Текст книги "Золотое время (антология)"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Роберт Энсон Хайнлайн,Айзек Азимов,Роберт Шекли,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем,Альфред Элтон Ван Вогт,Уильям Тенн,Роберт Артур
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)
ПРИЧИНЫ И ВОЗМОЖНОСТИ
Поставив поднос себе на колени, мой толстый друг из Линн-Регис набросился на еду. Другие уже заканчивали.
Эрих, Марк и Каби вели вполголоса яростный спор. Мы сидели у дальнего конца стойки, рядом с бронзовым сундуком, а потому я так и не услышала, из-за чего они препираются. Илли разлегся на пианино, свесив щупальца, и сильнее, чем когда-либо, походил на осьминога.
Севенси и Бо расхаживали по Гостиной неподалеку от тахты, время от времени перебрасываясь отрывистыми фразами. Брюс и Лили расположились на кушетке напротив нас и о чем-то разговаривали. Мод вязала, взобравшись на табурет у стойки. Вязание – одна из тех привычек, что помогают убивать время между вечеринками, все равно что шахматы, выпивка или коммуникатор, с которым тоже нужно уметь обращаться. Док бродил по Галерее, подбирая экспонаты и расставляя их по местам. Его изрядно покачивало, но он хоть не падал – и на том спасибо.
Не переставая оживленно переговариваться, Брюс и Лили поднялись. Щупальце Илли забегало по клавишам; наигрывал он не пойми что.
«Откуда у них берутся силы?» – подумала я с завистью и поняла вдруг, что со мной творится то же самое, что дело тут просто-напросто в нервном возбуждении.
Перемены – они как наркотик. Постепенно привыкаешь к тому, что нет ничего постоянного, что прошлое сливается с будущим, образуя всякий раз новый узор, что тебя осаждают странные мысли, что в твоей голове, будто в ночном клубе, мелькают, перемежаясь темнотой, разноцветные огни. Это бесконечное мельтешение успокаивает не хуже прогулки по железной дороге. Осваиваешься с ним быстро, а когда оно нежданно-негаданно прекращается и ты возвращаешься к себе и к тому, что было вчера и будет завтра, – тогда наступает пора испытаний.
Едва мы инвертировались, Место оказалось отрезанным от всего, что в него проникало, и мы остались наедине с собой, каждый в своей собственной скорлупе. У меня было такое ощущение, словно меня бросили в бассейн с цементом и не дают вылезти.
Что бы мы ни делали, во всем чувствовалось лихорадочное желание хоть на миг забыть о случившемся. Пожалуй, лучше всех держалась Мод. Ну, ей-то одиночество не в новинку – сколько вахт она выстояла на мостике звездолета; и потом, она старше любого из нас, даже Сида.
За поисками Компенсатора мы было отвлеклись от невеселых раздумий, зато теперь они навалились на нас тяжким грузом. И ни Брюс, ни Эрих не порывались уже читать нам нравоучения. Помнится, впервые я ощутила страх, когда Эрих вспрыгнул на сундук с бомбой и принялся разглагольствовать о поэзии. Но, быть может, Компенсатор инвертировали еще раньше, когда я отвернулась, чтобы взглянуть на Красоток. Бред!
Поверите вы мне или нет, но цемент, в котором я бултыхалась, затвердевал на глазах. Нарисованная Брюсом картина Вселенной без Перемен показалась мне сущим вздором. Я машинально откусила от очередного пирожка.
– Сидди, а у инвертора есть индикатор?
– Тише ты, горлопанка! Знаешь, я будто малость перебрал. Да, синий. По инструкции он должен мигать часточасто. А что?
– Да так. Ох, Сидди, если бы только задули Ветры Перемен!
– И не говори, детка, – простонал он. Должно быть, вид у меня был совсем никуда, потому что Сид обнял меня за плечи и прошептал: – Не пугайся, лапушка. Утешайся тем, что Вторая Смерть нам пока не грозит.
– Чего-чего? – переспросила я.
Уподобляться тем, кто бесцельно слонялся по комнатам, мне ни капельки не хотелось. И вот, чтобы не спятить, я начала припоминать, кто этим вечером подходил к Компенсатору и зачем.
Когда мы обыскивали Место, недостатка в предположениях насчет судьбы Компенсатора не было, причем среди толковых попадались чудовищные по своей нелепости: колдовство Скарабеев, вернее, какое-нибудь новое изобретение; приказ верховного командования Скорпионов об эвакуации Мест, связанный, быть может, с гибелью Бенсон-Картера; проделки космонитов, загадочных гипотетических существ, которые якобы успешно противились Ветрам Перемен, а жили гораздо позже Севенси и его собратьев, – может статься, космониты как раз и затеяли Войну Перемен.
Запутавшись в предположениях, мы стали косо поглядывать друг на друга. Кто знает, вдруг один из нас – шпион Скарабеев, или тайный агент полиции Скорпионов, или – Брюс, Брюс! – лазутчик Комитета Правителей Переменчивого Мира, или соглядатай революционного подполья? А недавние препирательства Эриха с Брюсом, о которых все как будто позабыли?
Говорят, что в минуту опасности ум хорошо, а два – лучше, но мне поделиться своими подозрениями было не с кем.
Кто же? Кому понадобилось инвертировать Место, разорвать все связи с космосом, рискуя никогда не вернуться обратно?
Если бы меня спросили в лоб, я бы скорее всего ткнула пальцем в Дока. Он понимал, что Сиду когда-нибудь надоест покрывать его. А за нарушение воинского долга, Эрих не преувеличивал, полагается кое-что похуже расстрела. Однако с того момента, когда Брюс вскочил на стойку бара, и до обнаружения пропажи Компенсатора Док пребывал в отключке, хотя я, разумеется, специально за ним не следила.
Бо? Он сразу заявил, что Место ему приелось, поэтому вряд ли стоит думать на него, будто он решил остаться тут, быть может, навсегда, тем более – в компании с Брюсом и с девчонкой, на которую они оба имеют виды.
Мод, Каби, Марк, инопланетяне? Им-то с какой стати похищать Компенсатор? Правда, Севенси явился из будущего, где, по слухам, хозяйничают космониты, а критянка с римлянином, похоже, не прочь продлить знакомство. Инвертировать Место – чем не способ?
Не городи чепухи. Грета, одернула я себя.
Сид обожает действительность, переменчивая она или нет; он обожает людей. Таких, как он, я больше не встречала – взрослый ребенок, готовый сунуть в рот все, что ни подвернется ему под руку. Невозможно представить, чтобы он решился покинуть космос.
Значит, восемь мимо. Кто еще? Эрих, Брюс, Лили и я сама.
Эрих... У моего коменданта нервы как у койота, а храбрости – как у рехнувшегося кота. Если ему взбрело в голову закончить спор с Брюсом здесь и сейчас, его ничто не удержит.
Перед тем как вспрыгнуть на сундук, Эрих приставал к Брюсу. Что же получается? Он отвлек наше внимание, подкрался к Компенсатору, инвертировал его и... Бессмыслица какая-то!
Если во всем виновата я, выходит, я тронулась умом, и это будет наилучшим объяснением. Бр-р-р!
Брюс вел себя самым подозрительным образом, призывал нас к бунту, и, право слово, жаль, что он все время был на виду. А если бы он инвертировал Компенсатор до того, как влезть на стойку, мы бы наверняка заметили мигающий голубой огонек. Во всяком случае, я заметила бы его, когда обернулась к Красоткам. Правда, Сид сказал, что ему не доводилось видеть индикатор в работе; он просто вычитал о нем в инструкции.
Однако Брюс мог спокойно наблюдать за всем со стороны, потому что у него была Лили, которая, как говорят наши мужчины, смотрела ему в рот. Я не очень-то верю этим рассуждениям насчет того, что женщина – игрушка в руках мужчины, которого она любит, но вынуждена признать, что что-то в них есть. Кстати, я сочла вполне естественным наше решение не подпускать Лили с Брюсом к поискам Компенсатора.
Как будто все чисты. Стало быть, к нам в гости пожаловал некто посторонний (интересно, как он нашел дверь без помощи Компенсатора?); быть может, он где-то прятался или вышел из Пучины. Глупости! Но все же Пучина беспокоила меня – серая пелена, рыхлая, вязкая, дрожащая...
Подожди-ка, Грета, сказала я себе, подожди. И как ты до сих пор не сообразила?
Брюс, возвышаясь на стойке, должен был видеть и Пучину, и Компенсатор, который от него ничто не загораживало.
Эрих – другое дело; он изображал из себя трибуна, защитника интересов народа и глядел большей частью в лицо Брюсу.
Но Брюс должен был видеть, хотя, если он воспарил духом...
Не смеши меня, детка. Демон – прежде всего актер, пускай даже он искренне верит в то, что произносит. И нет такого актера, который не заметил бы зрителя, что выходит из зала во время его коронного монолога.
Следовательно, Брюс что-то от нас скрывает. Актер из него – хоть куда. Он ухитрился обмануть всех, кроме меня, иначе ему было бы несдобровать.
Но меня он может не опасаться. Я не люблю наседать, да и настроение у меня, откровенно говоря, еще то.
«А не в аду ли мы? – спросила я себя и прибавила: – Как не стыдно, Грета! Тебе все-таки двадцать девять!»
ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ, 1917 ГОД
Стена огня продвинулась вперед.
Пригнувшись, вылезают из окопов
Солдаты – страх опустошил их лица.
Винтовки, скатки, ранцы – друг за другом
Они встают нестройными рядами.
А на запястьях тикают часы.
3. Сэссун
– Пожалуйста, Лили, не надо.
– Надо, любимый.
– Лапушка, проснись. Что с тобой?
Я открыла глаза и улыбнулась Сидди. Брюс спорил о чем-то с Лили. Я позавидовала им и пожалела, что некому спасти меня от Переменчивого Мира.
Судя по всему, Лили одержала верх. С улыбкой она высвободилась из объятий Брюса. Тот отошел на несколько шагов. Надо отдать ему должное: он не стал пожимать плечами, как наверняка поступил бы каждый второй из мужчин в его положении, хотя видно было, что он нервничает. Впрочем, все мы чувствовали себя примерно одинаково.
Лили положила руку на подушку тахты, плотно сжала губы и огляделась по сторонам. Ее волосы перехватывала серая шелковая лента. В своем коротеньком платьице без талии она выглядела маленькой девочкой, не достигшей даже подросткового возраста, однако глубокий вырез опровергал первое впечатление.
Взгляд ее задержался на мне, и я догадалась, что нас ожидает. Почему-то женщины предпочитают плакаться в жилетку именно мне. И потом, в разгорающемся конфликте мы с Сидди занимали центристские позиции.
Глубоко вздохнув, Лили выставила вперед подбородок и воскликнула звонко:
– Нам, девушкам, часто приходилось просить, чтобы вновь прибывшие закрывали дверь! – Она говорила с сильным британским акцентом. – Но теперь дверь закрыта надежней некуда.
Я поняла, что не ошиблась, и ощутила глухое раздражение. Знаю я эти штучки влюбленных: «Я не могу без тебя», «Я хочу быть с тобой». Ну да, а заодно оседлать другого, заморочить ему голову, чтобы не вздумал удрать. Ладно, начала она неплохо. Посмотрим, что будет дальше.
– Мой жених надеется, что мы сможем отворить дверь. Я с ним не согласна. Он считает, что не стоит торопиться, что время пока работает на нас. Здесь мы с ним снова расходимся.
От бара послышался громкий смех. Наши милитаристы не замедлили с ответом. Эрих крикнул, довольно усмехаясь:
– Женщины учат нас уму-разуму! Где мы находимся? Или мы попали на собрание швейного кружка Сидни Лессингема?
Бо и Севенси, которые остановились на полпути между баром и тахтой, повернулись к Эриху. Сатиров на иллюстрациях к книгам обычно изображают добродушными, но у Севенси вид был достаточно внушительный. Притопнув копытом, он бросил:
– Трепло базарное!
Да, грузчик, который обучал Севенси английскому, мог гордиться своим учеником. Эрих заткнулся, но губы его по-прежнему кривила усмешка.
Лили кивком поблагодарила сатира и прокашлялась. Я видела, что она над чем-то призадумалась. Лицо ее осунулось и постарело, словно она угодила в Ветер Перемен, которому как-то удалось просочиться к нам. На глазах у нее выступили слезы, а когда она наконец заговорила, голос ее звучал на полтона ниже, да и британский выговор уступил место американскому.
– Я не знаю, как вы восприняли Воскрешение, потому что я здесь новенькая и терпеть не могу задавать вопросы, но для меня оно было сущим мучением. Жаль, что у меня не хватило смелости сказать Сузаку: «Я бы хотела остаться зомби. Пусть лучше мне снятся кошмары». Как бы то ни было, я приняла Воскрешение, потому что усвоила, что невежливо отказываться, когда тебе что-то предлагают, и потому еще, что во мне сидит Демон, который без ума от жизни. Однако чувства мои не изменились и кошмары все так же изводят меня, разве что они стали правдоподобнее.
Внешне я превратилась в семнадцатилетнюю девочку – какая женщина не захочет омолодиться? – но сознание мое было иным. Ведь я умерла в Нью-Йорке в 1929 году от болезни Брайта, а потом, ибо Перемена рассекла линию моей жизни, – в 1955-м, от той же болезни в занятом нацистами Лондоне; правда, во второй раз все произошло не так быстро. Переменчивый Мир не избавил меня от этих воспоминаний; они постоянно со мной, а я-то по наивности рассчитывала, что их острота притупится.
Мне говорят: «Эй, красотка, ну-ка улыбнись!» или «Какое на тебе шикарное платье, крошка!» – а я мысленно возвращаюсь в клинику Беллвью, или в ту пропахшую джином палату в Степни, где заходится кашлем Филлис, или, на долю секунды, в Гламорган – вновь смотрю на римскую дорогу и хочу поскорее вырасти.
Я поглядела на Эриха, которому выпала похожая доля. Он уже не ухмылялся. Быть может, сходство судеб остудит его пыл? Ой, что-то мне сомнительно.
– Трижды все повторялось, – продолжала Лили. – Я трижды влюблялась в молодого поэта, с которым даже не была знакома. Его называли «голосом молодого поколения». Я трижды лгала, чтобы меня записали в отряд Красного Креста и отправили во Францию, где воевал он. Я воображала, как подбираю его на поле боя, раненного, но не слишком серьезно, с окровавленным бинтом на голове, как зажигаю ему сигарету и улыбаюсь, а он и не догадывается о моих чувствах...
Но пулеметная очередь скосила его у Пашендале, и не понадобилось никаких бинтов, а семнадцатилетняя девушка решила озлобиться на весь мир, чего у нее не вышло, и научиться пить, в чем преуспела, хотя допиться до смерти – это надо уметь. Я сумела.
Потом прокричал петух. Я очнулась от смертного сна и увидела, что близится рассвет. Сильно пахло навозом. Я ощупала свои ноги, которые, как я помнила, разнесло водянкой, ощупала – и поразилась.
В маленьком окошке виднелись верхушки деревьев – должно быть, тополей. Я рассмотрела, что вокруг меня стоят койки, на которых, укрывшись одеялами, спят люди; на спинках коек висела одежда. Кто-то похрапывал. Снаружи раздался грохот; стекло в окошке задребезжало. Я вспомнила, что нахожусь в лагере Красного Креста за много-много миль от Пашендале и что Брюс Марчант погибнет сегодня на рассвете.
Он выпрыгнет из окопа, и наголо стриженный пулеметчик возьмет его на прицел и сразит короткой очередью. А я переживу его и умру в 1929-м и в 1955-м.
Я задыхалась от бессильного гнева, и тут заскрипели половицы и из полумрака вышел японец с женской прической. Лицо его было бледным, а брови – иссиня-черными. На нем был розовый халат, перетянутый в талии черным поясом, к которому прицеплены были два самурайских клинка. В правой руке он сжимал диковинного вида серебристый пистолет. Он улыбнулся мне так, как улыбаются родственнику или возлюбленной, и сказал: «Voulez vous vivre, mademoiselle?» Я изумленно уставилась на него. Тогда он покачал головой и проговорил: «Мисс жить, да, нет?»
Сид накрыл своей лапищей мою дрожащую ладонь. Не могу спокойно слушать, когда кто-нибудь рассказывает о своем Воскрешении. Мое собственное было и того хуже, но Лили вроде бы тоже натерпелась. «Пропусти, пропусти», – беззвучно молила ее я, и она послушалась.
– Пять минут спустя он ушел вниз, а я заторопилась одеваться. Вещи будто приклеились к спинке, и дотрагиваться до них было противно. На улице потихоньку светлело. Моя койка выглядела так, словно я не вставала с нее, и ни за что на свете я не согласилась бы заглянуть под одеяло.
Я спустилась. Длинная юбка не мешала мне, потому что я подобрала ее. Сузаку провел меня мимо часового, который ничего не заметил, мимо толстощекого крестьянина, который кашлял и отплевывался. Когда мы пересекали двор, небо на востоке заалело; поднялось солнце, и я подумала, что в эту минуту Брюс Марчант умер от потери крови.
Мы миновали пустой прогулочный автомобиль, двигатель которого сердито урчал. У него были большие, заляпанные грязью колеса с деревянными спицами, а на медном радиаторе было написано «Симплекс». Сузаку подвел меня к навозной куче, поклонился – и я вошла в дверь.
– Как трогательно! – воскликнул Эрих, обращаясь к своим приятелям у стойки бара. – Пожалуй, и у меня найдется о чем рассказать.
Если он надеялся на общий одобрительный смех, то просчитался.
– Вот так Лилиан Фостер очутилась в Переменчивом Мире с его живописными кошмарами, неустойчивостью и беспредельной тоской. Я была живее, чем когда-либо раньше, но казалась себе самой трупом, которого подстегивают электрическими разрядами. У меня не было ни надежды, ни цели; я считала, что Брюс Марчант потерян для меня навсегда.
И вдруг, пять с небольшим часов назад, среди нас появился Солдат в черном мундире. Я подумала еще: как похож! Кто-то назвал его Брюсом, а потом он крикнул, что его зовут Брюс Марчант. Значит, существует Воскрешение после Воскрешения, настоящее Воскрешение. О, Брюс...
Лили взглянула на Марчанта, и тот улыбнулся ей сквозь слезы, и к ней вернулась вся красота ее молодости. Ветры Перемен, подумалось мне, но откуда? Признай очевидное, Грета, – есть чудеса, с которыми Переменам не сравниться.
– Ветры Перемен улеглись, когда Скарабеи испарили наш Компенсатор. Или же Призрачные Красотки инвертировали его и бежали. Других объяснений у меня нет. Так или иначе, Ветры Перемен улеглись. Мое прошлое и мое будущее стали для меня сносными, потому что мне теперь есть с кем их разделить. Неужели вы не понимаете? Наше будущее неизвестно! Мы создадим его сами! Понимаете?
– Ура суфражисткам Сидни Лессингема! – гаркнул Эрих. – Бо, сыграй нам что-нибудь этакое. Ты тронула меня, Лили, я рыдаю горючими слезами. Ну, кто следующий?
СТОЛКНОВЕНИЕ
К настоящему привыкаешь. Что гнетет, так это груз ошибок прошлого и страхов перед будущим. Мне пришлось научиться закрывать двери перед вчера и завтра и жить здесь и сейчас.
Неизвестный автор
Шуточки Эриха встречены были гробовым молчанием.
Он, конечно, психопат, мелькнула у меня мысль, но в чем-то он прав. Лили предлагает всем нам по кусочку от своего пирога, да только любовь не разрежешь на дольки.
Насчет Красоток – это она подметила верно. Им ничего не стоило, исчезая, прихватить с собой Компенсатор. Тогда понятно, почему не мигали никакие огоньки. Смотри-ка, народ призадумался. Естественно, на подковырках-то далеко не уедешь.
И все-таки я колебалась. Сомнения одолевали меня, и я сказала себе: не горячись, Грета, не горячись.
– Труднее всего свыкнуться с тем, что в распоряжении Демонов все необъятное время, – проговорила Лили с улыбкой. – Мы не могли захлопнуть двери перед вчера и завтра, чтобы жить в настоящем. Но нам помогли: дверь закрыта, и нам не нужно больше бояться прошлого или будущего. Ни Скорпионы, ни Скарабеи не отыщут нас. Мне говорили, что инвертирование означает полный разрыв с космосом. Мы в безопасности, мы ни с кем не враждуем и никому не служим. И у нас есть Место, которое снабдит нас всем необходимым.
Она помолчала.
– Сидни, Борегард и доктор Пешков объяснили мне, что наше Место – сбалансированная система, во многом подобная космосу. Никто не знает, сколько времени существует оно тут, на Глубине, но его ни разу не ремонтировали, а сменялись в нем лишь предметы роскоши и экипажи. Никто не знает, как долго оно продержится, но мне еще не доводилось слышать о поломках Малых Компенсаторов. Иными словами, наше будущее обеспечено. Нам есть где жить – всем вместе.
Разрази меня гром, ну Лили дает! Слушая ее, я никак не могла отделаться от мысли, что мы обязательно задохнемся, если не откроем дверь в ближайшие полчаса. Вообще-то мне не впервой мыкаться взаперти: однажды я просидела целых сто снов в Месте без двери – и ничего, обошлось.
Мысли мои переметнулись на другое, и я словно наяву представила себе последствия нашего совместного проживания.
Первым делом, разумеется, я принялась подбирать пары. Так, что мы имеем? Четыре женщины, шестеро мужчин, двое инопланетян.
– Грета, – пробормотала я, – тебе на роду написано стать мисс Полли Андри [29]29
От «полиандрия» – многомужество.
[Закрыть]. Учредим ежедневную газету, организуем танцкласс, Брюсу поручим вести рифмованную хронику; бар у нас будет работать исключительно по вечерам...
А школы для детей? Интересно будет посмотреть на отпрысков Сидди или моего коменданта. «Не подходите близко к Пучине, милые». Правда, с инопланетянами получается закавыка; впрочем, Севенси не так уж сильно отличается от нас, да и генетика чего-то там вроде добилась. Мод должна знать. А в Операционной каких приборов только нет, и когда Док протрезвеет...
– Мой жених предложил вам передать на другие станции весточку о мире, – прибавила Лили, – положить конец Переменам и восстановить то, что было разрушено.
Я взглянула на Брюса. На лице его застыло озабоченное выражение, которое появляется у мужчин, когда женщины начинают говорить за них. Она распинает его, подумалось мне, она не позволит ему отступить, хотя цепляться тут не за что.
– Он хотел как лучше, но мы теперь не в силах что-либо передавать; и потом, мне кажется, что слишком поздно. Космос переродился и вскоре исчезнет без следа. Мы – единственные, кто уцелеет. Факел жизни – в наших руках.
Вам не приходило в голову, что Ветры Перемен улеглись насовсем? Скорее всего нам не добраться до другого космоса, и мы обречены на вечное скитание в Пучине. Ни у кого из нас нет опыта инвертирования, а потому мы не можем даже предположить, как все обернется. Мы – семена, из которых взойдет новое будущее. А вдруг все погибающие вселенные оставили после себя такие семена? Наше Место – эмбрион жизни; дадим же ему развиться.
Поглядев на Брюса с Сидом, Лили процитировала:
– Вперед, друзья, еще не познан мир!
Я схватила Сида за руку, но он не обратил на меня внимания. Мечтательно закатив глаза и приоткрыв рот, он слушал, как Лили читает Теннисона [30]30
Альфред Теннисон (1809—1892) – английский поэт.
[Закрыть]. Эх, Сидди...
И остальные туда же – разинули, понимаешь, рты! Ноли, должно быть, мысленно блуждал по прекрасным лунным лесам. Дитя звезд Мод ап-Арес Дэвис, как видно, вообразила себя стоящей на мостике звездолета, что мчался по направлению к далекой галактике, или прикидывала, как сложилась бы ее жизнь, не соблазнись она мнимыми прелестями Переменчивого Мира. Эрих смотрел этаким покорителем вселенных; Марк молодцевато подбоченился. Судя по виду Бо, ему грезилась Миссисипи.
И мне привиделся – нет, не Большой Чикаго. Не будем впадать в истерику, сказала я себе, бросила взгляд на Пучину и вздрогнула: мне почудилось, будто она отодвигается, а Место разрастается в размерах.
– Говоря о семенах, я не преувеличивала, – продолжала Лили с запинкой. – Мы все знаем, что дети в Переменчивом Мире не рождаются, что нас каким-то образом стерилизуют и лунный цикл не оказывает на женщин никакого влияния.
Это уж точно, проверено и перепроверено миллион раз.
– Однако мы вырвались из Переменчивого Мира, и его ограничения утратили свою силу. Я убеждена в этом. – Она огляделась. – Нас, женщин, четверо. Наверняка кто-то сможет подкрепить мои слова доказательством.
Все начали переглядываться. Лицо Мод выразило безмерное удивление. Она осторожно слезла с табурета, держа в руках недовязанный розовый бюстгальтер, из которого торчали во все стороны иголки; глаза ее округлились, словно она ожидала, что он вот-вот превратится в распашонку. Потом она направилась к Лили. Удивленная мина сменилась мягкой улыбкой, плечи слегка расправились.
На мгновение мне стало завидно. В ее-то возрасте! Нет, тут можно только восхищаться. Сказать по правде, я испугалась. Даже Дейв не мог уговорить меня на роды.
Поднявшись, мы с Сидди рука в руке двинулись к тахте, будто она притягивала нас к себе. Около нее сгрудились Бо, Севенси, Брюс и наши бравые гвардейцы, Каби с Марком. Их взгляды предвещали возрождение былой славы Крита и Рима – и что-то еще, менее величественное. Илли, помедлив, оторвался от пианино и заковылял к нам.
Интересно, а он на что-нибудь надеется? По-моему, маленьких Илхилихисов ему не видать. Может, ему все равно? Или в сплетнях о лунянах содержится зернышко истины? Вернее всего, он просто присоединился к большинству.
За нашими спинами послышалось шарканье ног. Док вышел из Галереи, прижимая к груди абстрактную скульптуру. Она представляла собой сверкающее нагромождение металлических шаров, каждый из которых был размером с мяч для гольфа, и сильно смахивала на увеличенный человеческий мозг. В шарах зияли отверстия. Док протянул ее нам, как младенца, чтобы мы обмерли от восторга. Губы его зашевелились; он явно хотел нам что-то сказать, но мы ничего не разобрали. Пускай наш Максим Алексеевич – запойный пьяница, подумала я, но сердце у него золотое.
Мы столпились у тахты. Нас было одиннадцать – чем не футбольная команда? За названием дело не станет. Например, «Духи мира». Севенси поставим в защиту, Илли – на левый край; из него получится отличный разыгрывающий.
Эрих остался в одиночестве у стойки бара. О нет, не может быть, пронеслось у меня в голове, когда он шагнул к нам. Лицо его исказила гримаса. Немного не дойдя, он остановился и криво усмехнулся.
Что же ты, комендант, подумалось мне, где хваленое братство по оружию?
– Значит, Лили с Брюсом и Grossmutterchen [31]31
Бабуля (нем.).
[Закрыть]Мод свили себе гнездышки? – Голос его сорвался на крик. – А что прикажете делать остальным? Ворковать над ними? – Выгнув шею, он хлопнул в ладоши и загукал: – Гули-гули! Гули-гули!
Да, парень, сказала я себе, теперь я убедилась, что ты чокнутый.
– Teufelsdreck! [32]32
Здесь: дьявольщина! (нем.)
[Закрыть]Ну что вы нюни распустили? Детишек захотелось? Да поймите вы, что Переменчивый Мир – естественное завершение эволюционного процесса, пора наслаждений и оценки по достоинствам, конец истории, то, что женщины называют гибелью – «Ах, помогите, насилуют!», «Ох, мои бедные детки!», – а мужчины исполнением желаний.
Вы ведете себя как актеришки, между которыми распределили роли в «Сумерках богов», а они отправились к композитору, похлопали его по плечу и сказали: «Знаете, герр Вагнер, что-то уж слишком мрачно. Почему бы вам не написать для нас оперу про маленьких белокурых ангелочков с голубыми глазками? Сюжет? О, нет ничего проще! Мальчик любит девочку, и они решают пожениться, когда вырастут».
Черт побери! На что будет похожа жизнь без двери, за которой – свобода и приключения? Или вы хотите мирно состариться, болтаясь по этому астероиду навыворот? А как насчет бомбы? Уютная пещерка, теплый женин бок – вот предел ваших мечтаний? Не предел? Ну да, город расширяется! Kirche, Kinder, Kiiche! [33]33
Церковь, дети, кухня (нем.).
[Закрыть]Тьфу!
Ненавижу баб! У нас свое счастье, а у них – свое. Глядишь, какая-нибудь сгорбленная старуха шепчет: «Он слабеет, он сдает, скоро он станет совсем беспомощным и пропадет без меня». Вот твоя паршивая Триединая Богиня, Каби, родительница, невеста и плакальщица! Женщина изнуряет мужчину, связывает его по рукам и ногам, калечит и уродует!
Он показал пальцем на Лили.
Кого ни возьми, все они норовят искалечить мужчине жизнь, подрезать крылья, сделать из него марионетку. Признавайся, птичка! Это ты спрятала Компенсатор, чтобы заполучить своего Брюса!
У него перехватило дыхание, и он замолчал. Я поглядела на Брюса. Чего он ждет? Вмазал бы разок как следует... Но Брюс словно растерялся. Да, где вы, мускулистые герои из дешевых журнальчиков?
И все-таки Эрих нарвался. Взмахнув руками, будто хотел обнять Марчанта, он проговорил:
– Не поддавайся, Брюс. Они посадят тебя на цепь, как собачонку, они надуют тебя. Ты же Солдат, Брюс. Вспомни, даже за мир ты был готов сражаться. Ты пускал нам пыль в глаза, ты врал и не краснел, но ты с нами, Брюс, а не с ними.
Тут и случилось это.
Все совершилось и одно мгновение. Брюс выпрямился, шагнул вперед и его кулак врезался Эриху в челюсть.
– Локи! – бросил он.
Я мысленно перенеслась в прошлое и услышала голос матери. Та рассказывала мне о зловредном скандинавском боге, о том, что когда другие боги решили его наказать и пришли за ним, он как раз доканчивал плести рыболовную сеть, которая. если бы они хоть чуть-чуть опоздали, накрыла бы весь мир.
Эрих распростерся на полу и потирая челюсть, смотрел на Брюса волком. Стоявший рядом со мной Марк пошевелился. Я подумала, что он сейчас кинется на Марчанта, чтобы, так сказать, отомстить за товарища по оружию. Но Марк только покачал головой и крон шее:
– Omnia vincil amor.
– Что значит?.. – спросила я, пихнув его в бок.
– Любовь побеждает все, – ответил он.
Ап да римлянин! Что ж, где-то он прав. Лили и впрямь победила: се возлюбленный вздул приятеля-женоненавистника, который иначе не давал бы ему ночевать дома. Мне показалось, Лили для Брюса куда важнее, чем будущее Переменчивого Мира. Мы, женщины, иногда берем верх – пока не приходят легионы или не пылят по дороге «пантеры» полоумного ефрейтора [34]34
Имеется в виду Гитлер. «Пантера» – танк, состоявший на вооружении вермахта в годы Второй мировой войны.
[Закрыть].
Эрих поднялся, все еще держась рукой за челюсть и свирепо глядя на Брюса, но желания продолжить потасовку не выказывал. Был бы у него пистолет, подумалось мне, он бы наверняка застрелился.
Брюс открыл было рот, но заколебался, и тут встрял Док. Пошатываясь, он приблизился к Эриху, протянул тому свою скульптуру и забубнил что-то неразборчивое. Я испугалась, что Эрих убьет его, но мой комендант лишь выхватил у Дока скульптуру и швырнул ее через плечо. Та грохнулась на пол, однако, как ни странно, не разбилась. Покрутившись, она застыла в нескольких шагах от меня.
Похоже, то, что она не раскололась, окончательно добило Эриха. Клянусь, я видела, как наливаются кровью его глаза. Круто развернувшись, он бросился к бронзовому сундуку.
Мне почудилось, будто время замерло. Все мужчины, кроме Брюса, устремились вдогонку за Эрихом; правда, Сидди почти сразу остановился. Илли весь подобрался, готовясь к прыжку. Волосатые ляжки Севенси и белоснежные брюки Бо загораживали мне обзор, но я рассмотрела-таки палец Эриха, что нажимал на черепа в той последовательности, которую перечислила Каби: третий, пятый, шестой, второй, четвертый, седьмой. Как я ни умоляла про себя, он не ошибся.
Эрих разогнул спину. Илли приземлился рядом с сундуком и обвил щупальцами его крышку, что твой громадный серебристый паук. Остальные затормозили.
Дышал Эрих тяжело, но голос его был ровным:
– Вы рассуждали о нашем будущем, мисс Фостер. Теперь мы можем конкретизировать. Если мы не вернемся в космос и не выкинем сундук, или не найдем техника-атомщика, или не свяжемся со штаб-квартирой, где нам скажут, как обезвредить бомбу, будущего у нас – ровно тридцать минут.
