Текст книги "Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов"

Автор книги: Рассел Конуэлл Хобан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

26

Иахин–Воаза привезли в ту же самую больницу. Уже знакомый ему доктор заметил его у регистратуры и увлек за собой, поманив заодно и констебля. Гретель осталась в приемной под надзором другого констебля.

– Меня это ничуть не удивляет, – заявил доктор. – Я знал, что рано или поздно дело дойдет до полиции. Что, ограда снова вцепилась в вас своими зубцами?

– Снова, – ответил Иахин–Воаз.

– Ну что ж, – сказал доктор. – Вот что я вам скажу, мой дорогой. Если вы собираетесь оставаться в этой стране, вам придется выучить местные правила. Эта ваша возня с хищниками тут не пройдет. Животных держат в зоопарках для развлечения публики, а не для религиозных обрядов разного пришлого элемента. – Он повернулся к констеблю. – Он здесь уже второй раз.

Констебль не желал быть втянутым в дискуссию о хищниках.

– Там с ним одна дамочка, – вставил он.

– Ну конечно, – сказал доктор. – «Ищите женщину», да? Говоря напрямую, в основе девяти случаев из десяти лежит секс. – Он отхватил ножницами остатки Иахин–Воазова рукава и спрыснул раны антисептиком. – Жжет, да? – злорадно осведомился он, увидев, как побледнел Иахин–Воаз. – На этот раз вас цапнули довольно глубоко, дружок. Мне все равно, что вы подумаете, но знайте, что я считаю этот случай постыднейшим злоупотреблением благами Национальной системы здравоохранения. Одна надежда, что власти затеют расследование, – добавил он для констебля, обрабатывая и забинтовывая раны.

– Мы как раз хотели подвергнуть его психиатрическому освидетельствованию, – словно оправдываясь, сказал констебль.

– Чтобы растратить еще немного государственных средств, да? – подхватил доктор. – Все как по писаному. Этот малый со своим культом, женщинами и обрядами… – Он сделал паузу, расстегнул рубашку Иахин–Воазу, но не найдя никакого амулета, продолжал: – Вы привозите его сюда, да еще небось в сопровождении эскорта, я его тут подлатываю, а потом он вдобавок задарма проводит выходные в психушке. А там он еще кого‑нибудь в свою веру обратит. Где вы его нашли такого, что там произошло?

– На набережной, – ответил констебль. – У женщины был нож.

На какую‑то секунду он встретился глазами с доктором, перевел их на Иахин–Воаза, снова отвел.

– А вы не морочите мне голову, старина? – спросил его доктор. – Вы что, всерьез полагаете, что нож может оставить такие большие и глубокие раны, словно от верхних и нижних челюстей крупного хищника?

– Как вы правильно заметили, это дело должно быть расследовано, – сказал констебль. – Так что если вы с ним закончили, нам лучше идти.

– Разумеется, – сказал доктор. – Вы ведь не станете возражать, если я запишу вашу фамилию и номер жетона? Хочу позвонить, узнать, как движется расследование.

– Пожалуйста, – сказал констебль. Он записал фамилию и номер жетона, отдал их доктору и отвез Иахин–Воаза и Гретель в участок.

В участке их встретил другой доктор с папкой в руке. Гретель осталась с констеблем, в то время как доктор завел Иахин–Воаза в маленький кабинет.

– Ну что, старина, – начал он, поглядев на бинты, – с женой повздорили?

– Нет, – ответил Иахин–Воаз.

– Может, проблемы с этнической мафией? – предположил доктор. – Кто такой товарищ Лев?

– Товарищ Лев? – переспросил Иахин–Воаз.

– Ну да, – подтвердил доктор. – Женщина, живущая с вами на одной улице, однажды рано утром проснулась от ваших криков. Вы о чем‑то спорили с неким товарищем Львом. Пока она раскрыла свое окно, он уже растворился, но вот вас она описала очень подробно. Что скажете?

– Не знаю, – ответил Иахин–Воаз.

– Может, это был кто‑то другой?

– Не знаю.

– Вы не предпринимали попытку к самоубийству незадолго до этого?

– Попытку к самоубийству, – повторил Иахин–Воаз. Его раны очень болели, он чувствовал страшную усталость, больше всего на свете ему хотелось лечь и уснуть.

– Молодая пара, которая была этому свидетелем, описала человека, очень похожего на вас, – продолжал доктор. – Они были весьма озадачены. Право, нам надо было поговорить с вами по горячим следам. Товарищ Лев также был в это замешан?

– Нет никакого товарища Льва, – сказал Иахин–Воаз.

– Тогда на кого вы кричали?

– Не знаю.

– А что сказал вам этот незнаемый человек или их было несколько?

– Не знаю, – ответил Иахин–Воаз. Пока ситуация была знакомой. Доктор, как когда‑то и отец, приготовил для него шкуру. Иахин–Воаз слишком устал, чтобы не подчиниться и не натянуть ее на себя.

– Вот что он хотел сказать, – сдался он и попытался зарычать. Это не был звук, выражающий настоящий гнев, потому что он не ощущал никакого гнева, одну лишь горькую и пустую раздражительность, пустую в том предчувствии, что его гнев не будет иметь никаких последствий. Его слабое рычание оборвалось судорожным кашлем. Он вытер глаза, обнаружил, что плачет.

– Понятно, – сказал доктор. – Очень хорошо.

Он подписал ордер о помещении в психиатрическую лечебницу. После чего Иахин–Воаз был выведен, а вместо него ввели Гретель.

– Каковы ваши отношения с этим человеком? – спросил доктор.

– Близкие.

– Ваше положение?

– Рабочая. Продавщица в книжном магазине.

– Я имел в виду семейное положение.

– Незамужняя.

– Вы живете с этим человеком?

– Да.

– Сожительница, – произнес доктор, одновременно записывая слово. – И что именно вы делали этим ножом?

– Я с ним гуляла.

– Вы действительно напали на этого человека с ножом?

– Нет.

– Тогда, пожалуйста, опишите, что произошло.

– Я не могу.

– Он ушел от вас к другой женщине?

Гретель уничтожающе посмотрела на него. Ее взгляд был таким же, как манера держать нож. Она принадлежала мужчине, который дрался со львом, и она вела себя достойно его. Доктор напомнил себе, что он всего лишь доктор, но почувствовал, что производит меньше впечатления, чем ему хотелось бы.

– Вы видите двух иностранцев, и все для вас сразу же становится на места, – произнесла Гретель. – Называете дам женщинами. Выдумываете секс, страсть, уличные драки. Ну как же, горячие чужеземцы. Невиданная наглость!

Доктор закашлялся, вообразив мимоходом секс, страсть и уличные драки с участием Гретель.

– Тогда, быть может, вы мне опишете ситуацию? – спросил он с багровым лицом.

– Я не собираюсь вам вообще ничего описывать, – отрезала Гретель, – и не понимаю, чего вы от меня добиваетесь.

Доктор снова напомнил себе, что он лишь доктор.

– Согласитесь, сударыня, – начал он сухо, – что гуляние с ножом – занятие довольно деликатное: кто‑нибудь запросто может пораниться. Думаю, вам неплохо бы побыть где‑нибудь в мире и покое и поразмышлять на досуге. – И он подписал такой же ордер.

Ожидая фургона, который должен был отвезти их в лечебницу, Иахин–Воаз и Гретель сидели на скамейке, а констебль тактично прогуливался неподалеку. Слезы текли из глаз Иахин–Воаза. Он взглянул на Гретель и отвернулся, чувствуя приближающуюся головную боль. Это отчасти ее вина. Если бы она не накинулась на льва… Нет. Даже до того. Появился бы лев, если бы он не… Нет. Что и говорить, лев в любом случае его… что?

Карта. Не здесь. Дома, на столе. В другом столе, в лавке, где когда‑то он был продавцом карт Иахин–Воазом, лежала записная книжка. Были ли в ней записи, которые он не включил в карту карт? Карта лежала на столе. Окна были закрыты? Стол стоял у окна, и если шел дождь… А кто будет кормить льва?

Его разум рвался вперед, но он слишком устал, чтобы обращать на него внимание. Он просто сидел на скамье с перебинтованными руками, и из глаз его текли слезы. Гретель молча прислонилась к нему.

Констебль дал им знать, что прибыл фургон, и они забрались в него. К ним присоединился другой констебль, и в обществе двух констеблей они поехали по освещенным солнцем улицам. Вокруг них было обычное оживленное движение. Стада машин, грузовиков, фургонов, автобусов проезжали мимо. Велосипедистам и мотоциклистам удавалось проскочить в узкие щели между машинами. Люди шли по тротуарам, входили и выходили из магазинов, спускались и поднимались по ступенькам в метро. Над головой беззвучно пролетали самолеты. Иахин–Воаз сидел прямо, лишь немного наклонив голову, чтобы смотреть в маленькое заднее окошко. Зеленщик в комбинезоне стоял под навесом, кладя апельсины в пакет из бурой бумаги.

Фургон остановился, двери открылись. Они увидели перед собой окруженное зелеными аллеями и лужайками красивое здание из красного кирпича с белым куполом и увенчивающим его позолоченным флюгером.

Иахин–Воаз и Гретель жмурясь от солнца вышли из фургона, вошли в лечебницу, где их приняли, переодели, обследовали, дали лекарства и определили его в мужское отделение, ее – в женское. Отделения носили имена деревьев. Запах готовящейся еды гулял по коридорам, точно предрекая скорое поражение.

Иахин–Воаз, в пижаме и халате, лежал на своей койке. Стены были кремовые, занавески – бордовые, с желто–голубыми цветами. Вдоль стен выстроился длинный ряд коек. Доходящие до пола окна открывались на лужайку. Солнечный свет мягко ложился на стены и был не такой яркий, как на улице. Воскресный свет. Прекрати сопротивление, и я обойдусь с тобой милостиво, словно говорил свет. Иахин–Воаз задремал.

27

Лодки подо мной тонут, думал Воаз–Иахин. Машины разбиваются. Проходя мимо какой‑то фермы, он облокотился на ограду и посмотрел в глаза пасущейся козе.

– Ну что? – спросил он козу. – Дай урим или дай туммим.

Коза отвернулась от него. Козы вот отворачиваются, подумал он. Отец должен жить, дабы отец мог умереть. Это уже стало напевом, гнавшим его вперед.

А почему, собственно, я тороплюсь? – думал он. Я не имею отношения к ни его жизни, ни к его смерти. Но чувство нетерпения было необоримо. У него не было ни рюкзака, ни гитары, ничего сдерживающего. Паспорт его был в кармане, когда «Ласточка» пошла ко дну. Только и вещей у него было, что паспорт, да деньги, что он заработал на лайнере, да новая карта, да зубная щетка, да еще одежда. Он шагал по дороге, пытаясь остановить какую‑нибудь машину. Кто на этот раз? – думал он. Мимо проносились, проскакивали, проезжали и тарахтели машины, мотоциклы, фургоны, грузовики.

Возле него притормозил знакомый фургон, который отвез Майну и ее родителей в старый трактир. Большое кроткое лицо водителя высунулось в окно, с вопросительной интонацией произнесло название порта. Воаз–Иахин повторил это название и прибавил: «Да». Водитель открыл дверцу, и он сел внутрь.

Водитель сказал на своем языке:

– Не думаю, что ты говоришь на моем языке.

Воаз–Иахин с улыбкой пожал плечами и покачал головой.

– Я не говорю на вашем языке, – сказал он по–английски.

– Так я и думал, – отозвался водитель, поняв его жест раньше, чем слова. Он кивнул, вздохнул и вернулся к дороге. Несущиеся на него бесчисленные зерна дороги на миг попадали в фокус, прокатывались под колесами и растягивались позади.

– Все равно, – сказал водитель. – Поболтать охота.

– Я знаю это чувство, – сказал Воаз–Иахин, понимая его по голосу, а не по словам. Теперь он говорил уже не по–английски, а на своем языке, и его голос приобрел необходимые модуляции. – Мне тоже охота поболтать.

– Тебе тоже, – кивнул водитель. – Тогда поговорим. Ничуть не хуже множества разговоров, что я вел на своем языке. В конце концов, сколько людей понимают друг друга, даже когда они говорят на одном языке?

– В конце концов, – добавил Воаз–Иахин, – это не первый раз, когда я говорю с кем‑то, кто не понимает того, что я говорю. К тому же сколько людей понимают друг друга, даже когда они говорят на одном языке?

Они посмотрели друг на друга, пожали плечами и одинаково вздернули брови.

– Так оно и есть, – сказал водитель на своем языке.

– Так оно и есть, – сказал Воаз–Иахин на своем.

– Пустое место, – произнес водитель. – Смешно, как об этом подумаешь. Кузов моего фургона полон пустого места. Я привез его из моего города. Но по дороге я несколько раз открывал дверцы. Так то ли это пустое место, которое я привез из города, или там уже набралось других пустых мест? Иной раз задумываешься о таких вещах. Загрузи кузов стульями, – и вопроса бы не возникло. Ведь пространство между стульями всю дорогу останется неизменным. А вот пустое место – дело другое.

Воаз–Иахин кивнул, не поняв ни слова. Он соглашался с одним голосом водителя, таким же большим и кротким, как и все в нем. Ему хотелось беседовать с ним о чем угодно.

– Я принес в жертву свои рисунки, – сказал он и удивился своим собственным словам, хотя их было так приятно произносить. – Я принес в жертву свои рисунки. Я сжег свои рисунки. Что‑то вышло из меня, оставив вместо себя пустое место. Непрестанно я ощущаю в себе необходимость торопиться к чему‑то там, впереди. К чему? Я просто торопящееся пустое место. Отец должен жить, дабы отец мог умереть. А вы отец? Наверняка вы – сын. Любой живой мужчина – сын. Мертвые мужчины – тоже сыновья. И мертвые отцы – сыновья. И конца этому нет.

– Ты еще молод, – сказал водитель. – У тебя вся жизнь впереди. Ты, может, не задумываешься о таких вещах. Думал ли я о них в твоем возрасте? Не помню. Мне кажется, в тебе есть пустое место. Чем ты собираешься его заполнить?

– Это место было не всегда пустое, – возразил Воаз–Иахин. – Только после того, как я принес в жертву свои рисунки. А теперь я спешу. Куда? Зачем? Не знаю. Лев. Я не произносил его вслух часто, это слово, это имя. Лев. Лев, лев, лев. Что? Где? – Он наклонился вперед, словно сливаясь со скоростью фургона. – То, что он забрал карту карт, обещанную мне, – что это значило для меня? Мне она не нужна. Карты. – Он вытащил из кармана ту новую, что он начертил на борту лайнера, открыл окно, хотел выбросить ее, но раздумал, положил карту обратно в карман, закрыл окно. – Я храню ее так же, как люди хранят дневники, но она не нужна мне как средство для поиска чего‑то. – Он заскрипел зубами, в нем возникло желание зарычать, на кого‑нибудь наброситься.

– Годы и годы, – продолжал Воаз–Иахин. – Мои глаза едва доходили до уровня стола. «Можно тебе помочь?» – спрашивал я. – «Можно я сделаю хоть краешек». Нет. Ничего. Он так мне и не позволил. У меня не получались чистые красивые линии. Ему все время приходилось переделывать все заново. Он смотрел на меня, но говорил с тем местом, где меня не было. «Ты не станешь моим преемником», – говорил он. – «Тебя ждет большой мир снаружи». Отлично. Хорошо. Иди в большой мир. Уходи. Я не был настолько хорош, чтобы работать с ним. А теперь онвышел в большой мир. Ему – и мир, и лавка. А мне – ничего. – Он снова заскрипел зубами. – Я должен… Что? Что я должен сделать? Отец Бенджамина написал прости. Прости – кто кого? За что простить? Кто должен дать свое прощение? Он думал, что я залезу в его шкуру – скитальца. Вот тебе карта. А потом он ушел с моей картой. Я влез в скитающуюся шкуру. Теперь он доволен? – По щекам Воаз–Иахина текли слезы.

– Боже правый! – произнес водитель. – Как тебя пробрало! Нет, в тебе точно есть пустое место. Слово даю. Это все дорога. Один рассказывает, другой думает над его словами. Фургон пожирает мили, и душа пожирает мили. Вот в порту я собираюсь загрузиться деревянными ящиками. Внутри них – печатное оборудование для местной газеты. Жена редактора сбежала с продавцом. Вот ему и нужно новое оборудование. Это обоснованно. Будет печатать новости на своем новом оборудовании. Тот родился, этот умер, такой‑то открыл булочную. Может, и новость о его повторной женитьбе. И все это выйдет из того, что сейчас – пустое место. В этом кроется какой‑то глубокий смысл. Есть над чем поломать голову. Будущее – из пустоты. А если нет пустоты, которую можно заполнить будущим? Только вот времени не хватает, чтобы хорошенько все обмозговать. Мне приятно беседовать с тобой. Это идет мне на пользу.

Воаз–Иахин вытер глаза, высморкался.

– Мне приятно беседовать с вами, – признался он. – Это идет мне на пользу.

28

Сосед Иахин–Воаза сидел по–турецки на своей койке и писал на обычном листе бумаги письмо редактору самой крупной городской газеты. « Учитывая то обстоятельство, что наша городская санитарная служба занята своими прямыми обязанностями, то есть регулярной очисткой улиц,писал он, неудивительно, что до сей поры не принято никаких мир по решению проблемы накапливания отражений. Как бы ни старались частные лица со всей возможной тщательностью освобождать свои дома от зеркал и прикрывать окна, а также блестящие поверхности, они ежедневно сталкиваются с зеркалами, висящими на улице, с витринами, со всеми этими бессчетными отражающими поверхностями, с которых дерзко таращатся на них их собственные лица и лица чужих людей, копившиеся там десятилетиями.

Как законопослушный гражданин и налогоплательщик…» Он остановился, внезапно обратив внимание на какое‑то движение вокруг своей койки, поднял глаза. Трое пациентов стояли у окна, глазея на лужайку. Двое санитаров поднялись со своих стульев, тоже подошли к окнам и, успокоившись, уселись обратно.

Письмоводитель встал и подошел к группе у окна, на ходу чувствуя, что у них есть какая‑то тайна, недоступная санитарам. Какое‑то время он стоял, тоже глазея на лужайку, на зеленую травку, золотившуюся в лучах полдневного солнца. Затем он вернулся к своей койке, сел на ее краешек и принялся глядеть на спящего Иахин–Воаза. Через полчаса его пристальный взгляд разбудил того.

– Он ваш? – быстро спросил письмоводитель. – Чей же еще – ведь вы здесь единственный новичок. – У него были небольшие аристократические усики и козлиная бородка. Глаза бледно–голубые и очень колючие. – Чем вы его кормите?

Иахин–Воаз улыбнулся и вопросительно поднял брови. После внушительной дозы успокоительного он чувствовал себя вялым и не понял вопроса.

– Лев, – пояснил письмоводитель и увидел, что Иахин–Воаз насторожился. – Это ваш лев, не правда ли? По–моему, он прибыл с вами.

– Он здесь? – спросил Иахин–Воаз.

– Прогуливается по лужайке, – подтвердил письмоводитель.

– Его видят все? – спросил Иахин–Воаз.

– Лишь немногие из нас. Те, кто увидел его, будучи на лужайке, сразу же забежали в здание. Кое‑кто из персонала и те, кто притворяется сумасшедшими, гуляют бок о бок с ним, в упор его не видя. Весьма воспитанное животное, доложу я вам. Никого еще не побеспокоило.

– Думаю, он вообще никого не замечает, – вырвалось у Иахин–Воаза.

– Естественно, нет. А кто кого вообще замечает? – осведомился письмоводитель. – Я спросил вас, чем вы его кормите.

В душу Иахин–Воаза вдруг закралось подозрение. Держись того, что имеешь, говорил солнечный свет. Ему не хотелось, чтобы кто‑то еще знал, что и сколько ест его лев.

– А почему вы решили, что он вообще ест? – задал он вопрос.

Лицо письмоводителя вспыхнуло. Его словно громом поразило.

– Извините меня, – пробормотал он. – Прошу вашего прощения.

Иахин–Воаз мгновенно понял, что он поступил так же невежливо, как один аристократ, владелец редкой и дорогой марки автомобиля, по отношению к другому, такой машины не имеющему. Румянец залил его щеки.

– Простите меня, – произнес он. – На него уходит примерно шесть–семь фунтов мяса в день, шесть дней в неделю. Я скармливал ему бифштекс, но не регулярно.

– Проблемы со снабжением, – понимающе кивнул письмоводитель. – Полагаю, пастушья запеканка или мясо в тесте были ему не по вкусу? Тут, на земле, мясо тощевато.

– Не знаю, – ответил Иахин–Воаз. – Возможно, он легко может обходиться без мяса. Он настоящий, но не в обычном смысле.

– Разумеется, – отрезал письмоводитель, словно между ними, аристократами, такие вещи объяснять не приходиться.

Иахин–Воаз замолчал. Видеть льва сейчас ему не хотелось, и он стал думать о людях, которые тоже его видели. Вот уже один такой хочет его покормить. У Иахин–Воаза заболела голова.

– Почему они тоже видят его, другие? – спросил он скорее у себя самого, но вслух.

– Извините, дружище, – откликнулся письмоводитель. – Но этого следовало ожидать. Почему, в конце концов, они сунули нас в желтый дом? Нормальные люди считают, что некоторых вещей нельзя допускать, и поступают соответственно. Они сильные, нормальные люди. Мы не такие сильные. Не допускаемые ими вещи, все эти черти и звери, прыгают на нас, потому что мы не знаем, как от них предохраниться. Другие пациенты здесь увидят мои лица и вашего льва, даже если вы станете прижимать его к себе, как игрушечного мишку. Если бы ваш лев был невозможен, вам следовало бы с радостью поделиться невозможностью. Но люди становятся такими собственниками, когда речь заходит о возможностях, пусть даже опасных. Жертвы становятся собственниками. Вам не мешало бы немного повзрослеть. Возможно, однажды вам придется расстаться с вашим львом.

– А ваши лица? – спросил Иахин–Воаз.

– Они накапливается быстрее, чем от них можно избавиться, – самодовольно ответил письмоводитель. – Всегда есть лишние.

– Изумительно, – произнес человек, только что вернувшийся к своей койке у противоположной стены. Несмотря на то, что его руки были пусты, а сам он был в банном халате и пижамных штанах, он казался одетым с иголочки и со вкусом и в руках держал туго свернутый зонт и респектабельную газету. – Изумительно, – продолжал он. – Изумительные жена, дети, дом, погода, центральное отопление, карьера, сад, шнурки, пуговицы и лечение у зубного врача. Все современные удобства и срочное предложение. Изумительные банковские курсы, музыкальный счет, изумительный пробег в милях к галлону. Изумительный экзаменационный простой уровень, усложненный уровень, ровня уровня, уровня ров. Изумительный ровный взгляд у нее, каким она проникает сквозь все, кроме.

– Кроме чего? – поинтересовался Иахин–Воаз.

– Это я и имею в виду, – сказал туго завернутый. – Окружающая нас кроместь. Домой я больше не пойду. Прощай, желтая птичка. В том‑то и муть, дорогая.

– Суть, – поправил Иахин–Воаз.

– Дай мне суть, и я найду в ней муть, – возразил туго завернутый. – Вы сейчас не с нормальными разговариваете, любезный. Не пытайтесь уклониться, играя на головоломках и девяностодевятилетней аренде. Пустые клетки все равно больше, чем здешние зиккураты, и карабкаться еще ох как высоко. Глубже, чем колодец.

– Круглее, чем колесо? – предложил Иахин–Воаз.

– Забегаете вперед, милый, – сказал туго завернутый. – Пусть само идет.

– Не будьте таким снобом.

– Кто бы говорил, – возмутился туго завернутый. – Он с его львами, дорожными чеками и фотоаппаратами. Ожирение – мать расширения. Стерва успела выбрить полдела. Да хоть возьмите эти чертовы замки да вышлите их домой, по кирпичику, – мне плевать. Сгиньте с глаз долой, вы и ваш лев. Туристы.

– И совсем не нужно говорить таким тоном, – заметил Иахин–Воаз.

Туго завернутый вдруг заплакал. Встав на колени, он спрятал голову в ладонях, выставив зад.

– Я не хотел этого говорить, – всхлипывал он. – Позвольте мне погладить вашего льва. Я могу каждый день отдавать ему свой ужин.

Иахин–Воаз отворотился от него, лег на спину, заложив руки за голову, и стал смотреть в потолок, пытаясь вновь обрести тишину и покой в том пространстве вокруг, которое было, вероятно, с его койку размером, до потолка высотой, – его личное владение. Солнечный свет шепнул: – Начни сомневаться – и все пропало. Только начни. «Нет», – сказал Иахин–Воаз занавескам. Пропадешь, сказал бордовый фон, сказали желто–синие цветы. А мы останемся. Сколькие приходили сюда, чтобы уйти навсегда, сказал запах готовки. Все потерпели поражение.

Вдруг Иахин–Воаз осознал присутствие у своей койки кого‑то, у кого были ноги врача психиатрической лечебницы. Ему доводилось слышать часы, чье тиканье было достаточно членораздельно. Когда заговорил доктор, его слова превратились в тиканье, пока Иахин–Воаз как следует не прислушался.

– Как тик–так дела у нас? – спрашивал доктор. – Так–тик?

– Очень так, спасибо, – отозвался Иахин–Воаз.

– Тик, – сказал доктор. – Все будет тик–так, я в этом не сомневаюсь.

– Я тоже думаю так, – ответил Иахин–Воаз.

– Ночью тикали как? – спросил доктор.

– Очень так, – ответил Иахин–Воаз. – Не припоминаю никаких снов, которые забыл.

– Вот и тик, – сказал доктор. – Так тикджать.

– Счастливо, – попрощался Иахин–Воаз, поднимая два пальца на прощание.

– Для пожелания победы обычно делают по–другому.

– Когда я увижу победу, то сделаю, как вы сказали, – пообещал Иахин–Воаз.

Докторовы ноги ушли, а с ними – сам доктор. Появились обычные ноги. Знакомые туфли.

– Как вы себя чувствуете? – осведомился хозяин книжного магазина. – С вами все хорошо?

– Благодарю, неплохо, – отвечал Иахин–Воаз. – Очень любезно с вашей стороны наведаться.

– Как вы очутились здесь? – спросил владелец книжного магазина. – Вы ничуть не изменились с прошлого раза. Это все из‑за той галлюцинации с собачьей едой?

– Вроде того, – ответил Иахин–Воаз. – К сожалению, полицейский тоже ее увидел.

– А, – сказал владелец. – Лучше всегда, знаете ли, держать такие вещи при себе.

– Хотелось бы, – ответил Иахин–Воаз.

– Все уладится, – сказал владелец. – Покой пойдет вам на пользу, и вы вернетесь на работу отдохнувшим.

– И вы безоговорочно примете меня на работу снова? – спросил Иахин–Воаз.

– Почему нет? Вы продаете книг больше, чем любой другой. А беда может стрястись со всяким.

– Спасибо.

– Не за что. Ах да, недавно в еженедельнике было объявление. Письмо для вас в абонентском ящике. Вот оно.

– Письмо для меня, – повторил Иахин–Воаз. Он открыл конверт. В нем находился другой конверт со штемпелем его города, города, где когда‑то он был Иахин–Воаз, продавец карт. – Спасибо, – поблагодарил он и положил письмо в ящик тумбочки.

– А здесь немного фруктов, – сказал владелец, – и пара книжек.

– Спасибо, – сказал Иахин–Воаз, вытащил из пакета апельсин, подержал его в руке. Принесенные книжки были двумя собраниями сверхъестественных и ужасных рассказов.

– Литература ухода от реальности, – пояснил владелец.

– Ухода от реальности, – повторил Иахин–Воаз.

– Я зайду еще, – пообещал владелец. – Выздоравливайте поскорее.

– Да, – сказал Иахин–Воаз. – Спасибо.