Текст книги "Листопад"

Автор книги: Решад Гюнтекин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

IV

Вот еще новая забота на его голову!.. Надо, не медля ни минуты, идти и говорить с Музаффер-беем. Ведь если директор компании совратил девушку, которую он, Али Риза-бей, устроил на работу и все это время опекал, то получается, что сам он играет в этой истории неприглядную роль сводника. Только чистосердечное раскаяние Музаффера спасет его, Али Риза-бея, честь и успокоит его совесть.

Несколько месяцев назад ему увеличили жалованье на десять лир, и он случайно услышал, как один сослуживец, отпетый негодяй и пьяница, съязвил, сказав за его спиной: «Пока у нас благодетель не объявится, нам жалованье вряд ли повысят!» Тогда Али Риза-бей не придал значения этим словам, но теперь он понял, что хотел сказать этот тип! Ну как тут можно остаться спокойным?.. Конечно, не все столь наивны, как он. Многие уже давно заподозрили, что между Музаффером и Леман существуют какие-то отношения, и, наверное, решили, что все это подстроил Али Риза-бей… Можно представить, что сослуживцы говорят теперь про него. Они только ради приличия продолжают относиться к нему с почтением…

Неужели он, честно доживший до седин, должен терпеть такой позор? И тут Али Риза-бей вдруг подумал: «Не плюнуть ли на все и не оставить ли службу без всяких объяснений с Музаффером?» Впрочем, это пустая затея. Тому, у кого «в разрушенном доме жена и малые чада», не следует рисковать службой. А впрочем, он верил: все обойдется, директор поступит как подобает честному человеку…

Будто назло, день выдался очень суматошный. Около Директорской двери без конца толклись люди, его кабинет напоминал улей. Али Риза-бей боялся, что если он сразу не поговорит с Музаффером, то потом уже не решится идти к нему. Он представил, как будет казнить себя, мучаясь всю ночь от бессонницы, и твердо решил домой не уходить и во что бы то ни стало дождаться директора.

Работа валилась из рук. До вечера он просидел за своим столом, обдумывая слова, которые скажет Музаффер-бею. От тревожных мыслей у бедного старика на глаза навертывались слезы, и он торопливо вынимал платок, чтобы незаметно смахнуть их.

* * *

И зимой и летом, независимо от того, были у него дела или нет, Али Риза-бей являлся на работу точно в девять. Но по вечерам он, как правило, не уходил вместе со всеми, а частенько засиживался допоздна. Поэтому, увидев его, директор не удивился.

– Опять вы, мой ходит, заработались, – пожурил он своего бывшего учителя. – Совсем себя не жалеете… Работа и до завтра подождет.

Музаффер-бей знал, что лаской и уважением старого служащего не испортишь, – он от этого не возгордится и на шею не сядет. Поэтому Музаффер относился к нему не так, как к другим подчиненным. И на этот раз, увидев старика в дверях кабинета, он, по своему обыкновению, почтительно встал, заботливо усадил его в кресло, предложил закурить.

И бедняга Али Риза-бей от растерянности забыл свою речь, которую готовил весь день. В голове – ни одной мысли, ни единого слова. Нет, он должен все сказать! И несчастный Али Риза-бей начал лепетать что-то невразумительное.

Сначала Музаффер-бей никак не мог понять, о чем идет речь. Он слушал своего учителя с вежливой улыбкой, чертил цифры на лежавшем перед ним конверте. Но вскоре до него стал доходить смысл всех этих бессвязных слов, и выражение его лица сразу изменилось.

Али Риза-бей надеялся прижать директора к стенке, заставить его краснеть от стыда, а получилось совсем наоборот. Неожиданно он почувствовал пристальный взгляд Музаффера, увидел перед собой насторожившегося, готового к отпору человека и растерялся еще больше… Сердце заныло, голова налилась свинцовой тяжестью. И тут старого служащего вдруг осенила простая и страшная мысль: перед ним вовсе не тот Музаффер, которого он создал в своем воображении. Вежливость и хорошее отношение к нему – это маска. Просто директор считает его примерным подчиненным; для своего бывшего ученика он – всего лишь безобидный старикашка. А он-то думал, что может на кого-то повлиять! Какое страшное заблуждение! Как же он не догадался, что, взывая к каменной стене, он слышит в ответ только эхо собственного голоса. Да, он может приблизиться и коснуться рукой этой стены, он может убедиться, что перед ним бездушный, холодный камень!.. Все пропало!..

Музаффер самолюбив, он не позволит совать нос в его дела, вмешиваться в его личную жизнь. Все это Али Риза-бей понял очень хорошо, – но, увы, понял слишком поздно. Очертя голову он бросился в водоворот жалких слов, и его так закрутило, что выбраться на спасительный берег уже не было сил…

Директор дал Али Риза-бею поговорить еще немного, а потом неожиданно оборвал на полуслове:

– Все ясно! Теперь, с вашего позволения, я вам кое-что расскажу. Надеюсь, вы не сомневались в моем уважении и любви к вам. Вы редкий, я бы сказал, необыкновенный человек, – в наше время такие уже не встречаются. Я не стану вас обманывать: действительно, я встречался с Леман, – был такой грех. Не хотел этого, но так уж получилось, тут ничего не попишешь. Впрочем, все не так ужасно, как это вам представляется. Насколько я понял, вы хотите, чтобы я женился на девушке. Должен вам сразу сказать: это невозможно! И если говорить откровенно, просто глупо, – не я первый соблазнил Леман-ханым…

Али Риза-бея будто обухом по голове ударило.

– Бейэфеиди! – горячо возразил он. – Как вам не совестно!.. Леман – честная девушка… Невинная… Чистая… Совсем ребенок…

– Уверяю вас, бейэфенди, – перебил его Музаффер, – я не стал бы лгать вам. – Он улыбнулся, дивясь простодушной наивности старика. – Леман не столь невинна, как вам это кажется… Она готова повиснуть на шее у первого попавшегося мужчины. И многие уже успели воспользоваться ее, мягко говоря, доверчивостью. Если вам угодно, это легко доказать. Я даже сомневаюсь: мой ли это ребенок. Не знаю уж, по какой причине, – ну, разве что принимая во внимание мое служебное положение, – она из всех возможных кандидатов оказала именно мне эту сомнительную честь называться отцом ее чада. Ах, Али Риза-бей! Мир совсем не таков, каким вы его хотите изобразить!..

Невзирая на протестующие жесты директора, Али Риза-бей поднялся, ноги у него подкашивались.

– Значит, вы не чувствуете себя в долгу перед несчастной девушкой? Я спрашиваю вас об этом, ибо по-прежнему не сомневаюсь в вашей порядочности.

– Я готов ей помочь… Речь может идти только о деньгах… Я уже предлагал ей…

– Только и всего?

– А вы считаете, что в наше время можно помочь человеку еще чем-нибудь?

Едва заметная ирония и даже сострадание прозвучали в этом вопросе. Музаффер-бей сделал серьезное лицо и сказал вкрадчивым голосом:

– Вы для меня больше чем учитель, я могу вас считать своим отцом. Поэтому хочу вам задать вопрос. А что, если бы я решил взять в жены такую женщину, да еще в положении, – как бы вы к этому отнеслись? Я спрашиваю вас об этом, ибо тоже не сомневаюсь в вашей честности и порядочности. Представьте, что ваш сын поступил бы как я. Вы посоветовали бы ему то же самое, что советуете мне? Вы согласились бы принять в свой дом женщину сомнительной репутации, такую, как Леман?

Али Риза-бей в растерянности закрыл глаза и задумался. В самом деле, если бы его сын привел домой, в его семью, потаскуху, смог бы он назвать ее своей невесткой?.. Сказать «нет» – значит признать себя побежденным. Ну что ж, оп готов солгать, чтобы выиграть это важное и, наверное, безнадежное дело…

Но в отчаянии, помимо своей воли, он произнес:

– Вы правы, наверное, не согласился бы…

Музаффер-бей торжествовал: наконец ему удалось нащупать слабое место своего противника, и он спешил закрепить победу:

– В таком случае, представьте, что я не только ваш ученик, но ваш сын…

В ожидании ответа он вопросительно посмотрел на своего учителя. Однако Али Риза-бей не сдавался.

– Если мой сын поступил бы подобным образом, – сказал он раздраженным тоном, упрямо склонив голову, – я решил бы все очень просто: отрекся бы от сына и не пожелал бы его больше видеть…

– Али Риза-бей, давайте рассуждать здраво! – Музаффер перешел в новое наступление. – Эта девушка в поисках хорошей партии решила во что бы то ни стало женить меня на себе. А я не хочу жениться, но готов, однако, помочь ей: увеличить жалованье, выдать, кроме всего прочего, определенную сумму. Это облегчит ее материальное положение…

Он ласково погладил Али Риза-бея по плечу и, словно желая успокоить его, проговорил:

– Какая у вас добрая душа, даже слишком добрая. Честное слово, ну зачем так близко принимать к сердцу… Вы расстраиваетесь совершенно напрасно…

Али Риза-бей, опустив глаза, горько улыбнулся:

– Расстраиваюсь?.. Это вы верно сказали. Даже очень… Но я огорчаюсь и жалею не столько ее, сколько своих детей…

– Ваших детей? Это почему же?

– А потому, что из-за этой истории я вынужден бросить службу, и дети мои, возможно, будут после этого голодать…

Музаффер-бей почувствовал, что в словах старика нет ни капельки притворства или угрозы, но прикинулся, будто ничего не понял.

– Что вы говорите, разве я вас обидел? Сделал вам что-нибудь плохое?

– Нет, отчего же, – спокойно ответил Али Риза-бей, сознавая, что сам сжигает за собой все мосты. – Наоборот, вы для меня сделали только хорошее: помогли в трудную минуту, относились ко мне с уважением. Я вам очень благодарен. Но как я могу остаться здесь после этого скандала? Не ради красного словца я сказал, что если бы мой сын совершил нечто подобное, я отрекся бы от него. А вы для меня – почти как сын. Значит, я должен от вас отречься. Вы соблазнили девушку, которая поступила сюда на работу по моей протекции, вот и выходит, что я сводник… Ну хорошо, пусть все не так, но разве можно убедить в этом других? Я так считаю – надеюсь, со мной согласятся и моя семья, и мать Леман: кусок хлеба, который заработан здесь, – это нечестный хлеб… Он застрянет в горле.

Дело принимало серьезный оборот, и Музаффер-бей не на шутку встревожился.

– Разрешите, мой ходжа, я скажу несколько слов… – попытался он прервать речь упрямого старика.

– Незачем! – перебил его Али Риза-бей и продолжал: – Я знаю, что вы хотите сказать. И возможно, вы скажете все очень правильно. Но я уже стар и не смогу принять ваши доводы…

– Надеюсь, мой ходжа, вы примете от меня и в другой раз помощь? – робко спросил Музаффер-бей, понимая, что ему не удастся переубедить старика.

– Нет, я не могу принять от вас никакой помощи, – тотчас же с детской запальчивостью ответил Али Риза-бей. – Вы обо мне не беспокойтесь! С голоду, надеюсь, не умрем. Все как-нибудь образуется.

– Надеюсь, мы еще увидимся?

– Обязательно, сын мой!

Однако Али Риза-бей был уверен, что не только на этом, но и на том свете они уже никогда больше не встретятся…

В тот вечер Али Риза-бей еле успел к последнему пароходу. Так случалось частенько, – всякий раз, когда он засиживался на работе, ему приходилось брать извозчика, – ничего не поделаешь: служба требовала иногда непредвиденных расходов.

Сойдя с парохода, он по привычке направился к выстроившимся около пристани фаэтонам. Но, вспомнив, что теперь он безработный и жалованья получать не будет, сразу замедлил шаг. Да, отныне ему, пожалуй, эта роскошь не по карману…

Уличные торговцы надрывались изо всех сил, стараясь перекричать друг друга и поскорее распродать оставшиеся товары.

Али Риза-бей в нерешительности потоптался около корзин с овощами и фруктами. Товар, конечно, лежалый, не первой свежести, зато стоит в два раза дешевле, чем утром. Это надо будет иметь в виду на будущее. Пожалуй, выгоднее покупать продукты именно в это время.

И как ему раньше не приходила в голову такая блестящая мысль?!

Неторопливо шагая по опустевшим улицам Ускюдара, он, сам того не замечая, вскоре подошел к кладбищу Караджа-Ахмед. Ему всегда здесь становилось страшно и тоскливо, сердце начинало учащенно биться. Однако в этот день он чувствовал странное возбуждение, хотя устал гораздо больше, чем обычно. Он прошел еще немного и вздумал было присесть на камень, у обочины дороги, но не решился. Его не пугала ночная тишина и близость кладбища. Он боялся другого: стоит ему сесть и предаться горьким думам, как он навеки тут останется под сенью кладбищенских кипарисов, в непроглядном ночном мраке, в пропасти тоски и отчаяния…

Дом Али Риза-бея был освещен ярче обычного. Может быть, его глаза слишком привыкли к темноте? Но нет, действительно, в доме и в саду горел свет. Видно, по случаю какого-то праздника?.. Калитка открыта настежь, на деревьях развешены зажженные фонарики.

«Иде-е-т!» – еще издали он услышал радостный крик Айше. Вся семья – сын, дочери и, что особенно странно, жена, которая обычно за калитку не выходила, – выбежала его встречать на улицу. Чего бы ради? Сегодня траур, пожалуй, уместнее, чем веселье… Однако Али Риза-бей промолчал. Они тоже пока ничего не говорили.

Веселая, с сияющим лицом Айше схватила отца за руку и потащила в сад. Там его ждал новый сюрприз: под навесом был накрыт праздничный стол. Наконец все выяснилось! Его сына Шевкета приняли на работу в банк с окладом сто лир в месяц.

Али Риза-бей невольно поднял глаза к небу: «О, господи! Бывают же чудеса. Сто лир в месяц!.. Почти столько же, сколько я получал до сегодняшнего дня… Значит, существует еще справедливость. Из строя выбыл боец, но на его место тут же встал другой, чтобы продолжать бой…»

Еще с малых лет он внушал своему старшему сыну: «После меня ты останешься кормильцем. Если я умру, ты будешь главой семьи».

Али Риза-бей прижал к груди русую голову сына и, не сдержавшись, заплакал. Дети никогда не видели отца плачущим и, глядя теперь на него, думали, что это слезы радости и гордости за Шевкета.

VI

Совсем недавно Шевкету исполнилось двадцать один год. Он учился всегда хорошо; особенно легко ему давались языки. Правда, своими знаниями он был обязан не столько школе, сколько отцу. Как и большинство детей государственных чиновников, вечно кочующих с места на место, мальчик ни в одной школе не задерживался больше двух-трех лет.

Али Риза-бей выхаживал первенца, точно садовник любимое деревцо, желая, чтобы его единственный сын отвечал, тому идеалу, который он создал в мечтах.

Что ж, Шевкет много знал, только все эти знания вряд ли могли пригодиться ему в жизни. Али Риза-бею очень хотелось, чтобы сын окончил высшее учебное заведение. Но ничего не поделаешь, – видно, не судьба! Впрочем, и без высшего образования Шевкет стал настоящим человеком, ни в чем не уступая тем, кто получил высшее образование в Стамбуле или даже в Европе. И вот теперь, в трудную минуту жизни, сын поддержал старика отца, получил хорошую должность, – разве это не чудо?

Еще больше Али Риза-бей заботился о нравственном воспитании Шевкета. Он готов был усомниться во всем, только не в порядочности и честности сына. Отец верил в него, он знал: его мальчик кристально чист и тверд как алмаз и нет в мире силы, способной расколоть этот алмаз.

Именно уверенность в сыне, надежда на его помощь придавали старику смелость в поединке с директором компании «Золотой лист», когда он, закусив удила, ринулся защищать справедливость… Одного он не мог предвидеть тогда, что сыновняя подмога подоспеет так быстро.

Шевкет, как и его отец, был самолюбив и горд. Боясь не пройти по конкурсу, он дома никому не сказал, что решил попытать счастья. Иллюминация и праздничный стол в саду – все это было задумано Шевкетом давно. Еще когда он мальчишкой поступил в первый класс, отец в шутку сказал ему: «Вот кончишь, Шевкет, школу, поступишь на работу, надеюсь, устроишь банкет и угостишь меня индейкой…» Шевкет не забыл этих слов. Едва он нашел свое имя в газете и убедился, что принят на работу, первым делом побежал на базар за индейкой.

К торжеству готовились всей семьей. Хайрие-ханым со старшей дочерью Фикрет стряпали на кухне, Лейла и Неджла накрывали на стол, Айше нарвала цветов и везде расставила букеты.

Праздничный стол, общее веселье заставили Али Риза-бея забыть о недавних огорчениях. И только когда надо было садиться за стол, на отведенное ему почетное место, он на мгновение задумался, посмотрел на сына и с печальной улыбкой сказал:

– Мы с тобой, Шевкет, должны теперь поменяться местами. Ты будешь главой, а я лишь старшим в семье…

Все с удивлением смотрели на Али Риза-бея. Но отец и не думал шутить; он взял сына за руку и настойчиво повторил:

– Такова моя воля… Ты должен меня слушаться… – И властным жестом монарха, уступающего трон сыну, усадил Шевкета на свое место, а сам сел слева от него, напротив жены. – Отныне это его постоянное место… Все слышали? – громко произнес Али Риза-бей. – Настанет время, и мой сын заменит вам отца. Вы все должны его почитать и уважать.

Как старик пи старался скрыть свои истинные чувства, голос его дрогнул, – однако это была минутная слабость. В этот праздничный вечер он не хотел омрачать семейную радость своими жалобами. Особенно ему не хотелось расстраивать Шевкета. Пока мальчик не знает, какая тяжесть ложится на его плечи, пусть хоть ночь поспит спокойно…

VII

Али Риза-бей с женой и сыном привыкли вставать рано. Иначе и нельзя, у каждого дел по горло. В этом доме только девочки еще жили, не зная забот. Поэтому им не грешно было понежиться часик-другой в постели.

Хотя теперь Али Риза-бей тоже мог присоединиться к этим лежебокам, он встал на следующее утро раньше, чем всегда. По своему обыкновению, он взял книгу и сел у окна, но заставить себя читать не мог. Пока жена хлопотала, готовя завтрак, он так и просидел с раскрытой книгой, не перевернув ни одной страницы.

После завтрака Хайрие-ханым приготовила еду, которую он брал обычно с собой, но Али Риза-бей остановил ее:

– Не надо! Не беспокойся!

Зная аккуратность мужа, который в самую плохую погоду, даже если не ходили пароходы, все равно отправлялся на службу, Хайрие-ханым не на шутку встревожилась:

– Ты что, заболел?

– Нет… Просто я сегодня не иду…

Он был удивительно похож сейчас на упрямого ребенка, который, обидевшись на учителя, наотрез отказывается идти в школу.

– Это почему же?

Старик помолчал, потом ласково потрепал по щеке сидевшего с ним рядом Шевкета.

– Мне хотелось бы посоветоваться с Шевкетом об одном серьезном деле, – сказал он как можно спокойнее, стараясь не выдать своего волнения. – Я хочу, чтобы мой сын внимательно меня выслушал и сказал свое мнение… Как он скажет, так оно и будет.

Мать с сыном удивленно переглянулись, не понимая, шутит он или говорит серьезно.

И тут Али Риза-бей рассказал все, что произошло, ничего не скрывая. Раньше отец никогда не говорил с сыном о женщинах, поэтому, дойдя до щекотливых подробностей этой печальной истории, он невольно отвел глаза и заговорил чужим голосом. На лице Хайрие-ханым ничего, кроме недоумения, нельзя было прочесть, но Шевкета глубоко взволновал рассказ отца, черные глаза его гневно сверкали.

– Раз уж так получилось, я решил уйти со службы. Другого, выхода я не видел… Как ты считаешь, правильно я поступил? – Кончив свой рассказ, Али Риза-бей вопросительно посмотрел на сына.

– Конечно, правильно! – без колебания ответил Шевкет.

Он сказал это так искренне, с таким неподдельным чувством возмущения, что Али Риза-бей чуть не расплакался и не кинулся сыну на шею.

– Но тут, сынок, есть и другая сторона… – сконфуженно сказал он и невольно поежился, не зная, как продолжить разговор. – Хлопнуть дверью – дело не хитрое, а вот откроется ли для меня другая дверь? Смогу ли я заработать кусок хлеба?.. Ты меня хорошо знаешь: сидеть сложа руки я не собираюсь. Только удастся ли мне найти новую работу… Твои сестры еще совсем девочки… Чтобы всех прокормить моей пенсий не хватит. Получается, что вся тяжесть ложится теперь на твои плечи… Не трудно ли тебе будет одному нести эту ношу?..

– Отец, как поворачивается у тебя язык говорить такие слова? Неужели ты во мне сомневаешься? – вскричал Шевкет и с самоуверенностью, присущей двадцатилетнему юноше, ударил себя кулаком в грудь. – Если надо, я буду работать днем и ночью… Пусть сердце твое успокоится, уж как-нибудь сумеем семью прокормить.

Так вот почему отец посадил его вчера на свое место! Великие испытания не страшили юношу, больше того, он был польщен, он гордился – в таком возрасте и уже глава семьи!..

Али Риза-бей понял чувства сына, он обнял его и нежно поцеловал…

* * *

– Какое счастье для отца иметь такого сына! – с блаженной улыбкой произнес Али Риза-бей, когда они остались с женой одни.

– Да… верно, – ответила Хайрие-ханым, медленно вытирая стол.

Она нехотя выдавила из себя эти слова, явно не разделяя энтузиазма мужа.

– Ты что отвечаешь сквозь зубы? – насторожился Али Риза-бей.

– Сквозь зубы или сквозь губы – какая разница? Я же тебе сказала: «Да, верно». Что тебе еще нужно? – ворчливо ответила она, уже не скрывая раздражения.

– Ты что-то другое хочешь сказать?

Отбросив тряпку в сторону, она обернулась к мужу.

– Не обижайся, но к старости ты все больше впадаешь в чудачество.

– Лучше скажи: в ребячество…

Он ожидал, что жена возразит, однако она промолчала и снова повернулась к нему спиной. Да, обстановка явно осложнялась. В душу Али Риза-бея закрался безотчетный страх.

Всякий раз, когда Али Риза-бей из сострадания или по доброте душевной давал кому-нибудь деньги или же покупал ненужную вещь, он испытывал угрызения совести и переживал еще больше, если не слышал от жены утешительных слов, вроде: «Ничего, не убивайся… С каждым случается…»

В делах, касающихся интересов семьи, Хайрие-ханым была строга и расчетлива и не любила, когда «шутили» с деньгами. Пока муж сам не прочувствует своей вины, не раскается в совершенной им оплошности, она не спешила отпускать ему грехи, а тем более утешать его. По этому поводу у них случались иногда ссоры и даже скандалы. Ведь только с женой осмеливался он вступать в открытый бой, этот тихий, сдержанный человек. И тогда он горячился и петушился, точно мальчишка: «Ах, так! Значит, ты такая?.. – кричал он жене. – Тебе не интересно, что творится у человека на душе… Слава аллаху, вот околею скоро, будешь тогда знать!..» Помучив мужа как следует и дав ему возможность накричаться, уставшая Хайрие-ханым сама постепенно успокаивалась и позволяла себе сменить гнев на милость.

Однако теперь Али Риза-бей не узнавал жены: было что-то непонятное в ее поведении. К тому же он сам не был уверен: правильно ли он поступил? Как никогда, ему хотелось услышать от жены хоть одно ласковое слово, – этого для него было бы достаточно. Но в самые трудные минуты жизни упрямая женщина, будто назло, не желала его понимать: сначала насупится, надуется, а потом, глядишь, пойдет ворчать…

– Знаешь, жена, – не выдержал наконец Али Риза-бей, – твои слова мне надолго запомнятся… До смерти не забуду твоего любезного обхождения… Обидно!.. Очень обидно мне такое слышать.

Хайрие-ханым снова повернулась к нему.

– Что ты взъелся на меня, Али Риза-бей? – спросила она ласковым тоном, который, по ее убеждению, должен был подействовать на него больше, чем ругань. – Ты радуешься, словно повышение получил… Мы с трудом концы с концами сводили на твои сто пятнадцать лир, а теперь и вовсе ноги протянем… Что же, по-твоему, я радоваться должна? На шею тебе бросаться?.. Сам подумай и реши!..

Али Риза-бей, не зная, что возразить, проглотил слюну и поморщился, будто вместе с нею проглотил и горькую пилюлю.

– Это правильно… Но дело касается чести!.. Понимаешь, нашей чести!..

Слово «честь» обычно оказывало на суеверную, наивную женщину магическое воздействие. Однако на этот раз, когда семье и вправду грозил голод, прежнего впечатления это слово на нее не произвело.

– Рассуди сам, Али Риза-бей, я не первый год тебе жена и надеюсь, у тебя не повернется язык сказать, что я – нечестная или непорядочная женщина. Я такой же честный человек, как и ты… Но будь я на твоем месте, ради детей я не стала бы лезть в драку из-за пустяков…

– Что ты сказала? Скажи еще раз! Повтори!.. Это ты называешь пустяками? Мне, право, жаль тебя!.. – все более и более входя в раж, кричал Али Риза-бей.

– Тише ты, детей разбудишь, – остановила его Хайрие-ханым и, подняв глаза к потолку, продолжала: – Да, Али Риза-бей, ты можешь произносить какие угодно слова. Но я готова повторить еще раз: ради детей можно пойти на все! Если они останутся без куска хлеба, чести своей им не уберечь, не защитить…

Эти слова поразили Али Риза-бея. Он невольно вспомнил слова, которые слышал вчера от сослуживца: «Одной честью сыт не будешь…» Почему же вдруг два совсем разных, никогда не видевших друг друга человека говорят об одном и том же?..

Смятение овладело Али Риза-беем, и пока он тщетно пытался найти слова, чтобы возразить жене, та продолжала:

– Хочешь – обижайся, Али Риза-бей, хочешь – нет, но я тебе выложу все, что думаю. Вот ты свои принципы ставишь всегда выше интересов детей. Ты, наверное, считаешь: как стукнет им пятнадцать или двадцать лет, так твои обязанности отца и кончились. Нет, дорогой! Только тогда и начинаются главные обязанности. Это они малышами безропотно слушали каждое твое слово: где посадишь, там и сидят, что дашь, то и съедят. А коли свисток какой-нибудь или куклу подаришь – это для них настоящий праздник. Теперь они уже взрослые люди, сами все прекрасно понимают. У каждого – свои желания… Какие именно – не знаю, поэтому и не скажу… Мне теперь кажется, что в их воспитании мы что-то упустили…

– Да что ты плетешь, старая!.. Мои дети – ангелы…

– Я этого не отрицаю… Сегодня они, может быть, и ангелы, но в голове у них ветер гуляет… Все видят, все замечают вокруг себя, и у них, я уже говорила, начинают просыпаться желания. Долго ли они еще будут оставаться ангелами – неизвестно… Пусть даже останутся, только ты сам подумай, каково им будет-то. Ты весь день на службе, ничего не знаешь и не видишь. Это я тебе внушила, что они ангелы. А теперь я должна тебе, отец, вот что сказать: детям нашим грозит опасность. Может быть, во всем я виновата…

Али Риза-бей понял, что криком или скандалом жену не проймешь, потому решил говорить с ней как можно ласковее.

– Милая моя женушка, – взмолился он, – ты думаешь, я ничего не знаю и не понимаю? Ты же слышала, что сказал наш сын: ради семьи, ради сестер он готов на все… Неужели ты сомневаешься в его искренности?

– По правде говоря, Али Риза-бей, очень даже сомневаюсь. Как бы хорош наш Шевкет ни был, он совсем еще молод. У него тоже, рано или поздно, свои желания появятся. А взваливать непосильную ношу на плечи мальчика просто грешно…

Спорить с женой было бесполезно: можно целый год препираться – и все равно ее не переубедишь.

Конечно, Али Риза-бей не допустит, чтобы по его вине у детей были неприятности, хотя бы самые малые. Но ведь он убежден, что, уступая Шевкету почетное место главы семьи, он осчастливил его, дав ему возможность испытать самое большое в мире счастье. Нет, его сын не способен роптать, и забота о семье не может ему казаться непосильной ношей, – подобное предположение просто нелепо, – это равносильно тому, что человек, провозглашенный королем, вдруг начал бы жаловаться на тяжесть короны…

Очевидно, Хайрие-ханым по простоте своей и ограниченности не могла понять возвышенных помыслов супруга и поэтому с таким ожесточением нападала на него:

– Я-то, дура, верила в тебя! Считала мужа своего многоопытным, все понимающим и ученым. Во всем полагалась на тебя… Хватит! Если твоя совесть требует, чтобы ты бросил работу, можешь бросать. Но не забывай: жизнь с каждым днем дорожает. Я от тебя не хочу ничего скрывать: наших детей, наших ангелов, как ты их называешь, ждет нищета. И если они один за другим пойдут по миру, я вцеплюсь тебе в глотку – всеми десятью пальцами… И на том свете не оставлю тебя в покое!..

Женщина кричала в истерике, не боясь уже, что услышат дети. Потом хлопнула дверью и, не переставая громко рыдать, удалилась на кухню.

Али Риза-бей застыл в неподвижности, будто окаменев. Ему не верилось, что жена, всегда такая смирная и послушная, могла взбунтоваться против него. Он привык ее видеть в вечных хлопотах и заботах в саду, дома или даже около калитки, когда она спорила с соседками. Конечно, на уме у нее одни только дети, и женщина она простая, недалекая. Но, спору нет, оснований для беспокойства у Хайрие-ханым больше, чем достаточно, – от ее слов просто так не отмахнешься. Неужто детям в самом деле грозит опасность? Или – еще того хуже – они неправильно воспитаны… Если верить жене, тут допущена оплошность. Прежде всего Али Риза-бей подумал о старшей дочери Фикрет.

Маленькой, щуплой Фикрет уже исполнилось девятнадцать. Хотя на вид она совсем ребенок, Фикрет уже вполне взрослая, серьезная и самостоятельная в своих суждениях девушка.

В доме Фикрет – первая помощница матери, а для своих сестер – она почти как мать, хоть и не намного старше их. Не скажешь, чтобы Фикрет отличалась красотой. Скорее даже некрасива. И ко всему прочему, на правом глазу у нее осталось бельмо – память об Анатолии, где они жили в диком захолустье. Там бедняжка и подцепила глазную болезнь. Если бы Али Риза-бей сразу отвез дочку в Стамбул, может быть, и удалось бы ее вылечить. Однако болезнь Фикрет, будто назло, совпала с самыми горячими и беспокойными для него днями.

Ну хорошо, пускай Фикрет – дурнушка, зато какая у нее прекрасная душа! Разве духовная красота не искупает всех недостатков внешности? А что касается бельма на глазу, то Али. Риза-бей даже считал, что оно придает лицу девушки трогательную кротость, неповторимое очарование, вызывая нежное сочувствие. К сожалению, не все придерживались такого мнения. Молодые люди, помышляющие о женитьбе, смотрели на девушку другими глазами.

Али Риза-бей уделял воспитанию дочери не меньше внимания, чем воспитанию сына. Конечно, девушке глубокие знания не так нужны, поэтому отец поощрял ее занятия рукоделием, шитьем. Фикрет любила книги, читала запоем, и он даже опасался, как бы чтение не отразилось на ее зрении. Вполне понятно, что девушка любила романы. Али Риза-бей испытывал гордость за свою дочь, слушая ее рассказы о знаменитых деятелях искусства или о великих произведениях, дивился зрелости ее суждений о жизни. И если он хотел, чтобы образование и воспитание в какой-то степени возместили некоторые природные недостатки, то старания его оказались небезуспешными. Надо сказать, что Фикрет была хорошей хозяйкой, ни в чем не уступала матери. Короче говоря, именно о такой невесте должен мечтать любой жених.

Но последнее время Али Риза-бея начали одолевать сомнения. Да, его дочь – безупречна, но как найти мужчину, который мог бы по достоинству оценить все это? А теперь еще угроза нищеты, – нелегко будет устроить ее судьбу.