Текст книги "Над пропастью по лезвию меча (СИ)"

Автор книги: Равиль Бикбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Сделаем, – немолодой полковник, с трудом подавил свое раздражение, он не привык, что бы какой то капитанишка, так с ним разговаривал. «Козел столичный, приехал к нам и строит тут из себя гения контрразведки» – подумал полковник, вслух сказал: – Зря вы так капитан, о старшем лейтенанте Чупрынникове, отзываетесь. Он сын первого секретаря горкома партии, а тот имеет большие связи. Как бы вам боком не вышло, ваше отношение к его сыну. Папа может о вашем поведении в административный отдел ЦК доложить, сейчас КГБ подчиняется партии, а не наоборот, могут и за шиворот зарвавшегося работника взять.

– Он не только сынок, но и ваш зятек, не так ли, – Ивлев встал, – пугать меня не надо, я не из пугливых. Кстати в административном отделе мой бывший сослуживец работает. Смотрите, как бы чего не вышло. А то и возраст у вас пенсионный, и желающих на ваше место достаточно. До свиданья, товарищ полковник, – Ивлев повернулся и пошел на выход. Торшин который в кабинете помалкивал, вышел вместе с ним.

– Теперь тебе понятно, почему лучше в командировки ездить и всю информацию самим собирать? – спросил Ивлев, Торшина.

– Понятно. Только, почему ты себя по хамски вел?

– На таких типов такое поведение лучше всего действует, они рассуждают так, раз хамит, значит, право такое имеет. У таких как он, главный интерес не служить, как положено, а в игрища аппаратные играть. Он теперь не за совесть, а за страх стараться будет, а страх у него посильнее совести будет. – Ивлев остановился в коридоре, – Леша ты оставайся, здесь, работай с архивом, обработай данные, которые нам аборигены предоставят, а я поеду в Херсонес, там поработаю. Если верить анкете Ефимова, то после Бердянска, он туда переехал.

* * *

Запросы, требования, проверки, уточнения. Начальник городского МВД крыл матом славную госбезопасность. Самое горячее время, лето, полно работы, на летний сезон, слетаются мошенники, карманники, развеселые девицы. Что не вечер, драки, поножовщина, тонут, пропадают без вести отдыхающие, и грабят их и обворовывают, отделы работают с максимальной нагрузкой, разгребая накипь приморского городка, а тут изволь, списки стариков и старух составляй. Эти из ЧК совсем от безделья одурели, и себе работу выдумывают, и другим спокойно жить не дают.

Крыли матом свое начальство, оставленные на сверхурочную работу служащие в отделах паспортного контроля, перебирая учетные карточки. Приспичило им видишь ли внеочередную проверку паспортного режима, осуществлять. И главное кого? И смех, и грех стариков проверяют. Осуществляя проверку достоверности, учетных данных по улицам и домам ходят и без того замотанные милицейской рутиной участковые, эти уже привыкли к начальственной дури, и ничему не удивлялись.

Список подготовили через двое суток. Еще сутки его сортировали, местные чекисты, выбрали более ста фамилий.

Начальник местного управления КГБ, со скрытым злорадством, протянул листы бумаги, Торшину. На тебе «хрен» столичный, что просил, то и получай. Дальше сам собранные данные реализуй, да по жаре прогуляйся, да со стариками и старухами, поболтай, жалобы их послушай.

* * *

– Осип Макарович, я из республиканского музея, – Торшин, уже который, раз встречаясь с людьми из списка, рассказывал им свою легенду, – у нас готовится выставка посвященная народному образованию, за период 1900–1941 гг., для экспозиции мы собираем документы, письма фотографии.

– Так, так, – старичок посторонился, – проходите, молодой человек, в дом, только не обессудьте беспорядок у нас.

«Беспорядок, если это беспорядок, то, что – же порядок» – подумал Торшин, оглядывая квартиру. Небольшая комната, новые обои, недавно выбеленный потолок, старинная, но отлично отреставрированная мебель, вот только на кровати грудой лежит не глаженое белье.

– Хозяйка в больнице, давление у нее, – оправдывался старичок, – а я один не успеваю, порядок навести. Дети отдельно живут им к старикам заглядывать недосуг. Не желаете ли чаю?

– Нет, спасибо.

– Была бы честь предложена, – процедил старичок, – Так что вас интересует?

– Документы, письма, фотографии, свидетельства, похвальные листы, все, что связано с образованием, – Торшин присел, стул заскрипел, старичок оживился.

– Вы из ЧК? Говорите, прямо, что вам надо, – старичок, прищурился, – плохо работаете молодой человек!

– С чего вы взяли, – непритворно удивился Торшин, – я старший научный сотрудник республиканского музея, вот мои документы.

– Документы?! – с легким презрением сказал старичок, и даже не посмотрел на протянутое удостоверение, – Документы! – насмешливо повторил он, – такою липу сделать, плевое дело, у них же специальной защиты никакой. Вы вчера к Криушину заходили? Про музей рассказывали? Документики смотрели. Так?

– Да.

– Он вечером ко мне заходит и, рассказывает об интересе очень любезного молодого человека, работника республиканского музея, к мужской гимназии. Я сегодня с утра, в музей и позвонил, мне отвечают, нет такого, работника, и выставка такая не планируется. Я решил, может уголовник квартирки присматривает, со стариками беспомощными, ан нет, Федька Криушин говорит, что молодой человек с товарищем в гостинице проживает. Я в гостиницу, а мне администратор, дочка, дружка моего, сообщает, что номер заранее забронирован, по линии комитета. Вот так на мелочах, часто и прокалываются. – Старичок довольно рассмеялся, – нет в вас основательности, молодой человек, и легенда ерундовая, ее любой в два счета расколоть может. Сразу видно из столицы вы, в маленьких городках, где все друг друга знают, надо к деталям более внимательно относится. По оперативной маскировке ставлю вам два с минусом.

Торшин покраснел, и с вопросом уставился на дедулю. Какой въедливый старичок. Больше всех ему надо. Признаться или промолчать. Вот влип. Кто бы мог подумать, что на такого нарвешься.

– А надо было думать, – веско, как начальник подчиненному сказал старичок и снова мелко засмеялся, – раз раскрыли тебя юноша, колись. Да ты не бойся, я мысли читать не умею, но моделировать образ мышления собеседника, меня сам Григошин учил, впрочем, вы такого и не знаете, слишком молоды. Вот я иной раз от скуки, дедукцией, и забавляюсь.

– Как? Вы и Григошина, знаете?

– Как же, как же, – покивал головой старичок, – не только, знаю, но и в войну под его началом работал, военная контрразведка «СМЕРШ», слышали, небось. Да и сам я полковник, только давно в отставке, после службы вернулся в родные места, кости старые на солнышке греть. А вы юноша разве про Григошина слышали?

– Учился у него, – признался Торшин.

– Да, – сказал старичок с иронией, – и у хороших учителей бывают плохие ученики. Вы из второго управления – контрразведка, в наше время за такую работу, вас бы в питомник отправили, службу продолжать.

– Был там уже, – хмуро сообщил Торшин, – а в ваше время тоже проколов хватало. Достаточно тридцать седьмой год вспомнить.

– Это юноша, был не прокол, а целенаправленная превентивная акция, по уничтожению всех, кто представлял или мог представлять, опасность, для Сталина. Правда, многие в исполнительный аффект впадали, надо, не надо, всех стреляли, паранойей на почве борьбы с «врагами народа» заболели, но их потом в тридцать девятом, тоже убрали, – старичок ухмыльнулся, – опасное это дело исполнительный аффект. Однако я заболтался, вы заскучали молодой человек, а дело стоит. Так что вам конкретно надо.

– Фотографии учеников мужской гимназии, период 1915–1917 гг. Если это возможно и образцы почерка.

– Зачем позвольте полюбопытствовать?

– Для экспозиции в музее, – улыбнулся Торшин.

– А вы не безнадежны молодой человек, – ухмыльнулся старичок, достал альбом, пролистал страницы, достал фотографию, передал ее Торшину, предупредил, – это единственная с тех времен уцелела.

Пожелтелый лист фотобумаги. Стоят мальчики, одетые в форму гимназистов, смотрят, в объектив, аппарата. Дым вспышки, снято, и они весело разбегутся на каникулы, к ласковому морю, к забавным проделкам, к счастью которое их ждет за дверями фото студии. Только ждет их революция, гражданская война, послевоенный голод, психоз вечного страха, и снова война, немецкая оккупация, слезы счастья при освобождении «Наши вернулись! Наши! Русские!», и снова, голод, страх за себя и за близких. А пока мечтайте мальчики, мечтайте о прекрасном мире, что ждет вас за воротами гимназии. Над фотографией фигурная выполненная фотографом, памятная надпись: «Мужская гимназия. Второй класс. 1916 год».

– Расскажите, кто здесь изображен, – попросил Торшин.

– Вот видите с левого края мальчишку в первом ряду, – старичок показал пальцем, на весело улыбающегося гимназиста, – это я.

Старичок водил пальцем по фотографии: «Этот убит в гражданскую, вот этот умер от тифа, а этот маленький такой к белым ушел, что с ним дальше не знаю, вот этот репрессирован, рядом, с ним стоит видите толстенький такой, убит на войне с немцами, а этот…» Поминальным звоном, звучал рассказ. Молитва о мальчиках мечтавших, о прекрасном завтра, молитвой об уходящем времени.

– А вот этот известным писателем стал, – продолжал старичок, – Антон Ефимов слышали о таком?

– Неужели? – Торшин, внимательно посмотрел на изображенного, на фотографии, крупного для своих лет, темноволосого мальчика.

– Да он самый, вот только трое нас и осталось из класса, я, Федька, да Антон.

– А вы с Ефимовым с тех времен, не виделись?

– Да написал я ему письмо, предложил встретиться, вспомнить былые времена, но, – старичок смущенно закряхтел, – ответа не получил. Такое часто бывает. А я не из тех, кто в друзья, знаменитостям набивается. Нет, так нет.

– А если бы вы встретились, вы бы его узнали?

– Наверно, – пожал плечами старичок, – у меня память хорошая, по фотографии, не узнал, а при личной встрече обязательно вспомнил бы.

– А вы фотографию мне на время не отдадите?

– Для экспертизы? – прищурился старичок.

– Для выставки, – уточнил Торшин, – а Петру Васильевичу, я обязательно передам, что вы по прежнему, в здравом уме и твердой памяти.

– А он что еще работает? – удивился старичок.

– Преподает. Консультирует.

– А меня списали, – загрустил старичок, – только и осталось, что воспоминаниям предаваться, да к врачам ходить, на здоровье жаловаться. «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» – процитировал Есенина старичок. – Знаете, юноша, я вам открою стариковскую тайну, если мы ворчим и ругаем вас молодых, то это просто мы вам завидуем, и напоминаем, что мы тоже молодыми были, – старичок подмигнул Торшину и добавил, – И вас старость не минует, если конечно вас, Боги не возлюбят.

«Утешил, а то мы сами этого не знаем, нет, точно въедливый старичок. Знать, то знаем, – мысленно одернул себя Торшин, возвращаясь в гостиницу, – а вот почувствовать, еще не пришлось. Знать и чувствовать все-таки разные вещи. И чего это меня на философию потянуло? А все старик виноват, угостил коньяком, раз рюмка, два, три и все, готов философствовать. Что-то многовато я пить стал, а все оперативная необходимость, – весело и беззаботно, улыбнулся своим мыслям Торшин, идущая ему навстречу девушка приняла улыбку на свой счет и, в ответ призывно заулыбалась, – очень интересная эта штука, оперативная необходимость» – решил Торшин, и подошел к девушке, знакомится. «Жена далеко, дело сделано, надо же легенду о научном сотруднике музея в массы распространять» – Торшин себя, и оправдал и мотивировал интерес к прекрасному полу, служебной необходимостью.

– Саша, – представилась девушка, в ответ на его заигрывание, – Я из Ленинграда приехала, в отпуск, у моря отдохнуть, – и выжидающе посмотрела на него.

– Алексей, я историк, здесь в командировке, материалы для выставки собираю, – начал он озвучивать свою легенду, вот именно, не врать доверчивой девушке, а мотивировать свое присутствие в городе.

– Надо же какое совпадение, – изумилась девушка, – я тоже историк-архивист. А вы Леша, какой институт заканчивали?

«О черт! Второй прокол сегодня, – расстроился Торшин, который до призыва в армию подавал документы в институт, и конечно с треском провалился на экзаменах. Исторический, на котором он мечтал учиться, был самый «блатной» факультет в области, и абы кого в эту кузницу, будущих комсомольских кадров, не принимали, а он до службы был именно из категории, абы кто.

– Исторический факультет пединститута в Ярославле, – ответил на вопрос Торшин, и пополнил неисчислимые ряды российских самозванцев, правда, до Отрепьева, Пугачева и Хлестакова, ему было, не дотянутся, но с другими менее известными он вполне мог встать почти вровень.

– А в чем вы специализируетесь, какая из исторических дисциплин вам ближе? – девушка искала общую тему для разговора, что бы потом ненароком перейти к самой главной теме, ну в общем чтобы спать вместе, то есть совсем даже и не спать, Саша совсем запуталась в формулировках. Все-таки не с первым попавшимся, а с коллегой, духовная близость, знаете ли, становится более глубокой, после близости иного рода, рассуждала девушка Саша.

– Саша! Единственная история, которая меня волнует в данный момент, это история наших отношений, – не дал себя разоблачить Торшин. Вот так и копится бесценное золото опыта оперативной работы. Из любой ситуации, уметь найти достойный выход. Тем более достойный выход, был очень приятным, и явно не возражал, против небольшого приключения.

«Нет, что не говорите, а интеллигента, человека большой культуры, сразу видно, – так определила для себя, Торшина, девушка Саша, – тем более он симпатичный, – заметила она, – в конце концов, это, ничему не обязывает и, потом будет, что вспомнить, – подумала она, – вот только бы он не подкачал, и не оказался бы, слишком интеллигентен». Мысль девушки металась от сомнения до надежды, от надежды, до почти полной уверенности. Безусловные и условные рефлексы Саши молнией очертили круг и, демонстрируя частичную зависимость человека от природы, вернулись к исходной. «Фрейд был все-таки прав, как бы не утверждали, обратное классики марксизма» – думала образованная и интеллигентная девушка Саша, она была еще в состоянии, между делом, подвергнуть критики марксизм – ленинизм и, вспомнить австрийского доктора. Отпуск у нее заканчивался, а еще не вся программа была выполнена. Саша взглянула на Торшина и сразу успокоилась, по нему было видно, что он знаком с Фрейдом и, не будет весь вечер читать ей, сонеты Шекспира, а сразу перейдет к новеллам Боккаччо.

После нежного общения с девушкой ищущей приключений, Торшин под утро вернулся в номер, принял душ, развалился в кровати. «Нет, день нормально прошел, все, что надо выяснил, фотографию нашел, честное слово в оперативной работе есть свои прелести, а когда капитан вернется, можно и домой возвращаться» – успел подумать он и провалился в здоровый, счастливый, без сновидений сон.

– В Херсонесе никаких следов Ефимов не оставил, – вечером приехал из Херсонеса, загорелый, довольный, но усталый Ивлев, сидя в номере, рассказывал, – Представляешь, следов эллинского полиса первого века от Рождества Христова достаточно, а вот данных о пребывании в 1917–1920 гг. семьи Ефимовых в архивах города Херсонеса, нет, в городе его никто не помнит. Все ссылаются на революционный бардак, и гражданскую войну. Автомобильная рота шестой армии, в которой, по словам Ефимова, он служил в 1920 г., расформирована в 1921году. Тогда после взятия Крыма, массовая демобилизация в Красной армии началась, пяти миллионную армию до пятисот тысяч сократили. И никаких документов кто служил, куда демобилизовался, нет. Отдел, что беспризорниками занимался в 1918 г. вообще учета детей не вел. Все что мы имеем, это одна фотография, и воспоминания одноклассника. Все. Период жизни Ефимова 1917–1921год, до тех пор, пока он в 1921 году, не объявился в Петрограде, никаких документальных и свидетельских подтверждений не имеет. Пустота в четыре года.

– И что делать будем, домой возвращаемся? – Торшин, налил товарищу стакан сухого красного вина, тот кивком головы поблагодарил, выпил.

– Я Всеволодову уже доложил, по телефону, он нас в Питер отправляет, дальше работать, по биографии, классика.

– А не проще его сестру и брата найти?

– Думаешь, ты один такой умный? – спросил Ивлев с иронией, – Нашли его сестру. Вернее ее могилу. Она, еще два года назад умерла, фотографий брата у нее нет, и не было, со слов близких, никаких отношений с Ефимовым она не поддерживала. По воспоминаниям ее детей, она всегда говорила, что оба ее брата пропали во время гражданской войны. Отец, с их матерью развелся в 1917 г. и уехал неизвестно куда. Мать их в Херсонесе, замуж вышла якобы за красного командира, детей оставила, у родственницы, а сама с мужем уехала. Кто муж, куда уехала неизвестно. Следов младшего брата, найти не могут. Вероятно, он погиб. Все, пойдем искупаемся, закажем билеты в Ленинград и, говорим Черному морю до свиданья.

Ленинград, встретил их сырым балтийским ветром, свинцовым небом и моросящим дождем. В гостинице разместились, заехали в областное управление КГБ по Ленинградской области, представились.

Архивный учет, и культура хранения документов, в этом городе стояли на высоком уровне. Два дня и все документы, относящиеся к периоду жизни Ефимова в Петрограде – Ленинграде, представлены. Коллеги из Ленинградского управления вопросов не задавали, но помогли здорово, документы в архивах, собрали их негласные сотрудники. Так, что объяснять и камуфлировать интерес к личности Ефимова не пришлось. Им осталось только опросить, людей знавших Ефимова. Теперь при встречах, они представлялись сотрудниками издательства готовившего выпустить в свет собрание сочинений писателя, и подбиравших биографический материал, для написания вступительной статьи. Вот только мало осталось тех, кто знал Ефимова в его первые годы жизни в Петрограде, война, блокада, возраст, выбили это поколение. Из учителей, Ефимова, его первых научных руководителей, на этом свете уже никого не было. Обойдя всех кого, нашли, Ивлев и Торшин, по памяти записывали рассказы. Реконструировали, по отдельным костям – воспоминаний, скелет – биографии, так бы наверно выразился бы ученый – палеонтолог Ефимов. По опубликованным воспоминаниям Ефимова, и по его анкете, он прибыл в Петроград в 1921году, учился в школе, затем в мореходных классах, в университете, и начал работу в Геологическом музее.

«Да я учился в школе второй ступени в 1921 г. Знал ли Я, Ефимов в школе? Нет, не помню такого. Вы знаете, много времени прошло. Нет, по фотографии не узнаю. Очень жаль, что не могу вам помочь» – это рассказ бывшего соученика Ефимова, выпускника школы второй ступени, где в 1921–1923 году учился Ефимов, единственного ученика, которого с трудом отыскал Торшин.

«Ефимов? Нет, не помню, чтобы с нами учился такой, – это показания бывшего выпускника Петроградских мореходных классов, – но может он, в другой группе учился, в нашей его точно не было».

Опять пусто никто не помнит, не человек, а фантом. Но, в списках выпускников, по архивным данным Ефимов присутствует. Диплом об окончании Петроградских мореходных классов ему выдан, присвоена квалификация – штурмана каботажного плавания.

Вновь в документах всплывает фамилия Ефимова в 1924 г., когда он поступает биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета сначала вольнослушателем, а затем студентом.

«Помню этого парня, – это рассказ студента того же факультета, который в 1924–1925 гг., учился вместе с Ефимовым, типичный петербургский интеллигент, вежливый, спокойный старик, – очень, интересный был тип, информацию прямо как на лету хватал, лекции постоянно пропускал, а на зачетах и экзаменах, показывал глубокие знания. Преподаватели только удивлялись. Иногда такое впечатление было, что он повторяет пройденное. Знаете, что интересно, латынь, а в биологии при наименовании животных, используется только латынь, знал просто великолепно, не разу термины не перепутал. Я его раз спросил, где он латынь изучал, он ответил, что в гимназии, а вот греческий язык не знал совершенно. Вы спрашиваете, что тут особенного? Да, в общем, то ничего, но в классической гимназии, кроме латыни и греческий язык преподавали. Помню, один раз мы с ним, вечером, после экзамена вдвоем шли и, трое хулиганов к нам пристали, то ли ограбить хотели, то ли просто поиздеваться решили, так вот Антон, один с ними расправился. Я его спрашиваю, ты, что боксом занимался, а он мне, отвечает, что пока матросом работал, драться научился. Вот только я сам боксом в молодости увлекался, и с полной уверенностью могу сказать, так драться может только хорошо подготовленный боксер, который не один год спортом занимался. И знания, иностранных языков скрывал. Я городскую публичную библиотеку, часто посещал, и читальный зал, и на абонемент книги брал, не для учебы, для души, и один раз видел, что брал он книги на английском языке. Мое мнение? Он был хорошо образованным молодым человеком. Почему это скрывал? Так молодые люди! Тогда годы суровые были. Могли вопросы у компетентных, как их теперь называют, товарищей возникнуть, где учился, почему в анкете не указал, и поломали бы парню жизнь. Так я со своими вопросами к нему не лез, зачем? У каждого как говорится свой скелет в шкафу».

А это воспоминания бывшего сотрудника Геологического музея Академии наук.

«Антоша? Как же отлично помню! Пришел к нам в 1925году. Он работал препаратором у академика Сущина. Очень талантливый и способный был молодой человек, у академика можно сказать любимцем был, тот ему в науку и помог войти, так сказать поддержал на первых порах. Почему любимцем? Так ведь Антоша был очень сильно, по настоящему, увлечен палеонтологией, академик это видел, ну и поддерживал талантливого юношу. Что-то особенное? Нет, не припомню, вот только, пожалуй, меня всегда немного удивляло, как он мог на жалование препаратора, прожить, ведь препаратор в музее, получал, да и сейчас получает, копейки, а у Антоши вид всегда сытый был, он явно не голодал, и одет всегда аккуратно. Дополнительно подрабатывать мог, вы говорите? Не знаю, не слышал, может ему, академик помогал?»

Невский проспект, архитектурное чудо города на Неве. Ивлев и Торшин, каждый вечер старались пройти по нему, прогуляться перед сном. Обсудить собранные материалы, подышать сырым духом Балтики.

Санкт – Петербург – Петроград – Ленинград, право слово не город, а сказка. Мечта русских западников, о России, как о европейском государстве, так сказать наше рыло при попытке пробиться в калашный ряд, Европы. И это лицо, умело загримированное изумительной архитектурой, колоритными в тон зданиям, проспектам, площадям, улицам, скульптурами, было по настоящему прекрасно. Город-сказка, город – мечта, да в тебя влюбится можно. Не можно, нужно! Но вот только жить все-таки лучше, удобнее, в привычной азиатчине, а к тебе приходить на свидания и любоваться.

– Скульптурой любуешься, а с живой женщиной живешь, – Ивлев улыбался, слушая гимн городу, который пытался озвучить Торшин, – может она не такая распрекрасная и в отличие от статуи старится, зато родная, теплая, живая. Кстати о птичках и женщинах, – переменил тему разговора Ивлев, – завтра мы возвращаемся домой, а по сему сходи-ка, ты братец, в вендиспансер, проверься, если заразу домой привезешь, а жена тебя убьет, то КГБ понесет невосполнимую утрату.

– Да я…, – покраснел Торшин.

– Знаю, знаю, парень ты молодой, жены под бочком нет, вот и ты и ощущал настоятельную необходимость, проводить оперативные мероприятия, и на море и здесь, – подначивал Ивлев, коллегу, – жертвовал собой, для дела, это понятно, дело то молодое, – продолжал смеяться он над Торшиным, а потом спокойно и веско предупредил, – Все кончай, и что бы дома ни-ни, в нашей конторе такие вещи не приветствуются. Полно ребят из-за баб карьеры поломали. Выбирай, что для тебя важнее.

По приезду в столицу, Ивлев доложил Всеволодову о прибытии, и получил приглашение прибыть на квартиру к дедушке. На конспиративной квартире собрались, Всеволодов, Григошин, Ивлев, Торшин, и неожиданно для Торшина, на встрече присутствовал давешний старичок из Бердянска. На столе электрический самовар, заварочный чайник укрытый вышитой матерчатой «бабой», чайный фарфоровый сервиз, конфеты, розетки с вареньем, свежий тортик, для полноты картины, встреча детей и внуков с любимым дедушкой, только бутылки не хватало.

– Итак, что мы имеем? – начал Всеволодов, и сам себе ответил, – почти ничего.

– А как же собранные нами материалы? – Торшин, оставил фарфоровую чайную чашечку.

– И что? О чем говорят эти документы? – спокойно спросил Всеволодов, – вот вы мне скажите, как юрист, их можно использовать в качестве доказательства в уголовном деле. Ни одного прямого факта, о том, что Ефимов не тот человек, за которого себя выдает, нет. Криминалистическая экспертиза, ранних детских фотографий с более поздними изображениями, не может достоверно идентифицировать личность. Эксперты, прямо оговаривают, в своем заключении, что представленного материала для сравнительного анализа недостаточно. Показания, бывшего студента, о том, что Ефимов отлично учился, не посещая лекций, знал латынь, английский язык, и не знал греческий, владел приемами бокса на уровне хорошо подготовленного спортсмена, это не аргумент, нас за такие доказательства, начальство по стенке размажет. Показания бывшего сотрудника музея, что Ефимов не бедствовал, на жалованье препаратора? Над нами смеяться будут. Все документы, начиная с 1923года, являются подлинными, и выданы Ефимову, движение любого документа имеют прямое и косвенное подтверждение в архивах, вся его биография, с 1923 года по настоящее время, полностью уставлена и соответствует личности подозреваемого. Нет документов, с периода 1915–1923год? Так давайте не будем забывать, что в этот период Ефимов был ребенком, фактически сиротой, а детям в гражданскую войну, документов удостоверяющих личность не выдавали. Так теперь по другим направлениям разработки объекта, визуальное и техническое наблюдение ничего не дали. Ефимов ведет обычную жизнь, писателя и ученого с широким кругом знакомств, то, что среди его знакомых, много лиц допущенных к различным засекреченным аспектам жизни СССР, преступлением не является. А на прямую, он их о закрытой деятельности не спрашивал и не спрашивает, это мы установили оперативным путем. Данные анализа литературных произведений, это все, что у нас есть, реально. Первое, в произведениях Ефимова научных и литературных в зашифрованной форме указаны секретные данные, второе, эксперты провели комплексное литературоведческое исследование и с оговорками, дали заключение что автор получил базовые образовательные навыки в англоязычной среде. Но и это прямым доказательством, без прямого подтвержденного фактами свидетельства о передачи секретной информации заинтересованным лицам, являться не может. Возможно, просто роковое стечение обстоятельств. Вот так дело обстоит с формально-правовой точки зрения.

– А не с формальной? – спросил Ивлев.

– Он почуял наблюдение, мне подполковник Саржин, начальник группы по наружному наблюдению, сказал: «голову на отсечение даю, Ефимов наружное наблюдение засек», а Кожин один из лучших специалистов по этому делу, его выводам можно доверять.

– И как это проявилось? – попросил уточнить бердянский старичок.

– Внешне никак, – поморщился Всеволодов, – Кожин сказал, что импульс от него к Ефимову пошел, и обратно. Импульс, и больше ничего, в рапорте наружного наблюдения естественно про импульсы ничего не сказано. Пытались негласно обыскать его квартиру, в отсутствие хозяина и его семьи. Так оперативники только у двери помялись и, сообщили мне, что там, на двери и замках секреток полно, да таких, про которые и не скажешь, что они хозяина предупредят о нежелательном визите. Я решил не рисковать и осмотр отменил.

– Опытный волчище, только на всякого мудреца довольно простаты, само наличие факта обнаружение слежки, наличие секреток, свидетельствует, что мы имеем дело отнюдь не с партикулярным ученым и писателем, – подключился к обсуждению Ивлев.

– Наши эмпирические, профессиональные заключения, не являются и, не могут являться доказательством, – охладил Григошин, пыл молодого коллеги, – Не забывайте, с кем мы имеем дело, выдающийся писатель, ученый, человек известный и у нас в стране и за рубежом. Достаточно, малейшего прокола, и такой крик поднимется о чекистских провокациях, что мало не покажется. А в числе его знакомых и друзей есть люди, которые имеют выход на высшее руководство страны. Что мы им скажем, когда нас спросят, почему и на каком основании? Он писатель, – значительно подчеркнул Григошин, – писатель, – еще раз повторил он, – а со времен Пушкина, поэт в России, больше чем поэт. Даже при Сталине, во время мясорубки репрессий, известных поэтов и писателей, без его личной санкции не трогали. Поэтому кстати и Пастернак и Булгаков, хотя и не процветали, но в отличие от многих своих собратьев по классу, остались живы. А когда в 1937 году, попытались, вопреки личному запрету Сталина, арестовать Шолохова, так тот так вмешался, что у чересчур, ретивых работников только головы полетели, причем буквально. Ну, с Шолоховым понятно, он не только талантище, но и, убежденный коммунист, а Булгаков и Пастернак, симпатией к социализму не отличались, публично в любви к «отцу народов», не объяснялись, а трогать их не смели. В России писатель обладает нравственной неприкосновенностью. И потом все-таки давайте до конца не исключать версию о стечении обстоятельств.

– Что вы порекомендуете, товарищ генерал? – спросил Всеволодов.

– Самое трудное, – Григошин, сделал паузу, – ждать. Ждать, у кого первого сдадут нервы, если он обнаружил слежку, значит, понял, что попал в поле зрения нашей службы, но причины не знает, а может это обычное профилактическое мероприятие КГБ. Если он передает информацию через свои произведения, то под благовидным предлогом, все публикации приостановить. Усилить наружное наблюдение, давить на психику, он не молодой человек, нервная система расшатана, может сорваться. И еще надо дать толчок для паники, предъявить ему человека знавшего в детстве Ефимова. Для этого я и пригласил приехать, и помочь нам своего коллегу из Бердянска. – Давешний бердянский старичок приосанился. – И когда он поймет, что окружен флажками, то пойдет на прорыв, вот тут его и надо брать, с поличным.

– Разрешите мне, – Торшин чувствовал себя начинающим практикантом, присутствующим на ученом совете, поэтому он по ученически поднял руку, смутился, опустил, но все заметили его жест, и улыбнулись.