Текст книги "Его величество Человек"

Автор книги: Рахмат Файзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

–Поняла, миленький, поняла.

–У людей горе... Надо очень осторожно, с подходом беседовать. Чтобы, желая подвести брови, не выколоть глаз.– Абдухафиз сам улыбнулся своей шутке.

–Эй, и за кого ты принимаешь меня! – горячилась Икбал-сатанг.– Ведь я всю жизнь среди людей. Объясню так, что таять будут, миленький, вот увидишь, сами будут одежду носить мешками, попомнишь мои слова. А потом, братец, люди и сами очень хорошо все понимают. Чтобы разбить фашистов, не пожалеют ничего: народ готов отдать последний кусок, снять с себя последнее. Ну, конечно, найдутся один-два человека скупых, подлых, не без этого! Таких уж предоставь мне! Раскопаю я и то, что очень далеко у них упрятано.

Так и случилось. Абдухафиз после работы зашел прямо в контору и увидел там четыре мешка теплой одежды. Он обрадовался и вывалил прямо на пол содержимое одного мешка. Тут было все: шуба из лисьих лапок, куртка из овчины, чакмаки-телпаки^[35] и даже валенки. От большинства вещей шел резкий запах нафталина. Абдухафиз открыл окно и начал складывать добро обратно в мешок. В это время в контору вбежала взволнованная Карамат. Она была бледная, тяжело дышала. Абдухафиз догадался, что стряслось что-то, и поспешно подвинул Карамат стул.

–Садись, садись... Что случилось?..

– Вы знали девушку-почтальона? Дочь Кандалат-хола? – с трудом произнесла Карамат.

–Да, да, что случилось?

–Говорят, со вчерашнего дня ее нигде нет. Пропала. Мать лежит без сознания.

– Врача вызвали? – Тревожное предчувствие беды охватило Абдухафиза.

–Позвонили в «Скорую помощь». Наверное, приедут... Что же делать, Абдухафиз-ака? – Карамат заговорила спокойнее.

–Надо сообщить в милицию,– сказал Абдухафиз и умолк, задумавшись.– Ты говоришь, вчера?

–Да, как ушла рано утром на работу, так и не вернулась домой.

–И на почте не была?

–Утром заходила, взяла газеты и журналы. Видно, возвращалась, но не знают, в котором часу. Говорят, сумка там. Пустая.– Карамат с мольбой смотрела на Абдухафиза, словно только он мог найти Салтанат.

–Ты ее хорошо знала, Карамат? – спросил Абдухафиз.

–Да. Она училась вместе с младшей сестрой мужа. Часто приходила к нам. Неделю назад принесла письмо от мужа. Умная, серьезная девушка.

–Найдется.– Абдухафиз старался утешить Карамат.– Наверное, гостит у кого-нибудь из родственников или знакомых. Не сей пока панику.

Абдухафиз протянул было руку за валявшимися на полу вещами, но Карамат сама начала собирать их. Абдухафиз взял костыли и со словами «я скоро вернусь« вышел, но у самых дверей наткнулся на Икбал-сатанг с ватником под мышкой. Сзади мальчик тащил огромный узел.

–Хорманг^[36], старушка! – подмигнул Абдухафиз женщине.

–Доброго и вам здоровья, старик,– с иронией ответила задетая Икбал-сатанг. «Нашла я, перед кем метать бисер»,– обиженно подумала она.

Абдухафиз угадал ее мысли:

–Апа, мы бы пропали без вас. Смотрите, как много вы успели собрать.

– Говорила же я,– ответила Икбал-сатанг, чуть повеселев.– На, бери вот это и занеси в контору.– Она отдала ватник мальчику.– Вот молодец, я угощу тебя куртом^[37].

–Апа, это самое, Салтанат...– начал Абдухафиз.

–Да, да, слышала,– заторопилась вдруг Икбал-сатанг.– Плохо, когда дети, будь они неладны, заставляют страдать. Если не найдется, Кандалат убьет это горе.

–Что же могло произойти?

–Кто ее знает! Молодежь, отбившись от рук, на все способна.

–Как это – отбившись от рук?

–Мужчин дома нет, а что может сделать мать, которая ни на шаг не выходит за порог...

–Разве мало семей без мужчин? Выходит, чуть не вся молодежь должна отбиваться от рук? – возразил Абдухафиз.

–Да уж это я просто к слову, братец.

–Нет, мы с вами не должны относиться к молодежи безразлично. Мы за нее в. ответе. Что будет, если отец или брат Салтанат, которые сражаются на фронте, узнают?

Икбал-сатанг хотела было слово в слово передать Абдухафизу известное ей письмо Батыра, но фраза «мы за них в ответе» заставила ее промолчать. Она сделала вид, что ничего не знает, хотя ей далось это нелегко: слова так и просились с языка. Она сама изумилась тому, что смогла сдержаться. Когда Абдухафиз перевел разговор на другую тему, Икбал-сатанг вздохнула с облегчением.

–Ну, ладно, что-нибудь сделаем. Рассказывайте, как у вас дела,– попросил Абдухафиз, взглянув на часы.

–Носит же земля таких людей, как Таджихон! – сразу приходя в ярость, вскричала Икбал-сатанг.– Как она на меня набросилась! Я-то еще ладно, но мы ходили вместе с Арифом-ата. Так она даже мужчины не постыдилась. Аксакал не выдержал – убежал...

–Надеюсь, вы-то вели себя сдержанно?

–Пришлось! Но если б это была не общественная работа, я ее за ворот схватила бы!

–Эй, эй, апа! – Абдухафиз предостерегающе поднял палец.

–Не бойся! Из ума, что ли, я выжила, голубчик! Знаю!

–Ни в коем случае никого не заставляйте насильно! Надо объяснять! Все объяснять! Вы же мастер на такие дела.

Икбал-сатанг сомлела от похвалы, раскраснелась даже.

–Видел ты, сколько я собрала?

–Видел, апа.– Абдухафиз изо всех сил старался угодить Икбал, через каждое слово повторял «апа».– Вы уж навестите Кандалат-биби, апа. Я тоже зайду вечерком.

На следующий день Махкам-ака наспех позавтракал и торопливо начал одеваться. Мехриниса тоже накинула на себя теплую шаль.

–Скоро придет Исмаилджан, поэтому тебе лучше остаться дома. Ты пока отшлифуй вчерашние кольца. И отдай ему все, что есть. А я пойду...– Махкам-ака топтался на месте, нерешительно поглядывая на жену.

–Ладно, идите, Пока не поздно,– сказала Мехриниса, снимая шаль.

Кузнец вышел на улицу. Было холодно. Лучи солнца, освещая чистое небо, играли на верхушках деревьев, в окнах многоэтажных зданий. Грязь на немощеных тротуарах застыла плотными буграми, застоявшаяся в колеях вода подернулась тонкой пленкой льда, и под ногами, издавая сухой треск, звенели, разбивались льдинки.

Махкам-ака пожалел, что не оделся теплее. Колючий ветер щипал уши. Он потер их ладонями. Уши мерзли по– прежнему. В конце концов Махкам-ака снял один из поясных платков, обмотал его вокруг головы, закрыл уши. Сразу стало теплее. Так он добрался до Тахтапуля, расположенного в другом конце города. Расспрашивая прохожих, нашел нужный детдом, подошел к нему и остановился у закрытых ворот, охваченный необычайным волнением. Размышляя о том, с чего начать разговор, Махкам-ака не двигался, медленно разматывая с головы поясной платок. Внезапно открылась половинка ворот и появился старик, укутанный в чекмень^[38]. Махкам-ака поздоровался. Старик равнодушно ответил на приветствие и ни с того ни с сего начал ворчать:

–Правильно, оказывается, говорят: поручи ребенку работу, а сам беги следом. Уехали чуть свет...

Махкам-ака, не понимая, о чем речь, достал тыквянку и бросил под язык щепотку наса. Старик беспокойно посмотрел по сторонам и заговорил снова:

–Предупреждал я завхоза: не надейся, мол, на них, иди сам...

–Куда это, отец? – опять не понял Махкам-ака.

–Лишь бы привезли. Хорошо, если не прикатят пустую арбу...– Старик не обращал внимания на Махкам-ака.

–Зачем они поехали? – спросил кузнец, но и этот вопрос остался без ответа.

–Сейчас поднимут шум, прожужжат мне все уши эти озорники, разве справишься с ними! – Старик возмущался все сильнее.

Махкам-ака никак не мог уразуметь, чем озабочен старик. Он хотел войти во двор, но не осмеливался сделать это без разрешения.

–Можно пройти? – Махкам-ака все же протянул руку к калитке.

Старик обернулся, пристально поглядел на него и сказал:

–А тут, как нарочно, морозы усиливаются, и зима, кажется, началась раньше обычного.

Махкам-ака не успел ничего ответить, потому что из ворот появился чем-то возбужденный мальчик и подбежал к старику. Старик наклонился, приблизил к нему ухо.

–Там в печке зажгли бумагу, дым стоит столбом! – прокричал мальчик и кинулся обратно во двор.

–Что я говорил! – сказал старик Махкаму с отчаянием и вошел в ворота, размахивая полами широкого чекменя.

Махкам-ака двинулся за ним, догадавшись, что старик туг на ухо.

В глубине двора стоял дом. В окнах Махкам-ака увидел детей, услышал их многоголосый гомон. Старик быстро вошел внутрь, распахнул окно в одной из комнат – и тотчас во двор повалил дым.

Кузнец оглянулся вокруг, заметив справа дверь с надписью: «Директор», открыл ее, вошел. Никого. И в большой комнате и в маленькой – с настежь открытой дверью, где вплотную друг к другу стояли столы,– тоже пусто.

Махкам-ака повернул обратно, вышел на порог и увидел, что старик с Криком торопится ему навстречу:

–Эй, кто вы такой? Как смели зайти без разрешения? Ну-ка, вернитесь назад! – Старик с грозным видом схватил Махкама-ака за руку и стал тянуть его на улицу.

Как ни старался Махкам-ака что-то объяснить, старик ничего не слышал. И дети, выбежавшие во двор, окружили его и тоже принялись дружно выгонять.

–Зачем вы пришли?! Почему открыли дверь кабинета? Может, вы шпион? Надо проверить его! – раздавалось со всех сторон.

Попав в смешное положение, Махкам-ака волей-неволей вынужден был ретироваться. Старик прикрикнул на детей, отправил их обратно в дом, а сам пошел следом за кузнецом. Тогда Махкам-ака остановился и, наклонившись к уху старика, терпеливо объяснил ему цель своего прихода.

–Э, так бы и сказал,– немного успокоился старик.– Все воспитательницы уехали на вокзал. Говорят, еще привезут детей. Тех, кто приехал раньше, разместили в детдоме на Самарканд-Дарбазе. Идите туда.

Махкам-ака огорчился. Опять неудача! Позабыв попрощаться со стариком, он снова двинулся в путь. Идя к трамвайной линии, кузнец восстанавливал в памяти все, что с ним только что приключилось. «Дети-то, надо же, чуть было не приняли меня за вора... нет, за шпиона. Еще немного – и они поколотили бы меня. А старик волнуется, видно, не зря. Нет топлива. Дети дрожат от холода. К тому же, говорит, еще привезут детей. Куда? Сюда, что ли? Выходит, и сегодня прибудет эшелон. А если так каждый день? Где же их будут размещать?» Махкаму-ака казалось, что весь город уже наводнен сиротами.

Когда он добрался до Самарканд-Дарбазы, было уже около полудня. Лишь после долгих расспросов ему удалось наконец найти детдом, о котором говорил глухой старик.

Посредине просторного двора стояло огромное здание. Махкам-ака поспешно пересек двор, открыл дверь и вошел в дом. Длинный коридор привел в зал, наполненный людьми. В глубине зала, у стола, покрытого красным кумачом, произносила взволнованную речь высокая стройная женщина в расстегнутом ватнике, надетом поверх платья, в шерстяном платке, накинутом на плечи.

–...Народ у нас великодушный, добрый. Приходят, звонят по телефону. Все говорят: «Возьмем под свое крыло, заменим им отцов, матерей». Вот и вы...

Махкам-ака постеснялся пробиться ближе к столу, тем более что женщину было слышно и отсюда. Он оглядел зал. На длинных скамейках, поставленных впритык друг к другу, тесными рядами сидели дети. Они были болезненно бледны, большинство одеты в лохмотья, некоторые – в одежду взрослых, жалко висевшую на них. Руки, ноги и даже головы многих ребятишек перевязаны. Лица тревожны, сумрачны. Вот девочка постарше безутешно плачет, отталкивает воспитательницу, старающуюся успокоить ее. Лишь совсем маленькие, не сознавая случившегося, беспечно улыбаются. Плач, шумный говор время от времени прерывали речь женщины. Она на минуту замолкала, а потом начинала говорить еще громче:

–...Принимая под свой кров украинского ребенка, малыша-молдаванина, русскую девочку, мы раскрываем объятия не чужим, а братьям, дорогим нашим друзьям и братьям.

–Истинная правда, сестрица,– громко сказал старик из зала.

–Правильно, правильно! – поддержали старика со всех сторон.

Махкам-ака внимательно слушал и рассматривал присутствующих: люди самые разные – глубокие старики, молодые женщины, старушки. И вдруг он вспомнил про Исмаилджана. Возможно, Исмаилджан тоже здесь. Махкам-ака привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Вот одна женщина опустилась на корточки перед девочкой лет четырех. Женщина достала из кармана сушеный урюк, протянула ей. У девочки засветились глаза, но она не брала гостинец, настороженно глядела на женщину. Женщина вложила урюк в руку девочки, и только тогда малышка поднесла его ко рту. Старушка справа достала из кармана конфету и отдала мальчику с рукой на перевязи. Мальчик взял конфету и здоровой рукой обнял старушку за шею. Глядя на это, Махкам-ака пожалел, что пришел с пустыми руками. «Ребенок есть ребенок... А я не сообразил. Не догадалась и Мехри...»

Вдруг кто-то прикоснулся к плечу Махкама-ака, он обернулся и увидел Ивана Тимофеевича. Махкам-ака поздоровался с ним за руку, как с давним знакомым. Он хотел расспросить его о житье-бытье, но Иван Тимофеевич, показав на цигарку, вставленную в мундштук, вышел из зала. Тем временем женщина в ватнике кончила свою речь, и тут же другая женщина, обнимая кудрявую светловолосую девочку, спросила :

–Кто записывает? С кем говорить? – Она охрипла, видимо от волнения, и покашляла в кулак.

–Пожалуйста, сюда. Документы будем оформлять здесь,– громко объявила женщина, произносившая речь.

Махкам-ака подумал: «Директор детского дома». Так оно и было.

В зале поднялся шум. Все ринулись к детям и, взяв за руку мальчика или девочку, старались побыстрее подойти к столу директора.

Махкам-ака прежде всего решил найти Ивана Тимофеевича. Тот либо еще курил, либо уже вернулся в зал и стоял где-то впереди.

Рядом с Махкамом-ака нарядная, пышная женщина спорила с мужем.

–Ребенок должен быть красивый, приятный,– горячо убеждала она его.

–Возьмем-ка вон того,– показал муж на худощавого мальчика лет шести.

–Да вы что?! Он ведь совсем рыжий! Да и хилый... Лучше уж взять девочку или вон того мальчика, миловидненький какой!

Женщина, не дожидаясь ответа мужа, пошла к « миловидненькому». Она протянула к нему руку, но оказавшийся поблизости веснушчатый, невзрачный мальчик рванулся к женщине, подумав, что она направлялась к нему. Мальчику стало не по себе, когда он понял, что рука женщины протянута к соседу. Он понурил голову, опустил глаза и отошел. А женщина, ничего не заметив, присела на корточки и принялась расспрашивать другого ребенка.

–Как тебя зовут?

–Сережа,– ответил мальчик.

–Ой, какой ты грязный! – Женщина белыми, с ярким маникюром пальцами сняла с головы мальчика пилотку, надвинутую до бровей, поправила ему волосы.– Ничего, ничего... Посмотрите,– обернулась она к мужу,– какие у него красивые глаза... Возьмем?

–Ладно,– безразлично согласился муж, разглядывая мальчика.

–Что вы так мямлите? Говорите как следует. А то свалите потом на меня: сама, мол, выбрала!

–Сказал же: ладно! Что еще говорить? Ну, возьми! – рассердился мужчина.

Женщина быстро выпрямилась. Швырнула пилотку на пол и вдруг громко зарыдала.

–Хотя бы здесь не обижали меня! Разве я хотела этого?..– бормотала она сквозь слезы.

Чувствуя неловкость перед окружающими, муж взял ее за локоть, начал утешать, голова жены упала ему на грудь.

Махкам-ака наблюдал эту сцену, но не понял, что произошло. Сережа поднял с пола свою пилотку и испуганно, не отрываясь, смотрел на женщину. Воспитательница услышала плач и быстро подошла.

–В чем дело? Что случилось? – спросила она, обращаясь к мужчине.

–Нет, просто...– больше ничего и не смог выговорить муж.

Жена резко подняла голову, обернулась и, увидев воспитательницу, снова залилась слезами.

–Какое надо иметь сердце, чтобы не заплакать, глядя на них, ападжан! – сказала она, положив руку воспитательнице на плечо.– Прелестные дети...

–Что же поделаешь! Война! Вы хотите усыновить ребенка?

–Да, да, вот этого... Как же тебя зовут?

Мальчик стоял, опустив голову, молчал.

–Эй, я тебя спрашиваю,– резко сказала женщина.– Ведь только что ты называл себя...

Воспитательница присела на корточки, взяла мальчика за руку, и тут он заплакал.

–Не плачь, сыночек! Видишь, пришли за тобой, хотят взять тебя в сыновья. Поведут тебя домой. Хорошенько помоешься, оденешься... Верно, дядя? – Воспитательница обернулась к мужчине.

–Да, да,– сказал муж, с опаской взглянув сначала на мальчика, затем на жену.

–Скажи-ка, как тебя зовут, миленький мой,– мягко уговаривала воспитательница, поглаживая ребенка по голове.

–Сережа,– с трудом выдавил из себя мальчик, не в силах успокоиться и вытирая слезы скомканной пилоткой.

–Да, да, Сережа. Ведь он так назвал себя. Ну, как, пускай запишут, что ли? – оживилась женщина, обращаясь к мужу, точно и не рыдала минуту назад.

–Сказал же – да! Зачем переспрашивать без конца. Берем! – Муж сердито сдвинул брови.

Махкам-ака наконец услышал что-то определенное от мужа, который до сих пор был очень нерешителен и вял. Но жена не сдавалась.

–Потише, что это вы так! – сказала она недовольно, тоже насупив брови, и добавила, протянув руку к мальчику: – Ну, пошли, Сережа.

Настроение у Махкам-ака испортилось. Женщина была неприятна ему. Хорошо, что воспитательница вмешалась, иначе он не выдержал бы, сказал крепкое слово этой паре. «О боже, она еще сетует на чью-то жестокость! А сама какая!» Размышляя, Махкам-ака заметил, что хромая старушка направилась к плачущему веснушчатому мальчику. Приблизившись, она достала из кармана леденцового петушка, но руку за конфетой протянула девочка, стоявшая рядом с мальчиком, и старушка заговорила с ней. Веснушчатый мальчик закрыл лицо руками и отвернулся к стене.

Махкам-ака подошел к мальчику, опустился на корточки и взял его за руку.

–Не плачь, сынок,– мягко сказал он и, развязав поясной платок, начал вытирать слезы мальчику.

–Я и не плачу,– пробормотал мальчик сквозь слезы.

–Вот молодец! Мужчина не должен плакать... Как тебя зовут?

–Витя.– Мальчик взглянул на Макхама-ака.

–Молодец, Витя, оказывается, ты хороший мальчик. Пойдешь к нам?

Витя молчал, не зная, что сказать.

–Пойдем, сынок. Если понравится, останешься, если не понравится, сам обратно приведу,– улыбался Махкам– ака.

Грустное лицо мальчика чуть повеселело, но на Махкама– ака он смотрел еще как-то недоверчиво и теребил конец поясного платка, который остался у него в руке.

Махкам-ака ждал.

–Хорошо, пойдем,– сказал Витя тихо.

Около стола директора Махкам-ака увидел Ивана Тимофеевича. На руках у него была болезненная девочка лет четырех с перевязанной головкой.

–Поздравляю, Вахаб-ака.

–Спасибо, спасибо... Вот нашел внучку свою.

–Правда? Вот это да! – обрадовался Махкам-ака.

Иван Тимофеевич помрачнел и подмигнул кузнецу незаметно для девочки.

–Превосходно, превосходно! – Махкам-ака ласково погладил девочку по голове.

–Смотрите, и имя подходит ей – Оля. Вас тоже поздравляю.– Иван Тимофеевич дружески кивнул мальчику.

–Спасибо. Скажи дяде, как тебя зовут, сынок.

–Витя,– гордо произнес мальчуган.

–Отличное имя! Ну, Витя, теперь приходи к нам с папой. Будете играть с Олечкой. Ладно?

–Скажи, сынок, спасибо, сами тоже, мол, приходите к нам,– шепнул Вите Махкам-ака, но Витя только улыбался в ответ.

Оформив документы, Махкам-ака, Иван Тимофеевич и дети вышли на улицу и на трамвайной остановке распрощались.

Мехриниса увлеклась работой и не заметила, как пролетело время. Внезапно из окна кузницы она увидела входящего в калитку мужа. За руку он держал мальчика. У Мехринисы гулко застучало сердце.

–Сына тебе привел, жена.– Махкам-ака подтолкнул Витю, как бы говоря: «Иди поздоровайся».

–Здравствуйте,– сказал Витя, подойдя к Мехринисе.

–Издрасти, издрасти.– Мехриниса вдруг с трудом произнесла знакомые русские слова, потом взяла руки мальчика в свои.– Ой, ой, как лед! Ну, проходите, сейчас... И сандал^[39] горячий. Проголодались, наверно?

–После завтрака я ничего в рот не брал. И Витя тоже. Объездил я весь город. Много, жена, видел я детей, а желающих усыновить их – еще больше.

Витя переводил удивленный взгляд с Мехринисы на Махкама-ака, говоривших на непонятном ему языке.

Мехриниса почти не слышала мужа. Она, словно во сне, копошилась в прихожей, развязывая мальчику ботинки.

Грубый шнурок был весь в узлах. У Мехринисы не хватило терпения развязать его до конца. Она взяла ножницы и перерезала шнурок в нескольких местах. Витя бережно подобрал обрывки, спросил Мехринису:

–А как же шнуровать теперь будем?

–Новым шнурком будешь шнуровать, сынок.– Мехриниса напряженно вспоминала русские глаголы.– Кажется, и ботинки тебе велики?

–Велики, да зато не рваные. Мои крепче, чем у всех.

–А у других рваные? – Мехриниса старалась быть как можно внимательнее к Вите.

«Бедняжечки, со всем-то свыклись»,– думала она, разглядывая большие, стоптанные башмаки.

–У Сережки совсем развалились в поезде. Подошва отстала. Я перевязал ему проволокой.– Витя наконец-то развеселился.

–Вот и молодец! Всегда надо помогать товарищу.

–Какой он мне товарищ! Он из малышкового отряда. А только все равно зря я старался,– снова погрустнел Витя.

–Почему? – Мехриниса не сводила с мальчика глаз.

–А потому, что остался Сережа под бомбой,– спокойно сказал Витя.

–Неужели умер? – воскликнула Мехриниса, всплеснув руками.

–Сгорел весь вагон.

–Целый вагон, ты говоришь? – Мехриниса почувствовала, что задыхается.

–Бомба упала на Сережин вагон... А здесь никогда не падали бомбы? – тревожно спросил Витя.

–Наш город от фронта далеко. Сюда фашисты не прилетят, не бойся.– Мехриниса хоть и успокаивала мальчика, но продолжала думать о его рассказе, и на душе у нее было горько.

Махкам-ака сидел у сандала, прислонившись к подушке. И ему стало жутко от всего, что говорил Витя. «Как хорошо, что не увидит он больше этого. Несчастные дети, сколько они перенесли»,– думал Махкам-ака.

Мехриниса сняла с Вити» носки, затвердевшие от грязи, размотала портянки, и мальчик вошел в комнату. Махкам– ака приподнял одеяло, которым был накрыт сандал, указал ему место рядом с собой. Витя уселся, но мучился, не зная, куда деть ноги. Махкам-ака засмеялся, показал ему на перекладину у столика.

–Протяни ноги, поставь их вот сюда, и все тело у тебя согреется.

Витя вытянул ноги и тут же испуганно отдернул их.

–Ой, обожгусь!

–Не обожжешься, сынок. Угли-то в яме. А ну-ка, иди сюда! – Махкам-ака посадил Витю себе на колени.

Тем временем Мехриниса поспешно готовила обед и грела воду на кухне. И тут вдруг появилась соседка Таджихон. «Вот некстати»,– подумала Мехриниса и вяло поздоровалась с соседкой.

–Не найдется ли полпиалушки маша? Не смогла выкроить время, чтобы сходить на базар,– сказала Таджихон, с любопытством заглядывая в дом.

–Найдется,– односложно ответила Мехриниса, взяла у нее пиалу и ушла в кухню.

–Эй, Мехриниса, а кто это сидит в комнате, не пачча ли? – Таджихон взяла пиалу с машем, но не уходила.

–Да вы проходите в дом,– не очень любезно пригласила Мехриниса.

–Нет уж, пойду. А кто там у него на коленях? – Таджихон так и распирало от любопытства.

–Мой новорожденный,– серьезно ответила Мехриниса.

–Когда же вы успели родить? – съязвила Таджихон.

–Сегодня.

–Вот оно что! Взяли из привезенных? Сиротка, значит? – догадалась Таджихон.

–Не успели еще расспросить. Как знать, может, и есть кто-нибудь из близких.

–Сирота он, миленькая, сирота. Разве родители отпустили бы свое дитя из-под крылышка? А сирота, Мехриниса, сколько его ни корми, сколько ни старайся, все равно не станет своим.

Мехриниса раздраженно слушала соседку, с трудом сдерживаясь, чтобы не оборвать ее. Таджихон подошла к айвану, приставила руку козырьком ко лбу, вглядываясь в комнату.

–Витя,– позвала Мехриниса,– пришла апаки^[40] навестить тебя. Иди поздоровайся.

–Что вы, какая я апаки ему, русскому? – тут же возразила Таджихон.

Разморенный от жара сандала, успевший уже вздремнуть на коленях у Махкама-ака, Витя открыл глаза и тупо уставился на женщину, стоящую во дворе, не понимая, чего от него хотят.

–Ну, что же ты не поздоровался? – напомнила ему Мехриниса, но про себя подумала: «И не стоишь ты того, Таджихон, чтобы здоровались с тобой».

Витя продолжал, насупившись, молчать.

–Вот видите, миленькая, и на его языке вы говорите с ним, а он хоть бы что. Измучитесь, пока научите правилам приличия.

Махкаму-ака от речей Таджихон стало невтерпеж.

–Ну, скоро у тебя там, жена, обед? – спросил он, давая понять соседке, что ей пора уходить.

–Сию минуту, отец.

–Что вы сказали? Отец? Без труда, без хлопот...– Таджихон рассмеялась.

Тут уж Мехриниса вышла из себя. Бросила взгляд на мужа – хорошо, если он все же не услышит! – и, нахмурив брови, подскочила к Таджихон.

–Не можете обойтись без гадостей! Звали вас сюда? И откуда только черт вас принес! – яростным шепотом выпалила она и быстро скрылась в кухне.

–Ой, что я вам сказала? Ничего особенного не сказала! Будь он неладен, мой язык. Скажет правду, а я в ответе. О аллах!..– уходя, причитала Таджихон.

Махкам-ака подложил Вите под голову подушку и вышел на айван.

–Заснул? – спросила Мехриниса из кухни.

–Пусть немножко отдохнет. Ну как, скоро у тебя? Что ты сегодня готовишь?

–Плов приготовила. Уже накрыла.

–Хорошо! Он, наверное, давно не ел ничего вкусного.

–Повезло ему. Ведь и мы давно плова не ели.

–Пусть же будет у него всегда хлеб насущный!.. Ушла эта?.. Ай, до чего неприятная! О аллах, я раньше и не знал, какая она.– В голосе Махкама-ака звучало откровенное презрение.

–Не обращайте внимания. Была бы у нее совесть, не стала бы и заходить: я ведь с ней давно поссорилась! Просто ее любопытство мучает!

Только умолкла разволновавшаяся Мехриниса, как хлопнула калитка и вошли одна за другой соседки.

–Поздравляем вас, Мехриниса,– пророкотала басом крупная, полная женщина.

–Спасибо, спасибо.

–Увидели, как привел за руку ваш муж мальчика, вот И пришли,– пояснила другая.– Хорошо вы сделали... А как зовут ребенка?

–Витя. Посидел немного у сандала и задремал. Разбуди-ка, Мехри,– сказал Махкам-ака.

–Нет, нет, не надо,– забеспокоились гостьи и осторожно прошли в прихожую.– Пускай спит. Поглядим на него отсюда.

–Бедные дети, сколько мук и страданий пришлось им испытать!

–Будь она проклята, эта война!

–Пусть никогда больше не испытает он таких мучений! Пусть найдет счастье в этом доме.– Женщины говорили наперебой, но тихо, чтобы не разбудить Витю.

–Да сбудутся ваши слова.– Мехриниса приложила руку к груди, поклонилась соседкам.– Проходите, проходите в комнату, и обед у меня готов.

–Зайдем в другой раз, Мехриниса-апа. Все равно этим вам не отделаться,– пошутила одна из женщин.

–Приходите, пожалуйста.

Мрачное настроение Мехринисы как рукой сняло, она повеселела, проводила женщин до калитки. Женщины вышли на улицу, разговаривая между собой, и увидели Таджихон, стоявшую у своего дувала^[41]. Таджихон не была бы Таджихон, если б тотчас не вступила с ними в беседу.

–Хорошо она сделала, говорите? Но, миленькие, разве сирота станет помнить добро!

Женщины приостановились – так поразили их слова Таджихон.

–Не совестно ли вам говорить такие вещи? – спросила одна.

Таджихон решила чуть отступить:

–Я о Батыре, их племяннике, пекусь. Мехриниса успела привязаться к нему. А теперь этот, чужой...

Женщины прошли мимо Таджихон, не удостоив ее болтовню своим вниманием.

На душе у Мехринисы было радостно. Все еще под впечатлением визита соседок, который так поднял ее настроение, она расстелила дастархан на широком табурете, поставила круглое медное блюдо и поглядела на мальчика, сладко посапывающего во сне.

–Искупать его перед едой надо,– сказала она вошедшему мужу.

–Ты готовь воду, а я разбужу.

Махкам-ака осторожно погладил Витю по голове.

Мехриниса налила два ведра теплой воды в таз, потом

открыла сандал с одной стороны. Засучив рукава и заткнув подол за пояс шаровар, она вмиг искупала Витю, поначалу испуганно глядевшего на эти приготовления.

Одежда Вити была грязной, и Мехринисе пришлось надеть на него рубаху мужа, хотя она, правда, была ему ниже колен. «Поищу еще в сундуке. Авось найдется что-либо подходящее!» – подумала Мехриниса.

Рассматривая свой новый наряд, Витя тихонько посмеивался.

Выкладывая плов из котла на блюдо, Мехриниса думала о мальчике. Ей казалось, что сейчас вся махалля только и говорила о том, что она стала матерью, и вот-вот снова придут соседки поздравлять ее.

–Чистенький ты стал, славненький. А теперь мы покушаем,– сказал Махкам-ака Вите, принимая блюдо из рук жены.

Они уселись вокруг сандала. Махкам-ака нарезал на мелкие куски мясо и первый начал есть плов, поддевая его пальцами.

–Ну, бери, Витя. Эта еда называется пловом.

Витя полез в плов всей пятерней, обжег пальцы и тут же отдернул руку.

–Что, горячий, что ли? Мехри, надо дать ему отдельно, в чашке.

Мехриниса достала с полки касу, положила в нее плов. Витя поставил касу перед собой, попробовал есть рукой, но плов сквозь пальцы сыпался на одеяло. Махкам-ака засмеялся, стал утешать огорченного Витю.

–Ничего, сынок,– сказал он, очищая одеяло.– Не привык ты, научишься еще. Ну-ка, дай ему ложку, мать.

Витя начал есть деревянной ложкой, то и дело роняя рисинки. Подражая старшим, попробовал и редьку. Она пришлась ему по душе: хрустела и была очень вкусной.

–Что это?

–Редька это, сынок. Неужели никогда не ел? – удивился Махкам-ака.

–Горькую редьку ел, а эта сладкая какая-то.

–Да, сладкая редька.

–А разве сладкая редька бывает?

–Вот ведь ешь сам,– рассмеялась Мехриниса.

–А плов у меня уже кончился. Съел я раньше всех. Первый.

Мехриниса переглянулась с мужем – « Нельзя с голодухи переедать»,– но все же положила мальчику несколько ложек в касу. Витя и это съел и вновь посмотрел на супругов. Они рассмеялись, не в силах сдержаться. Вместе с ними залился звонким смехом и Витя.

–Если дадите еще, я и еще съем,– гордо сказал мальчик.

–Ладно, пусть ест. Надо, чтобы глаза его насытились, и напои его как следует чаем.– Махкам-ака протянул Мехринисе касу.

В это время с улицы послышался мужской голос: «Уста, эй, уста!» Махкам-ака вытер руки и вышел на айван. Там стоял участковый милиционер Артыкбай.

–Поздравляю, уста! Будет теперь у вас весело!

–Да благословит вас аллах! Ну, Артыкбай, прошу, проходите.

–Спасибо, очень спешу.– Артыкбай увидел Витю, который вышел на айван и ел редьку.– Ого, какой богатырь!

–Поздоровайся, сынок, с дядей.

–Здравствуйте,– с опаской поглядывая на милиционера, сказал Витя и тут же повернул назад, вбежал в комнату, бросился к Мехринисе: – А зачем он пришел? Куда он меня поведет?

–Никуда не поведет. Пришел навестить тебя. А когда ты спал, приходили наши соседки. Они тоже навещали тебя. Еще придут,– ласково объяснила Мехриниса.

–А зачем им меня навещать?

–Ну, как же! Ты приехал из тех мест, где идут бои, ты столько повидал ужасов... Ты гость...

Витя задумался. Что-то собрался сказать, но тут Мехринису позвал Махкам-ака. Витя принялся осматривать комнату. Вдруг снова быстро вошла Мехриниса. Она взяла с полки сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его, пробежала глазами и вышла на айван. Витя, внимательно следивший за Мехринисой, расценил это по-своему. Он с опаской выглянул через дверь во двор, но милиционера уже не было. Муж и жена о чем-то озабоченно разговаривали, словно позабыв о нем. Витя увидел недоеденный плов, и невольно его рука потянулась к блюду. Он все еще хотел есть. Подражая Махкаму-ака, мальчик ухватил щепотку плова и... уронил его на одеяло, положив в рот только рисинки, оставшиеся на кончике пальцев. Затем с опаской взглянул в сторону двора и торопливо начал подбирать рассыпанный плов.