Текст книги "Детектив США. Выпуск 11"

Автор книги: Рекс Стаут

Соавторы: Росс Макдональд,Ричард Праттер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Я не стал будить Мойру и уехал рано утром. С моря полз туман, он окутал густой пеленой дом на скале и берег Монте-Висты. Я медленно вел машину между рядами призрачных деревьев.

Внезапно туман рассеялся. Небо очистилось, его перерезали лишь две самолетные инверсии. Я поехал в центр – отметиться в полицейском участке.

Лэкленда я застал в кабинете. Электрические часы над его головой показывали ровно восемь. На какой-то миг у меня появилось неприятное ощущение: я решил, что Лэкленд наделен магической силой, благодаря которой он вызывает меня к себе ровно в восемь.

– Спасибо, что заскочили, – сказал он. – Садитесь. А то я уж стал подумывать, куда же вы подевались.

– Ездил в Сан-Диего по следу.

– И клиентов брали с собой.

– Их сын попал в беду. Они поехали в Сан-Диего ухаживать за ним.

– Понятно. – Он замолчал, кусая губы, словно в наказание – зачем задают вопросы. – А что с ним случилось, или это тоже семейная тайна?

– Отравился снотворным. И ушиб голову.

– Попытка самоубийства?

– Возможно.

Лэкленд так резко наклонился ко мне, что мы чуть не стукнулись лбами.

– После того как укокошил миссис Траск?

Вопрос застал меня врасплох, и я ответил уклончиво:

– В убийстве Джин Траск подозревают прежде всего Рэнди Шеперда.

– Знаю, – сказал Лэкленд, давая мне понять, что я не открыл ему ничего нового. – Мы получили на Шеперда материал из Сан-Диего.

– Там упоминается, что Шеперд с давних пор знал Элдона Свейна?

Лэкленд закусил верхнюю губу.

– Вы уверены в этом?

– Да, я говорил вчера с Шепердом еще до того, как его заподозрили в убийстве. Он сказал мне, что Свейн удрал, прихватив с собой его дочь Риту и полмиллиона долларов. По-видимому, Шеперд всю жизнь потратил на то, чтобы урвать хоть часть этих денег. Кстати, я почти уверен, что именно Шеперд уговорил миссис Траск нанять Сиднея Хэрроу и приехать сюда, в Пойнт. Он решил загребать жар чужими руками – выяснить все через них, не подвергая себя риску.

– Выходит, у Шеперда все же были причины убить Свейна, – сказал Лэкленд вдруг упавшим голосом, словно вся его энергия ушла на это пятнадцатилетнее расследование, – были причины сжечь Свейну руки и уничтожить отпечатки пальцев. Где же вы с ним виделись?

– На мексиканской границе около Империал-Бич. Но сейчас вы его вряд ли там застанете.

– Вот именно. Кстати говоря, Шеперда видели в Хемете вчера вечером. Он ехал на север в украденном «меркурии» последнего выпуска – черном с откидным верхом – и останавливался у бензоколонки.

– Надо проверить Пасадену. Шеперд родом оттуда, и Элдон Свейн тоже.

Я выложил Лэкленду все, что узнал о пасаденских делах, о Свейне и миссис Свейн, об их убитой дочери и о том, как Свейн разорил роулинсоновский банк.

– Теперь, когда вам известны эти факты, – заключил я, – вы не можете винить во всем Ника Чалмерса. Когда Элдон Свейн похитил деньги, его еще на свете не было. А все вертится вокруг этих денег.

Лэкленд с минуту сидел молча. Неподвижное лицо его походило на растрескавшуюся землю.

– Не думайте, что эта история известна вам одному, – сказал он. – Роулинсон, владелец банка, в двадцатые – тридцатые годы всегда отдыхал здесь. Я еще и не то могу вам рассказать.

– Сделайте одолжение.

– Не хотелось бы вас разочаровывать, Арчер, но как бы далеко мы ни забирались, от Ника Чалмерса нам не уйти. У Роулинсона была возлюбленная в нашем городе. С тех пор как она овдовела, они всегда отдыхали вместе. Знаете, кто была его возлюбленная?

– Бабка Ника, – сказал я, – вдова судьи Чалмерса.

Лэкленд не мог скрыть своего разочарования. Взяв напечатанную на машинке страничку из папки «входящие», он внимательно ее перечитал и, скомкав, швырнул в мусорную корзину в углу. Бумага упала на пол, я подобрал ее и бросил в корзину.

– Как вы все это узнали? – спросил он меня наконец.

– Я вам уже говорил: порасспросил кое-кого в Пасадене. И тем не менее не понимаю, какое отношение ко всей этой истории имеет Ник. Он ведь не в ответе за бабку.

Лэкленд впервые не смог возразить. Но когда я покинул полицейский участок, меня вдруг осенило: скорее всего, истина в обратном – не Ник в ответе за бабку, а она за него. Старинные связи между Роулинсонами и Чалмерсами не случайны.

По дороге в центр я миновал здание суда. На бетонном барельефе над входом старуха Фемида с повязкой на глазах возилась с весами. Пора бы тебе завести поводыря, мысленно посоветовал я ей. У меня неожиданно поднялось настроение, а это не сулило ничего хорошего.

Съев на завтрак бифштекс с яйцом, я заглянул в парикмахерскую – побриться. Время близилось к десяти, Тратвелл наверняка уже был в конторе.

Однако его там не оказалось. Секретарша сообщила, что он ушел минуту назад и не сказал, когда вернутся. На этот раз секретарша красовалась в черном парике, а мой ошарашенный взгляд она приняла за комплимент.

– Люблю менять обличья. Мое прежнее мне надоело.

– Мне тоже, – я скорчил гримасу. – Мистер Тратвелл поехал домой?

– Не знаю. Ему пару раз звонили по международному, потом он сорвался с места и уехал. Если так будет продолжаться, он всех клиентов растеряет, – девица завлекательно улыбнулась, словно ждала, что я предложу ей новую вакансию. – Как вам кажется, к моему цвету лица идут черные волосы? Ведь я натуральная шатенка. Но мне нравится экспериментировать.

– Вы просто прелестны.

– Мне и самой так казалось, – сказала она, захлебываясь от самодовольства.

– Откуда были международные звонки?

– Один из Сан-Диего – звонила миссис Чалмерс. А еще кто звонил – не знаю: она не назвалась. Голос вроде бы старый.

– Откуда звонили?

– Она не сказала. Звонили по прямому проводу.

Я попросил ее соединить меня с Тратвеллом. Адвокат был дома, но не мог или не хотел подойти к телефону. Я поговорил с Бетти.

– С вашим отцом ничего не случилось?

– По-моему, нет. Надеюсь, что нет. – Голос Бетти звучал озабоченно и подавленно.

– А с вами?

– Тоже ничего, – сказала она без особой уверенности.

– Если я приеду, он не будет против?

– Не знаю. Только поторопитесь. Он собирается уехать из города.

– Куда?

– Не знаю, – сказала она мрачно. – Но если вы даже с ним и разминетесь, мистер Арчер, мне все равно хотелось бы с вами поговорить.

Подъехав, я увидел перед домом тратвелловский «кадиллак». Дверь открыла Бетти. Глаза у нее были тусклые и безразличные. Даже золотые волосы казались поблекшими.

– Видели Ника? – спросила она.

– Видел. Доктор им доволен.

– А сам Ник что говорит?

– Он не мог говорить.

– Со мной бы он поговорил. Мне так хотелось поехать в Сан-Диего, – она судорожно прижала кулачки к груди, – но папа не пустил меня.

– Почему?

– Из ревности к Нику. Я знаю, так говорить нехорошо. Но отец сам себя разоблачил. Сегодня утром, после того, как миссис Чалмерс дала ему отставку, он сказал, что мне придется выбирать между ним и Ником.

– Почему миссис Чалмерс дала ему отставку?

– Спросите отца. У нас с ним разрыв отношений.

В коридоре за ее спиной появился Тратвелл. Он, по всей видимости, слышал наш разговор, однако виду не подал, только раздраженно посмотрел на дочь, но это заметил один я.

– В чем дело, Бетти? В нашем доме не принято держать гостей на пороге.

Она молча повернулась и ушла в комнату, закрыв за собой дверь. Тратвелл стал жаловаться, но сквозь его жалобы прорывалась злоба.

– Она потеряла голову из-за этого слизняка. Меня и слушать не хочет. Правда, может, теперь послушает. Но входите же, Арчер. У меня для вас новости, – он провел меня в кабинет. Тратвелл был на этот раз особенно продуманно одет и более, чем обычно, выхолен. В свежайшем летнем костюме из искусственного шелка, спортивной рубашке с подобранным в тон галстуком и таким же платочком; от него пахло лавровишневой водой и хорошим одеколоном.

– Бетти сказала, что вы расстались с Чалмерсами. У вас такой вид, словно вы празднуете это событие.

– Бетти не следовало вам этого рассказывать. Она совсем не думает, что можно говорить и чего нельзя.

Его красивое свежее лицо исказила капризная гримаса. Он то и дело поглаживал седую шевелюру. Бетти нанесла удар его самолюбию, подумал я, а больше у него в жизни ничего не осталось.

Перемена в Тратвелле обеспокоила меня гораздо больше, чем перемена в его дочери. Она еще молода и успеет много раз измениться, прежде чем у нее установится характер.

– Славная девочка ваша дочь, – сказал я.

Тратвелл захлопнул дверь кабинета и привалился к ней спиной.

– Не надо расхваливать ее мне. Я прекрасно знаю, что она собой представляет. Но сейчас она всецело под влиянием этого сопляка, а он настраивает ее против меня.

– Думаю, вы ошибаетесь.

– Вы ей не отец, – сказал он, словно отцовство придавало ему особую прозорливость. – Она опустилась до его уровня. Она стала говорить на вульгарном фрейдистском жаргоне. – Лицо его налилось кровью, голос прерывался. – Вы не поверите, но она обвинила меня в том, что я проявляю к ней нездоровый интерес.

Здоровым его и впрямь не назовешь, подумал я.

– Я знаю, откуда идут эти идеи, – продолжал Тратвелл, от Смизерэма via Ник. И знаю, почему Айрин Чалмерс дала мне отставку. Она по телефону мне прямо сказала, что на этом настоял великий и непогрешимый доктор Смизерэм. Он наверняка стоял рядом с ней и подсказывал, что говорить.

– Ну, а она объяснила, что тому причиной?

– Боюсь, что вы, и только вы, Арчер. Я не собираюсь вас критиковать – а что же еще он делал? – но, насколько я понимаю, вы задавали слишком много вопросов. Это пришлось не по вкусу доктору Смизерэму. Он решил взять на себя общее руководство, что, на мой взгляд, может привести к катастрофе. Ни один адвокат не возьмется защищать Ника, не зная, что он натворил. – Тратвелл настороженно посмотрел на меня.

Стоило ему заговорить о деле, как к нему тут же вернулась его адвокатская самоуверенность.

– Вы куда лучше меня знаете обстоятельства дела. Во фразе Тратвелла прозвучал вопрос. Но я медлил с ответом. Мое отношение к Тратвеллу менялось. Правда, не радикально. Должен признаться, я с самого начала не вполне понимал, что им движет, и не слишком ему доверял. Теперь мне стало окончательно ясно, что Тратвелл использовал меня в своих целях и намеревается использовать впредь. Как Шеперд загребал жар руками Хэрроу, так и Тратвелл хотел загребать жар моими руками. И теперь он – красивый, ловкий, холеный, как кот, – ждал, что я буду разоблачать перед ним друга его дочери.

– В этом деле не так-то просто что-либо узнать… Мне даже неизвестно, на кого я работаю. И вообще, работаю ли я…

– Разумеется, работаете, – сказал он благосклонно. – Ваши труды будут полностью оплачены, и я гарантирую вам оплату, включая по меньшей мере сегодняшний день.

– А кто будет платить?

– Чалмерсы, разумеется.

– Но ведь вы больше не ведете их дела.

– Пусть вас это не тревожит. Передайте мне ваш счет, и они его оплатят. Вы не какой-нибудь сезонный рабочий, и я не позволю им так с вами обращаться.

Грош цена его словам, подумал я. Едва я перестану быть ему нужен, как он тут же забудет о своих обещаниях. И все же Тратвелл меня озадачил. Я не знал, как поступить. Обычно в таких случаях прежде всего жертвовали мной.

– А мне не следует отчитаться перед Чалмерсами?

– Нет. Они вас уже уволили. И потом, они не хотят знать правду о Нике.

– Как он?

Тратвелл пожал плечами.

– Айрин ничего не сказала.

– Перед кем я теперь должен отчитываться?

– Передо мной. Я работал на Чалмерсов тридцать лет. И они еще убедятся, что меня нельзя одним махом скинуть со счетов, – пророчествовал он улыбаясь, но в голосе его звучала угроза.

– А если не убедятся?

– Не сомневайтесь, убедятся. Если вы беспокоитесь о деньгах, я лично обещаю платить вам начиная с сегодняшнего дня.

– Спасибо, я обдумаю ваше предложение.

– Торопитесь, – сказал он с улыбкой. – Я сейчас выезжаю в Пасадену на встречу с миссис Свейн. Она позвонила сегодня утром – уже после того, как миссис Чалмерс дала мне отставку, – и предложила купить у нее семейные фотографии. Мне хотелось бы, чтобы вы поехали со мной.

В моей профессии не всегда поступаешь, как хочется. Откажись я иметь дело с Джоном Тратвеллом, он мог бы отстранить меня от расследования и, чего доброго, навсегда закрыть для меня округ.

– Я поеду в своей машине. Встречусь с вами у миссис Свейн. Ведь вы к ней едете? В Пасадену?

– Да, но мне хотелось бы, чтобы вы поехали со мной, нам надо бы поговорить. Я не вполне понимаю, почему этим фотографиям придается такое значение.

– Я и сам не понимаю. Может, они ничего нам не дадут. Так что не выкладывайте денег, пока мы их не посмотрим.

– Значит, я могу рассчитывать, что вы поедете за мной?

– Можете, – сказал я, но поехал за ним не сразу. Сначала я решил поговорить с его дочерью.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Бетти, будто мы заранее сговорились, вышла на крыльцо и пригласила меня в дом.

– Письма у меня. Те самые письма, которые Ник взял из отцовского сейфа, – сказала она спокойно, провела меня наверх в свой кабинет и вынула из ящичка коричневый конверт. Из конверта высыпалась куча авиаписем, сложенных по пачкам. Их было не менее двухсот.

– Откуда вы знаете, что Ник взял их из сейфа?

– Он мне сам сказал это позавчера вечером, когда доктор Смизерэм на минуту оставил нас вдвоем. Ник сказал, что спрятал письма в своей квартире, и объяснил, где их найти. Я вчера съездила за ними.

– Ник не сказал, зачем он их взял?

– Нет.

– А вам понятно зачем?

Она села на большую пеструю подушку.

– У меня возникали самые разные предположения, – сказала она. – Мне кажется, тут дело в обычном сыновнем комплексе. Несмотря ни на что, Ник всегда очень уважал отца.

– А вы своего уважаете?

– Не обо мне речь, – оборвала она меня. – Да и потом, с девчонками иначе – у нас все менее определенно. А мальчишка или хочет походить на отца, или нет. Ник, по-моему, хочет.

– И все же это не объясняет, зачем Ник украл письма.

– Я и не говорила, что могу это объяснить. Ему, наверное, казалось, что вместе с письмами к нему перейдет отцовская храбрость и все прочее. И письма приобрели для него большое значение.

– Почему?

– В этом виноват сам мистер Чалмерс. Он часто читал Нику письма, во всяком случае отрывки из них.

– Недавно?

– Нет, когда Ник был еще мальчишкой.

– Лет восьми?

– Начал он примерно в это время. Мне кажется, мистер Чалмерс надеялся таким образом повлиять на Ника, сделать из него мужчину и всякое такое. – сказала она презрительно, но презрение относилось не к Нику и не к отцу, а к самой идее.

– Когда Нику исполнилось восемь, – сказал я, – с ним случилась беда. Вы знаете об этом, Бетти?

Она низко опустила голову, и светлые волосы закрыли ей лицо.

– Да, он тогда застрелил человека. Он мне той ночью сказал. Но не будем об этом говорить, хорошо?

– Еще один вопрос: как сам Ник относится к этому убийству?

Она обхватила плечи руками, словно ее трясло от озноба; волосы свесились Бетти на лицо, она скрючилась на подушке.

– Не будем об этом разговаривать.

Подтянув колени к подбородку, она в отчаянии уткнулась в них лицом – в такой же позе сидел той ночью Ник.

Я перенес письма на столик у окна. Отсюда был виден ослепительно белый фасад дома Чалмерсов, увенчанный красной черепичной крышей. Казалось, у этого особняка – своя история, и я прочитал первое из писем в надежде пополнить свои знания о ней.

Пирл-Харбор, 9 октября 1943 года

Миссис Хэролд Чалмерс

2124, Пасифик-стрит,

Пасифик-Пойнт, Калифорния

Дорогая мама, на длинное письмо не хватает времени. Но я хочу как можно скорее сообщить тебе, что мое заветное желание исполнилось. Мне сказали, что письмо будет читать военная цензура, поэтому я просто упомяну, что вокруг вода и воздух, и ты поймешь, где я выполняю свой долг. Мама, у меня такое ощущение, словно мне пожаловали дворянство. Пожалуйста, передай мои добрые вести мистеру Роулинсону.

Наше путешествие было однообразным, но довольно приятным. Мои приятели пилоты в большинстве своем проводили время на юте, стреляли летающих рыб. Я не выдержал и сказал, что они даром тратят время и омрачают красоту дня. Сначала я думал, что мне придется схлестнуться с четырьмя-пятью ребятами сразу. Но в конце концов им пришлось признать, что я прав, и уйти с юта.

Надеюсь, дорогая мама, что ты здорова и счастлива. Я в жизни не был так счастлив, как сейчас.

Твой любящий сын

Ларри.

Видно, я ожидал, что письмо прольет какой-то свет на случившееся, но оно меня разочаровало. Его писал не знающий жизни задавака-юнец, который противоестественно рвался на войну.,

Поражало лишь одно, как этот юнец мог превратиться в такого сухаря, как Чалмерс.

Второе письмо, лежавшее сверху, было послано года через полтора после первого. Оно было длиннее, интереснее и явно написано человеком более зрелым, которого война отрезвила.

Мл. лейтенант Л. Чалмерс с борта «Сорел-бей» (К.А. [13]13
  Конвойный авианосец.


[Закрыть] 185)

15 марта 1945 года Миссис Хэролд Чалмерс 2124, Пасифик-стрит,

Пасифик-Пойнт, Калифорния

Милая мама, мы снова на передовой, поэтому мое письмо еще не скоро отправят тебе. Трудно писать, зная, что письмо долго пролежит у меня. Это все равно, что вести дневник – а этого я очень не люблю – или разговаривать с диктофоном. Правда, писать тебе, милая мама, совсем другое дело.

Если не считать тех новостей, которые не пропустит военная цензура, у нас все по-прежнему. Я летаю, сплю, ем, читаю, мечтаю о доме. И все мы так. Хотя мы, американцы, и создали не только самый могущественный, но и самый передовой флот в мире, все мы, в сущности, никудышные моряки. Единственное, чего мы хотим – вернуться на матушку-землю.

Те же чувства испытывают и кадровые моряки – они все как один хотят служить на берегу и выйти в отставку, все-все, кроме штабных крыс, которые не помышляют ни о чем, кроме карьеры. Не отличается от нас и британский флот, с офицерами которого я недавно познакомился в неком порту. В ту ночь мы узнали о разгроме Германии; было трогательно смотреть, как радовались англичане. Слухи, как тебе известно, оказались преждевременными, но к тому времени, когда ты получишь это письмо, с Германией уже будет покончено. А после этого Япония продержится не больше года.

Я тут познакомился с двумя летчиками, они бомбили Токио, и спросил их, как дела. Неплохо, отвечали они, ни один наш самолет не был сбит (нашей эскадрилье далеко не так повезло). Они выполнили задание, а теперь возвращаются домой, в Штаты, и чувствуют себя на седьмом небе. Несмотря на это, они взвинчены до предела, на лицах их застыло напряженное выражение, и между ними по любому поводу разгораются ссоры. Летчики чем-то напоминают скаковых лошадей – они до того растренированы, что это уже нездорово. Надеюсь, что я не выгляжу так со стороны.

А вот командир нашей эскадрильи Вильсон выглядит именно так (он больше не читает наших писем, так что я могу не стесняться в выражениях). Вот уже четыре года как он на войне, но мне кажется, он ничуть не переменился – все тот же чопорный выпускник Йельского университета, что и четыре года назад. Однако мне кажется, он остановился в своем развитии. Он отдал лучшие годы войне, и теперь ему уже не оправдать тех надежд, которые на него возлагались. (После войны он хочет служить в каком-нибудь консульстве.)

Если не считать одного-двух ливней, погода стоит отличная, синее море сверкает под лучами солнца, что очень способствует полетам. Правда, сейчас на море волнение, а это как раз не способствует. Наше старое корыто кренится, скрипит и виляет, будто танцует хулу; вещи летят на пол. Меня колышет бездны колыбель[14]14
  Строка из стихотворения американской поэтессы Эммы Уиллард.


[Закрыть], образно выражаясь.

Что ж, пойду спать. Любящий тебя

Ларри.

Довольно впечатляющее письмо, с какой-то подспудной грустью. Одна фраза врезалась мне в память: «Он отдал лучшие годы войне, и теперь ему уже не оправдать тех надежд, которые на наго возлагались». Её с таким же успехом можно отнести и к самому Чалмерсу. Третье письмо было датировано 4 июля сорок пятого года.

Милая мама, мы почти у самого экватора, очень донимает жара, но не подумай, что я жалуюсь. Если мы и завтра будем стоять у этого атолла, я поныряю с борта: мне уже несколько месяцев не приходилось плавать – с самого Пирл-Харбора. Теперь мое самое большое удовольствие – душ, я его принимаю каждый вечер перед сном. Вода не холодная, потому что при температуре моря около 90 градусов остудить ее нелегко; к тому же у нас режим строгой экономии: ведь воду здесь приходится конденсировать из морской. И все же я получаю большое удовольствие от душа.

Доставило бы мне удовольствие и многое другое: полакомиться свежими яйцами на завтрак, выпить стакан холодного молока, поплавать у нас в Пойнте, посидеть-поболтать с тобой, мама, в нашем саду, любуясь горами и морем. Мне очень горько было узнать, что ты плохо себя чувствуешь и что зрение тебе отказало. Пожалуйста, поблагодари от меня миссис Тратвелл (миссис Тратвелл, привет!) за то, что она тебе читает.

Не беспокойся обо мне, мама. После довольно тревожного периода (мы тогда потеряли командира Вильсона и великое множество других) наступило затишье. И теперь я даже испытываю угрызения совести – правда, не настолько сильные, чтобы выпрыгнуть за борт и поплыть к Японии. Хорошие вести с японского фронта, верно? Я имею в виду бомбежку городов. Теперь уж не секрет, что мы поступим с Японией так же, как с тем самым островом (не станем его называть), куда я столько раз летал на задания.

Любящий тебя

Ларри.

Я вложил письма в конверт. Видно, каждое из них отмечало новый период в развитии Чалмерса. Юноша или мужчина переходил от восторженного идеализма (первое письмо) к впечатляющей зрелости (второе), а от нее к усталости и пессимизму (третье). И я задумался над тем, что же видел сам Чалмерс в этих письмах; что заставляло его читать их сыну вслух?

– Вы читали эти письма, Бетти? – спросил я девушку, за все это время ни разу не шелохнувшуюся на своей подушке.

Она подняла голову. Взгляд у нее был мрачный, отсутствующий.

– Простите, не расслышала. Я задумалась.

– Вы читали эти письма?

– Не все. Мне хотелось понять, почему с ними так носятся. По-моему, письма просто нудные. А то, где про бомбежку Окинавы, противно читать.

– Можно мне оставить у себя те три, что я прочитал?

– Отчего бы и нет, оставьте хоть все. Если отец их найдет, мне придется объяснять, как они ко мне попали. А это погубит Ника.

– Ник пока еще не погиб. Не стоит кидаться такими словами.

– Оставьте этот отеческий тон, мистер Арчер. Не надо меня поучать.

– Почему же? Я не верю, что люди родятся всезнайками, а с возрастом все забывают.

Моя резкость подействовала на него благотворно.

– А, это платонизм. Познание как воспоминание. Я тоже в него не верю, – сказала она и, вскочив с подушки, подошла ко мне. – Почему вы не хотите отдать письма мистеру Чалмерсу? Ведь не обязательно говорить, как они к вам попали.

– Он сейчас дома?

– Увы, понятия не имею. Я ведь, знаете ли, не все время слежу за чалмерсовским домом. Во всяком случае, не больше шести-восьми часов в день, – добавила она с вымученной улыбкой.

– А вам не кажется, что пора бы и отказаться от этой привычки?

Она удрученно посмотрела на меня.

– И вы против Ника?

– Как видите, нет. Но я едва знаю его. А вас знаю. И мне жаль вас: ведь вы очутились между двух огней. Альтернатива достаточно мрачная.

– Вы имеете в виду Ника и отца, верно? Но это вовсе не так.

– Не упрямьтесь, именно так. Это недостойная война на измор, которую вы ведете с отцом, может и кажется вам войной за свободу, но тут вы глубоко заблуждаетесь. Вы только связываете себя с отцом все более тесными узами. И даже если вам удастся вырваться из-под его опеки, свободы вам не видать. Вы так устроены, что место отца тут же займет другой деспотичный представитель сильного пола. Я имею в виду Ника, вы не ошиблись.

– Не смейте говорить о нем ничего плохого.

– Я говорю о вас, – сказал я. – А вернее, о том положении, в которое вы себя поставили. Почему вы не хотите покончить с этим?

– А что мне тогда остается делать?

– Почему вы спрашиваете меня? Ведь вам уже двадцать пять.

– Я боюсь.

– Чего?

– Не знаю. Просто боюсь, – и, помолчав, она сказала глухо – Вы не знаете, как погибла мать. Я ведь вам рассказывала? Она выглянула из этого самого окна – она любила здесь шить – и увидела, что у Чалмерсов поздно вечером горит свет. Мама пошла проверить, в чем дело, грабители погнались за ней на машине и сшибли ее.

– Почему они ее убили?

– Не знаю. Может быть, просто случайно.

– Что им понадобилось в доме Чалмерсов?

– Не знаю.

– Когда все это произошло, Бетти?

– Летом сорок пятого года.

– Вы ведь не можете этою помнить: вы тогда были совсем маленькой.

– Верно, но мне рассказывал отец. И с тех пор меня не покидает страх.

– Я вам не верю. Прошлой ночью, когда миссис Траск и Хэрроу явились к Чалмерсам, вы не боялись.

– Нет, боялась, ужасно боялась. Мне не надо было туда ходить. Они оба погибли.

И тут я понял, чего она боится. Она была убеждена (или подозревала?), что Ник убил и Хэрроу и миссис Траск и толкнула его на это преступление она. Возможно, где-то в ее мозгу гнездилось не выраженное словами ощущение, что в младенчестве она послужила причиной гибели своей матери.