Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №3"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Роман Подольный,Борис Ласкин,Борис Семенов,Юрий Тарский,Т. Талатов,В. Чичков,Б. Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Пять тысяч тонн хлопка – это немало. Покупатель должен быть солидным. Мне рекомендовали одного, в Гамбурге. Коммерция у него по совместительству. Вообще – гестапо. Сторговались быстро. Он пригласил на ужин. Роскошная вилла. За столом прислуживал англичанин. Сбитый летчик. Не понимаю психологии таких. Этот – бомбы на его Лондон, тот – котлеты к его столу.

– У него нет другого выхода.

– Чтобы из льва превратиться в пресмыкающееся? Он был мерзок. Не потому, что пленен, а потому, что задрал кверху лапы. Продал себя, семью, страну… Что он скажет потом, после войны, своим детям?

Гаджи слушал, и неотступная дума о том, что говорят о нем сыну, не покидала его. Он вспомнил Гордеева, и Ненарокова, и еще того кавказца с топором, представляя, что они говорили бы Тофику.

51

Семиместный «шайбах» с багажником, выпирающим словно сундук, мчался по горной серпентине. Скорость его была так велика, что из-под колес летела галька, поднимались облака песка и пыли, и долго-долго в воздухе висел тяжелый шлейф.

Зульфия гнала машину вовсе не потому, что это было необходимо. Искала выхода безудержная лихость, охватившая ее. Тому были причины. Во-первых, Гаджи ей очень нравился, а во-вторых, в ней все время проявлялось желание хоть в чем-то не подчиниться Вильке – в минуты, неподвластные его контролю, оставаться самой собой – со своими чувствами и страстями.

– Просили передать, что пока будете жить здесь, – сказала певица. – Потом отправитесь в Баку.

– Спасибо.

Она достала из сумочки банковский чек.

– Я покажу вам, где получить деньги. Надо обзаводиться знакомыми. Работать с ними – искать, кто пойдет с вами туда. Тут много…

– …Разной сволочи?

– А хорошие люди разве берутся за такие дела?.. Знаете, есть такая пословица: «В чужом глазу пылинка видна – в своем и бревна не сыщешь».

– Кажется, есть, – задумчиво подтвердил Гаджи.

С гор открывался вид на ярко освещенный вечерний город. Зульфия по-прежнему гнала машину, не снижая скорости.

52

Европа бесцеремонно вторгалась на Восток: архитектура города свидетельствовала об этом. Новые здания с быстроходными лифтами, искусственным климатом, балконами, протянувшимися вдоль фронтонов, высились на центральных улицах. Гигантские универсальные магазины загоняли маленькие лавчонки в узенькие переулки и тупички. Немецкая, английская, французская речь слышалась почти так же часто, как гортанные мелодии восточных языков. И уж совсем редко здесь, в центре, можно было встретить мужчину в пестром халате или женщину в парандже.

Главная улица города была сегодня такой, как всегда, с неторопливым движением прохожих, с мягким шумом легковых автомобилей, с заторами транспорта на дальнем перекрестке. Там Восток и Запад вступали в характерный конфликт, и современные машины неистово гудели, требуя освободить дорогу от бесконечного потока людей, торопящихся на базар, и повозок, запряженных осликами.

Гаджи бродил по городу с упорством экскурсанта, любознательного, дотошного, всеядного в стремлении узнавать и видеть. Казалось, у него одна цель – любоваться городом.

Но так только казалось. Целеустремленно он шел к маленькому кафе, хозяин которого вынес столики прямо на тротуар, прикрыв их от солнца полосатыми маркизами. Гаджи сел за один, взял газеты. Здесь он должен был ждать появления машины с двумя чертиками.

Он не знал, как произойдет эта встреча и кто окажется звеном, которое будет теперь связывать его с домом, с Лавровым, с жизнью, которая где-то там, далеко-далеко, и к которой он будет стремиться до тех пор, пока жив,

Он напряженно ждал встречи. Расслабленная поза, небрежный жест, которым подозвал официанта, – все это было лишь средство скрыть напряжение.

53

Германское посольство занимало роскошный, хоть и несколько странный особняк, в архитектуре которого преобладала готика, придавая зданию вид не столько строгий, сколько угрюмый.

Четвертый этаж – это были мансарды, и вход туда вел отдельный, со двора – занимали комнаты посольских работников. Здесь в маленькой – вся на ладони – квартирке жила Анна Мария Бюргер.

У Анны Марии было хобби – она сочиняла стихи. Сидя в кресле, подобрав под себя ноги и положив на колени блокнот, Анна Мария что-то писала. Работала она увлеченно, так, что музыка из огромного «Телефункена», забиваемая руладами морзянки, не мешала ей. Наоборот, когда морзянка пропадала, она подстраивала приемник – можно было подумать, что точки-тире-точки задают ритм ее стихам, как метроном задает его пианисту. Ровные строчки ложились на белый лист.

Вершины гор далеко от дома любимой,

Но километры не определяют расстояние,

Можно идти, можно бежать, ехать можно и можно летать.

И если поступишь именно так – пять раз отправляясь к ней, Поймешь, что дело не в километрах – в твоем стремлении.

Приемник стал работать чище, морзянка перестала глушить музыку. Анна Мария еще раз покрутила ручку настройки: ритм стиха ей больше не задавался. Она поднялась из кресла, подошла к полочке с книгами, взяла томик Гёте. Вернувшись на прежнее место, стала перелистывать книгу и внимательно вчитываться в стихи на листке блокнота.

Строчки о любимой и расстояниях, которые измеряются лишь жаждой встречи, трансформировались, превращались совсем в другой текст: «Сегодня в восемнадцать часов в ранее обусловленном кафе обязательно встретьтесь с новичком. Узнает по чертикам в машине. В крайнем случае разыщите через певицу. Желаю успеха».

До восемнадцати оставалось всего полчаса.

Надо было быстро выйти из дому и мчаться на встречу.

Стук в дверь был резким и неожиданным. Анна Мария вздрогнула, повернулась, но спокойно сказала:

– Войдите.

Дверь открыли, даже не ожидая этого разрешения. Тридцатилетний красавец Фрикке, представитель гестапо в посольстве, был чем-то расстроен.

Последнее время он часто заходил к Анне Марии. Даже слишком часто.

Если раньше его визиты были вызваны не чем иным, как банальными ухаживаниями, которые Анна Мария будто не замечала, то теперь посещения скорее всего диктовались подозрительностью. Вообще он был подозрителен ко всем. И не только по долгу службы. Такова была самая суть его характера.

Что интересовало Фрикке в жизни Анны Марии? Может, ее увлечение стихами? И даже не само увлечение, а манера работать под шум приемника? Во всяком случае, постоянная слежка филеров не могла быть беспричинной. Может быть, арест Канариса заставил гестапо подозревать всех, кто был хоть как-то связан с абвером?.. Или – об этом Анне Марии не хотелось думать, хоть она и была обязана, – гестапо засекло рацию?

– Ты не дашь мне своей машины? – спросил Фрикке. – В моей что-то сломалось.

– Увы. Я собираюсь уезжать. И именно сейчас. Возьми у кого-нибудь еще.

– Срочные дела на романической почве?

– Я обязана отчитываться и в этом?

Фрикке смягчился:

– Не будь такой колючей.

Он сказал это, будто попросил, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Анна Мария подумала о том, что отправляться на встречу с «новичком», значит, наверняка тащить за собой филеров, приставленных Фрикке. Но перед глазами стояли строчки шифровки: искать «новичка», потом – крайний случай.

Она решилась. Решилась, подумав, что ей удастся уйти от преследователей. Во всяком случае, она должна была попытаться сделать это.

Машина долго колесила по городу. Оторваться от «хвостов», которые сменяли один другого, Анне Марии не удавалось.

Время приближалось к восемнадцати.

Оставалась последняя надежда на встречу, если «новичок» ждет не в кафе, а на улице перед ним. Тогда она притормозит, а он успеет сесть в ее «опель», прежде чем преследователи покажутся из-за угла.

Случилось почти так.

Машина стояла перед светофором, когда Гаджи взялся за ручку двери.

– Вы не довезете меня до центральной площади? Я не могу найти такси.

Анна Мария ждала совсем других слов. Видимо, этот человек не имел никакого отношения к «новичку».

– К сожалению, я очень тороплюсь. И нам не по пути.

Светофор вперил в нее зеленый глаз. Гаджи все еще не закрывал дверь. Сзади загудели машины. Анна Мария машинально нажала педаль акселератора.

Из-за поворота вынырнул «мерседес» с агентами Фрикке. Она увидела их в зеркало.

Гаджи не успел закрыть дверцу. Удар пришелся в лицо. Он качнулся и упал. Лишь теперь Анна Мария нажала тормоз.

– Что вы глазеете? Помогите его поднять, – выйдя из машины, она кричала на филеров.

– Может, вызвать медицинскую карету? – спросил один из них.

– Я сама повезу его в больницу.

Гаджи усадили на заднее кресло. Он подумал о том, до чего нелепо все вышло. Почему не сказал сразу: «Я ненавижу музыку»?

По щеке сочилась кровь. Гаджи смотрел на Анну Марию. Лицо ее было каменным. Показалось – видимо, хотелось оправдать себя за неопытность, горячность, за неумение точно выполнить инструкцию, – что она не может иметь никакого отношения к человеку, с которым ему предписывалось выйти на связь. Но чертики были фактом.

– Я ненавижу музыку.

– Бах – это бог.

Она говорила быстро.

– За нами слежка. Встречи в самом крайнем случае. В этой коробке – магнитофоны. Будьте до предела осторожны. Наши встречи, я повторяю, в случае крайней необходимости.

Гаджи развязал ленточку на коробке, приподнял крышку. Сверху лежали кассеты с пленкой величиной чуть больше наручных часов.

– Накануне обязательно позвоните. Если я скажу: «Вас плохо слышно», на встречу не приходите. Будет надо – разыщу сама, – продолжала Анна Мария. – И помните, работать на Вильке надо добросовестно, хорошо, с усердием. Вас ждет горячая пора. Конечно, он еще раз попытается забросить вас в Баку. Будьте ко всему готовы. И добросовестно учитесь. Вильке совсем неплохой учитель.

54

– Ну, хорошо. Можешь идти. Продолжай в том же духе. – Фрикке подождал, когда филер выйдет из кабинета, потом снял телефонную трубку:

– Здравствуйте, Урхан-бей! Как ваше драгоценное здоровье? Аллах так же бережно хранит его?

Выслушав ответное приветствие, он перешел к делу:

– Наша давнишняя дружба позволяет обратиться за маленькой услугой. Тем более что для вашей полиции, опекаемой самим аллахом, это не представит особой трудности. Германское посольство испытывает большое чувство неловкости перед одним вашим соотечественником. Кажется, он вчера был не очень трезв и ударился о машину нашей сотрудницы. Она, конечно, отвезла его в больницу. Мой коллега сегодня поехал проведать его и принести наши извинения. Но, как сказали врачи, тот настолько хорошо себя чувствовал, что, даже не спросив разрешения, удрал из клиники. Как бы нам его разыскать, чтобы сделать маленький презент, так сказать, возместить причиненный ущерб?

На другом конце провода полицейский чиновник пододвинул блокнот.

– Вам ничего больше о нем не известно?.. Ну, не так страшно. Я постараюсь выполнить просьбу моего друга. Мы немедленно этим займемся.

55

Ответный звонок к Фрикке раздался в воскресенье.

– Здравствуйте, эфенди! Простите, что беспокою вас в день отдыха. Но мы не могли отдыхать, пока не исполнили вашей просьбы.

Он ехидно улыбнулся. Ему всегда хотелось быть с Фрикке на короткой ноге.

– С помощью аллаха мы нашли человека, который интересует вас. Богатый бездельник. Друг, если можно так выразиться, вашего, то есть… нашего общего друга, – теперь ехидство уже не сходило с его лоснящейся физиономии. – Нашей красавицы Зульфии.

Ему было приятно, что без него, Урхан-бея, и немцы ничего не могут сделать.

56

Перед зрителем пройдут времена года – зима сменит осень. Потом побегут ручьи, затем в садах зацветет миндаль. Только после этого наступят дальнейшие события.

Не теряя Гаджи из поля зрения, мы увидим его за множеством дел, которые он выполнял для Вильке, встретим в горной таверне на свидании с людьми, нечесаными и обросшими густой щетиной, – видимо, теми, кто готов пойти за кордон в ненавистное им советское Закавказье.

57

Зульфия задумалась на мгновение, взглянув на часы, удивленно вскинула брови, пошла открывать. Было без десяти пять. На пороге стоял Гаджи. Зульфия втащила его в квартиру, захлопнула дверь.

– Ты сошел с ума. Кто тебе позволил?

– Мое сердце… Разве ты не рада?

– Сумасшедший. Честное слово.

Она и радовалась и сердилась одновременно.

– Немедленно убирайся вон! Или я пожалуюсь Вильке!

– Кому? – спросил Гаджи. Его лицо выразило неподдельное удивление. – Разве он здесь?

Она поняла, что выдала тайну.

– Что ты? Но он должен позвонить. – Гаджи почувствовал фальшь и неискренность этих слов. Только непонятно было, почему Вильке должен скрываться от него.

Гаджи отстранил Зульфию, прошел в глубь квартиры.

– Ты ничего ему не скажешь. Во-первых, потому, что его здесь нет. А если бы и был… Знаешь, что он не прощает болтовни… Мне все равно, приехал он или нет. Но коль приехал, что ему надо?

– Уходи немедленно. Мы оба влетим в историю.

– В какую? – Гаджи не торопился, хотя волнение Зульфии нарастало с каждой минутой.

– Я прошу тебя, уходи, – теперь голос ее звучал мягко, заискивающе. Она поняла, что нет другого способа заставить его уйти. – Впрочем, уже поздно… Сейчас ко мне придет друг. Ты будешь тихо сидеть у меня в спальне – он ненадолго

Она взяла Гаджи за руку и потянула в другую комнату. В дверь уже звонили.

Оставшись один, Гаджи огляделся. Взял пудреницу, которая лежала на столике перед зеркалом.

За неплотно прикрытой дверью сльшшлся мужской голос.

– Вы убеждены, что меня стоило приглашать сюда?

– Нам не следовало говорить по телефону. Это письмо просили передать.

Видимо, пришедший читал письмо. Гаджи подошел к двери.

– Ол райт, – сказал гость. – Когда назначена встреча?

– Завтра в восемь вечера я буду ждать вас у «Паласа».

– Куда мы поедем? Тайна?

– Мне ничего не сказали об этом.

– Ол райт. Я так и думал. Где сейчас полковник? Я хотел бы поговорить с ним по телефону.

– По телефону?

– Русские его здорово напугали, – засмеялся гость, – всего боится. Даже здесь. Ну да бог с ним. Значит, до завтра.

– До завтра.

– Был рад, – буркнул гость.

Ветер рванулся в комнату, поднял занавеску, захлопнул дверь, у которой стоял Гаджи. Теперь до него не доходил ни единый звук. Он отошел от двери и вновь взял пудреницу. Она была массивной, похожей на черепаху с выпирающими боками. Гаджи глядел на пудреницу, машинально вертя взятый с того же столика волчок – нехитрую базарную игрушку. Пришла неожиданная мысль. Он высоко поднял брови. Потом поставил волчок на пудреницу и закрутил его. Через несколько секунд передвинул правее – на пудренице могли крутиться и два волчка рядом. Вошла Зульфия, мрачная, сосредоточенная:

– Ты понял, кто приходил?

– Слава тому, кто воздвиг эти стены. – Гаджи постучал по стене. – Думаешь, быть свидетелем твоих встреч с любовниками большая радость?

– Ревнив, как Отелло. – Зульфия улыбалась. Чувство страха постепенно оставляло ее. Она подошла к Гаджи, обвила его шею руками.

– Кто же он?

– Американец.

– А… Чего же он хочет, если не любви?

– Ты и в самом деле как Отелло.

– Чего он хочет? – голос Гаджи был тверд, и Зульфии показалось, что в нем зазвучали угрожающие нотки.

– Не знаю! Не знаю! Не знаю!

– А я знаю! – Гаджи перебирал в уме услышанные фразы.

Ну, конечно… У американца какие-то дела с Зульфией, а может, и с Вильке…

– Да, я знаю! И про Вильке и про американца.

– Откуда?

– Может быть, от тебя… – Он расхохотался.

– Что за нелепые шутки? – в глазах у Зульфии была растерянность.

– Ну, хватит об этом. Когда мы встретимся?

– Завтра я отвезу американца в таверну. Это будет около девяти. И могу вернуться в город. Ты придешь?

– Сделаем не так. Останься в таверне. Я приеду за тобой. Впрочем, я еще зайду завтра днем.

– И не будешь сердиться?

– Конечно, нет.

58

Фон Боргман был все таким же важным, знающим себе цену: та же свирепость, та же манера разговаривать.

– Вы осел и бездельник, Фрикке. Когда вы возьметесь за ум? Спекулируете на моей мягкости. Чем вы здесь занимаетесь? Анной Марией Бюргер? А кто будет заниматься Вильке?

– Занимаясь ею, я занимаюсь им.

– Правой рукой чешете левое ухо.

– Простите, шеф. Если что не так, я жду ваших указаний.

– Вы знаете, почему здесь оказался Вильке?

– Мне откроет эту тайну Анна Мария.

– Прежде чем спросить, где дорога, надо знать, куда ты хочешь пойти.

Видимо, Фрикке хотел что-то возразить, но пес рыкнул, и он проглотил фразу. Фрикке стоял в своем кабинете, будто это был и не его кабинет. Стоял вытянувшись, руки по швам. Собака перестала обращать на него внимание, и тогда он перевел дыхание.

– Мой шеф. Я рассуждаю так…

Фон Воргман приготовился слушать.

– …рассуждаю так. Канарис вел двойную игру. Он заигрывал с американцами, возможно и с англичанами. Частые визиты в Испанию. Адмирал был Янусом. Двуликим Янусом, мой шеф. Когда я учился в нашей школе, много думал об этом.

– Не давали покоя его лавры? – перебил фон Боргман.

– О нет, мой шеф. Я думал о том, что он всегда стремился занять комнату с двумя выходами… Мы выиграем войну в ближайшем будущем. Я это знаю, и вы. И все же этот предатель Канарис хотел иметь вторую дверь. На всякий случай. Это была суть его натуры. Я правильно думаю?

– Когда думаете.

– Я убежден, что Бюргер работала на Канариса. У нее появился новый знакомый. Он связан с американцами и через Бюргер свяжет с ними Вильке. Вильке – посол оставшихся еще людей Канариса.

– А может, Вильке приехал сюда, чтобы продолжать работу над великим планом фюрера: Берлин – Баку – Бомбей?

– Это первая дверь, Она меня не интересует.

– Вы хорошо держите экзамен, Фрикке. Вас ждет крест.

– Хайль Гитлер! – выкрикнул Фрикке.

– Хайль! – довольно вяло отозвался фон Боргман. – Итак, ваши конкретные планы?

– Рано или поздно Бюргер встретится с этим человеком…

59

Это была та самая комната в квартире Зульфии, где вчера Гаджи был спрятан от американца. Мягкие низкие кушетки, покрытые цветастыми сюзане, низкие пуфы, ковры, на одном из которых, будто от застенчивости прикрыв лапой глаза, лежала медвежья шкура.

Гаджи без пиджака, в белой рубашке с расстегнутым воротом и с распущенным галстуком, лениво переворачивал газетные страницы. Зульфия устроилась перед трюмо, готовясь к свиданию с американцем.

– Тебе не будет скучно без меня? – кокетливо спросила она.

– А если да?

Ему не хотелось говорить. Он пытался решить пока неразрешимую для себя задачу: зачем Зульфии надо встретиться с американцем? И еще более загадочную: к чему это американцу?

Из-за плеча певицы Гаджи видел туалетный столик перед зеркалом, на котором лежала массивная пудреница.

Он опять пристально посмотрел на эту пудреницу. В глазах появились дьяволинки. Гаджи начал дурачиться. Взял карандаш, которым Зульфия подводила брови, и нарисовал себе усики.

– Идет?

– Перестань строить из себя шута. – Зульфия засмеялась. Озорство Гаджи передалось и ей. – Правда, жаль, что мне надо уходить?

Гаджи кивнул. Он затянул галстук, взял пиджак. Они вместе подошли к двери.

– Ты, кажется, забыла пудреницу, – заметил Гаджи.

– С тобой забудешь и голову.

Она вернулась за пудреницей, положила ее в сумочку. Вниз они спускались в лифте.

– Я приеду к десяти. Дождись меня и постарайся выпроводить гостей, – сказал Гаджи.

– Они наверняка выпроводятся раньше.

Зульфия направилась к стеклянной парадной двери. Гаджи вышел во внутренний дворик. Отсюда вел путь на соседнюю улицу.

60

Была ночь.

Машина подъехала к отелю. Гаджи хлопнул дверцей и, не оборачиваясь, направился в вестибюль.

Почти бегом поднялся по лестнице. Долго возился с дверным замком. В номере было неуютно. Гаджи зажег свет, задернул штору. Включил радио. Из приемника донеслось:

«…передачу из Америки… Наша сегодняшняя передача посвящена результатам боевых действий союзнических войск за истекший месяц».

Гаджи решил не слушать, зажал звук регулятором.

Осторожно достал из кармана пудреницу Зульфии. Открыл крышку: зеркальце, тампон. Нажал еще какой-то запор. Под второй крышкой – кассеты величиной с наручные часы. Пудреница зарокотала голосом автомобильного сигнала.

Гаджи представил, как все происходило.

Зульфия за рулем машины. На заднем сиденье – американец и Вильке.

– О делах за стаканом вина, полковник, – говорит Вильке.

– Ол райт, – отвечает Томсон.

Теперь они едут молча. Посматривают друг на друга.

Крутятся крохотные диски магнитофона-пудреницы. Зульфия и Томсон с Вильке входят в таверну. Официант ведет их к столику. Сильным ударом ноги Вильке опрокидывает столик.

– Ищете уши Кальтенбруннера? – смеется Томсон.

Официант поднимает столик.

– Ол райт, – говорит Томсон. – Я тоже не люблю выступать перед микрофоном.

Вильке смотрит на Зульфию.

– Оставь нас на несколько минут.

Она идет на эстраду.

На краю столика – ее сумочка.

– Мы не будем играть – как это? – ага, в кошки– мышки, – говорит Томсон.

– Я весь внимание, – отвечает Вильке.

– Но один вопрос в преддверии нашей беседы. Почему, Вильке, вы идете на эту сделку?

– Русские танки в Германии. Они в трехстах километрах от Берлина. Я реалист. Мне удобнее иметь пятьсот тысяч долларов в кармане, чем рассчитывать на миф о сверхсекретном оружии фюрера. Я кадровый офицер. И хорошо информированный. Умею различать то, что стреляет, от бумажек, на которых нарисовано нечто должное стрелять. И потом я слишком много занимался Россией, чтобы поверить в чью-то способность остановить русских. Третьего рейха уже нет… Томсон, заплатите откровенностью за откровенность. А на кой черт вам это нужно?

– Вы педант, Вильке, как и все немцы. А мы – бизнесмены. Мы умеем рисковать, вкладывая капитал. Это будет неплохой бизнес. Я в это верю. Разговор один: кладете на стол списки вашей агентуры в России. Проверенные. Точные. И без – как это? – ага, без дураков.

– Взамен? – спрашивает Вильке.

– Ранчо в Южной Америке. Пятьсот тысяч, которые вы просите. Кажется, ол райт?

– Какие гарантии?

– Мое слово и чек.

Медленно вертятся крошечные магнитофонные кассеты. Гаджи стоит, облокотясь на еле-еле звучащий приемник. Не глядя, нащупывает ручку, хочет его выключить, но случайно поворачивает регулятор в другую сторону. В комнату врывается голос из эфира: «У нас общий враг – имя ему фашизм».

Гаджи смотрит на светящуюся шкалу приемника, затем на магнитофонные кассеты. Томсон продолжает:

– Мое слово и чек. Потому что у нас с вами общий враг, коммунизм. Мы делаем одно дело, Вильке. Но вы оказались слабаками. Мы выручим вас. Мы не допустим, чтобы владычествовала бредовая идея равноправия. Наша общая цель, Вильке, уничтожить…

Голос Томсона и голос в приемнике прозвучали почти одновременно.

Диктор: «…фашизм».

Томсон: «…коммунизм».

Гаджи замер. Его широко открытые глаза смотрят в одну точку. Гнев, великий и справедливый, закипает в нем.

Из приемника уже льются звуки фокстрота.

Гаджи выключает его.

А магнитофонные кассеты продолжают свой бег по кругу.

Диктует Томсон:

– И не всякая шваль. Мне нужны люди, которые не боятся ничего на свете. Больше всего они должны любить деньги. Других мне не надо.

– К чему прописные истины? – обижается Вильке. – Мы отлично понимаем что к чему.

– Ол райт!

– Меня интересует техника передачи списков.

– Можете выбрать любой способ.

Магнитофон замолчал.

61

Гаджи подошел к телефону, снял трубку, долго держал ее в руке. Все-таки набрал номер.

– Доброй ночи. Мне необходимо вас видеть.

– Вас плохо слышно.

– Но откладывать нельзя ни на день, – он сказал это и положил трубку на рычаг.

– Наверное, неправильно соединили, – сказала Анна Мария, отодвинув от себя телефон.

– Абсолютно правильно, – ответил Фрикке. – Как жаль, что улетел фон Боргман. Он бы с тобой поговорил по душам. Впрочем, ты еще будешь иметь это удовольствие. Я рещил отправить тебя в Берлин.

– Не понимаю?

– Зачем строишь из себя дурочку? Почему ты тайком от меня входишь в контакт с Вильке? Хватит водить меня за нос. Помни, ваш Канарис закончил в петле.

– Ты болван, Фрикке, и у тебя мания предательства.

– Зачем ты встречаешься с человеком, которого сбила машина?

– Я сказала, что ты болван. Добавить нечего, к сожалению.

Анна Мария подошла к окну. Улица, освещенная огнями реклам, была пустынной. Она смотрела на улицу, словно прощаясь с ней навсегда – оставалось слишком мало шансов. Но в то же время вряд ли Фрикке мог доказать обоснованность своих подозрений.

– Не вздумай выкинуться, – предупредил Фрикке.

– Ты не логичен, как женщина. Если мне надо с кем-то встретиться, разве я могу до этого покончить с собой?

Фрикке размышлял.

– Ты встретишься с ним обязательно. В моем присутствии.

Анна Мария повернулась к нему. Она рассмеялась:

– Именно так мы и поступим.

62

В этот день Гаджи нарушил непреложный закон конспирации: пошел на связь вопреки согласию Анны Марии. Он нарушил азбучную для разведчика истину, ибо то, что говорил Томсон, потрясло и ошеломило его. Теперь Гаджи нервничал, ожидая свидания все в том же кафе – за столиком под полосатыми маркизами.

Анна Мария укладывала свой багаж. Вещей было немного: два чемодана, большой и маленький.

– Я сяду за руль, – сказал Фрикке.

– Пожалуйста, – голос Анны Марии был любезным.

«Опель» тронулся.

Гаджи уже перешел на другую сторону улицы. Он перешел сюда потому, что боялся – вдруг машина промчится мимо и Анна Мария не заметит его.

Его заметил Фрикке.

– Твой клиент ждет. Возьмем с собой.

Анна Мария молчала.

– Ты представишь меня своим сообщником, человеком, который заменит тебя, – сказал Фрикке. – Или… Ясно?

– Что может быть яснее? Если он тебе нужен – бери. Но имей в виду, я знаю его столько же, сколько и ты.

Фрикке остановил машину и открыл дверцу.

Что было делать Гаджи? Бежать? Значит, с головой выдать Анну Марию. Прикинуться оказавшимся здесь случайно? Бессмысленно.

– Рад видеть старую знакомую, – сказал он, натянув улыбку, и плюхнулся на заднее сиденье. – Покатаете?

Он понимал, что делает что-то не так, но отхода уже не было: он играл ва-банк.

Фрикке нажал на стартер.

Какое-то время ехали молча. Выбрались из города на шоссе. Мимо неслись глухие глиняные дувалы, скрывающие домики.

Молчание стало тягостным.

Анна Мария рванулась к Фрикке, обхватила его шею, пригнула голову.

– Стреляйте!

Фрикке растерялся: нападение было неожиданным. Потому что внимание сосредоточилось на изгибе дороги, да и руки его были заняты рулем. Через секунду он нажал тормоз и ударил Анну Марию, отбросив ее к дверце. «Как можно было допустить, чтобы этот сел сзади», – подумал Фрикке.

Гаджи понял команду.

Грохнул выстрел.

Фрикке обмяк. Машина вильнула в сторону, но, перекинувшись вперед, Гаджи успел перехватить руль.

Анна Мария была без сознания. Струйка крови сочилась около виска.

Тело Фрикке мешало Гаджи вести машину. Анна Мария приоткрыла глаза.

– Перебросьте тело назад.

Одной рукой, придерживая руль, Гаджи с трудом перевалил труп через спинку сиденья.

– Как вы?

– Пройдет, – она посмотрела на себя в зеркало, принялась стирать с лица кровь.

– Это страшно.

– Одним мерзавцем меньше… На мосту надо сбросить. Не останавливаясь.

«Опель» шел по самому краю горбатого моста. На мгновенье приоткрылась дверка. Тело Фрикке полетело в воду.

– Другого выхода у нас не было. Он конвоировал меня в Берлин.

– То есть? Провал?

– Он заподозрил…

– Из-за меня?

– Может быть…

– Куда же мы едем? Вам нельзя возвращаться в Германию. Отсюда можно уйти через границу.

– Я не имею права без команды сложить оружие. Я – солдат, понимаешь.

– Но гестапо.

– У них нет доказательств. Единственный обвинитель там, – она посмотрела вниз, где река несла свои желтые воды. – Я сообщила в центр. В Берлине меня, наверное, встретят… А теперь о том, что вы – мальчишка. Помните, законы конспирации писаны и для вас. Я же сказала: не являться.

Гаджи пытался что-то объяснить. Анна Мария оборвала его.

– Что удалось узнать?

– Они встретились.

– Зачем?

– Томсон покупает списки агентуры… Возьмите пленку. Здесь весь разговор, – Гаджи протянул пачку из-под сигарет.

– Где копия?

– У меня.

– Слушайте внимательно. Будете действовать совершенно самостоятельно… Не ищите связей. К вам придут. Когда будет возможно… Ну, а теперь прощайте.

– До свидания, – сказал Гаджи.

– Будем надеяться.

– Вы аккуратней.

– Есть, слушаюсь, – улыбнулась Анна Мария.

Машина остановилась.

– Пора, – сказала Анна Мария. Гаджи крепко пожал ей руку.

Она села за руль.

«Опель» резко взял с места.

63

Погода была мрачной. Шел дождь, и лужи покрыли аэродром. Асфальтовые дорожки блестели словно черные зеркала.

Самолет подрулил к зданию вокзала.

Солдаты подкатили трап. Открылась дверь, на лестницу шагнул человек средних лет в черном пальто и шляпе-котелке.

– Рад видеть вас дома, господин посол, – взял под козырек лейтенант, которого мы когда-то видели в кабинете фон Боргмана, тот самый лейтенант, что жаловался на Вильке, задерживающего в лагере пленных летчиков.

– Благодарю, – посол приподнял шляпу.

Лейтенант подал знак. Подъехала машина. Он помог послу сесть в нее.

– Счастливого отдыха, – сказал лейтенант.

– Спасибо.

Машина пошла по лужам. Вслед за ней двинулась вторая, набитая охраной.

64

На трап пустили остальных пассажиров. Среди них была Анна Мария.

Лейтенант прошел в здание вокзала. Поднялся на второй этаж в кафетерий.

Официант принес кофе. Лейтенант пил маленькими глотками. Иногда он ставил чашку и рассматривал входящих.

Анна Мария остановилась в нерешительности, высматривая свободное место. Потом пошла к столику, за которым сидел лейтенант.

Он вынул из кармана газету, чтобы удобнее было достать платок и вытереть пот со лба.

Анна Мария достала из сумочки пачку сигарет. Лейтенант пододвинул на столе свою роскошную фуражку с высоченной тульей – она легла поверх пачки.

– При отъезде я вынуждена была убрать Фрикке, – сказала Анна Мария.

– Знаю. Пока я один. Через полчаса будут знать все.

Он показал глазами на газету.

– Здесь паспорт и билет до Праги. Самолет через час. В Праге свяжетесь с восьмым. Пароль тот же.

– Хорошо.

Анна Мария осеклась.

В огромном – во всю стену – зеркале отражался толстый майор в форме гестапо.

– Немедленно идите в парикмахерскую. Второе кресло у окна свободно. Покрасьте волосы. Как раз успеете. Счастливой дороги.

– Спасибо, товарищ двенадцатый.

Анна Мария поднялась, оставив недопитым кофе, Взяла свернутую газету. Она шла не торопясь, но, кто знает, скольких трудов стоило сдержаться, чтобы не прибавить шага,

Майор в форме гестапо подошел к лейтенанту.

– Слушай, пропал Фрикке, И Бюргер. Она должна быть здесь.

– Откуда сведения? Их подсунула русская разведка? И ты съел эту пилюлю.

– Телефонограмма от Кальтенбруннера: задержать Бюргер.

– Ого!

– Шеф распорядился оцепить аэровокзал. Сейчас начнем проверку документов.

– Неужели тебе неизвестно, что самолет прибыл сорок минут назад… Она что, дура? И ждет нас? – спросил лейтенант.

– Если Фрикке ее дело, она не будет сидеть в Берлине.

– Тоже открытие Америки. Ясно, она попробует пробиваться на Запад… Надо взять под контроль всех отъезжающих. Всех. Кем бы они ни оказались… Даже мужчинами.