Текст книги "Свободен для любви"
Автор книги: Ричард Гордон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Глава 2
В течение нескольких последующих недель я с равной тревогой вчитывался в резолюции, которые накладывал профессор на карточки пациентов с установленными мной диагнозами, и в заключительные речи судьи Хопкрофта при вынесении приговоров. Бингхэм теперь всякий раз нагло ухмылялся в разговорах со мной, став вконец невыносимым. Он был явной жертвой особо злокачественной формы заболевания, которое в наших кругах называли дипломатозом и которое проявлялось одновременно в мании величия и полнейшем склерозе по отношению к самым недавним событиям. Избавившись от куцей студенческой тужурки, он теперь неизменно расхаживал в долгополом белом пиджаке и никогда не расставался со стетоскопом, дужки которого горделиво торчали у него на шее, словно рога забияки-оленя. По клинике Бингхэм передвигался исключительно торопливой, несколько дерганой поступью, давая всем понять: его ждут срочные консультации и безнадежные больные; с пациентами, их родственниками и практикантами он разговаривал торжественным и усталым голосом, как врач викторианской эпохи, сообщавший трагичную весть; наконец, тяжкий груз давившей на него ответственности не позволял Бингхэму узнавать своих бывших и менее удачливых сокурсников и уж тем более не оставлял времени здороваться с ними.
Но больше всего меня бесило поведение Бингхэма в лифте. Помимо широкого, просторного лифта, в котором перевозили пациентов на носилках, в больнице Святого Суизина также имелся допотопный, тесный и скрипучий, подъемник для персонала. Обычно на нем висела табличка «НЕ РАБОТАЕТ», и студентам пользоваться им возбранялось. Так вот Бингхэм обзавелся дурацкой привычкой разъезжать на этом лифте, никогда не забывая вызывать его, когда проводил обход клиники с группой студентов. Затем сам поднимался на верхний этаж, где и поджидал раскрасневшуюся и запыхавшуюся толпу.
– Страшно удобная штуковина, – как-то заметил он мне. – Просто не понимаю, как мы раньше без него обходились.
Впрочем, общались мы с ним довольно редко: либо лондонские пешеходы и водители вконец утратили остатки осторожности, либо я стал менее расторопным. Как бы то ни было, поток пациентов не иссякал теперь до позднего вечера, частенько не оставляя мне времени даже для обеда.
– Послушай, старина, – обратился ко мне Бингхэм однажды вечером, когда прием уже заканчивался. – Как насчет того, чтобы забежать в палаты и взглянуть на кое-какие хвори? Там рядышком лежат совершенно изум пиелонефрит и ретроперитониальный абсцесс. Спорим на полфунта, что ты не определишь, кто из них кто?
– Нет, спасибо, – покачал головой я. – Я немного устал смотреть, как страдают мои братья по разуму. И вообще собираюсь в паб перехватить пинту пивка.
– Ты, конечно, извини, старина, но это не лучший способ пробиться в аспи.
– В данную минуту мне глубоко наплевать на твою аспи, – в сердцах выпалил я. – У меня ноги гудят, башка раскалывается, я голоден как волк и хочу выпить.
– Да, старина, наше травмотделение не всякому по зубам. Я сам жду не дождусь следующего месяца, чтобы вырваться отсюда и приступить к нормальным операциям.
Я смерил его вызывающим взглядом:
– Хочу напомнить, что место старшего ассистента получит только один из нас.
– Конечно, старина, – ухмыльнулся Бингхэм. – Я чуть было не забыл. Пусть победит сильнейший и все такое. Да?
– Совершенно верно, Бингхэм.
По прошествии еще двух недель я уже начал надеяться, что наше сверхзанятое светило забыло историю с судьей Хопкрофтом. Однако в один прекрасный день профессор появился в нашем травмпункте. Остановившись перед моим столом, он посмотрел на меня, как на заспиртованную ящерицу, поднес к моему носу какую-то медицинскую карту и спросил:
– Это вы заполняли?
Я испуганно покосился на карту. Запись в ней была адресована дежурному врачу хирургического отделения, молодому парню, с которым мы играли в регби и попивали пиво; славный малый, как и я, на дух не выносил Бингхэма. У пациента, которого я отослал в хирургию, был сильный ушиб ноги, но в спешке и бешеной сутолоке приема я нацарапал всего три слова: «Рентген, пожалуйста! Перелом?»
В эту самую минуту я с ужасом припомнил, что как раз сегодня этот молодой врач отправился в Королевское медицинское общество, а подменял его сам профессор.
– Да, сэр, – пролепетал я срывающимся голосом.
– Пожалуйста! – ядовито заявил он, отвечая на мой запрос. – Нет!
И величественно удалился.
Несколько дней спустя Бингхэм с ехидной рожей подкатил ко мне и сказал:
– Сегодня утром тебя сам проф вспоминал, старина.
– Неужели?
– Да вот представь себе. Я заскочил в операц посмотреть, как он проводит адреналэктомию, и проф спросил, знаю ли я, какую школу ты оканчивал. Я ответил, что с ходу вспомнить не могу. И вот тогда, старина, он отпустил по твоему поводу на редкость странное замечание – что, дескать, это была одна из современных школ, в которых детей учат самовыражаться и дубасить учителей линейкой по голове, но забывают обучить чтению и письму. Надеюсь, на самом деле это не так, старина?
– Нет, отчего же, старик прав, – пожал плечами я. – Нас и в самом деле не учили читать, писать, считать, играть в крикет или обмениваться алебастровыми шариками, но зато и лизать задницы мы тоже не приучены. В отличие от некоторых, – мстительно прибавил я.
Бингхэм нахохлился.
– А ведь я могу и обидеться, старина, – процедил он.
– А я именно этого и добивался, – осклабился я и тут же добавил: – Старина.
* * *
Мои надежды стать старшим ассистентом таяли на глазах. За неделю же до окончания работы в травмпункте они пропали окончательно. Развеялись как дым.
Мы с Бингхэмом жили на верхнем этаже здания персонала больницы Святого Суизина, довольно высокого мрачного строения, в котором разместилось несколько дюжин жилых комнат и столовая; в последней стояло знававшее лучшие дни пианино, а на стене висел портрет сэра Уильяма Ослера с грустно поникшими усами. На столе торчала копилка, в которую каждому, кто приходил ужинать, полагалось опустить полкроны; «В ФОНД СЛЕПЫХ», – гласила надпись на копилке. А снизу кто-то приписал: «И каких слепых!» Копилку опустошали каждые шесть месяцев, когда обновлялась половина жильцов. В тот день как раз съехал один из профессорских ассистентов, подыскавший себе приличное местечко. Вечером он устраивал для дружков отвальную и попросил меня заменить его. Я с восторгом согласился – лишняя практика в самой клинике никогда не мешала, – а вот Бингхэм пришел в ярость.
Дежурство протекало спокойно, и в полночь я отправился спать, положив у изголовья томик «Неотложной хирургии» Гамильтона Бейли. Мне снилось, что я нахожусь в травмпункте и обыкновенной столовой ложкой без анестезии оперирую Бингхэму двустороннюю паховую грыжу. Мой счастливый сон был бесцеремонно прерван стуком в дверь.
– Что такое? – выкрикнул я, ошалело вскакивая с кровати. – Который час?
– Половина четвертого, – сообщил мне регистратор. – Непрекращающиеся боли в желудке. Третий день, хуже и хуже. В основном в подложечной области.
– Да ну? Выглядит больной скверно? Зеленый? Его рвет?
– Нет. Сам приехал. На такси.
Я был разочарован: похоже, ассистировать при неотложной операции мне не доведется. Наблюдая, как я одеваюсь, регистратор ковырял в зубах.
– Похоже на желчный пузырь, – изрек он. – Камни, должно быть.
Я спустился в пустынную приемную, где меня уже ждал укутанный одеялом пациент. Худощавый, прилично одетый мужчина в синем костюме с белым галстуком и очках в роговой оправе. У него были также маленькие усики и прилизанные, аккуратно подстриженные волосы. Выглядел он хотя и встревоженным, но, к сожалению, на умирающего ничуть не походил.
– Что вас беспокоит? – деловито осведомился я.
– Мне страшно неловко за то, что я вас потревожил, доктор, – начал он. – Чрезвычайно неловко. Лишил вас, несомненно, столь заслуженного отдыха. Извините, доктор, и поверьте: я искренне раскаиваюсь.
– Ничего, в конце концов, это моя обязанность, – кивнул я. – Врачебный долг и все такое. Итак?
– А я вот сидел здесь и говорил себе: «Бедный доктор сейчас покоится в объятиях Морфея. Спит себе сном младенца…»
– Извините, что вас беспокоит? – перебил я.
И тут он обеими руками схватился за живот и застонал.
– Ага, колики? – обрадовался я, мысленно листая страницы справочника. – Что-нибудь не то съели?
Очкарик задышал спокойнее, осмотрелся, потом заговорщически прошептал:
– Мы здесь одни, доктор?
– Да, – кивнул я. – Не волнуйтесь, мы не разглашаем профессиональные тайны.
– Вы ведь ассистент профессора, не так ли, доктор?
Я молча кивнул.
– Так вот, доктор, дело в том, что профессор полгода назад сделал мне операцию – частичную резекцию желудка. Все было нормально, но три дня назад у меня начались боли. – Он снова застонал, потом, морщась, продолжил: – Ужасные боли. Ну вот, а сегодня после ужина я вдруг закашлялся и почувствовал какой-то непонятный комок в горле. Я сплюнул… – Он снова огляделся по сторонам и прошептал: – Это оказалась шайба, доктор!
– Хоккейная? – тупо спросил я.
– Нет-нет, доктор! Металлическая. А затем, пять минут спустя, я выкашлял винтик! А после него – две гайки и кусочек пружинки. Это продолжается всю ночь, доктор. Вот я и решил приехать.
– Черт побери, но ведь это просто невозможно! – взвился я. – Мистика какая-то! Вы уверены?
– Взгляните сами, доктор, – произнес он. С гордостью, как мне показалось. И извлек из кармана нечто завернутое в обрывок газеты «Ивнинг ньюс». Развернул, и моему изумленному взору представились две блестящие гайки, шайбы, несколько винтиков и кусочек пружины.
Я поднял голову, и наши глаза встретились. Я облизнул губы.
– Да, вполне возможно, что это фрагменты хирургического ретрактора, – признал я.
Он кивнул:
– Именно это я и подумал, доктор. Я ведь когда-то и сам врачевал. Теперь я смутно припоминаю, как кто-то в операционной сказал, что у них чего-то не хватает.
– Покажите мне живот, – попросил я.
Шрам полугодичной давности был там, где ему и полагалось быть.
– Гм, – произнес я, скребя затылок. Затем оглянулся по сторонам. Поблизости не было ни души. Сейчас даже появление Бингхэма порадовало бы меня.
– Это может быть серьезно, – предположил я.
– Да, доктор, – закивал усатый. – Поэтому я и приехал сюда. Я ведь не из тех людей, что тут же бегут в суд жаловаться. Но вот если со мной что-то случится… Родственников-то у меня много, доктор.
– Правильно, – подтвердил я и, укрыв его одеялом, принялся в задумчивости шагать по приемной. Правила на сей счет были строги: обо всех неотложных ночных случаях требовалось немедленно извещать дежурного врача. Однако, если профессор и в самом деле ухитрился оставить в брюшной полости пациента ретрактор, он бы, разумеется, хотел узнать об этом прежде всех остальных.
Собравшись с духом, я позвонил профессору в Уимблдон. Телефон звонил с минуту, прежде чем в моем ухе послышался раздраженный женский голос:
– Да!
– Могу я поговорить с профессором?
– Кто это?
– Я звоню из больницы Святого Суизина, – осторожно ответил я.
– О Господи! Неужели нельзя хоть ночью оставить его в покое? Артур!
Еще несколько минут спустя я сбивчиво заговорил в трубку:
– Извините за беспокойство, сэр. Это один из ваших ассистентов…
– Роджерс?
– А? Нет, не Роджерс, сэр. Гордон.
Профессор шумно вздохнул.
– А где Роджерс?
– Спит, сэр. – Сущая правда – я сам видел, как двое дюжих парней затаскивали его наверх. – Я его подменяю. Дело очень срочное.
И я изложил профессору свои наблюдения.
– Что ж, вполне возможно, – произнес он. По голосу чувствовалось, что он не на шутку встревожен. – Подробности сейчас не помню, но полгода назад мне определенно помогала новенькая медсестра… Вы уверены… м-м-м… Гордон, что это детали ретрактора?
– Да, сэр. Никаких сомнений.
Последовало молчание.
– Хорошо, – наконец ворчливо произнес профессор. – Я приеду. Погода, конечно, препаршивая. Переведите его наверх и подготовьте операционную к срочному чревосечению.
– Слушаюсь, сэр.
– И еще, Гордон…
– Сэр?
– Вы правильно поступили, что позвонили мне.
– Спасибо, сэр! – восторженно гаркнул я.
Но он уже повесил трубку.
В течение следующего получаса я лихорадочно готовился к операции. Разбудил дежурную сестру и прочий хирургический персонал, распорядился застелить постель с грелкой и электрическим одеялом. Затем вернулся к пациенту, терпеливо дожидавшемуся меня на койке.
– Не волнуйтесь, старина, – ободряюще проговорил я, панибратски хлопая его по плечу. – Вы в надежных руках. – Я взглянул на часы. – Профессор подъедет с минуты на минуту. Он сам вами займется.
– Спасибо, доктор, – благодарно вздохнул прилизанный очкарик и прикоснулся к моей руке. – Поверьте, я очень признателен вам за столь внимательное отношение.
– О, я лишь выполняю свой долг, – скромно отмахнулся я. – Клятва Гиппократа, знаете ли, и все такое.
– Когда эта история закончится, доктор, – бодрым тоном продолжил он, – я с удовольствием встречусь с вами в более непринужденной обстановке.
– Возможно, возможно, – закивал я, снисходительно улыбаясь. – Все может быть.
– Приезжайте ко мне на уик-энд, – продолжил он. – У меня неплохая загородная резиденция. На самой Темзе. Старинный замок, который я в свое время приобрел по дешевке. Можем поохотиться, рыбку половить. У меня есть и собственное поле для гольфа, так что прихватите с собой клюшки.
– Я не совсем понимаю…
– Нет, лучше поступим так. В пятницу днем я пришлю за вами «роллс-ройс». Со своим шофером. Перепутать невозможно – весь автомобиль из чистого золота. Целиком – даже поршневые кольца…
Я обалдело вытаращился на него.
– А ведь, глядя на меня, – добавил он с гордостью, – никто бы и не заподозрил, что я – единственный владелец Английского банка [5]5
Английский банк – государственный банк Англии.
[Закрыть].
С Бингхэмом я встретился в лифте. – Привет, старина, – ухмыльнулся мерзавец. – Жаль, что ты так и не стал ассистентом. – Да, мне тоже жаль.
– Здорово тебе влетело, да, старина? Я имею в виду этого психа. Тебе следовало сделать ему рентген, прежде чем будить профа. Или узнать место работы и должность. Я всегда это в первую очередь спрашиваю. Я бы на твоем месте поступил именно так.
– Не сомневаюсь.
– Теперь тебе придется искать работу в каком-нибудь захолустье, – с притворным сочувствием произнес этот негодяй. – Впрочем, мне говорили, что в Англии еще остались приличные клиники. Не такие, разумеется, как больница Святого Суизина, но и не сельские лечебницы. Попрощаться от твоего имени с профом? Ты ведь, наверное, не захочешь встречаться с ним после этой истории?
– Нет, я только что заходил к нему. Рекомендательное письмо забрать.
– Если могу тебе чем-то помочь, старина, – всегда к твоим услугам.
– Спасибо.
Мы спустились на первый этаж, и я вышел из лифта.
– А мне в цоколь нужно, – пояснил Бингхэм. – В лаб. Хочу кое-какие анализы просмотреть. Теперь, став наконец старшим ассистентом профа, я хочу поднажать на патол и микробиол.
Я захлопнул дверь.
– Наверное, мы больше не увидимся, старина. Покуха! – И он нажал кнопку.
Лифт опустился дюймов на шесть и вдруг замер как вкопанный. Бингхэм поочередно надавил все кнопки. Никакого результата. Он загремел ручкой двери. Та не шевельнулась.
– Послушай, старина! – взволнованно позвал он. – Я тут застрял.
– Да, я заметил, – сдержанно произнес я.
– Черт знает что, – добавил он и трусливо хихикнул. Затем, вцепившись в решетку, осторожно потряс ее. Рядом начала собираться толпа: санитары, медсестры, пациенты. В больничном лифте нередко кто-то застревал, что приятно оживляло серое больничное однообразие.
– Проклятие! – Голос Бингхэма предательски дрогнул. – Помоги мне выбраться, будь другом.
Я развел руками:
– Каким образом? Я ведь не механик. – Вокруг загоготали. – Может, пожарных вызвать? Или полицию?
– Нет, черт побери! Послушай, старина, мне не до шуток. – Бингхэм нервно затряс металлическую решетку, опасаясь, что может уронить свое достоинство. – Помоги, дружище! – взмолился он. – Вызволи меня отсюда. Не бросишь же ты коллегу и друга в беде!
– Что ж, попробую, – вздохнул я. В конце концов, выражение «права человека» относилось даже к Бингхэму. Хотя и с натяжкой. – Подожди минутку.
– Спасибо, старина, – обрадовался он. – Я знал, что могу на тебя рассчитывать.
Я как можно медленнее побрел по коридору, высматривая кого-нибудь из техников, и вдруг заметил груженую тележку, на которой развозили обед для больных. Среди прочей снеди я разглядел бананы. И тут меня осенило.
Вернувшись к лифту, я с удовлетворением увидел, что толпа удвоилась, а Бингхэм остервенело трясет решетку.
– Наконец-то! – оживился он, узрев меня. – Ты очень шустро… Эй, что ты делаешь?
Я медленно оторвал от грозди несколько бананов и принялся один за другим совать их ему сквозь прутья решетки. Моя нехитрая пантомима вызвала взрыв восторга среди собравшихся зевак, к которым присоединились ребятишки из разместившегося по соседству детского отделения. Радостно улюлюкая, они подбадривали меня:
– Дайте ему палку! Пусть сам достанет!
Бингхэм побагровел и затрясся от бешенства.
– Этого я тебе никогда не забуду! – прошипел он. – Погоди, вот только выйду – я с тобой разделаюсь! – И для пущей убедительности подпрыгнул.
В толпе застонали.
– Хвост не прищеми! – задорно выкрикнул кто-то.
Вытирая слезы, я пошел прочь. Впервые за всю свою врачебную карьеру я был доволен.
Уже сидя в автобусе, я развернул рекомендательное письмо профессора. Его краткости можно было позавидовать:
Всем заинтересованным лицам.
Доктор Гордон в течение последних трех месяцев был моим младшим ассистентом в травматологическом отделении. Со своими обязанностями справлялся разве что к собственному удовлетворению.
Глава 3
Я приобрел привычку открывать «Британский медицинский журнал» по-китайски, с конца: последние двадцать страниц пестрят объявлениями с предложениями работы, а собственное благополучие – точнее даже, возможность заработать на кусок хлеба с маслом – озаботило меня вдруг куда более, чем прогресс мировой медицины.
Провинциальных клиник, приглашающих начинающих хирургов, было в журнале предостаточно, хоть пруд пруди, и я, накупив марок, состряпал весьма элегантные заявления, которые разослал по дюжине адресов. Поскольку на проезд к местам собеседования мне полагался бесплатный билет третьего класса, я решил, что по крайней мере смогу посмотреть страну за счет Национальной службы здравоохранения.
Очень скоро выяснилось, что сногсшибательным успехом я не пользуюсь. Во-первых, меня угнетала сама обстановка, царившая на собеседованиях. Если перед устным экзаменом группу студентов объединяет дух товарищества, как у заключенных, приговоренных к расстрелу, то приемная возможного работодателя походит скорее на спасательную шлюпку, в которой иссякают запасы провизии и пресной воды. Во-вторых, в присутствии членов комиссии я почему-то всегда садился на единственный пустующий стул с чувством собственной вины. Кончалось это обычно тем, что я дергал себя за галстук, ломал карандаши, отвечал невпопад, нес околесицу и вообще держался как полный идиот.
Я побывал уже на нескольких собеседованиях, ставших в моем представлении столь же неразличимыми, как визиты к зубному врачу. Все они состоялись в каминных залах, украшенных портретами разъевшихся краснолицых деятелей в белых халатах, дипломами, неизменным бюстом Гиппократа в углу и списками жертвователей. Посредине зала возвышался массивный стол красного дерева, который мог бы, по-моему, выдержать танк, а вокруг сидело около дюжины самых устрашающих людей, что я когда-либо видел.
Самым важным было, войдя, сразу определить, кто из сидящих врачи, а кто непрофессионалы: деятели из муниципалитета и обычные члены правления. Это было необходимо, чтобы соответствующим образом корректировать ответы на вопросы; к чему, например, сыпать медицинскими формулировками перед оптовым торговцем обувью. Так, на одном из моих первых собеседований член комиссии в клерикальном облачении спросил меня торжественным тоном:
– Как вы поступите, доктор, оперируя ночью в полном одиночестве, если у больного начнется неостанавливаемое кровотечение?
На что я уверенно ответил:
– Вознесу молитву Господу, сэр.
И тогда сидевший по правую руку от меня тщедушный человечек проснулся и спросил:
– А не кажется ли вам, молодой человек, что вы могли бы сначала позвонить своему главному хирургу и посоветоваться с ним?
Работу я там так и не получил.
В одних комиссиях интересовались, играю ли я в крикет или на пианино, в других спрашивали, женат ли я, в третьих занимали мои политические взгляды и моральные убеждения. Что бы я ни отвечал, все почему-то неизменно вызывало у вопрошающих разочарование, а то и вовсе повергало в недоумение. После короткого молчания следовал разочарованный вздох, а затем председательствующий благодарил меня за приезд и обещал известить о принятом решении.
Словом, я с большим опозданием убедился, что обучение в больнице Святого Суизина вовсе не гарантировало мне теплое местечко по специальности. Все мы были свято уверены, что выпускники любых других заведений должны взирать на нас с не меньшим почтением, чем доктор Ватсон на Шерлока Холмса, поэтому столкнуться с людьми, даже не подозревающими о существовании больницы Святого Суизина, было чрезвычайно болезненным щелчком по моему самолюбию.
– Где вы учились, дружок? – спросил меня как-то раз один лощеный хирург из какой-то Богом забытой дыры.
– В больнице Святого Суизина, сэр, – ответил я, пыжась от гордости.
И тогда этот прегнусный паразит пожал плечами и сочувственно произнес:
– Ничего, сынок, это еще не самое страшное в жизни.
А остальные так и покатились от смеха. Мерзавцы.
Надеюсь, не нужно объяснять, что в том месте меня тоже не приняли.
После месяца безуспешных поездок в холодных вагонах, успев исколесить едва ли не половину Англии, я был полностью обескуражен. Меня уже не столько обуревали мечты заполучить место хирурга, как заботило желание заработать себе на хлеб. На моем банковском счете хранилось четыре фунта и десять шиллингов, а из всех пожитков оставались один костюм, сумка с клюшками для гольфа, набор медицинских инструментов и небольшой гипсовый бюст лорда Листера. Жил я в дешевой меблирашке в Масвелл-Хилле, погода стояла прескверная, а мои ботинки срочно нуждались в ремонте. Вдобавок меня мучил хронический голод, а постоянные неудачи вынуждали посещать пивные вдвое чаще обычного. Микроскоп я давно продал, а мой драгоценный скелет пылился неподалеку от больницы Святого Суизина в лавке ростовщика, напоминающей, должно быть, катакомбы после эпидемии чумы.
Из всего мало-мальски ценного у меня остались только учебники. С неделю я пялился на их золоченые корешки, сопротивляясь соблазну, после чего решил, что начинающий хирург на первых порах вполне способен обойтись без справочника по здравоохранению и пособия по биохимии. Один за другим я оттащил томики в магазинчик подержанной медицинской литературы на Гауэр-стрит, вознося затем мысленную хвалу его владельцу за каждой трапезой. «Нарушений кровообращения» Уитби и Бриттона, правда, хватило только на бекон с яйцами и чашечку кофе, зато «Учебник по практической медицине» Прайса оказался куда более питательным: на вырученные за него деньги я досыта наелся томатным супом, бифштексом с жареным картофелем и яблочным пирогом, запив все это изобилие пинтой пива. «Анатомию» Грея я решил сохранить на собственный день рождения, а избавившись от «Энциклопедии хирурга», заказал даже столик в «Скотте».
Вскоре из всей моей библиотеки уцелели лишь несколько брошюрок из серии «В помощь студенту», тонюсенький справочник «Что делать при отравлениях» и «Таблицы калорийности пищевых продуктов». Все это, вместе взятое, с трудом потянуло бы на чашку чая с сандвичами. В итоге я стал усердно готовиться к предстоящему собеседованию в Нортумберленде, преисполненный решимости во что бы то ни стало устроиться на работу. Когда настал долгожданный день, я шел в зал заседаний как в последний бой. Члены комитета сидели за длиннющим столом напротив меня, тогда как на своей стороне стола я был один, что почему-то показалось мне хорошим предзнаменованием. На вопросы я отвечал четко, как полицейский в суде. Высокий хирург в углу то и дело согласно кивал, а затем произнес:
– Что ж, все это вполне приемлемо. Скажите, вас и в самом деле так привлекает профессия хирурга?
– Да, сэр, – искренне ответил я. – Даже несмотря на все сопряженные с ней трудности. Это моя давнишняя мечта.
– Замечательно, – расцвел он. – Вот бы все мои ассистенты были такими. Не так ли, джентльмены?
Все согласно загалдели.
– Очень хорошо, – закончил хирург. – Теперь доктор Брайс-Дерри, наш председатель, задаст вам несколько формальных вопросов.
Председатель, сидевший прямо напротив меня, был приятным моложавым человеком в твидовом костюме, клетчатой рубашке и домотканом галстуке.
– Итак, доктор Гордон, – с улыбкой заговорил он, – вы уверены, что и в самом деле хотите работать в нашей клинике?
– Да, сэр.
Улыбка исчезла с его лица.
– Вы, кажется, получили врачебный диплом четыре месяца назад. Это так?
– Да, сэр.
Председатель приумолк. Взгляд стал откровенно недружелюбным.
– И вы состоите в профсоюзе медицинских работников? – медленно произнес он.
– Да, сэр, разумеется.
Во мне нарастало недоумение. Обстановка в зале определенно нагнеталась. Члены комитета либо разглядывали потолок, либо, напротив, сидели, уставившись в свои записи. Никто даже не пытался заговорить.
– И в Британской медицинской ассоциации? – зловещим тоном осведомился председатель.
– Д-да, сэр, – запинаясь, выдавил я.
Объяснить столь внезапную враждебность было невозможно. Я был подавлен, разбит и отчаянно нуждался в глотке свежего воздуха. Вытащив из кармана носовой платок, я утер вспотевший лоб и, отодвинув стул, бессильно откинулся на спинку. В следующее мгновение, потупив взор, я увидел под столом, прямо напротив меня, краешек твидовой юбки и пару ног в вязаных чулках и грубых башмаках.
От ужаса мой хребет промерз до основания.
– Я… Извините, ради Бога, сэр… то есть мадам, – пролепетал я. – О Господи!
Взвизгнув, я как ошпаренный сорвался с места и, не чуя под собой ног, бросился к дверям.
И этот пост мне не достался.
На обратном пути в Лондон я вытащил из кармана свежий номер «Британского медицинского журнала» и снова погрузился в чтение объявлений о вакансиях, для удобства размещенных в алфавитном порядке – от анестезиологии до хирургии. Похоже было, что настала пора попытать свои силы в другой области медицины. Микробиологическая лаборатория означала необходимость корпеть там с девяти до шести без малейшего намека на общение с живыми пациентами. Не говоря уж о риске подцепить какую-нибудь заразу вроде чумы или черной оспы. Возня с туберкулезными больными подразумевала пребывание на свежем воздухе, вдоволь масла и яиц, однако безмятежная и размеренная жизнь в санатории зачастую погружала в летаргический сон не только больных, но и врачей. Для ортопедии требовались навыки плотника, а для патологии – кровожадность Прокруста. Рентгенолога были обречены на нездоровое обитание в мрачных подземных склепах, а педиатры не успевали очищать брюки от рвотных масс детишек, объевшихся всякой дряни.
Уныло разглядывая бесцветный пейзаж за окном, я попытался вспомнить, какие еще занятия в больнице доставляли мне радость. Увы, в моей памяти отпечатались одни лишь запахи. Появившаяся во рту кислятина заставила вспомнить химию в первый год обучения; приятное щекотание в ноздрях – канадский бальзам и гистологические препараты; вонючая смесь карболки с формалином – анатомичку; пряный и сочный аромат луга – биохимическую лабораторию; запах мастики – больничные коридоры, а эфирные пары – операционную. Про морг же и вспоминать не хотелось: в голове всплывало сравнение разве что с заброшенной скотобойней. Я вздохнул и принялся листать страницы. Ничего. Взгляд мой задержался на внутренней стороне обложки. Красиво набранный текст гласил:
ИДЕАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДЛЯ МОЛОДОГО СПЕЦИАЛИСТА
Требуются:
1. Врач на роскошный лайнер для кругосветного круиза. Америка, Вест-Индия, Африка, Индия, Австралия, Япония, Океания. Отплытие в ближайшие дни. Полный пансион, жалованье 2000 фунтов в год (в американских долларах).
2. Личный врач для южноафриканского мультимиллионера, путешествующего по Африке, Америке и Азии. Жалованье по договоренности. Обращаться немедленно.
3. Обычная практика. Практикующему врачу в тихом местечке (Вай-Вэлли) требуется надежный напарник. Бесплатное проживание в доме шестнадцатого века со всеми удобствами, бесплатные уголь и еда, бесплатная машина с шофером, ежегодный трехмесячный отпуск.
И много других предложений.
Обращаться
в медицинское агентство
«ВИЛСОН, ВЕРЕСКИЛЛЬ И ВОЗЛЮБЛИНГЕР»
Располагалось агентство неподалеку от больницы Святого Суизина.
Утро выдалось туманное, мне предстояло расплачиваться за жилье, в горле нещадно свербело, но мысль о посещении агентства настолько согревала меня, что даже унылый и серый Масвелл-Хилл показался мне залитым солнцем. Жизнь снова представлялась в розовых тонах.
Позавтракав на скорую руку, я отправился по указанному адресу. Агентство размещалось между больницей для хроников и пабом, на верхней площадке ветхой и скрипучей лестницы.
На двери висела табличка с надписью «Вход». За дверью располагалась комнатенка, стены которой были обиты вагонкой, а вдоль противоположных стен стояли две деревянные скамьи, прибитые к полу, точь-в-точь как в купе поезда французской железной дороги. Напротив входа была дверь с матовой стеклянной панелью, местами растрескавшейся, и с табличкой «Управляющий». На скамье слева примостилась бледная личность примерно моих лет с «Журналом нейрологии, нейрохирургии и психиатрии», а на скамье справа развалился обрюзгший и неопрятный тип с кустистыми усами и в замызганной фетровой шляпе. Осоловело уставившись в пол, он что-то невнятно бормотал.
Я присел рядом с бледнолицым. Он даже не покосился в мою сторону. Мы сидели и молчали. Наконец, дождавшись своей очереди, я вошел к управляющему.
Я оказался в каморке, по сравнению с которой наружная приемная могла показаться залом ожидания в аэропорту Хитроу. За высоким и узким деревянным столом восседал добродушного вида старичок с бакенбардами и в очках с золоченой оправой. Он был облачен в манишку с шейным платком и старинный сюртук.
– Мистер Вилсон, мистер Верескилль или мистер Возлюблингер? – жизнерадостно спросил я. Приятно было чувствовать себя клиентом, а не просителем.
– Увы, доктор, никого из них здесь нет, – доброжелательно улыбнулся управляющий. Отложив ручку, он сплел узловатые пальцы. – Чем могу быть вам полезен?
