Текст книги "Избранное"

Автор книги: Разипурам Нарайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

На полрупии
_{(перевод М. Ковалевой)}

Сабайя торговал рисом возле рыночных ворот. Его лавку загромождали корзины, в которых можно было найти все разновидности риса: от грубого, как щебень, до первосортного, с зернами белыми, словно жасмин, и тоненькими, как иголочки. В лавке было темно и душно, но Сабайя даже мысли не допускал, что на земле есть место лучше этого. Здесь каждая пядь была ему дорога. Он упивался запахом джутовых мешков, запахом риса и половы, он обожал теплый на ощупь рис в корзинах, который привозили прямо с тока. После добрых времен наступали и плохие времена, но его дело процветало всегда. Бывали засухи, когда поля не давали всходов и молотилки умолкали, когда люди становились похожими на скелеты и, казалось, вот-вот свалятся замертво прямо на дороге. Но и тогда он не закрывал свою лавку. Не удастся достать двадцать корзин риса – он обшарит всю округу, наскребет хотя бы две корзины и пустит рис в продажу. Случались времена, когда урожай был настолько обилен, что он мог закупить всего четвертую часть риса, который ему предлагали: в эти дни продавать рис было совсем невыгодно – себе в убыток. Даже если торговать круглосуточно, все равно в конце месяца и пятидесяти рупий не заработаешь. Это называлось «депрессия в торговле». Да, бог плодородия – капризный и суровый покровитель. Его щедрость и скупость одинаково бьют по карману. Но Сабайя сумел пережить все капризы природы, все взлеты и падения в торговле. Рис вошел в его плоть и кровь.

Сначала он служил чем-то вроде приказчика без жалованья, когда отец его еще сидел за своей конторкой и подсчитывал выручку; в те дни Сабайя ненавидел рис и всю эту груду мешков в лавке, которая громоздилась у него на дороге. Он мечтал о шумных улицах, кинотеатрах, футбольных матчах и состязаниях по борьбе – обо всем, что ему удавалось мельком увидеть сквозь вечную толкотню в дверях лавчонки или узнать от посетителей. Но отец старался как можно больше держать его в лавке, словно на цепи привязанного, и пресекал все его увлечения: «Мальчишек следует драть, чтобы не выросли бандитами». Эту свою теорию воспитания он проводил в жизнь столь неуклонно, что с течением времени маленький человек уже не видел ничего на свете, кроме риса, и в голове у него вертелись только цены на зерно, и все мысли были о рисе, и снился ему один только рис, и только про рис он мог говорить. Когда отец умер, он так естественно занял его место, что никто и не заметил перемены: многие покупатели были уверены, что старик все еще считает денежки за своей конторкой. Дело процветало. Сабайя держал пять коров и буйволиц, их молоком, творогом и маслом изо дня в день питались он сам, его жена и пятеро детей, пока все не сделались гладкими и круглыми, как мячики. Он владел тридцатью акрами земли в ближней деревушке и каждые шесть месяцев посещал свои владения, проверяя, все ли в порядке. Он пускал деньги в рост и драл с доведенных до отчаяния лю-дей чудовищные проценты; так он стал владельцем десятков домов, и доход от них ежемесячно увеличивал его сбережения в банке. Он купался в деньгах. Он послал детей учиться в школу, накупил им расшитых шапочек и бархатной одежды, нанял репетитора, чтобы тот каждый день под большой лампой в гостиной орал на них во все горло. Он увешал жену с головы до ног тяжелыми золотыми украшениями и одел ее в яркие бенаресские шелка; он надстроил еще два этажа к своему дому, пристроил несколько новых комнат, все стены выкрасил в темно-синий цвет, не жалея масляной краски, и развесил повсюду сотни изображений богов в золоченых рамах. Целыми днями он просиживал возле своего стального сейфа, то и дело засовывая туда деньги, а сам краешком глаза следил за приказчиками, отмеряющими рис в джутовые мешки; жизнь его текла размеренно и приятно, и только сон прерывал беспрестанную торговлю рисом и подсчеты звонкой монеты. Казалось, нет ничего, что помешало бы этой жизни продолжаться вечно – все тот же круг забот и интересов, бесконечное повторение: деньги стекаются в лавку, а рис то подвозят, то увозят. Потом кто-нибудь из сыновей, как две капли воды похожий на него, займет его место и продолжит дело. Казалось, что этот заколдованный круг недоступен никаким внешним воздействиям: ни жизни, ни смерти, ни всяким переменам. Возможно, так оно и было бы, если бы не разразилась война. Она нагнала на него страху. Сначала ему почудилось, что все на свете полетело к чертям. Но когда прошло первое потрясение, оказалось, что жить все-таки можно. Его прибыли нежданно-негаданно подскочили – Сайгон и Бирма прекратили торговлю рисом, а это означало, что его запасы теперь будут цениться на вес золота. Люди толпились в его лавке днем и ночью, а стальной сейф едва не лопался от денег. Он купил под склад соседний дом, потом следующий и еще один рядом с ним, а затем приобрел несколько деревушек… Он понавешал еще больше золота на жену и дочек, а сам отпустил брюшко. В конечном итоге война стала для него благодатным временем – пока не вступила в действие Комиссия по надзору за продовольственными товарами. Впервые в жизни он был сбит с толку и встревожен. Он никак не мог осознать, почему это кто-то может ему указывать, что продавать и по какой цене.

День и ночь он бушевал, не уставая повторять своим преданным друзьям и помощникам:

– Да что они смыслят в нашем деле? Пусть бы занимались своими налогами, ловили воришек да канализацию чистили. Что они там смыслят в торговле рисом?

Он был вне себя от радости, когда люди при нем говорили:

– Департамент продовольствия – чистейшая авантюра. Ну и кашу заварило наше правительство…

Он горячо поддерживал их и даже просил:

– Ну неужели нельзя, чтобы разумный человек, вроде вас, пришел на смену этим, в правительстве и комитетах… Безобразие, что там творится!

Вскоре он сообразил, что все-таки можно вывернуться, надо только сменить шкуру; лебезя перед чиновниками, встречаясь с нужными людьми, составляя бесчисленные прошения, он наконец добился разрешения продолжать торговлю, но по установленным твердым ценам. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с его прежним размахом. Он горестно застонал, узнав, что придется расстаться со всем зерном, выращенным его работниками на его собственных полях. Это казалось ему просто чудовищным.

– Неужто они будут назначать цены на мой рис? Еще мне спрашивать у них разрешения торговать собственным рисом!

Началась настоящая тирания – дальше некуда. Но для видимости он смирился с неизбежным без всякого протеста. А его изворотливый ум уже искал выхода. Никогда еще не случалось, чтобы настоящий хитрец не додумался до чего-нибудь. Он почти перестал спать и потерял аппетит. Ночи напролет он лежал в темноте, обдумывал свои дела. И наконец нашел решение. Он сказал самому себе: «Мой рис все еще на полях, а мешки – все еще на моем складе. И пропади я пропадом, если у меня не хватит ума оставить все это при себе. Что нужно правительству? Чтобы все бумажки были в полном порядке – а это уж я им обеспечу».

Потребовалась долгая, кропотливая работа, но игра стоила свеч. Он утаил большие запасы риса для своей семьи и для торговли – и этих запасов не было ни в наличности, ни на бумаге. Пришлось раздать порядочно денег тем, кто проверял его склады и его документацию, но он не жалел об этих затратах. Когда он совал в чью-нибудь руку бумажку в десять рупий, это означало, что от любопытных глаз будет скрыто на тысячу рупий зерна. А покупатели готовы были платить сколько спросят, не торгуясь. Он назначал любую цену и мысленно повторял себе, что все эти комиссии и ограничения – просто подарок. Рассуждал он философски: «Что бог ни делает, все к лучшему…» Он раздавал по нескольку ан нищим два раза в неделю, а по пятницам разбивал кокосовый орех в храме, чтобы возблагодарить бога за покровительство. Постепенно набираясь опыта и совершенствуясь в этих делах, он полностью стал хозяином положения. В своем складе он так ловко отмеривал зерно, что у него к концу дня накапливалось порядочно риса, который никому не принадлежал; он устраивал проволочки, открывал, закрывал и снова открывал свою лавку с таким расчетом, что людям приходилось бегать к нему по нескольку раз – когда у них были деньги, у него не было риса, а когда у него был товар, у них не было денег. Все эти манипуляции позволяли ему каждую неделю накапливать очень много риса, а из урожая, собранного в его деревнях, до департамента продовольствия доходила лишь ничтожная доля. Вскорости он превратил один из своих домов на глухой улочке в склад, забитый мешками с рисом от пола до потолка. Предполагалось, что это склад бумаги и тряпья – он всем давал понять, что собирает сырье для бумажных фабрик.

– Надо же как-то выкручиваться с моими жалкими средствами, – объяснял он.

Он стал продавать рис только малыми порциями и только известным ему людям. Брал деньги вперед и говорил, чтобы зашли попозже. Он всегда умел посеять сомнение:

– Тут у одного человека было немного риса. Не знаю, может, уже ничего и не осталось. Ну ладно, давайте пока деньги. Иногда он возвращал деньги и говорил:

– Простите, ничем не могу помочь. Тот человек уверял меня, что рис есть, но вы же знаете, в наше время ни на кого нельзя положиться…

Как-то вечером он уже закрыл лавку и, положив ключ в карман, собрался уйти, когда к нему с криком подбежал человек:

– Ох! Вы уже закрыли. Не везет же мне…

Сабайя обычно не слушал людей, обращавшихся к нему на улице, он избегал таких разговоров, потому что у всех было только одно на уме – как достать рису. Его возмущала вся эта шумиха вокруг риса. Почему бы им не питаться кукурузой или просом, а не ныть целыми днями «рису, рису», когда рис так трудно раздобыть. Рис сейчас почти для всех – слишком дорогое удовольствие, да ведь и золото, к примеру, тоже не всякому доступно.

– Я занят, некогда мне болтать, – сказал Сабайя и бесцеремонно прошел мимо. Человек побежал за ним. Он схватил его за руку и крикнул:

– Вы должны открыть лавку, дайте мне рису! Не уходите, не могу я вас отпустить!

Сабайя остановился – так горячо звучала мольба этого человека.

– У меня дети плачут, двое детишек, мать-старуха еле жива… С голоду помирают… Талоны на рис кончились, вот уже три дня… Не могу видеть, как они мучаются. Пожалуйста, дайте мне хоть самую малость, умоляю! Я весь город обегал… Нигде ни зернышка не достал. Они там ждут не дождутся, думают, я принесу хоть что-нибудь… Они… Господи, что же с ними будет, если я вернусь с пустыми руками…

– Сколько тебе нужно?

– Дайте хоть один сер. Дома у меня шесть голодных ртов.

Сабайя неприязненно взглянул на него.

– Почему раньше не пришел?

– Да я с ног сбился, рис искал.

– Сколько у тебя денег?

Человек протянул монету в полрупии. Сабайя пренебрежительно посмотрел на монету.

– И на это ты хочешь получить целый сер?

– Но ведь за рупию дают три сера?

– Нашел время поминать о твердых ценах! Да ты с голоду умрешь, если будешь нести такую чепуху!

Он рассердился. Странные люди, чуть не дохнут с голоду, а все цепляются за идиотские фантазии.

– Может, у тебя найдется еще восемь ан? Тогда попробую достать хотя бы один сер, – сказал Сабайя.

Человек печально покачал головой:

– Да ведь конец месяца, у меня ни гроша больше нет.

– Тогда получишь полсера – за такую цену мой знакомый больше не даст.

– Хорошо, – с запинкой сказал человек. – Все же лучше, чем ничего.

– Давай сюда деньги, – сказал Сабайя. Он забрал монету. – И не ходи за мной. Мой приятель – человек очень осторожный. Увидит, что я не один, сразу закричит: «Нет ничего!» Подожди, я скоро вернусь. Но я ничего не обещаю. Если откажет, значит, тебе не повезло, вот и все.

Он ушел, забрав восемь ан. Человек остался стоять на углу. Он хотел было крикнуть вдогонку Сабайе: «Долго ли мне ждать?» – но побоялся рассердить его и смолчал. А жалко, что не спросил: Сабайя как сквозь землю провалился. Настала ночь, улицы затихли, люди проплывали во тьме, словно тени. На город опустилась тишина. Человек то и дело бормотал себе под нос:

– Что с ним стряслось, да где же он? Куда он подевался? Когда же это я домой попаду? Ведь еще рис надо варить. Дети, ох, детишки мои…

Он пошел в ту сторону, где скрылся Сабайя, но зря: тот нарочно сделал крюк, чтобы не выдать свой потайной склад, а потом повернул совсем в другом направлении. Человек долго бродил взад и вперед по замершим улицам и наконец снова вернулся к лавке в надежде, что хозяин уже там. Но его нигде не было. Замок на двери висел все так же, как и раньше. В растерянности человек стал снова кружить по улицам, а потом решил пойти к Сабайе домой. Он постучался. Открывая дверь, жена Сабайи начала было говорить:

– Как ты сегодня задержался… – но тут же умолкла, увидев чужого человека.

– Дома ли Сабайя?

– Нет. Он еще не приходил.

Она очень волновалась. Было уже поздно, и она не выдержала:

– А на другой склад вы не заходили?

– А где это?

Ей пришлось рассказать – ведь никто, кроме нее, не знал, где этот склад. Они отправились на поиски. Долго проплутав по каким-то закоулкам, они вышли к складу. Дверь была заперта изнутри. Они пытались достучаться. Но дом был укреплен на славу, так что даже крысы и то могли входить только «с парадного хода». В конце концов пришлось разбить окошко над дверью, пролезть в него и отодвинуть засов. В разбитое окно струился мутный утренний свет. В углу они заметили электрический фонарь, рядом с ним валялась монета в полрупии, а немного дальше из-под груды нагроможденных мешков торчала рука.

На следствии было вынесено следующее заключение:

«Смерть в результате непредвиденного обвала мешков с рисом».

Прибежище
_{(перевод М. Ковалевой)}

Дождь хлынул внезапно. Он едва успел добежать до единственного укрытия – гигантского баньяна на обочине, с толстенным стволом и густым пологом высоких ветвей. Оттуда он спокойно смотрел, как летят наискось дождевые струи; порой их относило совсем близко к нему. Он проводил праздным взглядом собаку, трусившую мимо – шерсть у нее совсем намокла, – взглянул на пару буйволов, жевавших валявшиеся банановые листья. Но вдруг почувствовал, что рядом, под деревом, скрываясь за стволом, стоит кто-то еще. На него пахнуло легким ароматом цветов – он не смог пересилить свое любопытство, сделал несколько шагов вокруг ствола и внезапно оказался с ней лицом к лицу. У него вырвалось громкое «ох», и он остановился с растерянным и жалким видом. Женщина увидела его и едва сдержала крик. Немного овладев собой, он сказал:

– Не беспокойся, я сейчас уйду.

Как-то глупо обращаться с такими словами к собственной жене, да еще после долгой разлуки. Он снова встал на прежнее место – подальше от нее. Но потом опять подошел и спросил:

– Что привело тебя сюда?

Он боялся, что вообще не услышит ответа, но она бросила:

– Дождь.

– А! – Он решил превратить все в шутку и рассмеялся, пытаясь задобрить ее. – И меня он тоже сюда загнал, – сказал он, чувствуя себя последним идиотом.

Она ничего не ответила. Погода – древнейшая спасительная тема для разговора, и он продолжал отчаянно цепляться за нее:

– Совершенно неожиданный ливень…

Она не сказала ни слова и стала смотреть в сторону. Он старался поддержать разговор.

– Если бы мне хоть в голову пришло, что будет дождь, я остался бы дома или захватил зонтик.

Она не обратила на его слова ни малейшего внимания. Можно было подумать, что она глухая. Ему хотелось спросить: «У тебя уши заложило?» – но его удерживал страх, как бы она не выкинула чего-нибудь, если он ее разозлит. Стоит ее довести, и она способна на все. Никогда в жизни он не подозревал, сколько скрытых эмоций таится в ней – до той последней, роковой ночи.

В их совместной жизни были бесконечные размолвки: то и дело выяснялось, что они думают по-разному обо всем на свете, из-за каждой мелочи неминуемо вспыхивали споры, и не так-то просто было их разрешить. Спорили из-за чего угодно: что слушать – Цейлонское радио или Всеиндийское, куда пойти – на английскую кинокартину или на тамильскую, можно ли сказать, что у «Жасмина» чересчур резкий запах или, например, назвать розу слишком броской, и все в этом роде. Споры разгорались по любому поводу, напряжение нарастало, и на несколько дней они переставали замечать друг друга, а потом снова мирились, и начиналась горячая дружба – увы, ненадолго. Однажды во время такого перемирия они составили договор о дружбе, с тщательно обдуманными пунктами, и подписали его перед ликами богов в комнате для молитвенных размышлений. Им казалось, что ничто и никогда не поссорит их снова и все дурное останется в прошлом, но такое душевное состояние оказалось слишком мимолетным, и самый первый пункт: «Мы больше никогда не будем ссориться», – был нарушен сразу же в день заключения договора, а остальные параграфы тоже разлетелись в прах, хотя в них и предусматривались всевозможные причины раздоров: расходы на хозяйство, ворчание по поводу еды, разговоры о деньгах, упоминание о родственниках (они постарались тщательным образом обо всем договориться).

Теперь, стоя под дождем, он был очень рад, что ей некуда бежать. Он ничего не слыхал о ней с той самой ночи, когда захлопнул за ней дверь. Сейчас ему казалось, что это было ужасно давно. Они, как всегда, поссорились за ужином, и она пригрозила, что уйдет из дому. Он ответил: «Ну и уходи», – и открыл дверь, а она взяла и вышла в ночную темноту. Он долго-долго не запирал дверь – надеялся, что она вернется, но так и не дождался.

– Я и не надеялся увидеть тебя, – решил сказать он, а она ответила:

– Ты думал, что я побегу и утоплюсь?

– Да, я этого боялся, – сказал он.

– Значит, искал меня во всех колодцах и прудах?

– Или в реке? – подхватил он. – Нет, не искал.

– То-то! Я удивилась бы такому вниманию.

– Но ты же не утопилась, – сказал он, взывая к элементарному чувству справедливости, – как же ты можешь упрекать меня за то, что я тебя не искал?

Но она отрезала, едва не топнув ногой:

– Вот и видно, какой ты бессердечный!

– Ты очень непоследовательна, – сказал он.

– О боже, опять ты начинаешь копаться в моей душе. Что я за несчастный человек – надо же было этому дождю загнать меня сюда!

– Наоборот, по-моему, это добрый дождь. Он снова свел нас. Я бы хотел задать тебе вопрос: как ты жила все это время?

– Стоит ли говорить? – В ее голосе послышалась нотка волнения, и это польстило ему. А вдруг он сумеет уговорить ее вернуться? Слова уже готовы были слететь у него с языка, но он проглотил их. И только спросил:

– А тебе разве не интересно, что было со мной? Тебе не хочется узнать, как мне жилось все эти месяцы?

Она не отвечала. Она только смотрела на дождь, а дождь припустил еще сильнее. Ветер внезапно переменился и резким порывом бросил ей в лицо струю воды. Он ухватился за этот предлог и подскочил к ней с носовым платком. Она отшатнулась.

– Можешь не беспокоиться обо мне! – крикнула она.

– Но ты же промокнешь… – Несколько капель с ветвей упало ей на голову. Он тревожно показал на ее мокрые волосы: – Ты совершенно напрасно мокнешь! Неужели подвинуться нельзя? Хочешь, я поменяюсь с тобой местами?

Он надеялся, что такая заботливость ее растрогает. Она ответила только:

– Не беспокойся обо мне, – и осталась стоять на месте, мрачно глядя на дождь, секущий дорогу.

– Может, сбегать за зонтиком или за такси? – спросил он.

Она только сердито глянула на него и отвернулась. Он попытался еще что-то добавить, но она вдруг спросила:

– Что я тебе – игрушка?

– Почему игрушка? Разве я так сказал?

– Ты уверен, что можешь подобрать меня, когда тебе взбредет в голову, и выбросить когда захочешь? Так обращаются только с игрушками.

– Но я же никогда не выгонял тебя, – сказал он.

– Не хочу я снова все это слушать, – сказала она.

– А вот мне, может быть, до смерти хочется сказать, как я раскаиваюсь.

– Вполне возможно, только скажи это кому-нибудь другому.

– Мне больше некому сказать.

– Ну, это уж твоя беда, – сказала она. – Меня это не касается.

– Неужели у тебя нет сердца? – взмолился он. – Поверь мне, я действительно раскаиваюсь. Я стал другим человеком.

– И я тоже, – сказала она. – Я уже не такая, как прежде. Ничего не жду от других, зато и разочаровываться не приходится.

– Ты даже не хочешь сказать мне, чем ты сейчас занимаешься? – жалобно протянул он. Она покачала головой. Он продолжал: – Мне говорили, что ты участвовала в движении Хариджан или еще что-то в этом роде. Видишь, как я интересуюсь твоей судьбой?

Она ничего не отвечала.

– Ты здесь живешь постоянно или… – Он явно пытался узнать ее адрес. Она посмотрела на потоки дождя, потом сердито взглянула на него. Он добавил: – По крайней мере этот дождь устроил не я. Придется нам переждать его вдвоем.

– Нет уж! Ни за что здесь не останусь! – бросила она и, выскочив прямо под дождь, побежала прочь. Он закричал ей вслед:

– Постой, постой! Я больше ничего не скажу – слово даю! Вернись, ты же промокнешь до костей!

Но она не оборачивалась, и вот уже завеса летящих к земле дождевых струй совсем скрыла ее от глаз.