Текст книги "Золотое время (антология)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Роберт Энсон Хайнлайн,Айзек Азимов,Роберт Шекли,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем,Альфред Элтон Ван Вогт,Уильям Тенн,Роберт Артур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)

Наконец, 26-го июня он уже настолько оправился, что с аппетитом поел, а еще через два дня доктор Саундерс объявил, что может его выписать со спокойной душой.

Джон Аберкромби, шериф, снабдил Бёрка мешковатой одеждой из окружного фермерского фонда и, когда Бёрк попрощался с доктором Саундерсом и Кэрри, пригласил его к себе в здание суда для серьезного разговора.

Когда они уселись друг против друга в тесном кабинетике, Аберкромби начал:

– Извини меня, Бёрк, если я был не очень вежлив. Док сказал мне, что, похоже, у тебя и в самом деле эта ам... амнезия, или как ее там еще, так что я не стану больше на тебя нажимать. Но, может, я могу чем-нибудь помочь? У тебя должна быть где-то родня, может быть, жена, детишки? – Он полистал пачку циркуляров на столе, тихонько мурлыча про себя незатейливый мотив. – Тебя нигде не разыскивают, так что могу тебе сказать: можешь идти куда хочешь. Что ты намерен делать теперь?

– Не знаю, мистер Аберкромби, – ответил Бёрк. – Не знаю, что я должен делать. Наверное, работать, чтобы заплатить долг окружной больнице и за эту одежду.

Бёрк старался говорить с тягучим гнусавым акцентом сельского жителя.

– Ладно, это потом. Пока тебе не надо платить ни за что и никому. Расплатишься со временем. Но, если хочешь остаться в Сентер-Сити, здесь полно работы. На Папьмер-стрит строят новую мельницу, если ты в этом что-нибудь смыслишь, а кроме того, есть железная дорога, и еще нужны слесари-водопроводчики, если ты этому обучен. В магазинах всегда требуются дельные молодые люди, чтобы вести бухгалтерские книги и прочее. Эду Мартину, хозяину прокатной конюшни, тоже требуется человек. Он платит немного, но, может, подойдет тебе для начала?

– Да, это, пожалуй, по мне, – сказал Бёрк. Он не хотел пока связываться ни с какой технической работой. Слишком легко себя выдать. Прокатная конюшня вполне подойдет. Даст возможность устроиться, укорениться. Доктор Эмерсон оказался прав. Сентер-Сити – идеальное место для начала операции. Здесь он мог освоиться с новой для него цивилизацией, чтобы не выделяться, не привлекать внимания, чтобы потом, в Чикаго, когда он начнет действовать в иных масштабах, риск был бы сведен до минимума.

– А я тем временем напишу в Чикаго, – продолжал шериф. – Может, там кто-нибудь вспомнит, что кто-то похожий на тебя исчез. Послушать тебя, так ты вовсе не из здешних.

– Премного благодарен, мистер Аберкромби, – прогнусавил Бёрк. – Мне бы, ясное дело, хотелось узнать, откуда я и где моя родня, но пока узнаю, надо же человеку пить и есть, как скажете?

Бёрк был ужасно горд этой фразой.

Аберкромби повел Бёрка через сквер к прокатной конюшне, представил его Эду Мартину, и в течение следующих двух месяцев Бёрк учился обращаться с вилами и щетками, кормил и чистил лошадей, убирал навоз. По вечерам он сидел с остальными любителями поболтать – а к ним принадлежала большая часть мужского населения Сентер-Сити, – либо на скамейке у здания городского суда, либо напротив аптеки, где рассказывали разные истории, говорили о политике и обсуждали цены на пшеницу. Бёрк больше помалкивал, но слушал внимательно, и это позволило ему получить практическое и подробное представление об американской жизни в 1904 году.

Эти месяцы были одними из лучших в жизни Бёрка. У него не было прошлого и почти никаких надежд на будущее, и тем не менее жители Сентер-Сити вскоре принимали его как одного из своих, с какой-то легкостью и благожелательством, характерными для того времени. Для завсегдатаев скамеек перед зданием суда он был просто «Джонни Бёрк», один из своих парней. По воскресеньям его начали приглашать на семейные обеды, а поскольку выглядел он молодо, был недурен собой, здоров и, видимо, неглуп, то особым вниманием он пользовался в домах, где были дочери на выданье. По вечерам и в конце недели, когда ему не нужно было никуда идти в гости, он пачками брал книги в городской библиотеке и заново открывал для себя наслаждение читать. Годами не мог он позволить себе такой роскоши.

Что же касается самого Сентер-Сити, то городок с каждым днем нравился ему все больше. Здесь еще было поле для поиска, здесь еще оставались перспективы. А главное – здесь была ни с чем не сравнимая возможность обрести свободу. В Сентер-Сити не было ни резко разграниченных обществ господ и рабов, с которыми Бёрк сталкивался в разные эпохи, ни общества, нуждавшегося в унизительно строгом контроле над личностью, как в его собственное время. Разумеется, и тут существовали зримые полюса власти, оставались несправедливость, бесстыдство, бесчестие. «Но мне-то что до всего до этого? – пытался подшучивать над собой Бёрк в тишине ночей. – Это не мое время, не моя цивилизация!»

И все же вдруг спохватывался, что вот он неожиданно для самого себя со страстью спорит о золотом стандарте или, стоя с группой горожан у дверей вокзала, слушает сообщение о последних выборах, которые считывает со щелкающего аппарата станционный телеграфист. Бёрк понимал, что теряет перспективу и смысл своей миссии (правда, такое с ним случалось и прежде), но чувство единения с жителями Сентер-Сити было слишком велико. Подобно актеру, он смотрел со стороны, как роль начинает преобладать над его личностью.

А тут еще против своей воли Бёрк влюбился в Кэрри Хатчинс. Он понимал весь идиотизм положения: ведь скоро он уйдет отсюда, и навсегда. Сентиментальные связи были ему совсем ни к чему. К тому же – в буквальном смысле слова – по абсолютному возрасту Кэрри годилась ему в прапрабабки! Но дело тут было не только в самой Кэрри, не только в ее стройной, гибкой фигуре и удивительно красивом лице. Было в ней еще что-то особенное, что-то от традиций первых поселенцев Сентер-Сити и от женщин Сентер-Сити. Ее уверенность в себе, ровный взгляд и внутренняя сила – без наигрыша и жестокости – превратились для Бёрка в символы добродетелей ее эпохи. Но эти возвышенные мысли бесследно улетучивались, стоило Кэрри шутливо покусать его за мочку уха, – тогда она превращалась в символ пороков всех эпох. Бёрк влюбился и проклинал себя за это, но логика мало значит в царстве любви, и Бёрк сидел на ступеньке переднего крыльца дома Хатчинсов, вдыхая нежный аромат августовской ночи, смешанный с волнующим запахом волос Кэрри, которая сидела рядом, совсем близко, опустив голову ему на плечо. Горькая сладость этой невозможной, глупой любви затопляла сердце Бёрка.

– Джонатан, – сказала Кэрри, прижимаясь к нему. – Что-нибудь не так, да, Джонатан?

– Да, – сказал Бёрк.

– Это связано с твоим прошлым?

Бёрк подумал секунду, затем твердо ответил:

– Да, с моим прошлым.

– Неужели... неужели ты был женат?

– О нет, нет! Дело вовсе не в этом, Кэрри. Просто я должен скоро уйти.

– Хорошо, я не стану ни о чем спрашивать. И я буду тебя ждать. Буду ждать, сколько понадобится, – если ты тоже любишь меня.

Бёрк хотел ответить: «Не жди меня, милая Кэрри. Не жди! Я не вернусь к тебе. Я не могу». Он хотел ей сказать: «Найди себе хорошего парня, Кэрри. И забудь меня!» Но он не смог этого сказать, и все слова им заменил горячий поцелуй.

Усилием воли Бёрк заставил себя начать подготовку к отъезду из Сентер-Сити. Он решительно выбросил из головы все мысли о городе – и о девушке, – которых так безрассудно полюбил. За два месяца работы в прокатной конюшне он скопил почти восемнадцать долларов. Поздней августовской ночью – низко бегущие тучи закрывали луну – он дождался, когда часы на башенке городского суда пробьют двенадцать, и отправился за спрятанными пластиковыми пакетами. Сначала – в больницу. Здесь он проскользнул мимо ночной сестры и бесшумно прокрался в свою прежнюю палату на втором этаже. К счастью, палата была пуста, и он без помех извлек пакеты из полой стойки в спинке кровати. Так же тихо выбрался из больницы, пересек темный сквер и выкопал из-под корней большого дерева остальные пакеты.

Возвратившись в свою каморку над конюшней, Бёрк тщательно уложил пакеты в дешевый фибровый чемодан вместе с немногочисленными пожитками, среди которых была опасная бритва – о господи, сколько пота и крови он пролил, пока научился ею пользоваться! – и нырнул в постель.

На следующее утро он принес свои извинения Эду Мартину, объяснив, что должен ненадолго съездить в Чикаго к специалисту. Может быть, он сумеет вернуть ему память? А если нет, может, чикагская полиция что-нибудь узнает о его прошлом?

– Я почему-то думаю, – сказал Бёрк с намеком на некую тайну, – я думаю, ответ надо искать в Чикаго. Это, конечно, так, только догадка, но я не успокоюсь, пока сам не узнаю.

Мартин сочувственно кивнул, так же выразил свое отношение и Аберкромби, когда Бёрк рассказал ему ту же историю. Оба проводили его к утреннему поезду, и Мартин сунул ему в руку двухдолларовую бумажку, когда они прощались.

Позднее, когда поезд дернулся и под стук колес покатил на север через ровные кукурузные поля штата Иллинойс, Бёрк тихонько устроился у окна, не обращая внимания на коммивояжеров, затеявших азартную игру в покер. Едкий угольный дым из паровозной трубы раздражал носоглотку, в глаза летела сажа.

«Ну, без этих прелестей я как-нибудь обойдусь! – думал он, стараясь утешиться после горького расставания с Сентер-Сити. – У нас все это устроено куда лучше! И никаких тебе больше дантистов!» У Бёрка недели три назад вдруг разболелся зуб, он отправился к местному дантисту, влекомый вывеской «Лечение зубов без боли», и до сих пор вспоминал об этом «лечении» с ужасом. Он пощупал языком дырку в нижней челюсти и не без самодовольства подумал о медицинских чудесах своего времени. Но боль в нижней челюсти, которую он испытал три недели назад, была ничто по сравнению с болью, которую он чувствовал сейчас в куда более романтичном органе – сердце.

Он заставил себя выкинуть из головы Сентер-Сити и Кэрри и сосредоточился на предстоящей работе.

Только через восемь часов поезд добрался до предместий Чикаго, и Бёрку пришлось поспешить, чтобы успеть до закрытия магазинов. Он быстро спустился по Кларк-стрит, отыскивая нужную лавку, увидел то, в чем нуждался, бросился через улицу и едва не попал под колеса громыхающего конного экипажа. Усатый полицейский сердито помахал своей дубинкой, подмигнул прохожему, остановившемуся перед табачной лавкой, и проворчал что-то насчет «деревенщины».

Бёрк увидел то, что ему было нужно – дешевую лупу, – купил ее и отправился в «Бревурт», где снял недорогой однокомнатный номер. Сунув коридорному монетку в десять центов, он тщательно запер за ним дверь, вынул из чемодана свои драгоценные пластиковые пакеты, рассовал их по карманам пиджака и вышел закусить. Поужинал грудинкой с пивом, задержался на некоторое время в холле гостиницы, просматривая коммерческие справочники и делая аккуратные выписки об основных деловых предприятиях города, а затем поднялся к себе. В номере он снова хорошенько запер дверь, опустил шторы и только после этого зажег газовый рожок. Жаль, что нельзя было снять более дорогой номер на нижнем этаже – там уже были установлены электрические лампы. Он сел к жалкому письменному столику и вскрыл один из пластиковых пакетов, откуда аккуратно извлек пачечку микрофильмов величиной в три четверти дюйма по диагонали каждый. Это были микрофильмы газет «Чикаго трибюн» и нью-йоркской «Таймс» за последние две недели августа и за весь сентябрь 1904 года.

С помощью лупы Бёрк принялся разбирать крохотные буковки статей, делая одновременно многочисленные выписки. Чтобы приступить к основному заданию, ему нужны были деньги, много денег. Имея в своем распоряжении копии газет за шесть недель – копии будущих газет! – он мог раздобыть эти деньги. Наверняка.

Прежде всего Бёрк выписал результаты августовских скачек на чикагском ипподроме. Было уже 27 августа, и у него оставалось совсем мало времени, чтобы воспользоваться этими данными. Затем он переписал цены на зерно на сентябрь и еженедельные сводки нью-йоркской биржи. После этого отметил все важнейшие перемены в деловых кругах: объявления о земельных приобретениях, курсы акций, выпуск новых товаров, перемещения в деловом руководстве – короче, все главные грядущие сдвиги в экономике Чикаго и всей страны. С такими данными разведчик из будущего с достаточным первоначальным капиталом мог быстро заработать большие деньги. Наконец, когда глаза его налились кровью и уже почти ничего не различали, он спрятал микрофильм в пластиковый пакет и улегся спать, решив, что при первой же возможности купит себе маленький микроскоп.

На следующее утро он отправился на ипподром и, постоянно сверяясь со своими записями, к закрытию бегов превратил свой первоначальный капитал, составлявший 6 долларов 50 центов, в 12 тысяч долларов. На большую сумму выигрыша он не решался из опасения привлечь к себе внимание букмекеров. В следующие три дня, последние перед закрытием сезона, он довел эту сумму до 50 тысяч, время от времени чередуя выигрыши с такими же крупными проигрышами, но лишь время от времени.

После закрытия сезона на ипподроме Бёрк купил несколько дорогих костюмов, набор новеньких чемоданов и переехал из «Бревурта» в «Пальмер-хауз». Отсюда, из своего шикарного номера, он провел целую серию спекуляций, пользуясь посыльными «Вестерн юнион» для передачи биржевым маклерам многочисленных распоряжений о покупке или продаже: его интересовали главным образом земельная собственность, зерновой рынок и акции Уолл-стрита. Он покупал как рядное устройство – к счастью, его не надо было делать переносным – всякий раз вызывало у него искренний смех.

Далее: электрическая схема. Основные полупроводники находились в драгоценных пластиковых пакетиках, которые Бёрк перенес с собой, остальные он выращивал, медленно и терпеливо, в контролируемой атмосфере подвального помещения. Он довел платиновые и медные проволочки до необходимого стандарта в своей мастерской, где допотопные приводные ремни, создававшие постоянный шум, странно контрастировали со сложнейшими, хотя и слишком грубыми, по мнению Бёрка, схемами, обретавшими форму на лабораторном столе.

Больше всего времени отняли антигравитационные «нарты». Они не требовали большой подъемной силы, но их собственная масса – закаленная латунь и высокоуглеродистая сталь вместо титана и алюминия – была слишком велика. Бёрку пришлось тщательно срезать и скруглить все углы, чтобы увеличить подъемный потенциал.

Не меньшего терпения потребовал от него и «Инструмент» – универсальное орудие, стандартное для всех мастерских и лабораторий эпохи Бёрка. Он должен был быть небольшим и портативным, иначе какой от него толк? Однако, несмотря на все усилия, Бёрку удалось соорудить только нечто похожее на среднего размера супницу вместо привычного прибора, который умещался на ладони. По сути дела, это была серебряная сфера ручной работы, сделанная по его заказу чикагским ювелиром: тонкое серебро весило немногим больше традиционных более доступных материалов, зато серебряную сферу изготовили специалисты, что избавило Бёрка от лишней работы.

Но, даже несмотря на значительно увеличенные размеры и вес, «Инструмент» работал гораздо хуже, чем надеялся Бёрк. Двигатель оказался слабым, и отдачу было трудно регулировать. Лазер давал слишком широкий, недостаточно концентрированный луч, и, когда он попробовал его в подвале дома на Северном берегу, вырезая прямоугольник 2 на 4 дюйма, луч оставил чересчур широкую щель, почти в одну восьмую дюйма, с явными следами обугливания по краям. Что ж, придется этим заняться.

Наконец, дошла очередь до сооружения бункера. С помощью «Инструмента» Бёрк вырезал в кирпичной стене подвала нужное отверстие. Шов был почти не заметен, отверстие находилось глубоко под землей, но грунт из-за стены приходилось выбирать и выносить из подвала по ступенькам, мешок за мешком, рассыпать по ночам в саду и разравнивать, чтобы не оставалось следов. После сидячей жизни, которую он вел, будучи финансистом, Бёрку пришлось нелегко, и, когда в конце концов бункер был вырыт, зацементирован, облицован изнутри листовой медью и окончательно готов, он испытал истинное облегчение.

Приближалась середина января. Приготовления отняли у Бёрка больше времени, чем он рассчитывал. Последние пять месяцев, с тех пор как он покинул Сентер-Сити, не оставляли ему ни одной свободной минуты, и все же он не мог выкинуть из памяти этот безмятежный городок, а главное – Кэрри. Днем, за работой в мастерской, ему удавалось забыться, но каждую ночь, когда он, измученный, валился в постель, знакомые лица всплывали перед ним, и с ними приходила тоска. По утрам ему часто приходилось бороться с невыносимым соблазном бросить все, вскочить в иллинойсский экспресс и хоть на денек съездить в Сентер-Сити. Но у него оставалось все меньше времени на подготовку, а он был человеком долга– впрочем, как и все разведчики времени. Бёрк отгонял соблазн и с еще большим рвением набрасывался на работу.

Он должен был готовиться к 22 января 1905 года. В ту ночь северному крылу Чикагской картинной галереи Пайера суждено было сгореть дотла. Вместе с северным крылом были обречены на гибель картины Рубенса, Делакруа, несколько рисунков Микеланджело, первое издание Шекспира и привезенная на время выставка художников итальянского Возрождения. Единственное развлечение, которое позволил себе Бёрк в Чикаго, были еженедельные экскурсии в Галерею. Он знал точное расположение каждого ценного произведения искусства из своего списка и вычертил подробные планы северного крыла, которому предстояло вскоре погибнуть в пламени пожара. Его задача заключалась в том, чтобы спасти эти произведения и перенести их в безопасный бункер под домом на Северном берегу, где они будут найдены в целости и сохранности сто восемь лет спустя.

Это были бесценные экспонаты. Такие произведения извлекали из прошлого специалисты вроде Бёрка, чтобы обогатить жизнь людей следующего столетия. Но извлекали очень осторожно. Разведчики времени не смели делать ничего, что могло бы хоть как-то изменить прошлое. Малейший промах был чреват скандалом, смятением, грозил привлечь внимание публики, но мало того – самое ничтожное изменение хода истории грозило разрушить их собственный мир будущего.

Осторожное вмешательство в прошлое – где-то политическое убийство, где-то финансовая операция – возможно, и избавило бы мир от грядущих катастроф, направило бы настоящее, настоящее Бёрка, по другому витку времени. Возможно, что и так. Но, возможно, катастрофа была бы еще страшнее. А что, если бы под угрозой оказалась вся жизнь на Земле? Кто мог отважиться на такой риск? Кто имел право принимать подобные решения? Ставка была слишком высока, риск просчитаться – слишком велик. Отсюда – строжайший контроль над всеми операциями во времени. Отсюда – непоколебимая честность и принципиальность, разведчиков времени, таких, как Бёрк.

И отсюда же – необходимость величайшей осторожности и полной секретности временных спасательных экспедиций. Разрешалось спасать только те предметы, которые должны были погибнуть в силу естественных причин или как следствие нормальных исторических событий, причем спасению они подлежали только непосредственно перед их неминуемым уничтожением. Они не могли просто «исчезнуть»!

В 1913 году, когда галерея Превана отправила на борту «Титаника» ряд ценных полотен в адрес американского посредника, это была работа, о которой разведчик времени мог только мечтать. Полотна были упакованы для отправки и стояли в мастерской галереи Превана. Один из коллег Бёрка опустошил ящики за два часа до их погрузки на «Титаник», и, когда после гибели судна любители искусства оплакивали потерю этих шедевров, они на самом-то деле оплакивали потерю двенадцати ящиков со старыми газетами и всякими деревяшками.

Спасательная работа в Чикагской галерее Пайера отнюдь не была таким подарком. Тысячи людей посетили Галерею в день пожара – это было воскресенье, – а пожар начался всего через час после закрытия. Кроме того, по сообщениям газет того времени, Галерею особенно тщательно охраняли из-за итальянской выставки, охранники совершали обход всех, без исключения, залов каждые полчаса. Сложность заключалась в том, что тысячи посетителей видели картины за час до их гибели и по крайней мере один охранник видел их в последние полчаса до пожара. Это означало, что в распоряжении Бёрка было менее тридцати минут, чтобы тайком проникнуть в здание, собрать полотна весом около трехсот фунтов и выбраться с ними из здания, пока его не обнаружили или пока его не настигло пламя, которое, как писали газеты «сожрало вновь пристроенное крыло за какие-то несколько минут».

Оставшиеся три дня Бёрк посвятил дополнительным походам в Галерею; он вновь и вновь отмечал на схемах расположение картин, высоту окон и пути отхода.

Он обзавелся черным свитером с капюшоном и черной шапкой и выкрасил антигравитационные «нарты» и «Инструмент» в тускло-черный цвет. Для этого он воспользовался разведенной печной сажей, которая как нельзя лучше подходила для его целей.

Он проконсультировался со своим адвокатом и составил подробное завещание, как именно следовало распорядиться его собственностью на Северном берегу в случае его смерти.

«...Названное владение должно быть передано в собственность Чикагского департамента досуга для использования в качестве клуба для гражданских организаций, а когда названная собственность, по признанию компетентных властей, станет непригодной для этих целей из-за одряхления или разрушений, вызванных временем или иными причинами, здание должно быть сровнено с землей и вся собственность должна быть навечно использована под спортивные площадки или парк для общественного отдыха со строжайшим запретом строить на этом месте какие-либо здания или сооружения».

Богатый чудак, скажут опять, но Бёрк не хотел чтобы кто-нибудь вздумал рыть котлован под фундамент вблизи бункера. Он не мог рисковать.

21 января, едва наступил вечер и достаточно стемнело, Бёрк отбуксировал антигравитационные «нарты» в сад, облачился в черное одеяние, взял «Инструмент», сел на платформу и мгновенно поднялся на высоту пятьсот футов. Он летел вдоль береговой линии, пока не обнаружил пирс картинной галереи, выступавший в замерзшие воды озера; городские огни выделяли его черным силуэтом. С озера дул холодный ветер, в воздухе мелькали снежинки.

Он опустился до двадцати футов и остановил «нарты» на уровне третьего этажа погруженного во мрак северного крыла. Было четверть седьмого; музей закрыли пятнадцать минут назад.

Бёрк поставил нарты на гравитационный «якорь» в нескольких дюймах от серой каменной стены Галереи. Держа «Инструмент» обеими руками и проклиная его нелепые размеры и вес, он вырезал в окне, выходящем на озеро, сквозь раму стекло и шпингалеты и открыл окно наружу. Он надеялся, что бдительная стража не учует запах горелого дерева. Затем встал с нарт на карниз подоконника, нырнул сквозь окно и бесшумно сполз на животе на пол позади большой орнаментальной скульптуры «Три грации». Ни одного охранника поблизости. Он посмотрел на часы: 18:22. Согласно наиболее достоверным отчетам газет, огонь вспыхнул около 18:45.

Бёрк пробежал вдоль анфилады третьего этажа и спрятал «Инструмент» под стеклянной витриной с фолиантом первого издания Шекспира. На Бёрке не было ботинок, только толстые шерстяные носки, они заглушали шаги, но были довольно скользкими. Охранника он обнаружил на лестнице, ведущей на второй этаж, где висела картина Рубенса, до того, как тот успел его заметить, и спрятался за грубой гипсовой копией «Лаокоона», к счастью воспроизведенной в натуральную величину. Охранник прошел мимо, тихонько насвистывая какой-то мотивчик; глаза его остекленели от скуки.

Бёрк выскользнул из своего убежища, бесшумно сбежал по лестнице на второй этаж, а потом по анфиладе в зал Рубенса. Он приподнял раму, чтобы снять ее с крючков, и опустил тяжелую картину на пол. Перевернув ее, быстро вынул внутреннюю раму и сунул кончик опасной бритвы – той самой, которой пользовался почти каждый день со времени своего появления в Сентер-Сити, – между внутренней рамой и полотном. Несколько быстрых движений бритвой по периметру – и полотно вырезано. Он торопливо повесил раму на место и разбил маленькую стеклянную капсулу о стену. Внутри рамы темная многоцветная жидкость растеклась в белизне проема. «Если кто-нибудь приглядится, это никого не обманет, – подумал Бёрк. – Но станет ли охранник приглядываться?». Он скатал полотно похищенного Рубенса и отступил, чтобы полюбоваться своей работой.

Затем быстро шмыгнул под лестницу, в каморку уборщицы, – переждать, пока охранник снова спустится с третьего этажа и направится в южное крыло Галереи. Бёрк снова взглянул на свои часы. 18:29. «Слишком долго, – подумал он. – Наверху придется работать быстрее».

По лестнице он взбежал бесшумными прыжками и бросился к стеклянной витрине с фолиантом Шекспира, вытащил «Инструмент» и быстрым круговым движением прорезал овальное отверстие в боковой стенке. Удерживая вырезанное стекло силовыми захватами, он вдруг заметил, что глубинная регулировка лазера выключена и луч прорезал витрину насквозь. Бёрку едва удалось прижать рукой стеклянный овал с другой стороны витрины, прежде чем тот свалился на пол. Бёрк сунул оба стеклянных овала в витрину, на секунду задержался, отирая пот, заливавший глаза, затем схватил фолиант с его бархатного ложа и бегом бросился через холл к рисункам Микеланджело и итальянской коллекции.

Перед рисунками он задержался, принюхиваясь. Сомнений бьггь не могло: пожар начался. И огонь приближался. Бёрк различил запах жженой резины и гудрона. «Горит изоляция», – мелькнуло у него в голове. Он на собственном опыте не раз убеждался в отвратительном качестве примитивных электропроводов 1904 года. Нужные ему рисунки были заключены в отдельные рамки. Он собрал их все вместе с рамками и бросился к окну, где его ждали «нарты».

Затем побежал обратно к итальянской коллекции. Он не рискнул взять картины вместе с рамами и вынужден был прибегнуть к тому же способу извлечения полотен, как с Рубенсом. В холл стал просачиваться дым. В любую минуту пламя могло охватить стену. Работая с лихорадочной быстротой, Бёрк ухитрился извлечь из рам и скатать в свитки все шесть итальянских полотен и перенести их к растущей куче сокровищ под окном. Возвращаясь за картиной Делакруа, он разбил по капсуле с краской в центре каждой опустевшей позолоченной рамы.

При виде огромного полотна Делакруа Бёрк на мгновенье возненавидел художников героической школы, но потом вспомнил тяжеленный гобелен, который ему удалось спасти в одной из предыдущих миссий, и мысленно рассмеялся. Он снял тяжелую раму со стены, быстро вырезал бритвой полотно и разбил на стене последние две капсулы с красителями; на Делакруа пришлось потратить две. В ту же минуту до него донеслись крики и топот бегущих ног. Он метнулся обратно к открытому окну и спрятался, пригнувшись за грудой похищенных сокровищ. Дым в анфиладе становился все гуще, и ему едва удалось различить две человеческие фигуры на фоне ярко освещенной лестницы в другом конце коридора. Они на что-то показывали, размахивая руками, и громко кричали, но Бёрк не разобрал, что именно. Потом они побежали в его сторону. Внезапно огонь взревел, и языки пламени взметнулись по стенам вдоль всей анфилады. Двое охранников в смятении отступили, повернулись и бросились назад к лестнице, призывая на помощь.

Бёрк не стал терять времени. Он распахнул окно, на сей раз не заботясь о шуме, и начал сгружать спасенные сокровища в ожидающие «нарты». По мере того как груда картин росла, «нарты» немного оседали, но затем снова принимали прежнее положение; их низкое, едва слышное гудение становилось все громче. Когда все было погружено, Бёрк перевесился через подоконник в антигравитационный экипаж, притворил за собой окно и поплыл над темным озером прочь от Галереи. Позади него слышались отчаянные крики; языки пламени уже пробивались наружу из окон анфилады, которую он только что покинул.

Бёрк пытался набрать наибольшую высоту, по перегруженные «нарты» не поднимались больше чем на сотню футов. Он летел через озеро в северном направлении, пока не различил слева от себя портовые склады, и тогда, полагаясь скорее на запахи, чем на видимые приметы, он срезал угол, обогнув фабричные трубы, и направился прямо к своему дому на Северном берегу. Спустя десять минут, никем не замеченный, он приземлился в саду, поднял «нарты» на фут над землей и ввел их за собой в подвал. На его часах было 19:12. Вся операция заняла немногим более часа.

Когда драгоценный груз наконец оказался в подземелье, Бёрк расслабился на несколько минут, выпил пива, выкурил сигарету. Ему будет явно не хватать пива, которое производили в Чикаго в 1905 году. Он подумал, почему это в его время уже никто не умеет варить такое пиво? Отдохнув, он вернулся в подвал, перенес все сокровища в бункер и замуровал вход в него, после чего заложил под антигравитационные нарты с «Инструментом» термитные фанаты, чтобы утром уничтожить и то и другое без следа.

Ему удалось поспать несколько часов. Еще до рассвета он поставил часовой механизм взрывателя на восемь утра и вышел из дому, не взяв с собой ничего, кроме одежды, которая была на нем. Когда в назначенный час фанаты взорвутся, «нарты», «Инструмент», весь дом эксцентричного богача Джонатана Бёрка – а если повезет и медицинский эксперт окажется невнимательным, то и сам Джонатан Бёрк – исчезнут из Чикаго навсегда. Останутся только произведения искусства.

Он без труда проскользнул мимо сонного полицейского у ворот дома. Дошел до вокзала, там позавтракал и сел в поезд, который перевозил молоко и направлялся в Кэнкейки. К месту назначения он прибыл в полдень, несколько часов кружил по городу, затем сел на четырехчасовой мемфисский экспресс. Этот поезд не останавливался в Сентер-Сити, но проходил через него, и, едва стемнело, Бёрк заперся в туалете, где провел три тоскливых часа, снова и снова перечитывая табличку: «Пассажиры, Пожалуйста, Не Спускайте Воду Из Туалетов Во Время Остановок» и не обращая внимания на сердитый стук других пассажиров. Едва поезд отошел от Сентер-Сити, он на секунду вышел из своего добровольного заточения и дернул в коридоре шнур экстренного торможения. Поезд с лязгом остановился, и, пока длилась сумятица, пока кондуктор и тормозной допытывались, кто это сделал и зачем, Бёрк незаметно вышел из вагона и скрылся в кустах у железнодорожного полотна.

Прошло еще два часа, и лишь примерно к девяти вечера он, никем не замеченный, вошел в город. И тут, вместо того чтобы сразу пробраться в сквер у здания городского суда и не мешкая прорыть ход до люка в капсулу, он убедил себя, что еще слишком рано, и не торопясь направился по заснеженным пустынным улицам к дому Кэрри. Он заглянул в окно, надеясь, хоть краешком глаза, взглянуть на нее, но увидел только ее отца, который сидел в гостиной у очага и читал вечерний выпуск «Таймс». Бёрк обогнул дом Хатчинсов с задней стороны по узкой аллее, отделявшей его от домов на соседней улице. Он чуть не свернул себе шею, пытаясь забраться на мусорные ящики и в кухонное окно, как вдруг услышал позади себя голос: