Текст книги "Под небом Новгорода"

Автор книги: Регина Дефорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать вторая. Заступник мертвых

Как и было сказано, в Мортемере они нашли только трупы. У мертвых было забрано оружие, с них сняли военную одежду и даже обувь. Из благопристойности им оставили только рубахи. Вид места свидетельствовал о неистовой силе битвы и храбрости французов.

Воины подбирали останки солдат армии Эда, брата французского короля.

Бушар де Монтморанси, которому было поручено возглавить погребальный отряд, с трудом сдерживал слезы ярости. Старый воин и храбрый рыцарь, он знал многих из тех, кто погиб ни за понюшку табака.

– Кто отомстит за вас, мои друзья? – воскликнул он.

– Я, с вашего позволения!

Бушар обернулся, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Он узнал человека, которого Госслен привез из своего путешествия на Русь. Он был удивлен неподвижным, ничего не выражавшим лицом; только прямой и открытый взгляд русича оставался живым.

– Что ты хочешь сказать?

– Я вызову герцога на поединок и отомщу за мертвых.

На лице Бушара де Монтморанси отразилось глубокое изумление.

– Заступник мертвых? Вызвать герцога на поединок?! Ты сошел с ума!.. Никто никогда не видел и не слышал подобного!..

– Это не довод.

– Ты бредишь. Такой знатный человек, как герцог, не унизится до того, чтобы биться один на один с таким ничтожным человеком, как ты.

Филипп с гневом положил руку на рукоять меча.

– Успокойся, я не хотел тебя оскорбить, – поправился де Монтморанси. – Я знаю о дружеском к тебе расположении де Шони. Он не из тех людей, кто оказывает доверие любому. Но я все же вот думаю: кто ты такой, чтобы мериться силой с самим герцогом Нормандским?.. Ты даже не рыцарь, а происхождение твое – темно…

– Мое происхождение ничуть не ниже происхождения Гийома, и он не унизит себя, сражаясь со мной. Скажите ему, что я был победителем на ристалище в Фекампе.

Монтморанси пожал плечами.

– Может, ты и говоришь правду, но у нас нет доказательств.

– Вот оно, доказательство! – сказал Филипп, вытаскивая меч из ножен и потрясая им перед наместником короля.

– Если ты вызовешь меня, я буду биться против тебя, потому что вижу в тебе настоящее благородство, но я не герцог!

– Говорят, прежде чем быть герцогом, надо сделаться человеком, любящим Бога и славу его, – сказал Филипп. – Он обязан принять мой вызов, и потому я обвиняю его в том, что он предательски заставил убить всех этих людей. Клянусь Девой Марией и всеми святыми, что потребую удовлетворения у Гийома Нормандского и сражусь с ним насмерть!

– Порезанный прав, Бастард не может не принять вызов, – воскликнул Ланселен де Бовэ, слушавший этот разговор. – Сожалею, что мне не пришла мысль о поединке. Если позволишь, я буду твоим оруженосцем, – обратился он к Филиппу.

– Нет! Это место принадлежит мне, – воскликнул Оливье из Арля, не пропустивший ни слова из того, о чем говорил его друг.

– Ты, любимчик, осмелишься оспаривать у меня это право?!

– Я еще и преподам тебе урок! – сказал возлюбленный короля, держа меч в руке.

– Перестаньте, друзья мои, успокойтесь! – сказал де Монтморанси. – Сеньор де Бовэ не хотел оскорбить тебя, Оливье. Слова обогнали мысли, не правда ли, Ланселен? Подайте друг другу руки и поезжайте вместе с Порезанным, чтобы поддержать его вызов.

Подошел монах, сопровождавший французский отряд.

– На колени, воины! Я благословлю вас именем Бога!

Все трое молодых людей встали на колени.

– Сыны мои, пусть Бог хранит вас и даст вам победу в правом деле. Идите с миром.

* * *

Бушар де Монтморанси попросил разрешения переговорить с нормандским военачальником.

– Заступник наших мертвецов, – сказал он, – хочет бросить вызов герцогу Гийому. Мы просим отвести его к герцогу, с тем чтобы он мог сразиться с ним на ристалище за честь французского королевства, как он поклялся в этом Божьей Матери и святым.

– Я не могу, – ответил Гуго де Гурней, – сопровождать вашего заступника. Я лучше пошлю к герцогу гонца. Если герцог ответит благоприятно, клянусь кровью Христа – я сам отведу его.

– Нам долго ждать?

– Сегодня вечером вы получите ответ.

– Хорошо, мы подождем до вечера.

Конец дня был занят тем, что французы грузили трупы на повозки. Повозок недоставало, чтобы забрать всех мертвых. Первый обоз повел за собой монах. Жители Мортемера, Омаля, Дринкура сгрудились на пути обоза, смеясь, хлопая в ладоши и оскорбляя мертвых.

Оставшиеся тела положили в развалинах церкви, где старый священник отслужил мессу. Филипп и его соратники набожно помолились.

Гонец Гуго де Гурнея незадолго до захода солнца вернулся.

– Герцог хорошо помнит турнир в Фекампе и того, кто одержал там победу, – сказал он. – Его первым движением было отказаться от вызова, поскольку человек, бросивший вызов, не является рыцарем. Он хотел назначить вместо себя бойца, который и должен был сразиться. Но, поразмыслив, герцог согласился биться, при условии, что поединок будет в Руане и пройдет по обычным правилам: пешими, на палках, обтянутых кожей, и с большими щитами, чтобы отбивать удары. Вы принимаете эти условия?

– Во имя наших мертвых – принимаю! – сказал Филипп.

– Тогда на колени и помолимся.

После молитвы Гуго де Гурней приказал завязать глаза Филиппу, Оливье и Ланселену, несмотря на наступившую темную ночь. В сопровождении охраны они отправились в путь.

На рассвете с них сняли повязки. В лучах восходящего солнца, чуть приправленная остатками тумана, перед ними развертывала широкую ленту у подножия города Руана Сена. Ослепленный утренним светом, со сжавшимся сердцем, Филипп смотрел на город, напоминавший ему Новгород.

* * *

Гуго де Гурней отвел французов на постоялый двор, где их приняли с почетом, как гостей герцога.

Им подали обильную еду, а затем отвели в мыльню. Через несколько часов Гийом принял французов в зале руанского замка, в окружении двора, герцогини Матильды, своего брата Готье Жиффарда, епископа Байенского, победителя в сражении при Мортемере, а также Гийома Креспэна, графа Вексинского, и Роберта д’Ё. Де Гурней поклонился, затем встал около своего сеньора. Филипп подошел к Гийому и сказал:

– Герцог, меня зовут Порезанный. Я обвиняю вас в том, что вы предательски убили сотни моих товарищей по оружию. Их кровь взывает к отмщению. Богоматерью и святыми я поклялся отомстить за них и быть их заступником. Вот моя перчатка.

Филипп бросил ее к ногам герцога. Присутствующие слушали с молчаливым вниманием. Гийом долго оставался неподвижным и рассматривал человека с истерзанным лицом, бросившего ему вызов и говорившего по-французски не очень уверенно, но голосом твердым и гордым… По знаку Гийома один из оруженосцев поднял перчатку и передал ее герцогу.

– Я принимаю твой вызов, – сказал герцог, бросая, в свою очередь, к ногам Филиппа ратную рукавицу. – Ты не рыцарь, но достоин им быть. Мне сказали, что о тебе ничего не известно. Но раз люди, принадлежащие к рыцарству, относятся к тебе как к равному, я поступлю как они. Я буду биться с тобой как обыкновенный человек, пешим, на палках. Однако, клянусь перед Богом и людьми, что ни с моей стороны, ни со стороны моих военачальников не было предательства, о котором ты упоминал. То была обычная военная хитрость. Теперь уходи и оставшиеся часы проведи в молитве перед святой Девой Марией.

* * *

Час настал.

Встав задолго до рассвета, Филипп и его соратники прослушали мессу и причастились. За час до полудня герцог послал за ними Гуго де Гурнея и охрану из шести человек.

Они появились на ристалище на конях, в полном вооружении. Ланселен де Бовэ и Оливье помогли Филиппу снять воинские доспехи и опоясали его широким поясом. Они удалились в ту минуту, когда герцог Нормандский, в свою очередь, с большой пышностью въехал на ристалище. Как и Филипп, он дал снять с себя одежду и оружие.

Оба сражающихся стали на колени друг перед другом, сплетя руки, и по очереди каждый из них поклялся на Евангелии, что право было на его стороне, а что другой был не прав и нечестен. Они также поклялись, что не прибегли ни к волшебному зелью, ни к колдовству. Священник благословил их.

Герольд возвестил о единоборстве на четырех углах ристалища:

– Внимание! Зрителям и свидетелям битвы, под угрозой лишиться руки или даже жизни, запрещается производить движения или крики, могущие поддержать или помешать сражающимся.

Оруженосцы принесли большие щиты и палки.

– Выбирай, – сказал Гийом.

Филипп поклонился, взял оружие и большой деревянный щит.

Герольд дал последние распоряжения. Всех, кто находился еще на ристалище, удалили; потом раздался возглас:

– Можете начинать!

Все присутствующие замолчали. Герцог настоял на том, чтобы поединок произошел в отсутствие толпы, обычно жадной до таких сражений.

– Из уважения к мертвым, – сказал Гийом.

Герцог и Филипп бились до вечера, оба забыли, кто они, – и хотели только победить. Гийом первым получил сильный удар в голову. Ослепленный кровью, он обеими руками оперся на щит. Бой остановили на время, которое потребовалось оруженосцу, чтобы вытереть герцогу лицо.

Казалось, силы герцога удвоились, когда он ринулся на Филиппа. Около часа Филипп, неосторожно выронив палку, выдерживал натиск герцога, защищаясь щитом. Наконец ему удалось вновь схватить свое оружие, он испустил боевой клич дружины Великого князя Киевского. Этот клич удивил Гийома; он опустил гарду и тотчас получил мощный удар в грудь и рухнул на грязную землю. Чтобы уклониться от финального удара, герцог перекатился по земле. Ему удалось лишить Филиппа равновесия.

Настал черед Порезанного опереться на щит.

Бой продолжался, но медленнее. Слышалось прерывистое дыхание соперников. От их тел поднимался пар, перемешанный с сильным запахом пота и сладковатым запахом крови. Выпады, смягченные усталостью, становились реже.

Понемногу Гийом стал одерживать верх. Он собрал последние силы и, когда солнце должно было вот-вот уйти за горизонт, заканчивая схватку, нанес решающий удар. С раскроенным лбом, Филипп опустился на землю и больше не шевелился. Но Бастард также дошел до предела. Сделав несколько шагов в сторону побежденного, он упал рядом.

Молодые придворные, оруженосцы бросились к герцогу. Он пришел в себя позже, когда ему влили сквозь зубы несколько капель эликсира. Его первые слова были о побежденном:

– Он умер?

Оливье из Арля, осторожно повернув друга, ответил резко, с залитым слезами лицом:

– Не знаю.

– Позовите моего лекаря! – воскликнул герцог, с трудом поднимаясь на ноги.

– Я здесь, сеньор.

– Займись! Такой храбрый воин не должен умереть. Что за битва! Я давно уже так не забавлялся! Первый раз, дерясь на палках, я нашел соперника под стать мне.

– …которого вы легко победили, сеньор, – сказал один из рыцарей.

– Легко?.. Раболепие помутило твой разум, Жан де Кутанс! Или ты намекаешь на мое происхождение?!

– Конечно, нет! – вскрикнул льстец, покраснев.

Гийом Нормандский склонился над Филиппом.

– Так как, я убил?

– Бог решил иначе, – сказал Филипп, пытаясь встать.

– Не двигайся, пусть мой лекарь посмотрит тебя.

– Зачем, раз я должен умереть?

– Кто тебе говорит о смерти?

– Разве я не побежден? Разве я не обязан расстаться с жизнью?!

– Или рукой!

– Возьмите мою жизнь, вы ее выиграли, но не калечьте.

– Ты забыл, что я твой победитель. И мне решать!

– Из любви к Море – убейте меня!

Схватив раненого за одежду, Гийом резко поставил его на ноги.

– Что ты сказал?.. Откуда ты знаешь Мору?

– Это не имеет значения. Из любви к ней – убейте меня.

– Не раньше, чем ты мне расскажешь!

– Сеньор, отпустите его, он задыхается, – взмолился Оливье.

– Пусть его отнесут в мою палатку.

Некоторое время спустя, освобожденный от грязи и разорванной одежды, умытый, но еще очень слабый, Филипп лежал на походной кровати герцога. Оливье из Арля и Ланселен де Бовэ заканчивали вытирать тело Филиппа, сильно ушибленное во многих местах. Вошел герцог и молча дал себя раздеть. Обнаженный, он забрался в чан, заполненный горячей водой, настоенной на травах, способных залечивать кровоподтеки.

– Оставьте нас.

Все вышли. Герцог и Филипп остались одни. В своей ванне, полузакрыв глаза, Гийом постанывал от удовольствия. Он погрузил голову в воду, чтобы смыть землю и кровь. Когда герцог вынырнул из воды, то встретил взгляд Филиппа. Долгое время они рассматривали друг друга. Герцог попросил:

– Расскажи о себе.

– Мне нечего рассказать, сеньор.

– Ты хочешь умереть?

– Больше, чем когда-либо.

– Тогда скажи, почему ты упомянул имя Моры? Откуда ты знаешь это имя?

– Вы помните свое падение в немецких лесах?

– Ну.

– За вами тогда ухаживала прекрасная девушка, а одна пожилая женщина произнесла это имя в вашем присутствии.

– Откуда знаешь?

– Я был там.

– Ты состоял в свите королевы?

– Можно сказать и так.

– Это не ответ. Ты сказал или слишком много, или слишком мало. Я приказываю рассказать, кто ты.

– Знайте, герцог, вы не мой господин. По своему выбору я служу сеньору де Шонги. Вам принадлежит только моя жизнь. Вы ее выиграли в честном бою. Возьмите ее.

– Если я отниму ее, то совершу преступление, и Бог мне этого не простит. Ты решил сразиться за людей, погибших на войне, поэтому я согласился принять твой вызов. Я знал, что ни с моей стороны, ни со стороны нормандских военачальников не было предательства. Причиной поражения французов стало их легкомыслие.

– Что мне до этого. Из любви к королеве Анне – убейте меня!

– Кто ты?

Филипп закрыл лицо руками. По его раненым щекам текли слезы. Гийом был тронут отчаянием. Он вышел из воды и, мокрый, подошел к несчастному.

– Может, доверишься мне?.. Клянусь на Кресте нашего Господа, никогда не выдам твою тайну.

– Клянетесь ли вы, что ни при каких обстоятельствах не расскажете ей ничего?

– Клянусь.

Тогда Филипп поведал свою историю.

* * *

Все время, пока Филипп говорил, Гийом, завернувшись в льняную простыню, оставался молчаливым и бесстрастным. Когда же Филипп замолчал, герцог долго пристально смотрел на него, скрывая глубокое волнение.

Долгий взгляд и затянувшееся молчание привели в смятение Филиппа. Он с трудом приподнялся.

– Вы ничего не говорите… Вы понимаете, что у меня есть причины искать смерти?

– Ты примешь ее, но не от меня.

– После того что я вам рассказал, я больше не могу жить, потому что королева никогда не должна узнать того, что со мной стало.

– Кто ей скажет? Во всяком случае, не я. Или ты забыл о моей клятве?

– Я надеялся, что, узнав о моей к ней любви, вы меня убьете.

– Ты, как и я, любишь королеву чистой любовью, и то, что ты сделал, сделано ради нее. У меня не хватило бы на такое смелости. Ты надеялся отличиться в сражениях, чтобы слух об этом дошел до нее и чтобы она спросила себя: «Кто этот храбрый рыцарь с таким ужасным лицом?» Тебе хотелось еще большего: чтобы блеск твоих подвигов заставил ее забыть уродство твоих черт?

– Я не обрел славы и не был произведен в рыцари…

– Если ты согласен, для меня будет честью ввести тебя в благородный рыцарский орден.

Филипп взглянул на герцога с удивлением.

– Но я не служу вам?!

– Это не имеет значения. Поскольку я рыцарь, то могу торжественно посвятить в рыцари кого хочу.

Глава двадцать третья. Решение Ирины

Генрих был в ужасно плохом настроении. Год 1054-й был худшим в его царствовании. Пользуясь поражением под Мортемером, Бастард вызывающе повел себя по отношению к своему сюзерену. Он построил замок в Бретейе, недалеко от Тийера, и поручил командовать гарнизоном храброму Гийому Фитц-Осерну. За освобождение многочисленных пленных, взятых под Мортемером, он требовал, чтобы за ним было признано право владения завоеванными землями, в том числе владениями Жоффруа Майенского, также находившимися теперь в руках герцога.

Генриху приходилось выслушивать упреки графов и баронов, ставивших ему в вину то, что король поручил французский отряд брату Эду, проявлявшему храбрость, только когда он грабил угодья, торговал церковным достоянием и насиловал девушек. Самым суровым критиком был Рауль де Крепи: он предостерегал короля.

Но главным было то, что королева, не считаясь с его решительным запретом, продолжала переписываться с Матильдой, и даже, как донесли его соглядатаи, с герцогом. Анна и сама не отрицала этого и с презрением выслушала суровые упреки своего супруга.

А как вынести поведение Оливье из Арля, не перестававшего хвалить великодушие герцога? Разве не он осмелился сочинить «Песнь во славу Гийома»? Генрих был трижды уязвлен: как король, как человек и как возлюбленный, потому что Оливье все чаще находил предлоги, чтобы не делить с ним ложе. Эти отказы усиливали страсть короля, заставляли забывать всякую сдержанность и всякую осторожность. Злые языки при дворе даже говорили, что трубадур предпочел королю этого хромого урода, чьи мужские достоинства король видел однажды. На прямой вопрос короля Оливье ответил, что Порезанный был его братом, а не возлюбленным.

Устал Генрих, устал… Столько лет, проведенных в войне, чтобы упрочить свое положение короля перед лицом матери, доказать свою власть вассалам, папе и императору и, уже много лет, герцогу Нормандскому, преждевременно состарили его. Он мечтал о мире, о покое. Генрих был вынужден обещать свое невмешательство в спор между своим бывшим анжевинским союзником Жоффруа Мартелем и Гийомом.

* * *

Анна узнала о смерти отца, скончавшегося еще весной. Со свадьбы она все время переписывалась с ним. Мудрые советы Ярослава много раз оказывались полезными. Анна заказала мессы по всему королевству за упокой души князя и попросила у его величества разрешения удалиться на некоторое время в монастырь, чтобы полностью предаться печали.

Из санлиского монастыря, где Анна провела несколько недель, она вернулась бледной и похудевшей. Граф де Валуа одним из первых навестил королеву. Еще более влюбленный, чем раньше, он пытался ее развеселить, послал к ней самых разных менестрелей. В сравнении с безразличием короля, эти знаки внимания тронули Анну, и она смотрела теперь на графа с меньшей неприязнью. Граф недавно потерял жену, Аделаиду де Бар. Анну тронула печаль графа, она сказала ему слова утешения.

Маленькому Филиппу шел третий год. Он был сильным, прожорливым, драчливым ребенком, безумно любил мать и упрямо отказывался говорить на другом языке, – объяснялся только по-русски. Он набрасывался на всех, кто приближался к Анне, даже на отца. Анна охотно играла с ним, потом отталкивала как щенка. Ребенок больше всего любил слушать песни той удивительной страны, куда он мечтал однажды отправиться и сразиться с водяным, умыкавшим царских детей в свой мокрый замок, чтобы сделать их своими рабами… Что касается Елены, она была безгранично предана маленькому Филиппу и уступала малейшим капризам ребенка.

Рождение брата оставило маленького Филиппа безразличным.

* * *

В начале лета Генрих наконец уступил настойчивым просьбам сестры, графини Фландрской, и позволил племяннице Матильде приехать, чтобы навестить королеву. Герцогиня Нормандская с сыновьями торжественно прибыли, сопровождаемые фламандскими рыцарями. Только кормилицы и служанки были нормандками.

После обычных приветствий обе подруги наконец остались одни. Их радость была так велика, что они молчали, довольствуясь поцелуями, ласками, улыбками вперемежку со слезами.

Анна первая взяла себя в руки.

– Как мне тебя недоставало и как же тянулось время вдали от тебя!

– Почему наши мужья должны бесконечно воевать между собой? Я часто спрашиваю об этом Гийома. Все, что он может ответить, это: «Не я начинал!»

– Забудем о войнах. Расскажи о себе, о твоих сыновьях, о моем добром друге Гийоме.

– Если бы мой дядя, король, услышал тебя!

– Ему так мало дела до меня.

– Ты жалеешь об этом?

– Да и нет. В конце концов, он король.

Принесли два больших ларя. Из кармана Матильда достала связку ключей.

– Я привезла тебе подарки, – сказала она, открывая крышку.

Графиня вытащила штуку фландрского сукна, мягкого и нежного как шелк, а также вышитые ленты и байенские кружева. Ослепленная изяществом материи, Анна горячо поблагодарила подругу.

Прием, оказанный Генрихом, был сначала холоден. Но по мере того как проходили дни, он становился теплее. Генрих удивился, что Гийом отпустил своих сыновей во французское королевство.

– Он не боится, что я оставлю их заложниками? – спросил он сестру.

– Герцог слишком хорошо знает ваше чувство чести. Он знает, что вы никогда не взвалите вину на маленьких детей.

Чувствуя себя польщенным, Генрих проворчал, что не надо искушать судьбу, мол…

Сплошные праздники длились вплоть до осени. Двор переезжал из одного замка в другой, из Эстампа в Пуасси, из Санли в Мелун. Только один раз отправились в Париж. Королева не любила этот город. Она находила его грязным и шумным, а парижан – дерзкими и нечистоплотными. Что бы ей ни говорил Оливье, для которого это был самый красивый город в мире, ничто не могло ее переубедить. В Париже она больше всего горевала о Новгороде и Киеве. Здесь Анне все казалось таким маленьким. Сена, воспетая милым трубадуром, для нее, по сравнению с Днепром, была похожа на ручей.

Но приближалось время отъезда. Молодые женщины обещали друг другу увидеться следующей весной. Анна дала обет поехать на Мон-Сен-Мишель помолиться за упокой души отца. Матильда сказала, что герцог считает своим долгом принять королеву Франции на Святой горе. Молодые женщины расстались в слезах.

* * *

Быстро прошла зима. Каждый день после мессы королева отправлялась на охоту или, если погода этого не позволяла, навещала бедных. Она пристально следила за строительством богадельни в Санли и за сооружением школы. Чтобы довести до конца их постройку, королева не колеблясь брала деньги из собственного кошелька. Когда у нее не хватило средств, она даже попросила королевского казначея, ведавшего королевскими сокровищами, продать драгоценные украшения, привезенные из Киева. Узнав об этом, Гийом отослал королеве кошель золотых монет. Рауль де Крепи купил некоторые из драгоценностей и просил Ирину вернуть их королеве.

Молодой женщине с трудом удалось скрыть свою ярость. Ирина надеялась, что смерть Аделаиды де Бар приблизит ее к графу. Не став законной женой, она рассчитывала занять положение сожительницы. Очень быстро Ирина поняла, что ничего не выйдет. Время проходило, а Рауль все больше влюблялся в королеву. Даже во время самых больших разгулов, в которых Ирина, чтобы угодить графу, принимала участие, она видела, что ее любовник думает только об Анне. Как же не испытывать ненависти к такой сопернице?..

На следующий день, после одного из кутежей, Ирина заявила графу, что она ждет ребенка. Граф рассмеялся и осведомился, знает ли она, кто отец? Ирина бросилась к ногам Рауля, клянясь, что это он. Граф вдруг перестал смеяться и, схватив Ирину за волосы, заставил ее встать.

– Не говори глупости! На моих глазах ты не раз бесчестила себя с другими. Этот ребенок не может быть моим!

Ирина вырвалась, оставив в руках графа клок волос.

– Я отдавалась другим по твоей просьбе! Я соглашалась осквернять себя с твоими друзьями лишь в угоду тебе. Все, что я делала, делала для тебя…

– И тебе это удалось, маленькая развратница! Никогда не встречал женщины, более покорно подчиняющейся моим прихотям. Продолжай в том же духе, если хочешь и дальше прельщать меня. И не говори мне никогда об этом ребенке. Отделайся от него, понятно?!

– Никогда! Это же грех.

Граф чуть не задохнулся от смеха. – Продолжая смеяться, он опрокинул Ирину на пол и, держа ее животом вниз, задрал юбку, приподнял бедра и слегка похлопал. Широкие и белые бедра порозовели. Рауль высвободил свой член и вошел в Ирину с силой, заставившей ее закричать от удовольствия и боли.

Удовлетворив свою похоть, граф оторвался от Ирины и зло оттолкнул ее:

– Убирайся, оставь меня!

Девушка уцепилась ему за ноги, невнятно бормоча. Удар кулаком заставил ее разжать руки. У нее из носа тотчас потекла кровь. Граф повернулся и вышел.

Долгое время Ирина оставалась распростертой на полу, глядя сухими глазами в одну точку. Когда девушка встала, она уже знала, что делать.

* * *

Ни Анна, ни Елена долго не замечали округлившегося живота Ирины. Она смогла скрыть свое положение.

Ирина родила преждевременно, к концу весны. Схватки начались на рассвете. Она спряталась в хижине, находившейся в лесу Санли. Там жила старуха, считавшаяся колдуньей. Ее звали Ирмелина. Когда-то она была красива. Ирмелина снабжала многих сеньоров ядом и живительной жидкостью, а дам – приворотным зельем. Рауль де Крепи был одним из ее покупателей. Старуха знала Ирину, так как часто видела ее в обществе графа. Ирмелина не выразила никакого удивления, когда молодая женщина рухнула на покрытый мусором пол ее халупы.

– Ты мучаешься, милая? Лучше бы ты пила мое снадобье. Тогда была бы сейчас стройной и гибкой, как молодое деревцо.

– Старуха, послушай меня. Мне ни к чему твои советы. Те, которым я следовала, не принесли мне удачи…

– Ты говоришь о моем приворотном зелье? Ты не сделала того, что я велела тебе сделать…

– Я не поверила…

– И ошибалась. Сейчас граф был бы у твоих ног.

– Кто тебе говорит о графе?!

– Не считай меня дурой. Я видела, как ты крутилась возле него. Не надо быть кудесницей, чтобы увидеть, как ты его любишь. А он тебя – нет.

– Замолчи!.. Мне больно!..

– Иди сюда.

Ирмелина уложила Ирину на моховую подстилку.

– Подними платье и раздвинь ноги… так… хорошо!

…К концу утра Ирина родила маленького, хилого мальчика. Старуха завернула ребенка в кусок грязной материи и положила его около матери. Ирмелина задумчиво смотрела на мать и сына. Вечером, дав роженице выпить горького отвара, она спросила:

– Ты все еще хочешь, чтобы граф полюбил тебя?

– Что я должна сделать? – спросила Ирина приподнявшись.

– Отдай мне своего ребенка.