Текст книги "Мир приключений 1983 г."

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Александр Беляев,Сергей Сухинов,Александр Казанцев,Еремей Парнов,Александр Силецкий,Александр Абрамов,Владимир Гаков,Игорь Росоховатский,Анатолий Безуглов,Борис Штерн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)

– Что же – только я на всю планету? – недоверчиво спросил Клевцов.

– Конечно, нет! Таких, как вы, немало. Просто – время, к сожалению, на Земле пока такое – ни к чему вам знать друг друга. Рано. Но зато когда каждый внесет свою лепту…

– Понятно, – кивнул Клевцов. – Выходит, я буду сидеть здесь у вас и работать. Люди будут умирать под пулями, от голода, холода, а я, в тепле и довольстве, проживу свое, а после появлюсь и сообщу: дескать, вот, наработал я вам теорию, радуйтесь и развивайтесь. Так, что ли? И это, по-вашему, прогресс?

– Успокойтесь. Вы вернетесь обратно. – Голос звучал бесстрастно, точно внезапно утратил к судьбе Клевцова всякий интерес – Нам важно было до конца удостовериться… Скажите сами, что мешает вам спокойно завершить работу?

– Вы предлагаете сделку? – зло усмехнулся Клевцов. – Покупка души или как там еще?…

– Не выдумывайте чепухи. Ваша работа и ваша жизнь действительно нужны людям. И мы действительно хотим помочь. Что вам мешает? Говорите!

Может, и вправду? Плюнуть на все и согласиться? В конце концов он сам мечтал о подобном. Ради этого боролся, жил… Ведь много и не нужно…

Клевцов задумался.

Война? Они не вправе ее отменить… Разруха, голод? Все к одному!

На миг перед ним встали три пары испуганных, голодных, измученных детских глаз… Моя работа им нужна… Кому? Вот этим трем, которые обречены? Или другим, похожим?

– Мне не хватает хлеба, – сухо и твердо произнес Клевцов. – Дневного пайка. На который можно хоть как-то протянуть. Паек до конца блокады. А?

– Ну что ж, – согласился Голос, – если вы считаете, что этого достаточно… Пусть так. Все должно выглядеть естественным.

– Да-да, – быстро сказал Клевцов, будто опасался, что Голос передумает. – Но если можно, то, пожалуйста, четыре пайка. Четыре взрослых пайка.

– Это исключено, – равнодушно отозвался Голос.

– Но почему? – поразился Клевцов. – Ведь сами же сказали: долг…

– По отношению к вам. И только. Мы не смеем давать больше, чем требует разумный минимум, и нам запрещено к объекту помощи подключать новых лиц, не влияющих прямо на его жизнь.

– А если эти лица для меня важны, как жизнь, как вся моя работа?

– Запомните: поступки контролировать мы не вправе. Мы можем лишь указать их желательное русло, что и подкрепляем необходимой материальной помощью. А дальше думайте сами. Машина рассчитала: вы сделали верный выбор. Для работы вам достаточно. Только не обесценьте ее неверным шагом. Через год будет проверка. Прощайте.

– Спасибо, – растерянно пробормотал Клевцов. – Но…

Внезапно обрушившаяся темнота опрокинула его навзничь и лишила дара речи.

Он трудно приходил в себя.

Никогда еще слабость не сковывала так его тело, не омрачала так его рассудок.

«Второго обморока я не выдержу», – вяло протекла и пропала мысль.

Сквозь полузабытье он едва слышал чьи-то совершенно посторонние, отчаянные голоса:

– Дядя Слава, дядя Слава, ну, пожалуйста, не умирайте!

«Это меня зовут, подумал он. А собственно, чего теперь-то волноваться? Ведь я договорился, мне обещали… Кто? Когда? Что за нелепость! Это же все галлюцинация. Такого не бывает! И – согласуется с моей работой… Да! «Энтропия времени. Фактор жизни». Не написанная еще, последняя глава. Но в ней – все-все… Значит, могло произойти? Случилось?!»

Господи, но до чего же он ослаб!..

Клевцов открыл глаза и, упираясь дрожащей рукой в грязный пол, попытался сесть.

От голода тупо ныло в желудке, холодная комната не грела, за стеной по-прежнему гремела канонада – все было так, как он уже привык…

Перед ним стояли заплаканные и одновременно радостные ребятишки.

«Много ли человеку для счастья надо? – с болью подумал Клевцов. – А всего-то навсего, чтобы он просто жил. И чтобы рядом тоже кто-то жил. Если уж явился на свет».

– Ой, дядя Слава, мы так испугались!.. Мы думали, что вы…

– А вот и дудки! – принужденно весело улыбнулся Клевцов. – Я, братцы, сильный. Даром, что ли, я Дед Мороз?

Он вовремя вспомнил о своей игре, а они, словно и не случилось досадной заминки, с восторгом ее подхватили.

«А они мне верят, – с внезапной радостью отметил он. – Теперь-то уж точно – верят!»

Он, наконец, поднялся и неловко перебрался за стол. Дети неотрывно следили за ним.

Батюшки, с отчаянием сообразил он, да они и впрямь ждут от меня чуда!..

Он машинально оглядел поверхность стола.

Кроме рукописей – ничего.

Он поворошил рукой бумаги. И под ними пусто…

Впрочем, этого и следовало ожидать. Все в полном соответствии с законами природы. Или с тем, что мы привыкли так именовать… Другого пока нет. Для объяснений нужно время. Нужно время… Сколько?

– Вот что, ребятки, – медленно произнес Клевцов, – я до чертиков хочу пить. Сбегайте кто-нибудь, наколите льда. Ладно? Мне до вечера надо еще много написать…

– А нам будет подарок на Новый год? – вдруг спросил самый младший.

Клевцов безучастно, словно не понимая, о чем речь, посмотрел на него.

– Ну да! – наконец спохватился он. – До вечера еще нескоро. Погодите.

А чего, собственно, он ждал? Во что верил сам? Конечно, Дед Мороз – так мило… И эти странные видения в бреду – занятны, спору нет… Но есть еще работа. И голод, холод и тоска – твои бы только, ладно, но эти трое – им за что страдать!.. Вот уж нелепость!..

– Ну, все, – повторил он, замерзшими пальцами беря огрызок карандаша, – бегите наколите льда. И до вечера будем работать. Вы ведь тоже без Дела не умеете сидеть? Верно?

…Когда фитиль почти истлел и только призрачное сияние распространял вокруг себя, так что буквы в словах и сами слова слились в сплошные, смутно различимые полосы на бумаге, Клевцов глянул на часы.

Одиннадцать вечера… Еще час – и сегодняшний день отлетит в пустоту.

Что потом?

Дети спали в углу на старом матрасе, тесно прижавшись друг к другу под узким шерстяным одеялом. Вероятно, они видели сны. Добрые сны. Под Новый год все становится добрым и до чудесного простым…

Клевцов на мгновение зажмурился, прогоняя накатившую слабость, а когда открыл глаза, то невольно вздрогнул.

Нет, этого он в душе ждал весь день, не веря, тайно, и все-таки теперь, когда случилось, он вдруг поразился. Даже почувствовал легкий испуг.

Посреди стола, неясно различимый в тусклом свете фитиля, лежал маленький сверток, крест-накрест аккуратно перетянутый бечевкой. Его персональный паек. Обещанный и выданный наконец, чтобы в урочный час здесь, на столе, появляться впредь. Пока не кончит он свою работу, такую нужную всем, кто живет, и тем, кто будет жить, – особо. Пока не кончится блокада…

Рука безвольно потянулась к свертку и так же безвольно замерла на полпути.

Рядом, в двух шагах, спали дети, которые верили в сказку и оттого больше всего на свете боялись с ней расстаться. Потому что прощание закончилось бы крахом. Они это чувствовали. Неважно, что не понимали.

А он– то понимал. Он все понимал. Недаром взялся объяснить суть жизни во Вселенной… Ее законы и изменения и вечный расцвет.

Все истинное – во имя живущих. Все, что вопреки им, – лживо. «Энтропия времени. Фактор жизни»… Неоконченная глава… Основная. Но разве ценность работы только в том, что в ней написано? Ведь пишут не одними словами, и не одна бумага пригодна, чтобы писали истины на ней. Слова, даже лучшие, но всего-навсего слова – ничто. Это истина, застывшая в равновесии внутри себя. И только для себя. Объяснять тут нечего… Тут либо сам поймешь, либо…

Стараясь не шуметь, Клевцов отодвинул стул и встал. Еще раз посмотрел на спящих ребятишек, улыбнулся, как всегда, когда чувствовал, что наконец-то, пусть в малости, нашел искомое решение, набросал несколько слов на обороте исписанного листа, задул фитиль и уверенной походкой слепого, знающего свой дом до каждой выбоины на стене, направился к двери.

Утром они все узнают. И когда-нибудь поймут. Потом…

Безумно хотелось есть, кружилась голова.

Он вышел на лестничную площадку и, держась за перила, начал спускаться.

– А где дядя Слава? – спросил второй.

– Ой, глядите, что это такое?! Все трое бросились к столу.

В сиреневом сумраке зимнего утра белоснежный сверток был особенно заметен на фоне темных досок. Рядом со свертком лежала записка.

Двое младших ждали, пока старший по складам разберет, что там написано.

«Это вам, дети, мой подарок. Будьте сыты и здоровы. Живите всегда. Если станет очень холодно, затопите печку этими листками.

Дед Мороз».

Мешая друг другу, они нетерпеливо развязали сверток.

– Ух, – сказал наконец третий, – он действительно волшебник!

Разделив хлеб поровну, они с наслаждением съели все до последней крошки.

В комнате словно бы повеяло вдруг теплом…

– А где же дядя Слава?

– Наверное, ходит из дома в дом и поздравляет, – неуверенно проговорил третий.

– Пойдем посмотрим? – предложил самый старший.

Он сидел на нижней ступеньке напротив распахнутой настежь парадной двери. Съежившись и притулившись к ледяной стене, как будто та могла его согреть…

Дети поняли все сразу. Их поразило лишь одно.

Мертвый Дед Мороз сидел, похожий на живого. Наверно, потому, что улыбался. А другие – нет.

И каждый вечер на столе появлялась новая «посылка». Как по волшебству… В один и тот же час.

За день до того, как с города сняли блокаду, дети, вконец измученные холодом, взяли со стола бумагу и протопили старую «буржуйку».

В тот вечер в топке весело гудел огонь…

Алан Кубатиев
ВЕТЕР И СМЕРТЬ
Фантастический рассказ

1

Японцы, родившиеся в такой стране, как наша, неотделимы от японской земли; японская земля и есть Япония, есть сами японцы. Что бы ни случилось, японцы не могут ни на одну пядь отступить со своей японской земли. И в то же время ни на одно мгновение не могут отделиться от императорского дома.

Это потому, что существует верность, свойственная одним японцам.

Генерал Араки

Он уже принадлежал богам, а не земле, когда взлетел с секретной базы курсом наперерез авианосцу ВМС США «Коннектикут».

Почему же боги допустили, чтобы его самолет вдруг потерял управление, загорелся и врезался в океан близ острова Хаэда?

Он еще смутно помнил, как лопнули ремни и его, ослепленного, пылающего, как факел, вышвырнуло из кабины в ледяной ветер над скалами.

Но того, как стал грохочущим столбом огня и пенистой воды его самолет, как страшным ударом его самого расплеснуло по базальтовому утесу, и того, каким образом он оказался в этой комнате, лейтенант Акира не помнил по очень простой причине.

Он был мертв тогда. Разбит о камни, как черепаха, брошенная орлом, обуглен, как головешка в хибати [21]21
  Керамическая жаровня для обогрева жилых помещений (японск.).


[Закрыть].

А сейчас он чувствовал, что спит. Но пора встать, проснуться, размять затекшие мышцы. Он медленно выплывал из темных вод сна и, еще не проснувшись, уже чувствовал что-то неясное и тревожное, пак дым невидимого пожара.

Очень осторожно лейтенант приоткрыл слипшиеся веки.

Потолок над его лицом светился теплым, солнечным светом. Так же, но чуть слабее сияли стены небольшого помещения, похожего на пароходную каюту второго класса без окон.

Акира взглянул вниз. Он лежал в каком-то подобии гигантской раковины – огромной, полукруглой, смыкающейся краями над его распластанным телом. Затылком он чувствовал мягкий овальный бортик.

Все, что он мог себе сказать, – что эта комната не похожа на общежитие летного состава особого отряда «Ямадзакура» [22]22
  «Горная вишня» (японск.).


[Закрыть]. Палатой военного госпиталя она быть не могла. В плен и лазареты камикадзе [23]23
  Букв. «ветер богов» – летчик-смертник, взрывающийся вместе с целью; использовались для борьбы против судов ВМС США.


[Закрыть]не попадают.

Плечи затекли, спину ломило. Но повернуться он боялся. В мозгу царил чудовищный сумбур, недостойный офицера могучей армии Его Величества, сына небоблистающей Аматэрасу [24]24
  Верховное божество синтоизма – одной из главных религии Японии.


[Закрыть].

…Неужели плен? Ну нет. Стали бы проклятые «ами» так с ним нянчиться…

Лейтенант Акира еще раз тайком огляделся. В комнате не было даже двери. Пустые сияющие стены; никакой другой мебели, кроме ложа. Он глубоко вздохнул и вдруг, неожиданно для себя самого, отогнул край «раковины» и сел. Ничего не случилось. Тогда лейтенант Акира встал.

Совершенно голый, он стоял посреди комнаты, обхватив руками плечи. Воздух был теплый, но его била дрожь. Сердце колотилось.

Позади что-то тихо щелкнуло. Акира резко обернулся, едва не упав. У изголовья дивана, прямо из стены, торчала полукруглая полочка-выступ. На ней стоял широкий белый сосуд.

Лейтенант протянул руку и дотронулся до него. И на этот раз ничего не произошло. Осмелев, он взял сосуд, до половины налитый прозрачной жидкостью, понюхал. И выпил все до дна.

Ему сразу стало лучше. Исчезла сонливость, голова стала ясной, ноги налились легкой силой. Благословенный напиток. Но он все еще не понимал, где он и что с ним.

Сев на край ложа, он попытался собраться с мыслями. И только сейчас разглядел свое тело.

Бедра, живот, плечи – все было покрыто молодой смуглой кожей. Он, как слепой, ощупал свое лицо: гладкое, чистое, юношески свежее; короткие жесткие волосы…

Лейтенант Акира задыхался. С его тела исчезли все рубцы от фурункулов, все оспенные шрамы. На левой кисти, где еще в детстве мизинец был обрублен на полфаланги, теперь послушно сгибался и разгибался крепкий палец с розовым ногтем.

Летчик, горевший в самолете, до самой кабины битком набитом взрывчаткой, жив и невредим. «Ожившие мертвецы, лисы-оборотни, духи и призраки!..»

Ему удалось ненадолго успокоиться. Но сидеть он не мог. Кружил в каюте, как тигр в клетке из крепчайшего бамбука, – однажды в Нагасаки он видел, как хищника выгружали с парохода. Наверное, для какого-нибудь зверинца.

За спиной раздался новый щелчок. На выступе, появившемся рядом с первым, лежал темно-синий шарик величиной со сливу. Акира повертел его в руках. Шарик съежился и лопнул со слабым треском. Внутри оказался темный комок. Лейтенант помял его пальцами: он развернулся неожиданно костюмом из какой-то очень легкой ткани темного цвета с черными застежками вроде молний. Сперва он оказался ему просторен, но вдруг Акира с суеверным ужасом почувствовал, что ткань зашевелилась, словно живая, и медленно обтянула его худощавое тело.

Третий щелчок, и на глазах уставшего удивляться Акиры ложе свернулось: сдвинуло створки, как живой моллюск, и втянулось в пол. В каюте не осталось ничего, кроме белого сосуда и смятого шарика на полу. Было очень тихо.

Внезапно – Акира даже присел – каюту наполнил густой звон, словно ударили в большой китайский гонг.

Когда он стих, негромкий приветливый голос сказал:

– Здравствуйте.

По-японски!

Акира не сказал – прошептал:

– Здравствуйте…

И медленно поклонился неизвестно кому.

2

Это были враги, и все же они прониклись к нему уважением и с этого дня помышляли только о том, чтобы отплатить ему, чтобы как-нибудь выразить ему свою благодарность

«Тайхэйки», глава XXV

Музыка играла так тихо, что лейтенант почти не слышал ее, только легкие ритмичные перезвоны доносились временами. Сначала Акира машинально пытался разобрать мелодию, напоминавшую «Сумиэ» [25]25
  «Рисунок тушью» – японская народная мелодия.


[Закрыть]. Но в конце концов оставил это: сейчас было не до песен.

Он сидел на поджатых под себя ногах в углу каюты. Руки на коленях, лицо – деревянная маска.

Он обманул доверие Его Величества. Он предал память погибших товарищей. Саяма, Хасэгава, Тоси-Тян… Что ему теперь жизнь? Вот он, позор воина…

Музыка смолкла. Акира поднял голову.

– Акира-сан, я, вас не потревожил?

Голос звучал тай, будто говоривший невидимо стоял здесь, перед ним.

– О, нисколько, – безо всякого выражения, но очень вежливо ответил Акира. – Я только немного размышлял… сэнсэй [26]26
  Букв. «прежде рожденный», «учитель» – почтительное обращение к старшему.


[Закрыть], – добавил он с некоторым усилием.

– Мне хотелось бы побеседовать с вами, Акира-сан.

– Располагайте вашим покорным слугой, как сочтете нужным, – так же тускло ответил Акира.

– Хорошо, – произнес голос – Я сейчас приду, Акира-сан!

Акира поднялся и вышел на середину комнаты, опустив руки по швам. А что оно изменило бы, его «нет»? Конечно, Урод не стал бы настаивать. Но ведь рано или поздно это все равно должно было случиться. Пусть его хозяин гостеприимен и ненавязчив – от этого Акире еще яснее, что он пленный… Только в плену все вокруг такое чужое. Осточертевшее питье вместо риса, рыбы, сакэ! Каюта, из которой не выйти! Чем не плен? А, хуже… в плену хоть можно царапать ногтем стенку, складывая потом эти засечки в недели, месяцы, годы… Сколько он здесь просидел?

О том, что происходит на фронте, Акира и не спрашивал. Наверное, из осторожности – пленным всегда лгут.

Стена, на которую он уставился, зарябила, словно пруд под дождем, и исчезла. Хозяин вошел быстро и бесшумно.

– Здравствуйте, Акира-сан.

– Здравствуйте, сэнсэй.

Урод сморщился. Акира уже знал, что это улыбка.

– Мне не очень подходит это звание…

Акира совершил вежливый поклон, со свистом втягивая воздух сквозь зубы:

– Великая мудрость сэнсэя спасла меня от смерти, несказанная доброта дает мне, ничтожному, кров и пищу… Челов… Существу, наделенному столь высокими и прекрасными добродетелями, никакое титулование не будет слишком высоким. Но замечание сэнсэя говорит еще об одном достоинстве – безграничной скромности… – И Акира еще раз поклонился, стараясь все же не глядеть на Урода.

Тот выслушал его несколько озадаченно. Потом холодно сказал:

– Я сделал то, чего не мог не сделать. За это нельзя благодарить, Акира-сан. Однако мы еще успеем обсудить это. Сегодня мне хотелось бы поговорить с вами о другом.

Лейтенант уже почти перестал бояться его и даже чувствовал какое-то брезгливое любопытство, обострявшееся тем, что Урод был так похож на человека. Если бы не серое лицо, матовая кожа, угольно-черные, без белков и зрачков, глаза… Вдобавок ходил и жестикулировал Урод совсем иначе, чем люди, – очень быстро. А говорил… Вообще-то он не говорил. Или делал это как-то по-другому. Рот его всегда был неподвижен, но голос можно было слышать даже тогда, когда, по мнению Акиры, Урод был далеко от каюты. Как это делалось, лейтенант не знал. Радио здесь явно было ни при чем.

Первым нарушил молчание Урод.

– Акира-сан, – сказал он, – меня встревожило узнанное от вас. На вашей планете идет война, причины которой мне непонятны.

«Наконец– то…» Ладони Акиры слегка взмокли. «Урод, верно, и сам не заметил своей оговорки. Я же ему ничего не говорил, кроме имени!»

Однако лицо Акиры сохраняло выражение глубочайшего внимания.

Урод продолжал:

– Волею случая вы стали моим гостем. Не надо считать, что вы заставили меня совершить нечто особенное. Я только вылечил вас, хотя мне пришлось пойти на некоторое нарушение законов, определяющих мою деятельность…

Акира смиренно наклонил голову:

– Поверьте, сэнсэй, я скорблю всем сердцем…

Урод легко отмахнулся:

– Здесь нет вашей вины, Акира-сан. А мою смягчает необходимость исполнения долга разумных! – Он опять улыбнулся. – К тому же вы, сами того не зная, помогли мне почти решить мою главную задачу!

Лейтенант давно решил, что согласится на любые условия, лишь бы получить какую-нибудь свободу передвижения. Возможность для побега можно было найти, только разобравшись в обстановке… Сначала выяснить, что за место, какая охрана и как часто она меняется. Позже – кто такой Урод и сколько вообще здесь народу. В штабе это может пригодиться…

Однако додумать он не успел. Стена, возле которой стоял Урод, знакомо зарябила и исчезла. Урод вполоборота повернулся к лейтенанту и произнес:

– Прошу вас, Акира-сан. Я постараюсь вам кое-что показать и объяснить.

В коридоре со светящимися стенами их никто не ждал. Конвоя не было.

Урод остановил Акиру и прицепил к его одежде круглую бляху, которую он вынул из стены. Бляха слегка пульсировала, словно живая, и тихонько гудела.

По пути им никто не встретился. Коридор был пуст и светел. Не было слышно шума, лязга оружия, команд. Даже шаги заглушал слегка пружинящий пол. Лейтенант вдруг понял, что слышит только свое дыхание. Урод будто не дышал или дышал очень тихо.

Через пятьдесят восемь шагов – Акира все время считал – коридор изогнулся, и они свернули направо. Теперь стены горели холодным сиреневым светом. В нем темно-серое лицо Урода стало почти фиолетовым.

Урод остановил Акиру перед стеной, там, где свечение было ярче всего.

– Входите, Акира-сан, – пригласил Урод, увидев, что Акира стоит в нерешительности.

– Да простит сэнсэй мою глупость… – заговорил было Акира.

– Ах да, – мягко перебил Урод, – я забыл вас предупредить. Прибор на вашей одежде – импульсный пропускник. Он излучает мою частоту, на нее настроены и переборки. Не бойтесь, прошу вас, шагайте!

Помертвев, Акира шагнул вперед, готовый ко всему – к падению в яму, к удару, к выстрелу в лицо… Тело обдало тугим ветром. И только.

Он оказался в большом полукруглом зале с низким потолком. Стены и здесь светились сиреневым.

В дальнем углу возвышалось что-то непонятное. Толстая невысокая колонна, покрытая частыми гребневидными выступами, пульсировала и гудела так же, как пропускник Акиры.

Урод коснулся плеча лейтенанта. Акира едва не отшатнулся, но овладел собой.

– Акира-сан, – начал Урод, – то, что я хочу вам предложить, важно не только для вас одного…

«Ну, не тяни, скорее!»

– Мой Корабль прибыл сюда… – тут Акира почувствовал, что глохнет, и отчаянно замотал головой, но это не помогло. Урод засмеялся, и лейтенант с облегчением услышал: – Акира-сан, не волнуйтесь, ваш слух в порядке. Просто в вашей памяти нет аналогов тому, что я пытался сказать. Другими словами, я – разведчик…

Акира давно ждал этой минуты. Теперь он был предельно собран и зорок.

– …мы летим от звезды к звезде в поисках Разума, стремясь сплотить все разумные миры Вселенной в великую и добрую силу. Это нелегко. На одних планетах жизнь еще не зародилась. На других она только начала свой путь, не успев стать мыслящей. Есть и такие… – Урод помолчал, потом взглянул на Акиру, – где она погибла… по вине самих обитателей планеты…

Акира изобразил на лице волнение и глубокую озабоченность. «Зачем он порет ерунду? Что ему нужно? Наверное, пытается сбить меня с толку. Думает, я легче сдамся, если он заморочит мне голову…»

– …и не может быть большего счастья для Разумного, чем отыскать планету, где Разум уже созрел, обретя силу. Если его носители старше и мудрее нас, они поделятся с нами своим знанием. Если они младше и слабее, мы поможем им. Это и есть долг Разумных, долг братства, наш с вами долг, Акира-сан.

Урод замолк. Акира немного подождал, а потом, почтительно кланяясь, осторожно спросил:

– Не позволит ли сэнсэй своему нижайшему слуге задать несколько вопросов, ответа на которые мой слабый мозг не может найти?…

– Не слуге, Акира-сан, не слуге, – сказал Урод. – Спрашивайте обо всем, что хотите узнать.

Акира собрался с духом.

– Сэнсэй, я рад помочь вам. Но чем? Я простой солдат, и все, что я умею – это воевать. Сэнсэй изволил говорить о своей планете. Я – сын Японии и служу ей и только ей! – выкрикнул он, но тут же осекся и взглянул на Урода.

Тот молчал. Обругав себя за несдержанность, которая едва не погубила все, Акира продолжал, на этот раз монотонно и бесстрастно, будто произнося сказанное в тысячный раз:

– Да, я воин, сэнсэй, и я сын своей страны. Я должен быть уверен, что мудрые и благородные деяния, в которых сэнсэй предлагает участвовать и мне, слабому и ничтожному, пойдут моей родине на пользу или хотя бы не принесут ей вреда.

Урод вытянул к нему длинную руку:

– Но разве то, что будет благом для всей планеты, может обернуться чем-то иным для вашей родины, Акира-сан?

– Сейчас только одно может стать для нее благом, – глухо ответил лейтенант. – Моя земля мала, как лепесток цветка горной вишни, унесенный в океан свирепым ветром. Каждый цунами, каждое землетрясение делают ее еще меньше. Они рушат наши города, уродуют ноля и дороги. Так было много веков подряд, и сейчас все так же… Разве что к этому добавилось новое бедствие – война! Мы сопротивляемся изо всех сил, давно и упорно. Но ведь против нас – огромные страны. Сильные, хорошо вооруженные войска, новейшие тяжелые бомбардировщики, боевые корабли – все это брошено на нас. А сколько стран, готовых растерзать нас, как только мы окончательно ослабеем! Гибнут лучшие сыны моего немногочисленного народа. Гибнут с радостью, потому что нет счастья выше, чем пасть за императора, за священную страну Ямато!.. – задохнувшись, Акира замолчал. Потом заговорил снова, отчеканивая каждое слово: – Нас осталось немного. Но мы воюем. И когда японцев будет так мало, что враг сможет ступить на нашу землю, потому что бойцов в цепи останется меньше, чем колосьев в осеннем поле, мы последуем древнему обычаю самураев. Каждый из нас предпочтет смерть плену…

Урод слушал его не шевелясь. Потом спросил:

– Неужели нет никого, кто был бы на вашей стороне?

Акира отвел глаза.

– Нам помогала одна могучая держава, – уклончиво ответил он, – но из-за той же войны она сейчас в таком тяжком положении, что нам остается уповать только на милость богов…

В течение всего разговора они стояли друг против друга. Теперь Урод отвернулся и сделал несколько шагов к той гудящей тумбе, которую Акира заметил еще в начале допроса. Поднеся к глазам руку с овальным прибором, он что-то переключил в нем.

Над косо срезанной вершиной тумбы засветился маленький голубоватый шарик. Повинуясь манипуляциям Урода, он разросся, расплющился, превратился в огромный цилиндр и поплыл к Уроду. Застыв в пяти шагах от него, цилиндр мгновенно, будто скатанная циновка, развернулся и обрел молочно-опаловую непрозрачность. На нем замелькали клубящиеся пятна, струи, завихрения, и вдруг, внезапно и радостно, словно из распахнутого окна, хлынул густой, ярко-синий свет.

Это был океан – почти такой же, каким Акира видел его много раз во время тренировочных полетов. Но высота была много выше предельной: отражение солнца было величиной с десятииеновую монетку. Редкие облака тянулись внизу, как перья ковыля. Вся панорама медленно плыла поперек удивительного экрана, как под крылом бомбардировщика.

Акира забыл все, о чем хотел сказать, и все, что собирался утаить. Замерев, он смотрел на экран. Кулаки сжались перед грудью, словно в них был штурвал боевой машины.

Урод повернулся к нему и сказал тем же громким невыразительным голосом:

– Насколько я понял, Акира-сан, вы совершали полет на аппарате, использующем свойства газовой оболочки вашей планеты. Аппарат, в котором вы сейчас находитесь, способен двигаться в любой среде – плотной, жидкой, газообразной, в абсолютном вакууме… Радиус действия практически неограничен. Есть ли на вашей планете такие устройства, Акира-сан?

Лейтенант, дернувшись, поспешно вытер лицо и хрипло ответил:

– Нет, сэнсэй…

– Эта война отшвырнет вашу науку далеко назад, заставив ее совершенствовать только технику смерти, – продолжал Урод. От него шло физически ощутимое напряжение. – В нашей истории немало войн. И всегда они дорого стоили моему народу. Каждая сторона проигрывает. Победители – оттого что победа слишком многого потребовала, побежденные… Так почему же вы считаете, что, если мы сможем убедить народ всей планеты прекратить убийство, это ничего не даст вашей стране?

Акира слушал с каменным лицом. Он глядел на экран. Облака стали гуще, тяжелее. На выгнутой, словно бок чаши, поверхности океана появились мелкие серо-желтые крупинки – острова.

Когда лейтенант наконец ответил, в его голосе звучала только всегдашняя почтительность:

– Умоляю сэнсэя простить мою неучтивость, но я, видимо, очень скверно объяснил, какую войну ведет моя страна…

– О нет, главное я понял, – перебил его Урод. – Пусть вы одни против всех, но борьба за свободу – вот единственная мера. На стороне насилия может быть только сила, но хвала будет на стороне справедливости.

Собрав всю свою волю, лейтенант выдержал его взгляд. Наконец Урод отвернулся, взмахнул рукой, и панорама океана потухла.

Только сейчас лейтенант почувствовал, что вымотан не меньше, чем после воздушного боя. Колени тряслись, в горле першило, ладони были мокрые и холодные. С чего это он вдруг заговорил с Уродом, как с человеком? «Какое ему дело до Японии, что ему император? Он просто вызывал меня на откровенность. Ну и пусть: ничего такого я ему не выболтал…» И тут у Акиры мелькнула мысль, испугавшая его.

А Урод застегнул ворот своей одежды и сказал, совсем по-человечески потерев лоб:

– Суточный цикл подходит к концу. Пойдемте, Акира-сан, я провожу вас в каюту.