Текст книги "Его величество Человек"

Автор книги: Рахмат Файзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

–Авось хватит. О! Вот и Леся встала!

Девочка стояла на пороге, протирая кулачками глаза.

–А где салом, доченька?

–Я ведь еще не умылась.

–Поздороваться-то можно и неумытой!

–Ассалому алейкум! Ой, папа, почему у вас глаза такие темные?

–Это от усталости, доченька.

–Ложитесь отдыхать. Скорее ложитесь в мою постель, она еще тепленькая...

–Спасибо тебе, доченька. Скажи, а ведешь ты себя хорошо?

–Хорошо,– не очень уверенно произнесла Леся и оглянулась на мать.

–Ну, раз хорошо, то примерь-ка вот это платье.

Леся схватила платье и, напевая, пустилась в пляс. Услышав песенку Леси, появился Остап. Радостное настроение сестренки моментально передалось и ему. Улыбаясь широко, открыто, как умел только он один, Остап подошел к отцу.

–Ассалому алейкум, дада, хорманг.

–Ну-ка, сынок, попробуй надеть вот это.

–Бой булинг!^[52] – на чистом узбекском языке неожиданно сказал Остап, влезая в синюю рубашку.

«Видно, слышал от матери»,– подумал Махкам-ака и протянул подарки подбежавшим Гале и Абраму.

Одевшись в новое, дети кружились друг перед другом. Махкам-ака завороженно глядел на них, не замечая, что все еще держит в руке рубашку, предназначенную Сарсанбаю.

–Это кому? – спросил Витя.

–Это Сарсанбаю, соне. А тебе я принес ботинки, сынок.

Витя начал надевать ботинки. Долго он возился с ними, но ботинки были явно малы. Отшвырнув их в сторону, Витя отошел и уселся, надувшись.

–Остап, попробуй ты надеть их.

Остап попытался надеть один ботинок – ничего не вышло. Из комнаты вытащили сонного Сарсанбая. Ему ботинки тоже не подошли.

–Как же теперь быть? – всплеснула руками Мехриниса.– Ботинки-то нужнее всего!

–Не огорчайся, я обменяю их на другие.

Обычно Махкам-ака после ночной смены сразу ложился спать, но сейчас он позавтракал, взял Витю за руку и ушел с ним.

Возле магазина, в котором Махкам-ака купил ботинки, стояла толпа, ожидавшая открытия. Отыскивая конец очереди, Махкам-ака увидел Ивана Тимофеевича. Он еще больше похудел.

–О, Вахаб-ака, как поживаете?

–Здравствуйте, уста! Сколько раз собирался зайти к вам, но все никак не мог выбраться. Мы очень обрадовались, увидев в газете вашу фотографию. Жена вырезала ее и повесила на стену.

Махкам-ака смутился, не зная, что и сказать в ответ.

–Есть ли вести от дочери, от зятя? – спросил кузнец.

–Нет, уста,– вздохнув, ответил Иван Тимофеевич.– Мать совсем извелась. На каждый стук бросается к дверям сама не своя. Хорошо, что мы взяли девочку. Все же как-то отвлекает... Недавно еще и мальчика привели... Мальчик уже большой, школьник. Сегодня выходной, он у тетки в гостях. А я пришел сюда купить ему какую-нибудь обувь.

–И я тоже... Купил вот, да без примерки.– Махкам-ака рассказал о незадаче с ботинками.

–Не повезло. Ничего, может, обменяете, уста,– посочувствовал Иван Тимофеевич.– А есть ли вести от старшего сына?

–Ни слова! Написали даже командиру, и тоже пока ответа нет.

–Да, трудная жизнь настала! Что ж, будем ждать и надеяться.

–Лишь бы кончилось все хорошо, Вахаб-ака...

–В Москву он не сумел ворваться, уста. И долго ему тут . не устоять, попомните мои слова. Наши двинулись вперед.

–Да что вы! А я утром не слушал радио.

–Сводка сегодня хорошая: фашисты начали отступать,– с воодушевлением, громко сказал Иван Тимофеевич.

Очередь затихла, прислушиваясь к тому, о чем говорил голубоглазый, с пожелтевшими усами русский.

–Какая радость, Вахаб-ака! Спасибо за добрую весть... Да иначе и быть не могло. Вы посмотрите, сколько мужества, сколько стойкости у наших людей и здесь, в тылу. Я за воротник хватаюсь от удивления: на что способен человек! Недоедает, недосыпает, но готов одним ударом гору стереть в порошок. Падает у горна, а молот не выпускает из рук.

–По трое-четверо суток подряд не отходят от станка люди на нашем заводе,– вмешался вдруг в разговор седой мужчина в испачканном мазутом комбинезоне.

–Ну, вот видите! – с гордостью сказал Махкам-ака.

Двери магазина открылись. Кузнец встал было в общую

очередь, но Иван Тимофеевич посоветовал ему подойти к продавцу:

–Вам ведь только поменять.

Махкам-ака не решался, и Иван Тимофеевич сам протиснулся к прилавку.

–Послушайте, доченька, вот этот мой ака хочет обменять ботинки. Помогите ему, пожалуйста.

Продавщица что-то сказала подруге, подносившей коробки, та взяла у Махкама-ака ботинки, взглянула и тут же вернула их.

–Больших размеров нет. Кончились.– Она развела руками, увидев, как у Вити обиженно задрожали губы.

Махкам-ака и Витя вышли на улицу, за ними с трубкой в руке выбрался из толпы Иван Тимофеевич.

–Вот не везет, Вахаб-ака. Попробую зайти в другие магазины.

–Можете не трудиться. Ни в одном магазине ботинок нет. Я вот уже три дня ищу. Где только не был!

–А если сходить на базар? Вдруг с рук купим?

–Там все в десять раз дороже, уста.

–Вы правы. Раз так – дело наше кончено,– невесело улыбнулся кузнец.– Кланяйтесь вашим домочадцам и приходите в гости, Вахаб-ака.– Махкам-ака за руку попрощался с Иваном Тимофеевичем и, глядя ему вслед, объяснил Вите:– Это очень хороший человек.

Витя был мрачнее тучи, сопел, не смотрел на отца. Он шагал медленно, постепенно отставая от Махкама. А тот шел, вспоминая, как уверенно сказал Вахаб-ака: «Прошли те времена, когда наши только отступали». «Надо будет еще раз встретиться с Вахабом-ака, посидеть, поговорить, он умница, многое знает. Оказывается, он член партии и тоже был на том заседании бюро, куда вызывали Кадырходжу... Какой он отзывчивый, внимательный. Да и Кадырходжа тоже. Видно, все партийные люди такие»,– заключил Махкам-ака.

Вите надоело плестись одному, он догнал отца и шагал теперь рядом с ним, размахивая таловым прутиком.

Через несколько минут они увидели заросшего, грязного мальчугана лет семи. Он сидел на обочине тротуара и с аппетитом уплетал соленый огурец. Мальчуган не обратил ни малейшего внимания на прохожих. Огурец громко хрустел на его зубах. Махкам-ака в одно мгновение охватил взглядом тощую фигуру мальчишки. В глаза ему бросились худые детские ноги, обутые в рваные ботинки, подошвы которых держались лишь потому, что были обмотаны тряпками. Махкам-ака прошагал было мимо мальчишки, но вдруг остановился.

–Пошли, папа, что это вы уставились на него? – потянул Витя отца за руку.

–Погоди! – Махкам-ака вытащил ботинки из коробки и приблизился к мальчугану.

–На, примерь-ка.

Витя рванулся, чтобы выхватить ботинки, но сдержался. Ему показалось, что отец решил подшутить над мальчишкой. «Все равно папа обманет его»,– подумал он и усмехнулся.

Мальчик посмотрел на Махкама-ака испуганными глазами и отодвинулся подальше от протянутой руки.

–Чего ты испугался? Надень.– Махкам-ака положил ботинки мальчику на колени.

Тот радостно схватил их, но все-таки, опасаясь подвоха, с тревогой глядел на Махкам-ака.

–Надевай, что ж ты медлишь?

Мальчик стал торопливо стаскивать старые ботинки. Ветхие шнурки рвались, тряпицы сползли с подошв, пачкая руки.

– Вытри ноги-то, грязные они у тебя,– посоветовал Махкам-ака, терпеливо наблюдая за мальчуганом.

Рваным носком тот обтер ноги и натянул ботинки. Они так ему нравились, что он не утерпел и погладил ладонью гладкую кожу. Потное, раскрасневшееся лицо мальчугана светилось счастьем.

–Вы что, дядя, волшебник? – звенящим голосом сказал мальчуган.

Кузнецу словно сдавило горло, и он ничего не ответил. А мальчик вскочил и, не отрывая глаз от ботинок, побежал к скамейке, на которой сидела, облокотившись на мешок, молодая женщина – в лохмотьях, болезненного вида, растрепанная.

–Мама, ботинки! – восторженно кричал он на бегу.

Радость мальчика передалась Махкаму-ака, с упоением

следившему за ребенком.

–Дада! – вдруг обиженно воскликнул Витя и громко заплакал.

Он все еще надеялся, что это шутка. Отец же совсем недавно говорил, что нет денег. А потом, ботинки были нужны ему, Вите, самому первому и любимому сыну. Что же отец скажет теперь маме?.. Вите не было жаль ботинок – они все равно не подошли ему,– он чувствовал себя обойденным: кого-то другого одарили прежде его...

Махкам-ака шершавой ладонью вытер Вите слезы, строго сказал:

–Ну, что ты распустил нюни? Разве тебе не приятно было видеть, как парнишка обрадовался? Да он этот час на всю жизнь запомнит. И сам, когда вырастет, будет поступать, как мы его сегодня научили.

Витя хлюпал носом и мрачно молчал.

Но возле калитки он схватил вдруг Махкама-ака за руку:

–Добрый вы! Один такой на всей земле!

–Нет, не один. Двое нас: ты и я.– Махкам-ака весело похлопал мальчика по спине, пропустил его в калитку. Тихая, довольная улыбка светилась в его черных, всегда задумчивых глазах.

Глава двадцатая

Прекрасная пора года весна! Поют птицы, вся природа, возрождаясь, благоухает; дворы, обочины дорог, берега арыков, поля и равнины, горы и холмы – все покрыто зеленым ковром, все нежится под лучами ласкового весеннего солнца.

Стоит немного отъехать от города – и взору вашему предстанут бархатные луга, усеянные огненно-красными тюльпанами. Деревья утопают в цветах. Цветы раннего урюка при малейшем ветерке осыпают лепестки, а те, медленно опускаясь на землю, устилают все вокруг белоснежным покрывалом. Природа, словно презрев войну, трудности, красуется весной в ярких нарядах. Каждый день она надевает новые уборы – один прелестнее другого. В прозрачном воздухе носятся неповторимые ароматы весны, радуя и согревая душу, даруя бодрость и легкость. Для детей это самая счастливая пора. Весной дети всегда непоседливее, шумнее. У Махкама-ака ребятишки каждое утро, как только встанут, бегут считать, сколько новых полевых маков распустилось за ночь на крышах, карнизах и дувалах. Мальчики залезают на крышу и срывают цветы, девочки плетут венки из цветов вперемежку с зеленой травкой и ходят в них, гордые и красивые.

Для Махкама-ака и Мехринисы эта весна была особенной. Первая весна большой семьи... Может быть, поэтому супругам казалось, что все в этом году не так: и небо ярче, и цветы пахнут сильнее, и птицы поют звонче.

Дел у них по-прежнему было много. После визита Ахунбабаева приказом райисполкома семье Махкама-ака был отдан большой участок за дувалом, очень грязный, неровный. Он полого спускался к Анхору. Обработать такой участок, превратить в огород или в сад одному человеку не под силу. Поэтому Махкам-ака и радовался куску земли, и нервничал, не зная, с чего начинать. А ведь нужно было еще что-то придумать и с орошением. Маленький арык, протекавший через двор, шел в другом направлении, он орошал и соседние земли, и его нельзя было повернуть. Анхор же проходил слишком низко.

Махкам-ака все собирался посоветоваться с кем-либо знающим, как ему быть, но так и не успел. Однажды утром появились Абдухафиз и Ариф-ата. Оказалось, что собрание активистов махалли решило устроить общественный воскресник на участке кузнеца.

–Я совсем растерялся, не знаю, что и сказать. Неудобно мне, Абдухафиз, стыдно беспокоить соседей,– смутился Махкам-ака.

–Мулла Махкам, я знаю, вы очень скромный человек,– не спеша начал Ариф-ата.– На своих плечах вы самоотверженно несете тяжелый груз. Бьетесь, не щадя себя, хлопочете изо всех сил...

–Не обижайте меня, ака. Я сделал это от чистого сердца и не жалуюсь. Слава аллаху, дети растут.

–Погодите, погодите, разве младший брат может обидеться на слова старшего? Я вам не чужой. Правда, сказано: «Чужое тело не ощутит твоей боли». Но есть и другая поговорка: «Ударишь быка по рогам – зазвенят копыта». Корни у нас одни – вот что я хочу сказать. Вы сердитесь – мол, взял я детей на воспитание сам, сам и позабочусь о них. А вы понимаете, что это дело вы делаете для Родины, для народа? Раз так, не смущайтесь, если соседи по махалле идут вам на помощь. Жаль, что вас не было, когда мы собирали активистов.

–Конечно, надо было и вас позвать,– вставил Абдухафиз.

–Только я сообщил, что этот участок передали Махкаму– ака,– продолжал Ариф-ата,– мне не дали говорить. Одни завели речь о выравнивании земли, другие о том, где взять арбу для вывоза мусора. Додумались даже и до того, как подать воду из Анхора. Решили установить чигирь^[53]. Так что завтра, в воскресенье, приготовьте барана...

–Барана? – растерялся Махкам-ака.

Ариф-ата рассмеялся:

–Ну, если не барана, то хотя бы чай.

–Чай будет... Конечно, будет чай! – Махкам-ака уже соображал, что сможет он предложить товарищам, кроме чая.

–На следующей неделе монтеры протянут электропровода с улицы в ваш двор,– сказал Абдухафиз.

–Значит, и с этим все в порядке! – Ариф-ата хлопнул себя ладонью по колену.– Говорят же, если пятнадцать дней месяца темные, то пятнадцать светлые; значит, и это дело налажено. Теперь вам не придется ночью искать на ощупь спички, мулла Махкам.– Ариф-ата рассмеялся, довольный своей остротой.

«Ну и шутник же мой ака...» – подумал кузнец и тоже засмеялся, бросив взгляд на айван: не слышит ли их разговор жена?

В воскресенье на участок пришли старики, молодые, даже дети – кто с кетменем, кто с лопатой, кто с ведром или с носилками. На двух арбах вывозили мусор. Ариф-ата принес один из своих больших самоваров. Сам вскипятил и непрестанно заваривал чай. Икбал-сатанг установила посреди двора большой котел и приготовила суп-лапшу.

Внезапно появился и Исмаилджан с десятью товарищами из мастерской. Махкам-ака был удивлен: откуда они-то узнали про воскресник? Мало того, оказалось, что именно сослуживцы разработали проект чигиря. Махкаму-ака стоило взять кетмень или еще какой-нибудь инструмент, как его тут же отбирали. «С вас хватит и чай таскать»,– говорили одни. «Идите помогите женщинам раскатывать тесто»,– шутили другие. Работали люди весело, не умолкал смех, гомон, кое-кто даже пел. Махкам-ака был страшно взволнован всем происходящим, минутами ему казалось, что все это снится...

Захламленный, давно уже превратившийся в свалку участок (по площади он в четыре раза превосходил двор) за несколько часов был очищен до самого Анхора, выровнен, вспахан, разрыхлен. Проложили и арык. К полудню работа завершилась. Умолкли шумные разговоры. Все разошлись, несмотря на настоятельную просьбу Махкама-ака остаться на обед.

–Учтите, той за вами,– шутливо предупреждали люди, покидая двор кузнеца.– На свадьбу детей не забудьте пригласить!

Вот уже целую неделю Махкам-ака, Мехриниса и дети сеют на новом участке всякую зелень, высаживают деревья. Теперь наконец сбылась Мечта Махкама-ака посадить черешню в честь Сарсанбая, Остапа и Леси. Скоро и чигирь будет готов, останется установить его и поднять воду. Приходил Ариф-ата, посеял семена своего любимого райхана.

Произошло и еще одно немаловажное событие. Как-то утром, когда Мехриниса стирала во дворе, в калитку вошла, мыча, пегая корова. Стельная, она двигалась неуклюже, покачивая боками, сверкая блестящей шерстью. Дети, окружили корову, замахали на нее руками, чтобы выгнать на улицу, но тут в открытую калитку заглянул незнакомый старик:

–Эй! Кто же выгоняет на улицу свою корову?

–Не наша она, амаки, видать, заблудилась,– объяснил Абрам.

–Нет, не заблудилась. Это умная корова. Она знает, куда идет.– Старик вошел во двор и погладил корову, потом подмигнул Абраму черным, как спелая вишня, глазом.

Дети рассмеялись, но продолжали с тревогой наблюдать за стариком.

«Какой он странный!»—с удивлением подумал Витя и вспомнил отца. Когда тот дарил ботинки незнакомому мальчику, глаза у него были такие же торжественно-радостные, как у этого человека.

Увидев вошедшего следом за коровой старика, Мехриниса вытерла руки и направилась к нему, тщетно пытаясь вспомнить, кто этот пришелец.

–Ассалому алейкум. Эй, где же ваш салом?– напомнила она детям.

Дети поздоровались со стариком.

–Молодцы, молодцы! И я не ошибся! Говорят, расспрашивая, можно и Мекку найти.

–Проходите, садитесь,– приветливо сказала Мехриниса, про себя решив, что старик – какой-нибудь знакомый Махкама-ака.

–Спасибо, дорогая, а только сидеть мне некогда. Корову вот примите – и до свидания.

–Ой как же это?– Мехриниса переводила удивленный взгляд со старика на корову.

–Не видать вам нужды ни на этом, ни на том свете! – певуче пожелал старик, подняв к небу глаза и сложив руки на груди.

–Садитесь сюда, амаки.– Мехриниса поспешно расстелила курпачу.– Сарсанбай, сынок, принеси-ка дастархан.

Старик присел с краю супы, прочитал краткую молитву.

–Ничего не надо. Даст аллах, приду к вам в радостный день – на свадьбу. До свидания, дети!– Старик повернулся к Мехринисе.– Корова на днях принесет вам теленочка. Присматривайте!

Мехриниса и дети проводили старика за калитку.

«Сон это или явь?– думала Мехриниса, возвращаясь во двор.– Чужие люди помогают расчистить участок, дарят корову. За что, за какие заслуги такое внимание? Достойна ли я его? И что мы с Махкамом-ака дадим людям взамен?!»

Только потом Мехриниса вдруг вспомнила, что не спросила старика, какая организация прислала корову. Гадала, гадала Мехриниса и решила, что корову велел привести Ахунбабаев-ата.

Махкам-ака, конечно, обрадовался корове, но жену отчитал за оплошность: «Даже и поблагодарить-то некого»,– хотя в душе он не сомневался в том, что это сделал Ахунбабаев. «Только Аксакал способен на такое»,– думал Махкам-ака.

В школе, Где учились Остап, Витя и Сарсанбай, решили разместить госпиталь. Об этом объявили во время первого урока, а вечером уже должны были привезти раненых. К двенадцати часам дня все классы были освобождены. Парты, столы, стулья складывали во дворе, и Ариф-ата руководил погрузкой их на арбы. Медицинские работники принялись дезинфицировать помещение. После обработки комнат молодые женщины немедленно втаскивали туда койки, матрацы, одеяла.

Работа спорилась. К стремительным темпам люди уже привыкли за последние месяцы. Так же быстро были проведены сбор теплой одежды, расселение эвакуированных, снабжение их топливом.

Пока эту школу оборудовали под госпиталь, другую школу в соседней махалле готовили для занятий в две смены. Там требовалось срочно расширить раздевалки, улучшить вентиляцию, добавить учебных пособий.

Вместе с Мехринисой, Таджихон и Захирой мыла пол Кандалат-биби. Недавно поселившаяся у нее хрупкая, белолицая женщина по имени Светлана то и дело подходила к старухе и что-то тихо ей говорила. Кандалат-биби по-русски не понимала и только ласково улыбалась. Тогда Светлана поступила проще: взяла Кандалат-биби за руку и посадила на стул у стены.

–Эй, Мехриниса, скажи-ка по-русски этой Салтанатай,– сердито попросила Кандалат-биби,– без движений я совсем превращусь в паралитика. И дома она всегда такая. Стоит мне начать стирать, она тут как тут, берет меня под руку и сажает на супу. Что я, неполноценная, что ли? Слава аллаху, руки и ноги у меня целы, аппетита я не лишилась. Совершенно здорова, бодра. И сюда она не хотела меня пускать.

Мехриниса перевела, что говорила Кандалат-биби, слово в слово. Светлана залилась смехом. Вместе с ней смеялись все женщины.

Светлане нравилось, что Кандалат-биби ее слушается и побаивается. Она чувствовала себя ответственной за старуху.

А Кандалат-биби привыкла к Светлане, увидела в ней надежную опору, полюбила ее как-то сразу. Вначале женщины совсем не понимали друг друга. Затем они стали объясняться жестами, при этом очень смешили одна другую. Но вскоре они стали каким-то образом улавливать смысл сказанного.

–Когда она медленно говорит, я все понимаю, только вот отвечать не умею... – делилась со знакомыми Кандалат-биби.

Муж и сын Светланы погибли на фронте, мать на ее глазах убило осколком бомбы. Последняя радость и надежда – полуторагодовалая дочь заболела по дороге в Ташкент и умерла на руках у Светланы. Глубокой ночью Светлана сошла с поезда на станции Акбулак. Просидела она здесь до утра. Как только рассвело, работницы станции помогли ей похоронить девочку. Одна из них повела ее к себе домой, накормила, уложила в постель. Но сна не было. После долгих бессонных ночей Светлана опять пришла на станцию, подошла к поезду... и упала от изнурения. Очнулась она в больнице. Потом шесть суток женщина провела на вокзале в Ташкенте, пока ее не устроили в заводское общежитие.

Кандалат-биби не сразу узнала о горе Светланы. Как-то через соседку-школьницу, хорошо знавшую русский язык,

она осторожно спросила:

–Ты не обидишься, дочка, если я буду называть тебя Салтанат? Так дочь мою звали... Полюбила я тебя...

Светлана крепко обняла старуху и вдруг впервые за все время заплакала. Кандалат-биби вытерла Светлане слёзы

кончиком кисейного платка.

–Ойи!– сказала тогда Светлана мягко, нараспев, совсем по-узбекски.

Кандалат-биби вздрогнула: голосом родной дочери говорила русская женщина.

...Закончив мыть полы, все вышли во двор. Остались убирать участок перед госпиталем лишь те, кто пришел позже.

Светлана подошла к Кандалат-биби, сидевшей за партой во дворе:

–Ойи, работу свою мы кончили, домой кетдик^[54].

–Кетдик, кетдик, кизим. Ой, супургини олмадинг-ку^[55].

Светлана поняла, о чем говорила старуха.

–Не оставлю, ойи.– Она взяла веник и повела Кандалат-биби под руку.

Не успели они перейти улицу, как показались две санитарные машины, мягко катившие по мостовой. Светлана сразу догадалась, что везут раненых, но промолчала, боясь, что старушка захочет повернуть назад. Времени до работы у Светланы было в обрез.

Санитарные машины остановились у входа в школу в ту минуту, когда Мехриниса как раз прощалась с Икбал– сатанг. Женщины смолкли, держа друг друга за руки. Суета вокруг мгновенно прекратилась. Санитары взялись за носилки. Большинство раненых лежали неподвижно и безмолвно. Трудно было поверить, что большой белый кокон, который санитары бережно вытаскивали из машины,– живой человек...

Одна машина, пятясь, вплотную подошла к двери школы. Пожилая медсестра в белом халате вынесла из кузова запеленатого младенца, прижимая его к груди. Из кабины выпрыгнула девочка лет десяти. Медсестра отдала ей ребенка и велела подождать во дворе. Сама же она подхватила под руку женщину в сером больничном халате, вылезавшую из автомобиля, и повела ее в здание. Потом санитары вынесли из машины другую женщину, с забинтованной головой, неподвижно смотревшую запавшими глазами в небо.

Девочка с ребенком на руках кинулась к носилкам, но санитары оттеснили ее. Она рукавом вытерла слезы и села на камень у забора, покачивая младенца. Вдруг откуда-то появились Сарсанбай и Остап. Они нерешительно приблизились к девочке.

–Это твоя мама?– осмелился спросить Остап.

–Да,– односложно ответила девочка.

Ребенок заплакал. Девочка встала, принялась ходить, но ребенок плакал все громче.

Пожилая медсестра вернулась и, взяв у девочки ребенка, попыталась успокоить его, но младенец не умолкал.

Мехриниса с болью в сердце наблюдала за всем, что происходило во дворе.

–Капризничает. От жары, наверное,– сказала она с сочувствием, подходя к медсестре.

Медсестра устало взглянула на Мехринису, тяжко вздохнула.

–Этого в Дом ребенка сейчас увезу, там и накормят, и полечат, а вот что с девочкой делать – не знаю. Хочет быть рядом с матерью.– Она сказала это скорее сама себе, чем Мехринисе.

–Послушайте...– Решение у Мехринисы возникло в одно мгновение.– Мы живем в этой махалле, близко. Пока мать поправится, пусть девочка поживет у нас.

–Это было бы чудесно.– Медсестра обрадовалась, посветлело ее усталое лицо.

–Да я сама буду навещать эту женщину...– продолжала Мехриниса.

Медсестра позвала девочку, стала ласково ей объяснять, что тетя зовет ее к себе пожить, обещает ходить с ней к маме.

Девочка, нахмурясь, настороженно оглядела Мехринису и вдруг доверчиво улыбнулась ей.

Остап и Сарсанбай, напряженно смотревшие на беседующих, понимающе переглянулись и тихонько пошли к воротам.

–Как тебя зовут, доченька?– спросила Мехриниса.

–Ляна!

–Имя у тебя красивое. И ты сама тоже славная. Ну, пошли!

И тут произошло неожиданное. Ляна заупрямилась, сказала, что она пойдет с Мехринисой только в том случае, если они возьмут маленькую сестренку. Мехриниса попыталась уговорить Ляну, но та настаивала на своем. Мехринису растрогала просьба девочки.

–Давайте мне младенца.– Мехриниса протянула руки к медсестре.– Попробую, если не справлюсь – в Дом ребенка отвезем.

Едва они вошли во двор, дети с шумом столпились вокруг, один только Витя остался неподвижно сидеть в углу.

–Пришла? – Остап радостно смотрел на Ляну, как на старую знакомую.

Ляна исподлобья рассматривала детей. Леся, ухватив мать за подол, просила сейчас же показать ей малыша. Галя тоже тянулась к ребенку, разматывала пеленки.

Мехриниса распеленала малышку, подогрела сладкий чай, попробовала напоить ее с ложечки. Девочка на несколько минут умолкла, но потом вновь принялась плакать. Прижав младенца к груди, Мехриниса беспомощно металась по двору. Вошла Икбал-сатанг – она проходила мимо и услышала детский плач.

–Погодите, келинпашша^[56],– сказала она, нимало не удивившись тому, что на руках у Мехринисы грудной младенец,– я сейчас вскипячу молоко.

Икбал-сатанг вернулась через несколько минут с пиалушкой в руке. Она остудила ложечкой молоко и осторожно попыталась напоить малышку. Но девочка пить с ложечки не умела и лишь пускала пузыри, чмокая губами.

–Не получится так,– огорчилась Мехриниса.

И тут вдруг Икбал-сатанг вспомнила, что у Салимы, невестки ее знакомой Захиды, недавно родился ребенок. Она лихо хлопнула себя по бедрам и предложила Мехринисе срочно пойти к Селиме.

–Попросить-то можно, но согласится ли она? – заколебалась Мехриниса.

Мехриниса напомнила Икбал-сатанг, что свекровь Салимы страшно суеверна. К тому же не прошло еще сорока «очистительных» дней после родов. А потом, разве решится она на такое дело без согласия мужа?

–Ведь она же человек! Поймет! Я бы сама с вами отправилась, но нужно срочно размещать семьи эвакуированных. Идите смело, не бойтесь.

Икбал-сатанг ушла, а Мехриниса принялась поспешно переодеваться.

Чем ближе подходила Мехриниса к дому Захиды, тем сильнее ее охватывала тревога. Перед домом она невольно замедлила шаги: может, лучше совсем не ходить, чем оконфузиться? Малышка снова громко заплакала, и это подтолкнуло Мехринису.

Навстречу гостье вышла необыкновенно расцветшая после родов Салима. Она пригласила Мехринису в комнату, как бы не замечая, что у той на руках ребенок.

–Как вы себя чувствуете, милая Салима?

–Спасибо, хорошо.

Салима вышла в прихожую за хантахтой. Она расстелила дастархан, поставила поднос с угощениями и собралась было поставить самовар, но тут Мехриниса взмолилась:

–Милая моя, голубушка, я приду еще как-нибудь. Спешила, чтобы успеть до сумерек...– И Мехриниса напрямик объяснила, в чем дело.

–Пробовала и молоко, и сладкий чай. Нет у меня соски.– Мехриниса торопилась, боясь, что кто-нибудь войдет и помешает.

Салима не задала ни одного вопроса. Она быстро взяла малышку из рук Мехринисы, расстегнула кофту и дала ребенку грудь. Девочка жадно, захлебываясь, стала сосать. Женщины умиленно посмотрели друг на друга.

–Спасибо вам. Жить вам с Абиджаном в согласии и мире до старости лет! Письма от него есть? – не сводя глаз с ребенка, говорила ликующая Мехриниса.

–Всем передает привет.

–Пусть вернется живым-невредимым на ваше счастье, на счастье сына!..

–Да сбудутся ваши слова, апа. А Батыр-ака пишет?

–Молчит. Не можем понять, в чем дело. Сегодня восемь месяцев и девятнадцать дней, как перестал писать.

–Может быть, апа, он в таком месте, что оттуда нельзя и строчки отправить. Так тоже бывает. От сына моей сестры письмо пришло через семь месяцев.

–О, если бы так!..

Малышка сосала, посапывая. Салима хотела было отнять грудь, чтобы не перекормить девочку, но та сразу заплакала.

–Ничего с ней не случится, как вы думаете, апа? – с опаской спросила Салима, но продолжала кормить ребенка.

–Пусть наестся.

–Как вы любите детей, апа! А у этой малышки мать русская?

–Молдаванка. Будь она неладна, война! Всем народам

горе принесла.

–Мама часто о вас говорит. Она вас так уважает – курпачу под вашу тень стелить готова. И молится за вас очень часто.

–За меня?– удивилась Мехриниса.

–За вас, апа. Газету с вашей фотографией хранит на полке в нише и все говорит мне: «Вот увидишь, невестушка, дети принесут ей счастье и на этом, и на том свете». Вы же знаете, какая у нас мама: она все мерит тем, как на том свете аукнется,– засмеялась Салима.

Мехриниса-то больше всего боялась как раз встречи с Захидой. К счастью, ее не было дома. Мехриниса не спросила, где она, но знала, что Захида надолго не оставит молодую невестку одну.

После слов Салимы Мехриниса чуть-чуть успокоилась, но все равно на душе у нее было тревожно. Салима по молодости, по доброте ни о чем не подумала, накормила ребенка, но вдруг появится Захида? Не избежать тогда Салиме упреков набожной старухи.

–Где же мама?– спросила наконец Мехриниса.

–Мама стала парашютисткой,– улыбнулась Салима.– Пошла в бригаду к жене председателя махаллинской комиссии.

–Слышала я про эту бригаду. А на завод она не ходит?

–Нет, работает дома. И знаете, как наловчилась! Да и со временем свободнее. Скоро придет.

–До свидания, Салимахон, мне пора. Пусть мать не знает, что я приходила. А завтра понесу крошку к врачу, пусть выпишет искусственного молока.

Мехриниса взяла на руки спящую девочку, но, увидев, что пеленка мокрая, решила перепеленать ребенка. Мехриниса развернула малышку, и как раз в это время в комнату вошла Захида.

–Ой, ой, Мехриниса ли это? Ой, золотая моя... Заставили вы меня краснеть перед вами!

–Вам ли краснеть передо мной! Поздравляю с внуком,– сказала смущенно Мехриниса и обняла Захиду.

–Спасибо, спасибо.– Захида оглянулась, и брови ее взметнулись вверх. На курпаче она увидела чернобрового беленького ребенка.– И вас я поздравляю! – Захида кинулась к Мехринисе.– Сын? Дочь?

–Девочка, да только опять не моя. Эвакуировали из прифронтовой полосы. Мать тяжело ранена.

–Уж не та ли, которую в госпиталь, в школу, привезли?

–Она. А вы тоже были в школе? Я что-то вас не приметила.

–Народу набралось там тьма. Разве всех заметишь? Ну, садитесь, Мехриниса. Глаз-то у меня не зря подергивался, чуял, что дома гость, я и заторопилась.

–Джан^[57] апа, не браните невестушку. Не отказала в моей просьбе, накормила бедняжку. Ведь все мы люди! – Мехриниса приготовилась к худшему, но старуха к ее сообщению отнеслась спокойно.

–Зачем же бранить ее! Война идет,– сказала Захида.– В чем же согрешили эти малыши? Ее отец,– она кивнула на ребенка,– может, сейчас рядом с моим Абиджаном сражается на фронте. Как же я могу порицать невестку за то, что она накормила обездоленное дитя? Аллаха я боюсь, но все-таки думаю: за добрые дела и аллах карать не станет.

–Правильно, апа,– медленно произнесла Мехриниса.

–А как про вас вспомню, радость наполняет душу. Аллах ниспослал вас в мир на счастье невинных детей. Все знают об этом. И в газете не зря о вас написали!