– Главное, по-моему, в непрерывном ощущении людьми того, что они всегда на переднем крае, – говорит капитан. – У каждого, кто приходит служить на границу, буквально с первого же дня появляется, а со временем сильно обостряется чувство ответственности за порученное дело. И чувство гордости.

Прекрасные парни служат в нашем погранотряде, сильные, смелые, ловкие. Вы только не смейтесь, но мне кажется, они самые лучшие на границе. Это ведь благодаря их труду и самоотверженности наша часть первой в пограничных войсках страны удостоена памятного Красного знамени ЦК комсомола. Впрочем, что я вам рассказываю, вы же сами вчера были в клубе части, когда представитель ЦК ВЛКСМ передавал Красное знамя нашим пограничникам на вечное хранение.

Вот вы все допытываетесь, как могло случиться, что молодой солдат, всего две недели прослуживший на заставе, сумел задержать матерого нарушителя границы. Как это произошло? Задержание было ночью, Нарушитель – опасный преступник. Пытался уйти за кордон. Надеялся, и скажу – не без оснований, что там примут и приголубят. Тертый калач. Отчаянный. За спиной десяток разных «художеств» одно другого страшнее, так что терять ему было нечего. Задержали его ефрейтор Ферхад Рагимов – он был старшим наряда – и рядовой Николай Чижик. Аккуратно взяли, без шумовых эффектов,

– А что, бывают и эффекты?

– Бывают, – ответил начальник заставы и не стал вдаваться в подробности. – Рагимова сейчас нет – в наряде, а рядовой Чижик – вон он, идет из наряда.

Рядовой Чижик, прямо скажу, не походил на орла. Беленький, худенький, золотой пушок на залитых румянцем щеках (небось еще и не бреется). Голос ломкий: то совсем тоненький, то вдруг пробиваются басовитые нотки.

Родился он в Холмске на Сахалине в семье рыбака. Несколько лет назад вместе с родителями переехал в один из рыбацких поселков под Херсоном. После окончания школы мечтал стать парикмахером.

– Почему именно парикмахером?

Коля поднимает на меня удивительно голубые глаза. В них недоумение и застенчивость.

– Хотелось делать людям приятное. И потом… весело опять же, всегда при людях…

Только с парикмахерским делом ничего не получилось, и он пошел на завод, к токарному станку. В армию призвали в прошлом году, как раз в день его рождения.

– Нет, о службе в пограничных войсках и не мечтал, – говорит Николай. – Думал, в них берут особенных людей: очень сильных, ловких. Я себя таким не считаю.

– А что больше всего запало тебе в душу в первые дни службы? – спросил я.

– Первый день на заставе запомнился больше всего. Наверное, никогда его не забуду, – после паузы ответил солдат. – Повели нас, молодых, знакомиться с участком заставы. «Каждую ямку, каждый кустик запоминайте. Все может пригодиться в вашей службе, – говорил нам начальник заставы. – Вы теперь пограничники, следопыты и обязаны знать местность как свои пять пальцев. Разбуди любого в ночь, за полночь – должен не задумываясь отчеканить, где какая кочка или пенек». А я, знаете, гляжу, и глаза разбегаются: сколько их тут, этих пеньков, кочек, ям и кустиков! Разве упомнишь все!..

А потом вышли мы к самой границе. К реке. Стоим у красно-зеленого столба с блестящим гербом. «Ведь я же на самом краю нашей земли! – думаю. – А за мной – весь наш Советский Союз…» Ну, а насчет задержания скажу так, – произнес он твердо. – Мог тот нарушитель и на другой, соседний наряд нарваться. Конец-то ему все равно был бы один.

Я всматриваюсь в его мальчишеское лицо и неожиданно для самого себя, расплывшись в улыбке, спрашиваю:

– Послушай, Коля, а как тебя пацаны называли в школе? Ну, дразнили как?

Он краснеет, потом смеется.

– Чижиком-пыжиком дразнили, черти!..

Бор. Семенов, Т.Талатов
Подвиг длиною в жизнь

Киноповесть

1

Гремел оркестр. Бравурно, торжественно, призывно. Закончив номер, воздушные гимнастки раскланялись и побежали за форганг. На арене появился невысокий полный человек с напомаженными усами и гладко прилизанной редкой шевелюрой:

– Продолжаем матчи французской борьбы! – выкрикнул он. – Парад – алле! Маэстро, прошу вас…

И опять гремел оркестр.

Поближе к арене, на свободные места устремились мальчишки. А на арену, построившись по росту, гуськом выходили борцы. Они обошли манеж по самой кромке и остановились, когда замкнули кольцо. Оркестр смолк на какой-то высокой ноте, будто захлебнулся. Невысокий, гладко прилизанный, в смокинге, арбитр матчей, выйдя на середину, начал представлять участников. Он чем-то напоминал и провинциальных актеров прошлого века и балаганных зазывал.

– Самый высокий борец в предстоящих схватках, гордость наших гор Осман Абдукаримов!

Осман делал шаг вперед, и оркестр играл несколько тактов туша.

– Прославленный тактик, неповторимый техник Владимир Косуля! – продолжал арбитр.

Теперь вперед выходил Косуля, а дирижер вновь взмахивал палочкой.

– Выдающийся мастер бедрового броска, победитель соревнований в Тбилиси, Куйбышеве и Алма-Ате Ян Одиссов!..

Ян Одиссов становился рядом с Косулей, и зрители, особенно мальчишки, неистово хлопали своему любимцу.

– Неоднократный победитель международных матчей, обладатель самой красивой борцовской фигуры, непревзойденный стратег, – вдохновенно врал арбитр, – Всеволод Вец!

Лавров сидел в восьмом ряду. Бутафорский парад вызывал у него едва заметную улыбку. Лишь на минуту она пропала, и во взгляде появилась настороженность – это когда на середину арены вышел Вец.

Оркестр гремел туш.

2

– Как личное впечатление? – спросил генерал.

– Сформулировать трудно.

И хозяин кабинета Сергей Александрович Моисеев и майор Алексей Николаевич Лавров расхаживали по разные стороны огромного стола, обтянутого словно бильярд зеленым сукном.

– Скорее всего смутное, – продолжал Лавров. – В борьбе надо соперника – на лопатки. – Он сложил ладони на уровне груди и верхней прижал нижнюю, будто промокал лист бумаги тяжелым пресс-папье. – В футболе – забить гол. – Теперь Лавров толкнул кончиком сапога бумажку, оброненную на пол.

– Поднял бы, – генерал подвинул пепельницу, стоящую на огромном столе, поближе к Лаврову.

– Но знаменитому футбольному бомбардиру, «забивале» и грозе вражеских ворот, – Лавров не оставлял своей мысли, – тренер говорит: «К воротам не рвись. Главное – пасуй ребятам». Чепуха? А собрать сведения о каком-то пленном солдате – солдате, не генерале – разве это дело для матерого Веца?

Он остановился и посмотрел на генерала.

– А если дело не чепуховое? – спросил тот. – Тогда вся твоя концепция рушится, а вопросы отпадают… Есть сведения о том, что в Ф-6 собирают пленных кавказских национальностей. Это задание скорее всего восточного бюро абвера. Если так, парень нужен им для Баку. А коль речь идет о Баку, значит о нефти: сегодня нефть для них – это быть или не быть.

– Не слишком ли сложно, Сергей Александрович? Восточное бюро. Вец, может, сам Вильке? Из-за солдата-пацана. На кой черт?

Моисеев рассердился:

– Не знаю. И отличаюсь от тебя тем, что хочу знать. Обязательно. Я попросил Николая Мироновича что возможно выяснить про этого паренька. Один штришок оказался очень любопытным – не улыбайся, любопытным даже для самого Вильке. Аббас Керимович-дядя этого Гаджи-главный технолог в институте Алиева… А посему давай поглядим за Вецем, – он загнул палец. – Попроси связаться с людьми из Ф-6, – он загнул второй.

– Пусть организуют побег какой-нибудь группы.

– Но время!.. Они уже под Моздоком!

– Спасибо, что сказал, – съязвил генерал. Он остановился у огромной карты, занимающей всю стену. Флажки, которыми была обозначена линия фронта, приближались к Баку. Он долго смотрел на карту, потом, повернувшись к майору, бросил жестко:

– Не дать Вецу действовать.

– То есть? – спросил Лавров.

– Вступай в борьбу. Пора.

3

Толпа валила в цирк. На аляповатой афише значилось:

СЕГОДНЯ В БАКУ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ МАТЧИ ФРАНЦУЗСКОЙ БОРЬБЫ.

ПОКАЗАТЕЛЬНЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ!

НА АРЕНЕ – ВСТРЕЧИ ЧЕМПИОНОВ С ПУБЛИКОЙ!

КАЖДЫЙ ЖЕЛАЮЩИЙ МОЖЕТ ПОМЕРЯТЬСЯ СИЛАМИ G ЛУЧШИМИ БОРЦАМИ!

Трое мальчишек, сновавших в толпе у входа, умоляли взрослых провести их с собой. Взрослые отмахивались. Наконец мальчишки натолкнулись на Лаврова.

– Денег нет? – спросил он.

– А откуда? – вопросом на вопрос ответил один из мальчишек. – Мать одна, а нас – три горла, – он сказал это с такой интонацией, с которой, видно, говорила сама

мать.

– Ну, пошли, – Лавров потрепал мальчишку по голове. – У меня лишние.

– Уважаемая публика! Сегодня в заключительный день наших выступлений в вашем прекрасном городе Баку самые отважные жители города могут помериться силами с лучшими и прославленными борцами-титанами. Первым приглашает партнера из публики Осман Абдукаримов, гордость наших гор! Кто желает из уважаемой публики?

Оркестр негромко пиликал, аккомпанируя конферансу. – Прошу, кто желает? – опять спросил арбитр.

В амфитеатре оживились. К арене стал спускаться маленький толстый человечек. Он смело шагнул через барьер и встал в стойку.

Осман подошел к нему.

Схватка началась.

В смешном толстяке без особого труда угадывался незатейливый цирковой клоун. Но публике было не до того. А вдруг? Вдруг победит толстяк?

На арене, вывернувшись с «моста», на который он встал явно добровольно, Осман подхватил толстяка, принес в центр ковра и мягко уложил на лопатки.

Арбитр подбежал к Осману, тронул за плечо. Тот поднялся, делая вид, что очень устал.

Публика аплодировала.

– Соперника вызывает Всеволод Вец! – объявил арбитр.

Опять наступила пауза. Но совсем короткая, потому что из разных концов амфитеатра почти одновременно раздались голоса:

– Я попробую.

– Я!

Лавров наклонился к мальчишке, сидевшему рядом, и показал на высокого, тощего, в пальто с чужого плеча, того самого, что крикнул вторым.

– Этот – подставной. Я его который раз вижу.

Подставной уже спускался на арену. Но и первый, парень лет двадцати двух, в пиджаке поверх гимнастерки, пошел туда же. Арбитр встретил его извиняющимся жестом.

– Вы опоздали.

– Нет. Опоздал он, – парень кивнул в сторону подставного и, не дожидаясь приглашения, сбросил пиджак.

– Длинный – подставной! – крикнул мальчишка.

– Подставной! Подставной! Подставной! Пусть этот борется! Пусть этот! – загрохотал зал.

Вец, стоявший у форганга, улыбнулся краешком губ.

– Вы знакомы с правилами, молодой человек? – спросил арбитр у парня в гимнастерке.

– Все матчи смотрел.

Он вышел на середину ковра. Вец все еще стоял на месте и улыбался – теперь явно издевательски. Потом он стремительно подошел к парню. Протянул руку для традиционного рукопожатия. Парень, наверное, не понял этого, схватил руку и рванул Веца на себя, вниз за бедро. Падая, Вец вскрикнул.

Арбитр кинулся к ним, оттолкнул парня. Появился врач с чемоданчиком.

Вец сидел на ковре. На его лице застыла боль.

– Сложный вывих, – сказал врач арбитру. – Очень сложный. Это надолго. Немедленно в больницу!

Бородатый здоровяк с немецким автоматом за плечом, в ватнике, подпоясанном кожаным армейским ремнем, и в кубанке с высоким верхом, перехлестнутым красной матерчатой полоской, вел Лаврова через лес. Рассвет едва занимался.

Они шли, казалось, не выбирая дороги, пока не уткнулись в заросли орешника, загородившие путь. Бородатый сделал несколько шагов в сторону, раздвинул кусты:

– Сюда.

Лавров шагнул в лаз и оказался на поляне, которую никак не предполагал увидеть. Будто в каком-нибудь городском дворе, здесь сушилось на веревках белье: сорочки, подштанники, портянки.

4

Бородатый подвел Лаврова к группе таких же бородатых, как и он сам, и майору все они показались поначалу похожими. Разве что самый высокий был постарше.

– Задание выполнено, – доложил проводник, и тот, который был постарше, протянул Лаврову руку.

– Шагин. С приездом.

– Здравствуйте.

– Небось устали?

– Я привычный…

– Пошли почайкуем.

Землянка была обычной, с нарами по обе стороны от входа. Сейчас почти все нары были заняты – люди отдыхали после недавнего боя. Отдых этот проходил в делах самых что ни на есть будничных: в латании гимнастерок, в починке сапог или чтении затрепанной книжки.

В конце землянки, за столом, где стояли лампа-десятилинейка, котелки, по-видимому с кашей, да железные кружки с чаем, сидели человек десять-двенадцать. Двое резко отличались от остальных: лампа освещала их измученные и изможденные лица. Бритва давно не касалась щек, но и бороды еще не отросли, как у здешних. На них были старые, местами рваные гимнастерки, поверх которых новенькие ватники, полученные, конечно, уже тут, у партизан.

– Вот этих у немцев отбили, когда налет на машину делали. Один Гордеевым назвался, другой – Ненароковым, – сказал Шагин.

Ненароков рассказывал:

– Ну, а кормят там как – сами знаете: чтоб не померли сразу, но и не прожили больше года, – через год, видать, дорогу уже достроить должны.

Он замолчал, потому что у стола задвигались, выкраивая местечко для Шагина и Лаврова. Те присели, и кто-то спросил:

– Чайку с дорожки или?.. Каша у нас отменная нынче.

– Я по утрам чай люблю. – Лавров подвинул к себе кружку.

После паузы заговорил Гордеев. Он здорово окал, что сразу выдавало в нем волгаря.

– Лагерь-то наш сложный. Даже не лагерь – школа скорее. Говорят, она абверу принадлежит – разведке армейской. Таких, как наш, – два барака. Это предбанник, что ли. Отсюда или в ров, или, если согласишься, в соловьи.

– Ты понятней объясняй… – перебил его Ненароков.

– Ничего, ничего, – сказал Лавров. – И так все понятно.

– Соловьи – это так батальон называется. По-немецки – «нахтигаль». Они там этих соловьев формируют, – продолжал Гордеев.

– Только мы их и не видели, – опять вмешался Ненароков. – Разве издали, через проволоку – пять рядов.

– В наш-то барак по прежней специальности вроде подбирали, – вновь заокал Гордеев. – Все к химии, к нефти, к бензину отношение имели – летчики, мотористы, лаборанты, нефтяники. Потому, конечно, из Баку народ есть, из Грозного. Люди хорошие, вот только один…

Ненароков добавил:

– Юлит он… юлит… Но то, что предатель, – ясное дело. Только за него один все заступается… Комиссар… Седой…

5

Гордеев с Ненароковым продолжали рассказывать…

Четыреста стояли на насыпи.

Слева была станция, справа – ров-могила для тех, кого сегодня поволокут из строя.

Гауптман шел вдоль шеренг в сопровождении переводчика. Через равные промежутки – видно, гауптман про себя считал шаги – он останавливался и бормотал что-то, грассируя. Переводчик подхватывал, и летели фразы, леденящие душу не только ужасной сутью своей, но тем, что стали обыденностью:

– Политкомиссары, евреи, коммунисты – шаг вперед!

Шеренги не шевелились. Они застыли, будто в кино неожиданно остановился кадр.

Полковник хладнокровно взирал на все это со стороны, оставаясь к происходящему абсолютно индифферентным. Время от времени он поднимал к глазам бинокль, цепко держа его в правой руке, левая была занята стеком – им полковник постукивал по высокому сапогу.

Солдаты вытащили из строя высокого чернявого парня. Был он яростен и еще силен, этот парень лет двадцати трех, а потому отчаянно сопротивлялся. Солдату надоела возня с ним, и он вскинул автомат. Но полковник уже спешил к месту, где возник конфликт. Оказавшись рядом с автоматчиком, он ударил стеком по стволу.

Солдат оторопело открыл рот.

– Где родился? – спросил полковник у парня.

Тот молчал, тяжело дыша после схватки и ненавидяще глядя на полковника. Полковник спокойно выдержал этот взгляд и спросил:

– Тюрк дилини билярсян?

– Я не знаю по-турецки, только несколько слов, – ответил парень. Видимо, до него дошло, что полковник если и не спас его совсем, то уж, во всяком случае, отсрочил конец.

– Марш в строй! – Это уже была команда. Парень отступил в свою шеренгу, а полковник, обернувшись к гауптману, который, как и все остальные, ровно ничего не понял в разыгравшейся сцене, сказал:

– С таким знанием этнографии вы перестреляете всех… А рейху нужны дороги. Их должен кто-то строить… «Этнограф»… – Он явно обрадовался придуманному прозвищу и, постукивая стеком по голенищу, пошел к станции.

6

Две дощатые тропинки, каждая метров триста длиной, начинались у отвала, откуда пленные брали грунт, и заканчивались там, где уже высилась насыпь – по одной тропинке к ней доставляли грунт, по другой возвращались порожняком.

Автоматчики кричали с вышек:

– Быстрее, быстрее!

Дойдя до места, где ссыпали грунт, Гаджи с огромным усилием перевернул тачку, достал кусочек бумаги, выгреб из кармана махорочные крошки и свернул цигарку.

– Брось! – рявкнул конвоир. Но поскольку Гаджи не обратил на окрик никакого внимания, он подскочил к нему. – Курить потом. Сейчас – работать. Быстро, быстро!

Ненароков и Гордеев, шедшие с носилками навстречу Гаджи, видели начало этой сцены. Окрик конвоира не был им слышен, потому Ненароков сказал напарнику: