Текст книги "Вдали от Рюэйля"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Он завершает свой космический экскурс, вновь садится и вновь погружается в отсутствие мыслей, блуждая взглядом по ту сторону стеклянных поверхностей, отражающих его самого согласно непреложным законам геометрической оптики. Тут раздается стук в дверь, входит девушка, а именно Марта, по фамилии Бапоно.

У нее под халатом пижама. Волосы распущены по плечам. Она говорит:

– Я увидела в лаборатории свет. И сразу же подумала, что это вы пришли поработать. Догадаться было нетрудно! Я вас отвлекаю?

Жак из вежливости встает и из нее же отвечает «Нет».

– Не надо условностей, – с воодушевлением говорит Марта, – выставьте меня за дверь, если я вам мешаю.

– Я еще не начал работать, – отвечает Жак, – и у меня впереди вся ночь.

– Вы что, совсем не спите?

– Сплю, но мало и очень интенсивно.

– Как это может быть? – очень серьезно спрашивает Марта.

– Целая техника. Очень сложная.

– О, – взмолилась она, – научите меня!

– После того как вы сдадите оставшиеся экзамены на степень бакалавра.

– Почему вы надо мной смеетесь?

– Ядрена вошь, – шепчет Жак.

– Чему посвящены ваши исследования в настоящий момент? Хотя это, наверное, нескромный вопрос?

– Нет. Ничуть.

Он замолчал.

Она стала прогуливаться по лаборатории, глядя по сторонам.

– Выглядит внушительно, – сказала она. – Должно быть, папа вам очень доверяет, если оплачивает все эти красивые штуки.

– Хотите, чтобы вас очаровать, я изменю цвет лакмусовой бумажки.

– Спасибо. Этот фокус я знаю, мы проходили в школе. А вот что находится здесь, в этой плошке?

– Кишки крота, инфицированные бапонитом, средством, которое изобрел ваш отец.

– Без лаборатории, – сказала Марта.

– Естественно, без лаборатории.

Она остановилась перед клетками.

– А эти бедные зверушки?

– Различная интоксикация. Суть в том, что надо отравить кошек так, чтобы не умертвить мышей, и уничтожить пожирателей салата, не отравив при этом белых червей.

– А вот эта здоровая крыса, она вроде чувствует себя хорошо.

– Я кормлю этого зверя Интегральной Микстурой Бапоно – Защита Крольчатников и Свинарников.

– Но ведь это не кролик и не свинья!

– Его зовут Газдрубал^[84]. Не считая симпатии, которую он у меня вызывает, Газдрубал служит в основном для исследований на тему гигантизма среди стебельчатых. Я пытаюсь вывести породу гигантских вшей.

– Что за странная идея, – прошептала девушка.

Она присела.

– Как дела у вашей труппы?

– Очень хорошо, мадемуазель.

– Что вы будете представлять?

– Это секрет, мадемуазель.

– А вы сами играете?

– Нет, мадемуазель. Я руковожу.

– Наш шофер ведь у вас играет, не так ли?

– Томассон, да.

– И секретарша тоже?

– Жинетта Этьен, да.

– Народная труппа.

– Как видите, да.

– Сколько вас?

– Восемь, а со мной – девять.

– И как успехи?

– Поразительные.

Марта замолчала, похоже, в задумчивости, а может, в замешательстве.

– Никак нельзя к вам присоединиться?

– Ядрена вошь, – прошептал он.

Марта внимательно рассматривает расшитые носки своих шлепанцев.

– Мсье Саботье младшему я тоже отказал, – сказал Жак. – Кажется, он даже поет, но меня это не интересует.

– О Тино я у вас не спрашивала, – сказала Марта. – Каково ваше происхождение, мсье Сердоболь?

– То есть?

– Хотя это, наверное, нескромный вопрос?

– Профессия моего отца? Вы это хотели знать? Промышленник. Мать? Она из города Сен-Сезара^[85]. Один из моих дядей – монсеньор города Сен-Сезар, архиепископ лионский и примат Галлии, другой – Луи-Филипп, принц де Цикада. Мы находимся в родстве с Нуа и Бруа.

Он кашлянул.

– Но прошу вас, – быстро добавил он, – пускай это останется между нами. Я бы не хотел, чтобы это знал весь город.

– Обещаю вам, – степенно сказала Марта.

Он подвинул маленький, совершенно белый лакированный табурет и сел подле нее, склонился к ней и внезапно замер.

Встал и поклонился.

– Добрый вечер, мсье Бапоно, – вежливо произнес он.

Мсье Бапоно дождался, когда Марта выйдет, и воскликнул:

– Ну и дела! Вот уж чего я никак не ожидал! Ну вы, старина, даете! Без особых церемоний. Приехали два месяца назад и уже обольщаете дочку патрона. Неплохо! Неплохо! А может, заодно и жену? Откуда я знаю?! Может, мой инженер-химик уже наставил мне рога! Черт-те что! Черт-те что! Хороший же я патрон, хорошо заткнутый патрон. Нет, вы мне только скажите, старина, главное, не смущайтесь, а! Серьезно!

Он взял Жака под руку и увлек на прогулку по лаборатории.

– Ну а не считая этого, как продвигаются наши индивидуальные исследования? Получается? Я уверен, что получается. Рационал! Рационал получается? А Митоктон^[86] Бапоно? Получается Митоктон Бапоно?

– Я представлю вам отчет в течение этой недели.

– Прекрасно. Великолепно. Но индивидуальные исследования, расскажите-ка мне о них. Хотя, может, это нескромный вопрос?

Он отпустил его руку, отошел на два шага и с восхищением оглядел Жака.

– Послушайте-ка, не знаю, говорил ли я вам уже, но вы – впечатляющий экземпляр. Вы занимались спортом?

– Да. И даже танцами. Балетом.

– Обалдеть. Обалдеть. Обалдеть.

Он смотрел на него с восхищением.

– Я должен был поступить в Оперу, – сказал Жак. – Я давал сольные спектакли в зале «Плейель» и выступал на сцене нескольких мюзик-холлов. Впрочем, у меня это семейное, поскольку моя мать была балериной в кордебалете оперного театра Бордо. Но из уважения к отцу, который был архиепископом, я выбрал химию.

Бапоно вновь взял Сердоболя под руку и увлек в очередной обход лаборатории быстрым шагом.

– Танцор, – восклицал он, – инженер-танцор, танцор-инженер, нет, мне все-таки попался редкий экземпляр. Обалдеть!

Он вновь отпустил руку Жака, чтобы отойти на шаг.

– Вы чертовски хорошо сложены, – продолжил он. – Особенно поразительным я нахожу затылок, он свидетельствует одновременно о силе и уме обладателя. Такой затылок воспринимается как самое настоящее произведение искусства. Вам смешно? Вы – ученый, а я – промышленник, но искусство выше всего, не правда ли? Вот это нас и объединяет.

Он попытался вновь ухватить Жака под руку, но тот незаметно отстранился.

– Мне вот танцы, – сказал Бапоно, – художественные танцы, разумеется, кажутся чем-то феноменальным. Всякий раз когда я оказываюсь в Париже, бегу на балет. Вы даже не догадывались, правда? Вы даже не представляли? Балет – это восхитительно. Балерины – сплошное очарование. А красивые, атлетически сложенные тела в облегающих трико – вот что дает глубокое представление о человеческой анатомии.

Он кашлянул.

– А если вы мне что-нибудь станцуете? – предложил он. – Я бы обеспечил музыкальное сопровождение, а вы бы выделывали свои па.

Он принялся напевать, затем попеременно имитировать струнные и духовые. Жак после некоторого замешательства выдал несколько па, затем перепрыгнул через стол с рьяностью позитрона, вытолкнутого из ядра бора.

Вошла мадам Бапоно.

И сказала: «Не стесняйтесь, господа».

Бапоно прыснул со смеху. Жак сделал достойное лицо и поклонился. Мадам Бапоно была одета так же, как ее дочь, ее шлепанцы были расшиты идентичным образом. Она подвинула стул и села.

– Прошу вас, – сказала она. – Продолжайте.

Она доброжелательно улыбалась.

– Нет-нет, – воскликнул Бапоно, потирая глаза, – на сегодня хватит. Пойдем спать.

– Вы репетировали? – спросила мадам Бапоно.

– О нет, мадам, я руковожу, я сам не играю.

– А какую пьесу вы нам готовите?

– Это секрет, мадам.

– Ладно, все, – сказал Бапоно. – В койку. Дадим молодому человеку возможность поработать.

Он встал и бесцеремонно ссадил супругу.

– Спокойной ночи! – крикнул он. – Спокойной работы!

Еще секунда – и их уже не было.

Жак еще раз обошел лабораторию, погладил Газдрубала, рассеянно посмотрел на пару кристаллизаторов, затем выключил свет и вытянулся на диване в своем кабинете. Он проснулся, когда аппараты для растирания в порошок Интегральной Микстуры Бапоно уже давно урчали. Он услышал, как с полной отдачей стучит пишущая машинка Жинетты.

Он потянулся, встал и решил пойти побриться. В зеркале, висевшем над его письменным столом, он увидел Корбиньона, который усердно трудился согласно полученным инструкциям.

– Который час, Корбиньон? – крикнул он.

– Полдесятого, мсье Сердоболь.

– Я проработал всю ночь, – сказал Жак.

Он посмотрел на себя в зеркало. И окончательно утвердился в своем намерении отправиться в парикмахерскую.

– Все в порядке, Корбиньон?

– Да, мсье.

– Ничего особенного?

– Нет, мсье.

Сказали друг другу они.

Он вышел. В парикмахерской не было ни одного клиента. Он уселся в кресло. Патрон собственноручно начал намыливать ему нижнюю часть лица. После того, как и тот и другой закончили свои дознания относительно семейных дел и метеорологических соображений собеседника, Жак быстро перешел к интересующей его теме, а именно к частной жизни господина Линэра^[87], аптекаря и эксклюзивного производителя антионталгина «Беспечный скворец»^[88], специфического и радикального средства против онталгии, экзистенциальной тоски, субстанциальной астмы, эссенциальной эпилепсии и прочих околососедствующих напастей. Вот уже полвека Линэр изготавливал лекарство, рецепт которого унаследовал от отца, а тот от своего, и так далее. Относясь к рекламе с презрением, а в душе даже наплевательски, он продавал не более пятидесяти флаконов в год, что и составляло весь объем годового производства, кое было отнюдь не быстрым. Жак отправил один флакон де Цикаде, который объявил себя по-настоящему, да, по-настоящему удовлетворенным; принимая эту смесь, он ощущал ее возбуждающее и позитивное действие, стимулирующее его вдохновение, порой ослабляемое недугом. Итак, Жак полагал, что нашел настоящую жилу для разработки и прочную основу для реализации тех амбициозных планов, что впоследствии могут у него появиться. Но он колебался, не зная, предложить ли дело Бапоно (удивительно, что тот сам до этого еще не додумался) и объединиться с ним или же попытать счастья в одиночку. Что касается первого хода (а именно: убедить Линэра уступить свое производство), это будет, предполагал Жак, делом несложным после того, как он подробно ознакомится с привычками фармацевта. В своем проекте он даже усматривал следы филантропии, ибо собирался, ну конечно же, заинтересовать старика новым альянсом, дабы тот на всю оставшуюся жизнь увяз в богатстве благодаря инициативности и изобретательности Жака Сердоболя.

Аптека папаши Линэра выглядела довольно представительно, хотя и не так блестяще, как заведение недавно обосновавшегося конкурента. Жак заходил туда редко – купить пачку аспирина да увидеть физию персонажа, чтобы понять, как его зацепить. Старый хрыч коллекционировал клещей; подступиться к нему с этой стороны было бы просто, но, ничуть не сомневаясь в своих способностях за неделю поднабраться достаточно глубоких знаний в этой интереснейшей области, чтобы суметь разговорить Линэра и даже озадачить его парой заковыристых вопросов, Жак гнушался применять подобные методы и предпочитал использовать более быстрые и энергичные средства, если таковые оказывались в распоряжении.

В лабораторию вошла Жинетта. Жак был один. Он рассматривал под микроскопом маленькие ошметки колорадского жука; следовало сделать более эффективным Дорифоровор^[89] Бапоно, чья недостаточность по части дорифоротрудикации^[90] уже начинала беспокоить всех сельскохозяйственников департамента.

– Что вам от меня нужно в этой истории с Линэром? – спросила Жинетта.

Она пыталась продемонстрировать высокомерие, но Жак прекрасно знал, что она славная девушка. Одевалась неплохо, красилась, насколько возможно в этом захолустье, чтобы не выглядеть шлюхой, и носила шелковые чулки в обтяжку.

– Жинетта, что вы думаете обо мне? – спросил Жак.

Он находил ее милой, но не больше, и никакого желания не испытывал.

– Что я думаю о вас? Что я думаю о вас?

Она была явно в затруднении.

– О, я в вас не влюблена, – наконец с раздражением выдала она.

– Так. Хорошо. Но, может быть, вы считаете меня хорошим товарищем.

– Это да. Даже отличным.

– Хорошо. Так вот, сегодня вечером мы все втроем пойдем к Линэру.

– Кто это – втроем?

– Вы, я и ваша младшая сестренка Пьеретта.

– Вы не посмеете! – воскликнула она.

– Ничего страшного с ней не произойдет, – спокойно произнес Жак.

– А что Линэр скажет, когда вас увидит?

– Пускай говорит что хочет. Назначьте ему свидание на один из ближайших дней.

– А если нас увидят?

– Я буду ждать вас у калитки из переулка, который выходит на улицу де ла Пьер-де-Мор. Там никто никогда не ходит. Соседей напротив нет. Это стена винокурни Саботье. Я осмотрел это место.

– Но откуда вы знаете, что…

– Мои секретные источники.

– А почему вы хотите…

– Не беспокойтесь. Я просто прошу вас оказать мне маленькую услугу.

– Какая-то сомнительная история^[91].

– В общем, подумайте, – резко ответил Жак. – Мне надо работать. Вы дадите мне ответ на днях.

На днях, когда он, например, пойдет в кино.

Перед входом в кинотеатр комдельной и отпактной группой о том о сем беседуют Бапоно и Саботье. Жак элегантно раскланивается с дамами, с различной степенью уважения пожимает руки господам. Тино держит себя очень приветливо, Жак про себя усмехается. У него спрашивают, как продвигается постановка пьесы, и он ловко переводит разговор на тему Концертного зала. Бапоно хлопает себя по лбу: чуть не забыл! Перед сформулированным таким образом запросом мэру Саботье ничего не остается, как пообещать все, что от него хотят. Звенит звонок, пора заходить и занимать места. Жак оказывается между мсье Бапоно и мадам Бапоно, деликатная ситуация, которая предписывает ему отказаться от обоих подлокотников и свести ноги вместе, прямо перед собой. Лучше не уклоняться ни вправо, ни влево. Наступает мрак, а вместе с ним документальный фильм о ловле сардины. В то время как на экране в трюм судна вываливаются потоки биомассы, Жак чувствует, что Бапоно незаметно завоевывает территорию. Жаку интересно, что мадам Бапоно сделала бы на его месте, учитывая, что он – не Бапоно. Он перемещает ногу в сторону мадам и прикасается к мясистой икре. Икра тут же отстраняется, как будто исчезает. Жак использует тот же прием в сторону мсье Бапоно. Патрон принимает приличную позу. Отныне все идет превосходно, и так – до финального заполнения консервных банок маленькими рыбками и зажигания света.

– Познавательно, – степенно изрекает Бапоно, с высокой колокольни плюющий на позвоночных, которых нельзя ни отравить, ни откормить.

Жак поворачивается к мадам Бапоно, которая бросает на него строгий взгляд. Марта, сидящая рядом с мадам Саботье, уже вся извелась. Тино болтает с отцом. Жак задумывается на тему бог знает чего. Он оглядывает зал и замечает Линэра, а неподалеку от него Пьеретту с сестрой.

– Кого это вы там высматриваете? – спрашивает Бапоно. – Какую-нибудь козочку?

Жак категорически отнекивается. Он уже подумывает о том, что с его стороны было бы вежливо наврать два-три комплимента мадам Бапоно, но в этот момент тьма вновь побеждает свет, на этот раз для проекции новостей. Ничуть не удивляясь, Жак видит, как он сам принимает парад парижского гарнизона, поднимается на вершину Гауризанкара^[92], управляет спортивной гоночной машиной в Индианаполисе и, будучи министром спорта, выступает на торжественном открытии бассейна в окрестностях Парижа. Все это время Бапоно вел себя спокойно.

В антракте мужчины встали и пошли отметиться у писсуаров, покуривая сигареты. Дамы остались сидеть, посасывая леденцы.

– Мы как-нибудь еще поговорим о танцах, – сказал Жаку Бапоно, ухватывая его под руку, чтобы не потерять в толпе. – Это меня страстно увлекает. Послушайте-ка, – воскликнул он с восхищением, – ну и бицепсы же у вас. Обалдеть, обалдеть, обалдеть, ах как приятно щупать.

Саботье нужно было что-то сказать своему помощнику. Перед писсуарами по соседству с Жаком оказался Тино, который, поливая разверстую пред ним чашу, спросил:

– Ну, Сердоболь, как репетиции?

– Неплохо.

Он выплюнул окурок на сухой участок чаши и прицельной струей его погасил.

– Знаете, – продолжил Тино, – я считаю, что вы вредничаете.

– Не может быть, – ответил Жак.

Они вышли вместе.

– Да, – продолжил Тино. – Ведь я тоже люблю театр. Это мое призвание. Было бы здорово, если бы вы позволили мне дебютировать в труппе, но больше всего я бы хотел выступать один. У меня хороший тенор, мне об этом говорили. Как вы нашли меня в прошлый раз у Бапоно?

Жак мрачно на него посмотрел и ничего не ответил. Проходящие люди разделили их. Жак внезапно оказался перед Жинеттой.

– Ну?

– Мы обе идем туда сегодня вечером, – сказала Жинетта.

– И я.

– И вы, разумеется, – сказала Жинетта.

– Вы будете ждать меня в условленном месте?

– Да, – сказала Жинетта.

Он оставил ее. Тино вновь к нему пристроился и продолжил:

– Кроме шуток, я хочу стать певцом, оперным тенором. Мой отец разорется, ну и что с того? Вот вы сами, вы ведь не находите это смешным, правда?

– Это занятие действительно не глупее других.

– Я говорю об этом с вами, – сказал Тино, – потому что вижу вас насквозь.

Жак из осторожности улыбнулся, но на хвастающегося персонажа взглянул уже по-другому, да и существование вышеупомянутого себя оценил по-новому.

– Да, – продолжил Тино. – Вы-то должны меня понять. У вас, у вас есть амбиции. Вы не намерены всю жизнь здесь киснуть. Правда? И я тоже! Я все время представляю себе, как пою арию из «Фауста»^[93] в опере, а весь зал взрывается аплодисментами. Это идея, всего лишь идея, но когда-нибудь все так и будет, так, как я сказал, как я захотел.

Прозвонили конец антракта.

– Мое имя будет напечатано крупными заглавными буквами на афишах. Я буду объезжать столицы, получать фантастические гонорары, я даже смогу откладывать деньги на когда стану старым. А еще у меня будут женщины. Столько, сколько захочется. Великий тенор только посмотрит на какую-нибудь женщину, и раз, она уже падает ему в объятья. Ах, какая жизнь! Какая будет жизнь! А вы не такой? Вы никогда не представляете себе, что с вами происходит то, чего вам бы хотелось?

– Нет, – сказал Жак. – Никогда.

Тино недоверчиво смотрит на него:

– Да ладно!

В этот момент Жак:

– Вы знаете Линэра?

– Да. Но мы все всегда покупаем у Страби^[94].

– Что вы о нем знаете?

– О Линэре?

– Да. О Линэре.

– Ничего. Он, знаете ли, производит одно лекарство. Кажется, против эпилепсии. Но ничего особенного. Это и сравниться не может с ветеринарией мсье Бапоно.

– Он женат?

– Да. Этот тип вас интересует? Любопытно почему. Здесь он не интересует никого. О нем здесь почти никогда не говорят.

Они направились к своим местам. Предваряющая музыка уже заиграла, но экран антрактно хранил белизну.

– А-а-а! – протянул тут Тино.

Жак повернулся к нему.

– Я понял, – сказал Тино, – почему вы им интересуетесь. Но знаете, другие об этом уже думали до вас.

Они остановились у своего ряда.

– Я ничего не скажу, – прошептал Тино на ухо Жаку, который сел на свое место рядом с мадам Бапоно.

Патрон и Саботье еще не вернулись на свои места. Жак был вынужден выдать мадам Бапоно несколько располагающих глупостей типа «вы любите кино» или «кто играет в следующем фильме», «вам он нравится – мне не очень». Губы мадам Саботье, соседствующей с Мартой, усердно шевелились: должно быть, трепались о помолвке. Затем свет погас в третий раз.

Начальные титры уже заканчивались, когда отдувающиеся Бапоно и Саботье наконец уселись. Тут начался фильм, довольно любопытная история. Речь шла о докторе, который днем был врачом, а ночью – злодеем. Днем он вел себя очень хорошо, но ночью ходил по притонам, посещал дурных девиц и кокошил фраеров. Эта сказка вызывала недоумение, а временами и недоверчивый смех у зрителей, но Жак знал, что такое двойная жизнь, да и не являлся ли он сам главарем опасной шайки, скрывающейся под видом актеров самодеятельной труппы? От лаборатории подземный ход вел к потайному гаражу, где находился мощный автомобиль, который доставлял их на места преступлений, как правило, в замки для ограбления, а иногда даже в Париж. Когда в полночь Жак Сердоболь заходил со своими единомышленниками в «Табарэн»^[95], кто мог распознать в них преступников, совершивших столько грабежей и убийств, да еще и угадать, что один из них – всего лишь скромный провинциальный инженер-химик, другой – секретарь мэрии, третий – сын танцовщицы кабаре и т. п.

Но тут Жак вновь чувствует, как его теснит плечо Бапоно. Он поворачивается к патрону, который заснул или делал вид, что. Что до соседки, то фильм ее так захватил, что она даже не заметила, как Жак вытянул и прижал свою ногу к ее ноге. Когда главный актер после всяких гримас наконец-то умер и электрические лампы вновь осветили зал, мадам Бапоно на этот раз не бросила на него строгого взгляда. Что за история, боже мой, что за история^[96].

Затем вся толпа шагает в темноте, и Марта наконец оказывается рядом с Жаком.

– Что вы думаете о фильме?

Жак отвечает не сразу. Он все еще бьется в муках агонии, отравленный психагогическим^[97] эликсиром, который тайно изобрел в лаборатории Предприятия Бапоно. Наконец:

– Неплохой, но совершенно неправдоподобный, правда?

– Вы так говорите, чтобы меня провести! Я прекрасно знаю, что вы не из таких.

– Не из таких каких?

– Не из тех, что считают эту историю неправдоподобной. Я в нее верю. Подобные приключения могут случаться, вы так не думаете?

Жак ответил жестом неведения, и эта мимика растворилась в тени, проплывающей меж двух фонарей. Не услышав ответа, Марта продолжила:

– Я все время думала о вас. Я представляла вас в вашей лаборатории, и в моем воображении эту микстуру приготовили вы сами.

– И я стал таким же отвратительным, как тот тип на экране?

Смех Марты привлек Тино.

– Я вам не помешал?

– Тино, – весело спросила Марта, – вам не кажется, что мсье Сердоболь чем-то похож на героя фильма?

– Конечно, – услужливо ответил Тино.

– Вы никогда не видели, как он манипулирует своими склянками?

– Нет, – сказал Тино. – Мне закрыт доступ к лаборатории точно так же, как и к театральной труппе.

– Вы работаете сегодня ночью?

– Нет, – сказал Жак.

Девчонки ждали его в темном уголке. Они открыли калитку, и длинный черный проход привел их к двери, в которую они постучались.

VI

Линэр открывает. Сначала он видит только двух девочек. Он поспешно приглашает их войти. Выражает свою радость. Рассыпается в любезностях. Но тут видит, как появляется третий лишний. У Линэра странно перекашивает рожу. Он спадает с лица. Девочки не решаются даже улыбнуться.

– Я вам не помешал? – спрашивает Жак, кладя шляпу на стул. – Я собирался к вам заглянуть и подумал, что удобнее это сделать после киносеанса, а тут как раз встретил мадемуазель Этьен, которая шла как раз к вам. Вы ведь в курсе, что мадемуазель Этьен работает вместе со мной у Бапоно?

– Не в курсе, – отвечает Линэр замогильным голосом.

Все стоят неподвижно в полной тишине.

– Возможно, мы вам помешали, – говорит Сердоболь.

Линэр вздрагивает.

– Входите уж.

Он провел их в столовую. На столе стоял торт, весь в креме и мороженом, а также бокалы, тарелки и приборы на троих. Жинетта и Пьеретта сели, а Линэр полез в буфет за бокалом и прибором для Жака. Пьеретта, сложа руки, выглядела очень послушной девочкой. У нее на ногах были длинные, до колен, гольфы. А на лице совершенно беспристрастное выражение. Линэр посматривал на нее украдкой, не осмеливаясь задержаться взглядом. Он слегка дрожал, ставя на стол тарелку, вилку, ложку. Жак тоже посматривал на Пьеретту. Он понимал, почему Линэр влюблен. Жак был еще слишком молод, чтобы влюбиться в столь хрупкую девчушку, он предпочитал блондинок с сочными формами, таких, как Сюзанна или мадам Бапоно, но в общем-то и Пьеретта была не лишена очарования. Жинетта непринужденно положила ногу на ногу, но Жак угадывал в ее глазах беспокойство и даже смятение.

– Хотите кусочек торта? – внезапно спросил Линэр. – Вы любите сладости?

– С удовольствием, – сказал Жак.

– Я его разрежу, – сказала нетерпеливая Жинетта.

– Могу предложить вам лимонад, – сказал Линэр. – Я подумал, что для мадемуазель…

Он чуть склонился к Пьеретте, раскатывая губы в улыбке.

– Ничего плохого в лимонаде я не вижу, – сказал Жак.

– А мне он даже нравится, – сказала Жинетта. Жажду утоляет.

– Я надеялась, что будет шампанское, – сказала негодница Пьеретта.

Жинетта пнула ее под столом.

– Ай, – айкнула девочка.

Жак подмигнул и одобрительно закивал головой.

– Шампанское! – воскликнул Линэр. – Шампанское! Я об этом не подумал. Обещаю вам, в следующий раз будет.

– Вот видишь, – сказала сестре Пьеретта.

Жинетта раскладывает куски торта. Все начинают облизывать ложки. Линэр смотрит на Пьеретту и не упускает из виду ни одной крошки. Время от времени поглядывает на гольфы. Это волнует его еще больше, чем крем, хотя он и взбитый.

Жак незаметно подает знак Пьеретте, и та неожиданно и звонко спрашивает:

– Мсье Линэр, а мадам Линэр, как она себя чувствует, мадам Линэр?

В смятении Жинетта роняет кусок торта на ковер.

И извиняется: «Ой! Извините».

И соскребает крем ложкой, топорща ковровый ворс.

Линэр смотрит на Жинетту:

– Она чувствует себя хорошо. Спасибо. Она уже легла. Она ложится рано. Она так привыкла. Она ложится рано. Она уже легла. Спасибо. Она чувствует себя хорошо.

– Мадам Линэр рано ложится по собственному желанию, – спрашивает Жак, – или это вы ей советуете из гигиенических соображений?

– Вне всякого сомнения, для здоровья правильно ложиться рано, – степенно отвечает аптекарь.

– А мы и не сомневались, – говорит Жак.

Пауза для ликвидации грязных тарелок, после которой Линэр, глухо кашлянув, задает следующий вопрос:

– Но мсье… мсье?

– Сердоболь, – говорит Жак.

– Мсье Сердоболь, вы только что сказали, что работаете у Бапоно? Я не ошибся?

– Точно. Я – химик.

– Работа продвигается?

– Продвигается. Мы разрабатываем несколько новых препаратов. А еще я провожу индивидуальные исследования.

– Это он вас сюда прислал?

– Кто? Куда?

– Бапоно. Ко мне.

– Зачем ему меня куда-то посылать?

– Ладно, не стройте из себя идиота.

Линэр говорит это раздраженным тоном. Жак резко встает, чуть не опрокинув стул.

– Мсье, – произносит он дрожащим голосом, – мсье, я никогда никому, даже пожилым аптекарям, не позволял называть себя идиотом.

Девочки смотрят на него восторженно, Линэр – устало.

– Мсье Линэр, – продолжает Жак, – людям, которые называют меня идиотом, я обычно бью морду.

– Он был чемпионом Парижа среди любителей, – шепчет Жинетта.

Это было сказано в адрес Линэра, для справки. Но аптекарь не испытывал страха. Он не знал, что такое бокс, он не дрался вот уже сорок пять лет и посему воспринимал сказанное не как гипотетический мордобой, а всего лишь как пустые слова.

– Я могу принести вам свои извинения, – пропел он с безразличием. – Но сначала сядьте и прекратите так кричать.

– Я принимаю ваши извинения, – сказал Жак.

Он сел.

– Итак, я продолжаю, – сказал Линэр. – Вас сюда послал Бапоно.

– Нет.

– Вы пришли не за эликсиром? Бапоно давно на него имеет виды.

– Я сопровождал этих барышень, – сказал Жак.

Линэр насупился:

– Вы вмешиваетесь в то, что вас не касается.

– Я не хотел быть нескромным.

– Однако вы нескромны, черт возьми! Вы нескромны! Я вас не приглашал, черт возьми, черт побери!

Линэр разозлился. Это было не только слышно, но и видно: по тому, как топорщилась его борода и морщились уши, первая подобно листве, которую колышет ветер, вторые подобно глади озера, которую волнует бриз.

– Не понимаю, в чем именно заключается моя нескромность, – ответил Жак. – Вы можете запросто беседовать с этими барышнями в моем присутствии. Полагаю, у вас ведь нет никаких секретов?

– О нет, – сказала Жинетта.

– Каких секретов? – спросила Пьеретта.

Она теребила один из гольфов, тот, что все время норовил сползти гармошкой. Линэр искоса поглядывал.

– Пьеретта, – строго произнес Жак, – оставьте в покое ваши гольфы.

Девочка улыбнулась и повиновалась. Линэр, перестав коситься, разинул рот.

– Вы же знаете, что я работаю секретаршей у Бапоно, – сказала ему Жинетта.

– Я тоже буду работать у Бапоно, – сказала Пьеретта, разглядывая свои ногти, которые пока еще не решалась красить, но уже и не грызла.

– Кроме того, – сказал Жак, – я работаю над средством против колорадских жуков.

И добавил торжественно:

– Тяжкий труд.

Затем, доверительно:

– А еще я пытаюсь вывести породу гигантских вшей.

– Удачная идея, – мрачно отозвался Линэр.

Он встал. Направился к буфету:

– Желаете дижестив^[98]? Для барышень у меня есть кое-что легкое. Мсье Сердоболь, вы выпьете рюмку марка?

– Разумеется, – сказал Жак.

– А мне можно попробовать марка? – спросила Пьеретта.

– Нет, – ответил Жак. – Возможно, в другой раз.

Линэр разносил напитки.

– А вы знаете, у нас создана театральная труппа, – сказала ему Жинетта. – Я играю роль Селимены в «Мизантропе»^[99].

– Очень хорошо, очень хорошо.

Он уже не слушал, о чем говорили вокруг.

Пьеретта непонятно от чего хохотнула. Жак продолжил:

– Я направлялся к вам, дабы переговорить с вами об одном деле, а этих барышень встретил у ваших дверей. Поскольку они мне сказали, что я им не помешаю, я подумал, что не помешаю и вам. Меня не касается, зачем вы приглашаете этих барышень к себе на торт после киносеанса, хотя, как руководитель «Блистательного Театра»^[100], я обязан присматривать за членами своей труппы, в частности за Жинеттой. В сей поздний час она уже давно должна была бы спать, а не болтаться с визитами к горожанам.

– Я могла бы прийти и одна, – сказала Пьеретта, потупив взор.

Линэр что-то пробурчал, но его не услышали.

– Ведь я уже хорошо выучила свою роль, – сказала Жинетта.

– Речь идет совсем не об этом, – сказал Жак, – а о том, почему я очутился здесь. Жинетта, вы не возражаете, если я поговорю с мсье Линэром прямо сейчас?

– Не имею ничего против, – сказала Жинетта.

– Я – тоже, – сказала Пьеретта, подтягивая гольфы.

– Оставьте в покое ваши гольфы, – сказал Жак.

– Ничего предосудительного в этом нет, – вдруг язвительно брякнул Линэр.

– Мсье Линэр, – объявил Жак, – я пришел к вам по поводу эликсира «Беспечный скворец». Это уникальное лекарство, которое может сделать вас богатым, но…

Он замолчал, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у Линэра, но аптекарь обошелся без выражений.

– Но, – продолжил Жак, – до настоящего времени вы даже и не думали разрабатывать это замечательное открытие современными методами.

Линэр даже не пошевелился, Жак продолжил:

– Кроме того, распространение знания о лекарстве столь эффективном против болезней столь опасных стало бы делом весьма гуманным.

Жак продолжил:

– Короче, двойная выгода. Выгода для вас, выгода для человечества.

– Уже, – ответил Линэр, – лет пятнадцать, как Бапоно мне про это талдычит. Да плевать ему на человечество! Им движет одно тщеславие! Не хочет оставаться в ветеринарии, хочет пролезть в фармацевтику. Этот выскочка считает ее более изысканной. Так вот, плевал я на его тщеславие. Пусть остается в ветеринарии! Так ему, подлецу, и надо!