Текст книги "Искатель. 1968. Выпуск №3"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Роман Подольный,Борис Ласкин,Борис Семенов,Юрий Тарский,Т. Талатов,В. Чичков,Б. Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

На откидном сиденье развалился обер-фюрер фон Боргман. Он внимательно рассматривал строящуюся колонну пленных.

28

– Рейхсминистр недоволен подготовкой «Нахтигаль», – сказал фон Боргман.

Вильке разливал коньяк.

– Но адмирал Канарис считает, что все идет как надо.

– Ваш Канарис… Впрочем, к чему нам спорить?

– Вы мудрец, фон Боргман.

– Я вышел из детского возраста… Кажется, это придумали поляки: «Паны дерутся, у мужиков чубы летят».

– Мне не грозит, – засмеялся Вильке, поглаживая лысеющую голову.

– Как угадать превратности судьбы?

– Зачем вы каркаете?..

– Вы стали суеверны?

– Выпьем по рюмке?

– Конечно… Мы давно знакомы, полковник. Зачем нам лезть в их разногласия. Надо делать свое дело.

– И стараться сохранить свой чуб…

– Судя по всему, вам этого не удастся. Если говорить даже не о чубе – о голове. Вы работаете из рук вон плохо. Вы забываете о главной мечте фюрера, которая есть непреложный закон наших действий. Забываете, Вильке. А может, саботируете? А? Нам нужен великий германский Восток – империя десятков, сотен народов. Нужны его богатства, умноженные несметными людскими ресурсами. Нам нужна своя диковинная Зипанго – страна, усыпанная бриллиантами и жемчугами, где реки текут меж золотых и серебряных берегов. Но прежде всего нам нужна нефть. Не завтра – сегодня. Если не будет решен бакинский вопрос, вас вздернут на крюке. Вильке, вы знаете, мы умеем держать слово… Фюрер прав, когда видит себя Надиршахом, или султаном Сефевидов, или Великим Моголом. Тысячу раз прав…

Фон Боргман подошел к окну, долго смотрел на бегущие по небу грязные тучи, стараясь успокоиться, избавиться от одышки:

– Кстати, о саботаже. Почему вы не выполняете приказа рейхсминистра – не отдаете моим людям русских летчиков?

– Я не знал этого. Передо мной – другие задачи.

– Не знал… А что вы знаете?

– О! Я знаю, что есть человек, который откроет мне дверь в нефтяные тайны русских.

– Где он?

– У меня тут. – И Вильке похлопал себя по карману.

29

«Прибытием родственника форсируйте «Флору». Шифровка заставила Львова задуматься над очередным шахматным ходом Вильке.

3 0

С двумя парашютами – на груди и на спине – Гаджи поднимался в самолет. Тот дрожал от рыка двигателей, уже доведенных до форсажа. Лопасти винтов превратились в прозрачные блюдечки, сверкающие в свете прожектора.

Летчик закрыл дверь машины и прошел в свою кабину. Теперь в салоне оставались только Гаджи и мордастый инструктор, которому было поручено сбросить парашютиста за линией фронта.

Они сидели на железных скамьях по бортам самолета и рассматривали друг друга. Внизу заухали зенитки: самолет, видимо, перелетал линию фронта. Зенитчики били наугад – разглядеть самолет в кромешной темноте ночи было невозможно. И все же по правому борту совсем невдалеке возникли белые облачка разрывов. Сопровождающий явно нервничал, а Гаджи даже не взглянул в окно.

Штурман считал что-то на листе бумаги. Потом, подвигав стержень линейки, поставил на карте точку и вышел в салон:

– Через пять минут сброс. Готовься.

Он юркнул обратно в кабину.

– Чего грустишь, скотина? – спросил сопровождающий. Он не ждал ответа, говорил – очевидно, не первый раз – по давно ему известной инструкции. – Сейчас я дам тебе коленом под зад, и ты полетишь вниз. Не забудь, что там не очень любят таких. Не рассчитывай на восторженный прием, если тебе взбредет в голову пойти с повинной. У энкавэдэ есть как раз лишняя пуля… для тебя… Дырочка во лбу бывает маленькая-маленькая. У тебя остался один бог – полковник. Работай. Иначе – собаке собачья смерть, как говорят у вас в России.

Он посмотрел на часы и распахнул дверцу.

31

Все было знакомо с детства, но теперь казалось новым, непонятным, чужим. Он шел, страшась улиц, домов, встреч, собственной тени, которая возникла на тротуаре, едва он повернул за угол и солнце оказалось за спиной.

Разные чувства бередили душу, и, пожалуй, больше всего ему хотелось без оглядки мчаться к дому и там, схватив на руки жену и сына, ринуться с ними прочь от всего, что определяло теперь его место в жизни. Но тут он вспомнил Седого и Вильке, и топор, и ненависть пленных, и собственную клятву уничтожить врага. Вспомнил потому, что на другом тротуаре, вдалеке, увидел троих раненых в шинелишках, из-под которых виднелись белые кальсоны и клеенчатые тапочки, надетые на голые ноги. Посредине, хромая, шел… Седой.

Гаджи кинулся к нему, но остановился, будто споткнувшись. Нет! Седой никогда не пойдет ему больше навстречу. Нет! Седой никогда никому не объяснит, почему он с Вильке…

Гаджи долго стоял в переулке, потом зашагал к цирку, не замечая, что, передавая друг другу, за ним внимательно наблюдают сотрудники генерала Моисеева.

32

Вец стоял у четвертого столба возле здания цирка. Он внимательно рассматривал прохожих.

Гаджи он узнал безошибочно.

Подошел к столбу, поставил ногу на какой-то камень, так вроде удобнее завязывать шнурок ботинка, сказал, будто самому себе.

– Какое фиолетовое небо!

Гаджи вздрогнул, но не подал виду, что встреча для него неожиданна, хотя представлял Веца совсем другим. Ответил нарочито спокойно:

– Как глаза Дульцинеи.

Вец все еще возился со шнурком.

– Первый переулок направо, потом налево – там догоню.

Гаджи пошел не торопясь, Вец посмотрел ему вслед, а сам направился в другую сторону.

33

Проходными дворами – из одного в другой – они шли, пока опять не вернулись к цирку, только к его тыльной стороне.

Там стояли клетки со львами и слоном и в беспорядке громоздились артистические атрибуты.

По узенькой грязноватой лестнице Вец привел Гаджи в свою комнатушку.

– Можешь садиться. – Вец тщательно запер дверь и опустил одеяло, которое служило занавеской.

– Как добрался? – он хлопнул Гаджи по плечу. – Спирта хочешь?

Гаджи пожал плечами. Пить ему не хотелось, но отказываться было, наверное, неразумно.

– Налей.

Вец достал бутылку и миску с зелеными, сморщенными помидорами.

– Разводишь?

– Как когда.

Они выпили по полстакана. Гаджи морщился.

– Непьющий? – спросил Вец. – Это хорошо. В нашем деле пить нельзя. Слушай. Сегодня пойдешь домой. Скажешь: приехал из госпиталя. С товарищем. Фамилия у него – Тихий. Попросишь дядю Аббаса взять его на работу. Ясно? В случае чего умоляй, валяйся в ногах, грози, что умрешь, – делай что хочешь. Парень должен там работать, иначе тебе не жить.

Гаджи, кажется, не реагировал на этот приказ.

– Уснул, что ли? – спросил Вец. – Сейчас не до сна. Встретимся завтра. В то же время. У цирка. Понял?

Гаджи кивнул.

– Задерживаться у меня нельзя. Ступай.

Гаджи ушел.

Вец дождался, когда он свернет за угол, и двинулся следом: мало ли что может взбрести в голову этому посланцу Вильке.

34

Гаджи дошел до угла Коммунистической. Сто метров отделяло его от дома.

Он остановился. Сколько стоял на месте? Пять секунд, пять минут? Время было сейчас вне его понимания.

Он смотрел на дом, окна которого, как и окна всех других домов вокруг, были забиты фанерой. Уцелело только несколько стекол – по диагоналям их перечеркнули бумажные кресты.

Надо было мчаться через брусчатку, прыгать через ступени, ведущие к подъезду. Но вместо этого Гаджи перевел дух, собрал силы, чтобы казаться спокойным, и, сдерживая шаг, двинулся вперед.

У подъезда его перегнал какой-то мужчина. «Раньше он тут не жил», – подумал Гаджи.

Синяя лампочка горела где-то на последнем или предпоследнем этаже. Но темнота не задержала. Ступеньки, знакомые с детства, повели вверх.

Ему оставался один этаж до своей квартиры – здесь на третьем живет дядя Аббас, – когда кто-то взял его за плечо.

– Зайди сюда, Гаджи.

Он не успел ничего ни понять, ни ответить. Его чуть-чуть подтолкнули, и он оказался в квартире.

– Не сердись, – сказал тот самый человек, который обогнал его у подъезда. – Так надо. Я от Лаврова.

– От какого Лаврова? – Гаджи насторожился. Быть может, этот человек от Веца? Нет, это арест…

Человек тем временем продолжал:

– Сейчас сюда придут. Мы тебя ждем…

Конечно, арест… Он был кристально честен, люди решили, что предатель. Как объяснить все? И кому? Ведь Седого уже нет.

Гаджи прошел в комнату, сел на одинокий стул, стоящий посредине. Закрыл глаза. Ему показалось, что он слышит шаги Тамары над головой. Потом затопал Тофик.

Что-то скрипнуло. Может, там двигали детскую кроватку?

Монотонно тикали часы.

Он встрепенулся, когда почувствовал, что кто-то совсем тихо вошел в комнату. На пороге стоял майор.

– Так вот ты какой… Ну, здравствуй, – Лавров шагнул к Гаджи, собираясь обнять его. Тот отпрянул.

Он был в смятении. Он боялся. Он ничего не понимал.

– Я все о тебе знаю, Гаджи. От Гордеева и Ненарокова, от Тамары и дяди Аббаса. От Седого.

Комиссар! Он и мертвый оберегал его.

Спазмы душили Гаджи. Как мог, он боролся с ними. Сейчас нельзя было казаться слабым, а избавиться от этих проклятых спазм он не мог.

Пауза была долгой.

– Я хочу домой, – не глядя на Лаврова, неожиданно сказал Гаджи.

– Должен тебя огорчить. Твои – в эвакуации. Мы постараемся вызвать сюда Тамару. Постараемся. Конечно, если Вец задержит тебя здесь. Останешься в городе – зайдешь домой. В нотной тетрадке на третьей странице подчеркнешь вторую строку. Тетрадь положишь в передней. Сам связи не ищи.

– Вец требует, чтобы я кого-то устроил работать к дяде Аббасу.

– Ну, раз требует… Ты понял, как важно нам знать его людей? Один уже идет в руки… Пойми, как важно это, солдат…

– …тихой войны, – продолжил Гаджи.

– В нашем деле с саблей наголо скакать не приходится.

Лавров оторвал край газеты, будто собирался свернуть самокрутку. Протянул листок Гаджи.

– Запиши телефон. 2-14. Отдашь Вецу. Скажешь, что дядя Аббас обещал. Трудно к ним устроиться, но обещал. Велел звонить утром. Из проходной…

На лестничной площадке свет теперь не горел. Гаджи на мгновение задержался. Потом ринулся вниз, перескакивая через ступеньки. На последнем этаже открылась дверь.

Молодой человек, стоявший там, сказал возникшему в дверном проеме женскому силуэту:

– Сейчас свет чинят, стремянку несут. Подождите минутку.

На лестнице опять стало темно.

35

– Ступай, – сказал Вец своему спутнику. – Я подожду в садике.

Он направился в сквер, а тот свернул за угол и оказался на площади. Ее перегородил длиннющий забор. За ним возвышались промышленные корпуса и колонны технологических установок. Около заводских ворот выделялся своей новизной маленький домик – проходная в бюро пропусков.

36

В обитой дерматином кабине, в бюро пропусков, Тихий говорил:

– Аббас Керимович? Я и есть друг Гаджи.

Трубка спросила:

– А почему хочешь именно к нам?

– До войны на химический поступал.

– А… – сказала трубка. – Тогда понятно.

– Только бы не в цех – в лабораторию. После госпиталя в цехе тяжело.

– Ты пойди в отдел кадров. Работу найдут не тяжелую. Но в лабораторию пока люди не нужны. Ты работай хорошо, учись. Меня не подводи. Будет возможность, переведу в лабораторию.

– Спасибо.

В ответ раздались короткие гудки.

37

Луна мчалась все быстрее и быстрее. Рваные облака создавали иллюзию стремительного полета Селены. Гаджи стоял у окна.

Уже который день он не мог покинуть этой комнатки в доме рябой старухи. Два раза в сутки старуха молча вносила еду. И это молчание и шаркающие старушечьи шаги – весь ее зловещий вид – заставляли Гаджи постоянно слышать резкий, приказывающий голос Веца:

– Из комнаты ни на шаг. А то голову оторву. Понадобишься – приду.

Зачем Вец спрятал его здесь? Почему запретил быть дома? Из-за просроченных документов? Или не верит?

И все же каждую ночь, стоя у окна, Гаджи раздумывал, как убежать. Убежать домой, к Лаврову. Но у кустов мелькала тень человека, явно приставленного Вецем его сторожить.

Сегодня звезды были особенно крупными. Они бежали вслед за луной, вроде бы и не стремясь догнать ее. Пропадали и вновь появлялись только затем, чтобы опять пропасть, «зашторенные» облаками. Почему-то вспомнилось Тамарино платье с блестками, которое подарил к Новому году дядя Аббас, хотя было оно вовсе не такого цвета, как сегодняшнее небо.

– Ты еще и глухой?

Гаджи обернулся, но ничего не увидел.

– Не бойся, это я. – Из угла поближе к столу, куда падал лунный свет, вышел Вец. – По ночам не спишь, днем небось дрыхнешь, – то ли спросил, то ли укорил он. – А я бегаю. Для тебя. Выдрыхся? Хватит. Пора работать. Вот твои новые документы. Можешь гулять с ними по Баку сколько влезет. Туберкулез у тебя после ранения. – Понял? А работа у тебя такая будет. Навестишь своего Аббаса. Узнаешь, куда подевались его друзья. И по дому. И по работе. Мне точные сведения нужны. Не анкетные. Это и без тебя достать могу. Мне нужны характеристики. Который любит детей, который – жену, кто баб, кто водку… Ты что молчишь, как в рот воды набрал?

– Слушаю.

– Жить отправляйся домой. Твоя, наверное, заждалась. А может, и не ждет, а? Как думаешь? – Он хихикнул. – Наши встречи здесь. Следующая суббота, в двадцать часов.

– Ладно.

– В город будешь добираться на попутках. С пересадочками. С одной на другую…

38

Знаете, как бывает. Входишь в дом, где все на местах, и встречают тебя, как всегда встречали. А ты понимаешь, чувствуешь сердцем, что и сюда ворвалась беда.

Так было и сейчас в квартире Гаджи.

Правда, никто не встречал его. Но вещи стояли там, где и полагалось стоять им. И порядок царил полный. И все-таки что-то выдавало царившую здесь пустоту. Может, именно этот порядок. Может, газеты, которые зачем-то покрывали и шкаф, и рояль, и буфет. А может, что другое?

На рояле стояли открытые ноты – Гайдн. Когда разошлись друзья, провожавшие его на фронт, он играл Тамаре Гайдна. Она сидела рядом, вот здесь, на этом самом стуле, где сейчас сидит ее старая-престарая кукла. Машка. Кажется, с Машкой Тамара пришла в эту комнату, когда они поженились. Нет, раньше. Конечно, раньше. Было так. Он сказал: давай, поженимся, а она вспыхнула, схватила пальто, убежала. Он не стал догонять, а потом не знал, что делать. Тамара пришла сама через два дня. В руках у нее была Машка.

В кроватке Тофика вместо матраца тоже лежала газета.

Где-то стукнула дверь. Гаджи вздрогнул. Опять стало тихо-тихо. Он подошел к роялю. Конечно, Тамара открыла Гайдна специально – ведь та же страница. Гаджи присел на край стула. Тронул клавишу. Звук полетел и неожиданно оборвался.

Он опять тронул клавишу. Вторую. Третью.

Как некстати тогда они купили этот рояль! Второго июня. За двадцать дней до войны. Все деньги ухнули. А сахар на базаре, говорят, теперь пятьсот стоит. Жуть. Сколько на то деньги можно было купить Тофику сахара!

Опять хлопнула дверь. Нет. Здесь жить невозможно. Невозможно без них. Надо идти к Вецу.

Над городом завыли сирены. Застучали зенитки. Вновь воздушная тревога.

Гаджи подошел к фотографии, висящей на стене. Тамара, Тофик, он. Ходили к фотографу, когда Тофику исполнился месяц. Он снял со стены фотографию, хотел положить в карман. Задумался и повесил на место. Только сейчас вспомнил, что надо сделать. Взял нотную тетрадку, подчеркнул нужную строку…

39

Подручный Веца выходил из заводской проходной, рассматривая новенький пропуск.

40

– С приездом, Сергей Александрович, – Лавров вошел в кабинет генерала, – Здравствуй, здравствуй.

– Ну, как Москва?

– Первый раз в жизни салют видел. Садись рассказывай, что дома. Нет, подожди. – Он взял трубку.

– Попросите ко мне Львова. – Взглянув на Алексея, сказал: – Помнишь, сегодня год, как Гаджи здесь. Не долго ли они его тут держат?

41

– Кажется, борец доволен помощником. По-прежнему работают в поте лица. Собираются закончить операцию – остановка только за кражей «Флоры». В дверях появился Львов:

– Разрешите?

– Заходи, заходи. Чаем сейчас угощать буду.

Моисеев встал из-за стола, достал из шкафа стаканы, включил электрический чайник.

– Вот какую роскошь в Москве достал. Сестра подарила. Довоенный… Слушаю тебя, Алеша.

– Значит, собираются украсть «Флору». Загвоздка в том, что Тихий не может пройти в лабораторный корпус… Последняя шифровка от Вильке была угрожающей. Требуют максимально использовать в операции Гаджи. Вец на эту шифровку среагировал так: потребовал у Гаджи записку от Аббаса Керимовича.

– Самого чепухового свойства, – вставил Львов.

– И потому мы очень насторожились, – продолжал Лавров. – Вец говорит: скажи, мол, дяде, что хочешь на несколько дней к своим, в Уфу, съездить. Но так как обратно с билетами будет трудно, пусть Аббас Керимович черкнет пару слов кому-нибудь из уфимских знакомых.

– Ну, ломать голову здесь особенно не стоит. Им надо факсимиле Аббаса Керимовича. Возможна такая версия? – Моисеев задал вопрос, видимо, самому себе, потому что сам и ответил: – Вполне возможна. Тогда пойдем дальше. Свяжем логической нитью шифровку Вильке с требованием Веца. И придем к тому, что записка нужна для кражи «Флоры». А как они собираются это сделать, мы не знаем.

– Если хотят красть, это здорово, – опять вступил Лавров. – Я говорил со специалистами. Немцы знают, что унас есть «Флора». Не знают только, что она не конечный продукт, а лишь компонент.

– Грубо говоря, – теперь продолжал Львов, – топливо состоит из трех составных: замедлитель – одна часть, две другие – «Флора» и найденный недавно второй компонент. Что-то вроде «Флоры» у немцев есть. Так называемый «Зет-три».

– Значит, если им дать «Флору», они поймут это! Немецкая химия не нуждается в рекомендациях, насколько я понимаю, – недовольно вставил реплику генерал.

– Нет, нет! – продолжал Львов. – Получив «Флору», они и не уловят сходства со своим «Зет-три». Химики гарантируют это. Ведь «Флора» в отличие от «Зет-три» не взрывается от соприкосновения с кислородом. Этим-то она и похожа на конечный продукт! А на анализы уйдет несколько месяцев…

– Стоп. Дайте подумать. Я к химии двадцать лет не прикасался… А если еще какой-нибудь Вец украдет второй компонент и замедлитель и они добавят их в «Флору»? – генерал задавал вопросы явно для того, чтобы родилась истина, чтобы не было «прокола», который может привести к утечке информации, чтобы проверить самого себя.

– Теоретически это возможно. Но ведь надо знать, что все они – компоненты одного горючего, А так они с тем же успехом могут добавлять и в свой «Зет-три» и в любое другое вещество. Как видите, и здесь возможность риска практически равна нулю, – парировал Львов.

– Значит, если «клюнут» – потеряют время. Если не «клюнут» – каждый, что называется, останется при своих. Так?

– Ничего подобного, Сергей Александрович, – в который раз Львов поправил очки. – Все равно мы в выигрыше. Даже, если не уведем их по ложному пути исследований, станет прочнее положение Гаджи.

– Тогда вернемся к записке Аббаса Керимовича. Что, если с ее помощью они захотят попасть в лабораторию?

– Пусть. Ныне это лжеобъект. Основные работы ведутся на востоке. Здесь – чепуха, – сказал Лавров.

– А если, попав в лабораторию, они попробуют взорвать ее? – опять спросил генерал.

– Жалко будет двухэтажный домишко. Но, ей-богу, стоит рискнуть.

– И последний вопрос. Можно сделать записку Аббаса Керимовича, не впутывая его самого в это дело?

– Безусловно, – рассмеялся Львов.

– Ну, уговорили, – Моисеев кивнул. – Будем думать. Надо, насколько возможно, тянуть с запиской. На все сто процентов исключите утечку информации – тут, Львов, хоть сотни консультаций с учеными. И чтобы кража «Флоры» произошла без шума. Возьми это на себя, Алеша. А то они будут ждать наших действий, а не дождавшись, заподозрят «липу». Ясно?

Он посмотрел на стол, увидел нетронутые стаканы.

– Да, что ж вы чая не пьете?

Вец стоял на трамвайной остановке до тех пор, пока в одном из вагонов не увидел Тихого. Он сел в этот же трамвай и проехал в нем шесть остановок. Тихий сошел на следующей. Они встретились в толчее на базаре.

– Надо идти сегодня, – сказал Вец. – Вечером. Вот записка Аббаса. Подпись такая, что и сам не отличит от той, что была на записке о билетах… Все входы выучил?

– А как же.

– Смотри, если шум будет – беги. Живым им даваться нельзя. За «Флору» в Магадан не пошлют, расстреляют тут же.

– Если уйду, они все равно догадаются, что я был, – записка-то у них останется.

– Это лучший выход. Аббаса дискредитируем. Может, с работы снимут. А может, и посадят… А тебя спрячем. В Ташкент поедешь. Знаешь, какая там жизнь!

42

Тихий протянул записку в окошко.

– Подожди, – сказал охранник. Он задвинул фанерку, обратился к начальнику:

– Аббас Керимович пишет, чтобы пропустили мотор чинить.

– Дай-ка на записку взгляну. – Начальник повертел ее так и этак и приказал:

– Раз Аббас Керимович, не задерживай.

– Но у этого допуска нет в лабораторный. И поздно уже. Все почти разошлись.

– Ты какой-то тупой, Серегин. Понимать надо, что значит Аббас Керимович велит. Пиши пропуск.

Окошко открылось.

– Проходи, – сказал охранник Тихому.

Тот пошел в сторону лабораторного корпуса. И там ходил охранник с винтовкой за плечом. Он долго рассматривал пропуск:

– Проходи. В коридоре не останавливайся. Курить не вздумай.

– Маленький, что ли?

Тихий прошел по длинному коридору, спустился по лестнице на один марш и вышел во внутренний двор.

Совсем стемнело. На фоне темного неба вырисовывались еще более темные силуэты двух больших резервуаров.

– Стой! Кто идет?

– Мотор чинить. По приказу Аббаса Керимовича, – ответил Тихий.

– Что в такую темнотищу увидишь?

– А мы не рассуждаем, когда работать. Когда велят – тогда и работаем.

– Ну, валяй. Моторы в дальнем углу, знаешь?

– А как же.

– Только не искри особо. А то горючее. Понимать должен.

Тихий двинулся вправо, а охранник зашагал в другую сторону. Теперь надо было сделать всего несколько шагов до резервуара. Он замедлил шаг, дождался, когда охранник завернет за угол, и ринулся под резервуар. Здесь его уже никто не мог увидеть. Он примостился между фермами, на которых покоился чан, надел резиновые перчатки, достал два небольших флакона. Вынул стеклянные пробки. Нащупал краны – знал, что их должно быть два: основной и контрольный. С завидной ловкостью отвернул вентили. Светлая жидкость наполнила один флакон, потом второй.

Тихий так же быстро завернул краны. Тщательно заткнул флаконы пробками. Выбравшись из-под резервуара, он ползком добрался до угла, где стояли моторы. Пробыл там всего ничего. С шумом зашагал к зданию.

– Это опять ты? – окрикнул охранник.

– А кто ж еще?

– Пропуск! – это было сказано явно для проформы.

– Не нагляделся? – Тихий протянул ему белый листок.

43

«Восьмой вторник подряд жду связного для отправки «Флоры». Не доходят. Дайте новые указания. В-1».

«Указания получите, если связной не придет десятого. Вильке».

«Продлить действие документов родственника не представляется возможным. Его могут взять как дезертира любой день. Во избежание моего провала предлагаю его ликвидировать. В-1».

«Идиот. За безопасность родственника отвечаете головой. Вильке».

«Десятого ваш связной арестован моих глазах у цирка В-1».

«Возможна ли немедленная отправка родственника с «Флорой» через линию фронта? Вильке».

«Несколько раз обнаруживал за собой наблюдение. Начинаю опасаться. В-1».

«Немедленно отправляйте родственника. Второй флакон выносите сами. Вильке».

Моисеев закрыл папку.

– И, зная это, все же Веца упустили?

Лавров был усталым и мрачным.

– Пока он добирался до фронта, брать его не хотели. Возможно, было наблюдение, и арест Веца мог натолкнуть Вильке на мысль: почему Гаджи прошел, а этого арестовали?.. Потом Вец как в воду канул. Даже не знаю, кто из моих ребят виноват. Молодые, а он матерый. План у него, видимо, был простой: ночью перебраться через «ничью» землю. В роте, куда Вец явился, показалось подозрительным его направление – бланк был старого образца: то ли не мог достать другого, то ли не знал о замене. Тут нагородил комроты. Нет чтобы в особый отдел позвонить, решил утра ждать. Ну, а Веца в землянку, под стражу. Ночью он по нужде попросился и побежал. Солдат крикнул: «Стой». Потом выстрелил. На сем – точка.

44

В зеркалах отражалась фигура Гаджи. Перед ним хлопотал портной. Вильке курил трубку, присев на край тумбочки.

– Я выйду на несколько минут, укорочу рукава.

Вильке подождал, пока, пропустив портного, успокоилась тяжелая бархатная занавеска.

– Конечно, жаль, что тебя пришлось извлекать из Баку. Ты мне там нужен. И тебе там лучше: дом, к жене и сыну можно поехать… Но я должен был спасать тебя. От разоблачения, от ареста. К счастью, ты ничем не скомпрометирован в России. Перед тобой – перспектива.

– Вы знаете, полковник, как ценю я вашу заботу.

Вильке отмахнулся – к чему признания. И продолжал:

– У тебя много хороших, необходимых в нашем деле качеств. Знаний маловато. Я пошлю тебя учиться. В свою Сорбонну. Ты это заслужил. Учись хорошо. Так, чтобы когда-нибудь учить других.

45

Часы в углу кабинета Моисеева били одиннадцать, когда вошел Лавров.

– Чем похвастаешь? – спросил генерал.

– В одиннадцать должны быть материалы.

Тут же открылась дверь. Вошел капитан Свиридов – в руках у него была пачка крупноформатных влажных фотографий.

Один за другим ложились на стол снимки.

Гаджи целился прямо в объектив аппарата. Стучал ключом походной рации. Чистил пистолет. Отдыхал после марш-броска: лицо было покрыто крупными каплями пота.

– А они неплохо учат, – сказал Моисеев.

Новый снимок лег на стол: Гаджи в комбинезоне занес ногу, чтобы войти в самолет.

46

– Судя по всему, готовятся отправить на Восток. Двенадцатый сообщает, что Вильке перемещает свой центр в так называемую нейтральную зону. Данные проверены, – Львов стоял у стены, заложив назад руки. – Двенадцатому удалось обрести великолепные связи и, как результат, – возможность встреч с Гаджи.

– В перемещение центра стоит верить. Это логично.

В Германии держать негде, – сказал Моисеев. – Сколько вчера сделали танки Конева?

– Шестьдесят, – ответил Лавров. – Я вот чего боюсь, Сергей Александрович, не потеряют ли они интереса к Гаджи?

– Не должны. Он нужен не только из-за объекта. У него связи Веца.

– Но они же есть у Тихого, а может, и у дублера.

– В дублера я теперь не верю. Дублер один – Гаджи. А Тихому надо препятствовать. Закрыть возможности контактов. Попугивать, что мы рядом. Наконец, можно отправить его в какую-нибудь командировку, на полгода, скажем.

– Может, просто арестовать?

– Ни-ни… Пусть пока походит… Конечно, Гаджи им нужен не там – здесь. А нам не здесь – там. Вот и поработаем: кто кого. Восток кажется правдоподобным и потому, что у них практически остался один путь для переброски агентов – южная граница. Подумайте, Львов, как обеспечить Гаджи связями на Востоке.

47

«В случае отправки восток связь через хозяина машины, на зеркальце которой – чертик. Такой же чертик сзади, под стеклом. Машину ищите у кафе «Алмаз». Пароль: «Я ненавижу музыку». Отзыв: «Бах – это бог».

48

Это был огромный восточный базар. С кипящим пловом и жарящимся на углях шашлыком, с помидорами и клубникой, с черешней, огурцами, отрезами шелка, гадалками, предсказателями, точильщиками, мастерами склейки фарфора, торговцами гашишем, виноградной водкой, вином, ножами с инкрустированными ручками и всей прочей, ослепительно яркой мишурой восточного рынка. С обязательной чайханой, где на коврах восседали старцы, а у перевязи стройными ногами перебирали скакуны. С ишаками, издающими душераздирающие вопли, и с уныло жующими верблюдами.

Гаджи дошел до конного ряда и здесь принялся выбирать жеребца.

– Сколько? – спросил он.

– По тысяче за каждые десять лет? – рассмеялся Гаджи.

– Что говоришь? Ему семь.

– Тогда семьсот, – Гаджи явно развлекался. Торговля занимала его, доставляла радость тем, что можно было повалять дурака.

– Тысячу.

– Я сказал, семьсот.

– Как хочешь.

49

Автобус шел в горы. Гаджи ехал в маленькую таверну, к женщине, встреча с которой должна была определить его дальнейшие планы. Почему-то Гаджи улыбался.

Может, потому что через сомнения, страдания, горечь он, наконец, постигал уверенность в своих силах.

Горы со всех сторон окружали его. Прямо над вершиной одной из них висело закрытое тучами солнце. Тучи были рваными, и солнце то исчезало, то появлялось вновь. Казалось, оно лукаво подмигивает Гаджи.

50

В старой таверне играл оркестр. Потом на эстраде появилась красавица певица. Она появилась в тот момент, когда в таверну вошел Гаджи. Вряд ли, освещенная лучом прожектора, она могла увидеть его. Но он сразу понял, что это и есть связная Вильке. Сообщенные приметы были предельно точны.

Гаджи сел в угол, попросил вина и овечьего сыра. И пока певица пела о любви и разлуке, виновниками которой были горы, отрезавшие невесту и жениха друг от друга, он разглядывал девушку, думая над тем, как пойдет их первый разговор и какой тон надо взять с первой минуты знакомства.

Зульфия – так звали певицу – пела, легко двигаясь по эстраде. Гаджи смотрел на ее красивую фигуру. Он решил играть перед Зульфией роль циника, сердцееда, покорителя женских сердец.

Зульфия заметила Гаджи и улыбнулась ему. Но улыбка ее вовсе не говорила о том, что она поняла, кто пришел, – так она улыбалась каждому новому посетителю. И все же Гаджи был уверен, что сейчас, закончив песню, она подойдет к нему. Он решил помочь ей и, когда официант пробегал мимо, крикнул:

– Еще один бокал!

Зульфия поняла и приняла приглашение. Спустившись с эстрады, она пошла прямо к Гаджи. Она шла, улыбаясь, всем своим видом показывая, как желанна и радостна ей эта встреча. И это было действительно так, потому что ей приглянулся этот стройный черноволосый парень. И меньше всего она думала в тот момент о Вильке, и его задании, и о том, что она должна ждать посланца.

Гаджи поднялся, приглашая ее сесть.

– Давно в наших краях? – спросила Зульфия.

– Пять минут, как вошел сюда, – он пристально посмотрел на Зульфию и в задумчивости сказал:

– Какое фиолетовое небо!

– Как глаза Дульцинеи, – ответила певица. Ей стало не по себе от того, что парень, приглянувшийся ей, оказался как раз тем человеком, которого она должна была ждать.

– …и ваши, – продолжал Гаджи.

Она улыбнулась деланной улыбкой.

– Вы поэт. А я думала, только…

Она еще не знала, как отнесется Гаджи к слову «шпион» – с гордостью или рассердится, – а потому оборвала себя на полуфразе и начала другую:

– …Впрочем, изголодались по женскому обществу. Там не баловали такой роскошью?

– Нет. Но и я не стремился.

– Скажете, что ждали принцессу?

– Скажу… Ждал вас.

Наступила пауза. Гаджи показалось, что Зульфия немного смутилась. А может, она захотела поверить в эти слова.

– У принцессы есть хрустальный замок, куда она повезет меня на ковре-самолете?

Она отпила немного вина.

– Мне пора. Переночуете здесь. Завтра я приеду за вами.

Раздались хлопки – Зульфия быстро шла к эстраде. Походка у нее была вызывающей, даже чуть нагловатой.

Гаджи смотрел ей вслед до тех пор, пока внимание его не отвлекли двое за соседним столиком. Один из них говорил настолько громко, что Гаджи невольно стал следить за его монологом, совершенно отключившись от зала, от музыки, от новой песни, которую начала Зульфия.