Текст книги "Его величество Человек"

Автор книги: Рахмат Файзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

–Да что особенного я сделала, апа? Не вытерпела беды человеческой, сердце защемило от чужого горя, и только.– Мехриниса смутилась, щеки залил румянец, она опустила голову.

–А скажите, почему же не защемило сердце у этого Гитлера, чтоб он сдох! Он тоже когда-то был вот таким младенцем. Ведь болела душа у его матери и за него... А что с ним стало?! Зверь! И человека и зверя сотворил аллах, но слыхали ли вы, чтобы из зверя вышел человек? Такого не было и не будет. А зверь из человека получился. И самый злой! Знала бы мать, какое чудовище выйдет из ее малыша, наверное, своими руками придушила бы его. И аллах пальцем бы не тронул ее за такой поступок...

Захида говорила долго, пылко.

Мехриниса сидела потрясенная. «Неужели человек может так перемениться? Что делает война! И как говорит – умно, толково. Напрасно я думала о ней плохо. Совсем другой стала Захида».

Взглянув на часы, Мехриниса поднялась.

–Засиделась я, апа... Детишки, наверное, ждут меня. Вон уж смеркается.

–Малышку вы оставьте у нас. Я присмотрю за ней. Салима, коли потребуется, покормит.

–Нет уж, пусть живет у меня! Спасибо и за то, что сделали. Попробую завтра показать девочку врачу. Да и старшей

будет спокойнее.

–Ну, как хотите. А к врачу носить ее ни к чему. Девочка еще маленькая, ей необходимо грудное молоко. Раз не оставляете у нас, Салима будет ходить к вам.– Захида сказала об этом, как о деле давно решенном.

–Беспокойство вам, апа,– пробормотала Мехриниса.

–Пусть Салима кормит малышку. Ее грехи беру на себя!– убежденно произнесла Захида.

–В сто раз грешнее не помочь младенцу,– тихо отозвалась Салима.

–Я на седьмом небе от радости, апа,– взволнованно проговорила Мехриниса.– Желаю от всей души, чтобы вернулся ваш сын и осчастливил вас за вашу доброту,– сказала она, направляясь к калитке.

Свекровь и невестка проводили Мехринису за ворота и вернулись во двор.

–Не делай это святое дело нехотя, доченька: убавится молока. Считай, что родила сына и дочку,– поучающе подняла палец Захида, склоняясь к уху Салимы.

Глава двадцать первая

Школа стояла на горке и выглядела такой же веселой и шумной, как ее обитатели. Окрестные жители давно привыкли к школьному гаму и безошибочно определяли, когда кончался урок и начиналась перемена. Теперь все изменилось: смолкли детские голоса, не раздаются звонки, не слышно смеха. Школьное здание окружает тишина, как будто наступили каникулы. Но стоит подойти ближе, и становится ясно: дело не в каникулах,– окна завешены белыми занавесками, а вокруг цветника, который в свое время разбили ребята, прогуливаются выздоравливающие в полосатых пижамах. Те, кто еще не может выйти во двор, смотрят в окно, любуются цветами, радуются птичьему пению. Школьники каждый день деловито копошатся во дворе: поливают клумбы, окапывают деревья, а старшеклассники под диктовку раненых пишут письма домой, читают бойцам книги, просто сидят рядом с ними, разговаривают. От всего этого у раненых становится легче на душе...

Салима основательно уменьшила заботы Мехринисы, взяв на себя кормление малышки. Но слезы Ляны, то и дело твердившей: «Хочу видеть маму», сжимали сердце Мехринисе. Чтобы успокоить девочку, она три раза ходила с ней в госпиталь. Но дальше вестибюля им пройти не удалось. В последний раз Мехриниса настойчиво пыталась пробиться к больной, но тогда врач отозвал Мехринису в сторону и строгим шепотом сказал:

–Лучше, если девочка не увидит мать. Она в тяжелом состоянии, почти не приходит в себя, вся в бинтах. Надежд на то, что она выживет, мало.

Разве скажешь это Ляне? Да она ничего и не хочет слышать. Просится к матери, и все тут.

–Ведь они же ходят, хола. Почему мне не разрешают? – со слезами на глазах твердит Ляна, указывая на школьников, которые свободно расхаживают по лестнице вверх-вниз.

Когда они пришли в четвертый раз и снова услышали отказ, Мехриниса не выдержала и направилась прямо к начальнику госпиталя. Полковник медицинской службы принял ее любезно, внимательно выслушал. Он, по-видимому, догадался, что перед ним та самая женщина, которая взяла на воспитание нескольких детей, чье фото было в газете. Полковник задумчиво прошелся по кабинету, потом вместе с Мехринисой вышел во двор, где ждала Ляна. Он ласково погладил девочку по голове и повел ее в палату к матери. Мехриниса нерешительно шла следом.

На высокой кровати лежала женщина с перевязанной головой. Не было видно ни лица, ни глаз. У кровати сидела девочка лет пятнадцати, завернув длинные рукава свисавшего до щиколотки халата, и что-то записывала на листке бумаги. Увидев начальника госпиталя, она положила бумагу на тумбочку, встала, опустила руки по швам, вполголоса доложила:

–Товарищ полковник медицинской службы, из школьного отряда медсестер...

Полковник сделал жест, как бы говоря: «Не надо рапорта.». Потом взял лист бумаги, пробежал его глазами и покачал головой. Мехриниса узнала девочку. Имени ее она не помнила, но часто видела девочку с отцом – водителем трамвая. Они жили в этой же махалле.

–Мама!– воскликнула Ляна, остановившись посредине комнаты.

Губы женщины зашевелились.

–Ляна... Марика...– чуть слышно вымолвила она.

Ляна закрыла лицо руками, плечи ее затряслись.

Полковник обнял плачущую девочку, утешал ее. Женщина все шевелила губами, видимо пытаясь сказать что-то связное.

–Марика растет очень хорошо, мама. Мы обе живем у тети Мехри. Она тоже здесь,– наклонясь к кровати, громко говорила Ляна, с трудом сдерживая рыдания.

С минуту все стояли молча, потом начальник попросил посетителей уйти. Тихо ступая, Мехриниса и Ляна вышли в коридор. За ними вышел и полковник.

–Дядя, сидит же та девочка, можно и мне посидеть? Разрешите, пожалуйста! – Ляна смотрела на полковника умоляющими глазами.

–Эта девочка знает, что делать. Она почти медсестра, а ты еще маленькая, доченька. Вот маме станет полегче, тогда и разрешу...

–Дядя...

–Сначала поставим маму на ноги, доченька.

Мехриниса вернулась домой с двойственным чувством:

успокоенная, что выполнила просьбу Ляны, но еще больше встревоженная тем, что увидела. Ляна как-то сразу замкнулась,часто плакала, но ни в этот день, ни в последующие в госпиталь больше не просилась.

Однажды во дворе появилась дочь водителя трамвая. Девочка вызвала Мехринису на улицу и, оглянувшись, зашептала:

–Состояние матери Ляны ухудшилось. Она, вероятно, умрет. Меня послал полковник.

Мехриниса прежде всего решила поделиться этим известием с мужем. Махкам-ака видел, как невыносимо тяжко стало Мехринисе с появлением в их доме двух новых девочек. Но он и мысли не допускал, что можно было поступить иначе. «Как ни трудно, жена, надо тянуть. Там им еще труднее»,– любил повторять Махкам-ака, и Мехриниса понимала, что «там» означало на фронте, а «им» – нашим людям, фронтовикам.

–Зайдем в госпиталь, мать, а уж потом отправимся на базар,– сказал Махкам-ака, выслушав жену.

–Умерла!– вздохнула дежурная медсестра в ответ на вопрос Мехринисы.

–Бедняжка! Хоть бы глаза открыла, чтобы в последний раз взглянуть на дочерей,– заплакала Мехриниса.

Махкам-ака насупился, опустил голову, подбородок у него задрожал.

–Теперь надо думать о ее детях. Придется разлучить их: большую в детдом, маленькую в Дом ребенка,– озабоченно сказала медсестра.

–Нет-нет, не трогайте детей! – запротестовала Мехриниса.

–Шестерым нашлось у нас место, этим тоже найдется угол и кусок хлеба,– поддержал жену Махкам-ака.

Махкам-ака задумался.

–А что же сделают с ее телом?– спросил он у медсестры.

Та молча пожала плечами. Махкам-ака и Мехриниса посмотрели друг на друга. Думали они сейчас об одном и том же.

–Ее дочери у нас. Близкие мы ей, мы и похороним ее,– сказал Махкам-ака.

–Пойдемте в таком случае к начальнику. Это необходимо оформить.– Медсестра зашагала по коридору, ведя супругов к кабинету полковника.

Махкам-ака, словно одурманенный насваем^[58], сидел на краю супы, углубившись в свои мысли. Мехриниса только собралась открыть рот, чтобы вывести мужа из оцепенения, как во двор вошла женщина-почтальон. Дети с шумом окружили ее.

–Это вам.– Почтальонша вручила Мехринисе пачку писем.– А это перевод. Распишитесь на обороте, вот здесь.

–Перевод?– удивилась Мехриниса и взглянула на извещение.– От Терещенко,– прочитала она вслух.– Ой, это ошибка! Это не нам.

–Здесь ваши имя, фамилия и адрес указаны правильно.– Почтальонша еще раз перечитала извещение.

Махкам-ака торопливо перебирал конверты. Нет, от Батыра опять ничего не было. Он разочарованно посмотрел на жену.

–Прочитайте, дада, письма ведь с фронта! – Ребята столпились вокруг отца.

–Минутку, дети. Сейчас почитаем.

–Убей, не пойму, кто такой Терещенко. Пятьсот рублей! – продолжала недоумевать Мехриниса.

–Наверное, это все же ошибка, жена. Перепутали на почте. С какой стати незнакомый человек будет посылать нам деньги?

–Завтра схожу на почту, объяснюсь. А письма от кого?

Махкам-ака распечатал конверт, начал читать, медленно, негромко:

–«Уважаемые Махкам-ака, Мехри-апа! Мы, группа бойцов, несказанно обрадовались, узнав, что вы усыновили сирот, воспитываете их. Мы почтительно склоняем голову перед вашим благородством. Воины нашего подразделения поклялись и дальше беспощадно громить фашистов, наносить им сокрушительные удары. В атаку мы пойдем с вашими именами на устах. Желаем вам доброго здоровья. Детям, которых вы взяли на свое попечение, мы желаем вырасти настоящими советскими патриотами, такими же добрыми людьми, как вы сами...» – Ого, смотри, мать, тридцать один человек подписался,– гордо сказал Махкам-ака, откладывая письмо в сторону.

Дети заговорили шумно и оживленно.

–Понимаете, они кричат имя дады, а потом прибавляют «огонь!»,– объяснял Остап.

–Что ты, совсем не так: они произносят имя дады, когда поднимаются в атаку,– с видом знатока спорил Витя.

–Имя мамы тоже повторяют, да, Остап-ака?– спросила

Леся.

–А танкисты как?– не мог понять Абрам.

–Командир им дает команду: «За Махкама-ака, за Мехри-апа, вперед!»– выкрикнул Сарсанбай и, высоко подняв

руки, побежал по двору.

Дети расхохотались. Не удержались от смеха и Мехриниса с Махкамом-ака.

–Ну, теперь почитаем другие письма.– Махкам-ака распечатал второй конверт. «Дорогие, милые мои! Не удивляйтесь, что с этими словами обращается к вам незнакомая женщина. Я горжусь, что у меня такие соотечественники. Его величество Человек – так хочется назвать мне каждого из вас.

Сын мой был бригадиром в колхозе, дочь работала бухгалтером, зять – трактористом. Молодые, счастливые, цветущие... На другой же день после того, как фашисты заняли нашу деревню, на моих глазах застрелили всех – сына, дочь, зятя... Еще около ста односельчан убили вместе с ними. До сих пор не могу прийти в себя. Неделю я была без сознания, а когда открыла глаза, увидела, что меня перенесли в землянку. Осталась я из всей семьи одна... Только через четыре месяца встала на ноги.

За всю свою жизнь я и мухи не обидела, и курочки не вспугнула. А сейчас, если б хватило у меня сил, душила бы фашистов собственными руками. Но я стара. Только и осталось мне, что слать на фронт письма: «Родимые, отомстите фашистам за смерть моих близких, за страдания детей и стариков». Увидев в газете вашу фотографию, порадовалась всем сердцем. Низко склоняюсь перед вашим величием, дорогие мои. Молящаяся денно и нощно за ваше здоровье Прасковья Маслова...»

–О чем она пишет, ака?– приставала Леся к брату, не понимая еще сурового смысла письма незнакомой женщины. Помрачневший Остап молчал.

–Разве не слышала? Застрелили у бабушки сына, дочь и зятя,– раздраженно отозвался Витя.

–Маму Абрама тоже застрелили,– вмешалась в разговор Галя.

–Хватит об этом,– прервал ее Витя тоном взрослого.

–Ну дада, прочитайте другое, хорошее,– беззаботно ласкалась к отцу Леся.

Махкам-ака взглянул на девочку. Вроде бы из письма она ничего не поняла, но все же уловила, что оно о чем-то страшном.

–Ладно, доченька. Посмотрим, что здесь,– сказал Махкам-ака и распечатал еще один конверт.– «Уважаемый Махкам-ака! Я был в одной роте в вашим сыном Батыром...»

–От Батыра-ака?!– воскликнул Абрам.

–Погоди-ка, сынок.– Мехриниса подошла к мужу, уставилась на него испуганными, немигающими глазами.

– «За короткое время мы стали близкими друзьями... Нет, близкими друзьями – это не точно,– продолжал читать Махкам-ака.– Я рос сиротой. Нет у меня, как у Батыра, любящей матери, заботливого отца, которые писали бы мне, справлялись о моем здоровье. Здесь, в огне боев, мы с Батыром поклялись стать назваными братьями, не разлучаться всю жизнь». Помнишь, Батыр писал нам про этого парня,– напомнил жене Махкам-ака.

–Читайте, пожалуйста, дальше,– торопила мужа дрожащая Мехриниса.

Махкам-ака поправил очки, посмотрел сквозь стекла на притихших детей.

–«Во время очередного боя мы переправлялись через реку. И в воде и на берегу Батыр был рядом со мной. Фашисты напали на нас внезапно, из засады. Бой был коротким, но тяжелым; мы попали в окружение. Вот тогда-то я и потерял Батыра из виду. Пять недель прошло, пока мы вышли из окружения. . Батыра с нами не было. Возможно, он раньше меня оказался у наших. В гибель его я не верю. Очень прошу, пришлите мне адрес Батыра, если он вам известен. С солдатским приветом Виктор Кисляков».– Дочитал письмо Махкам-ака каким-то потухшим голосом.– Остальные потом. Идите поиграйте!– вставая, сказал он детям.

Они почувствовали перемену в настроении родителей и разошлись, с тревогой поглядывая то на отца, то на мать.

Мехриниса стояла совершенно убитая, в лице ни кровинки. Махкам-ака, пытаясь казаться спокойным, заговорил с ней увещевающим тоном, точно с ребенком:

–Возьми себя в руки! Дети видят... Этот солдат, Виктор, он только что вышел из окружения. Откуда ему знать, что с Батыром? Может быть, Батыр давно воюет в другом месте?..

–Наивный вы человек! Они же были вместе! Если Виктор вышел из окружения, а Батыр нет, значит, он...– Мехриниса не решилась произнести страшные слова и закрыла лицо руками.

–На войне чего только не бывает!– тщетно пробовал успокоить жену Махкам-ака.

–Если Батыр сумел выбраться, то почему не пишет?

Махкам-ака не нашелся что ответить. Он глядел на жену и молчал.

–Напишу сегодня же Виктору. А плакать пока подождем,– наконец вымолвил кузнец после долгой паузы.

Глава двадцать вторая

Горькая участь осиротевших детей, их тяжкие мытарства связали семью Махкама-ака и Мубаракхон тесными узами. Услышав речь этой женщины еще при первом посещении детского дома, Махкам-ака проникся к ней большим уважением, а доверительная беседа с Мубаракхон еще больше расположила к ней кузнеца.

–У этой женщины безмерно добрая душа, а сколько выдержки! – восторгался он.

Зная обычное безразличие мужа к чужим женщинам, Мехриниса встревожилась не на шутку и слушала эти похвалы, с трудом сдерживая раздражение.

–На то она и заведующая детдомом, она обязана быть доброй к малышам,– сухо проговорила Мехриниса наконец.

Но Махкам-ака не заметил тона жены.

–Есть разные заведующие. Побывал я и в других детдомах... Знаю, Мубаракхон особая. Она просто рождена, чтобы

воспитывать, пестовать детей.

–Да, уж наверное, чистое золото, раз вам так понравилась!– ядовито усмехнулась Мехриниса.

Но Махкама-ака уже нельзя было остановить.

–Да... А вот спросить, есть ли у нее самой дети, не решился... А как она обходительна с людьми, тактична, внимательна, добра!..

Мехринисе стало вдруг невыносимо обидно это восхищение другой женщиной. Она повернулась и вышла из комнаты. Вскоре, однако, она сама познакомилась с Мубаракхон. Заведующая детским домом и вправду была необыкновенно обаятельна. Мехринисе она понравилась с первого взгляда. Несмотря на загруженность работой, Мубаракхон считала своим долгом навещать семьи, усыновившие сирот. Так она впервые попала в дом кузнеца. А вскоре семья Махкама-ака стала для нее родной. Иногда Мубаракхон заходила к супругам посоветоваться и по своим делам.

Еще студенткой педучилища Мубаракхон начала работать в детском доме. Работе она отдавала всю душу, и дети платили своей воспитательнице самой искренней привязанностью. В махалле до сих пор помнили свадьбу Мубаракхон: весь самодеятельный оркестр детского дома явился на торжество и без устали играл до рассвета.

Теперь у самой Мубаракхон было четверо детей. В самом начале войны ее муж ушел на фронт, и на плечи женщины легли новые заботы. Характер работы тоже изменился: Мубаракхон стала директором специального эвакдетдома. К ней прямо с вокзала привозили эвакуированных ребятишек, уже отсюда их направляли по детдомам и отдавали на воспитание.

Махкам-ака и Мехриниса горячо интересовались работой своей приятельницы. Только услышат: «Еще прибыли дети»,– сразу заволнуются: как разместят детей, как организуют уход за ними, как сделать, чтоб попали они в добрые и верные руки...

Сегодня весть о прибытии нового эшелона с детьми принесла Салима, и после ее ухода Махкам-ака сразу поднялся, со значением глянул на Мехринису. Та без лишних слов накинула на плечи пуховый платок, велела детям не шалить, и супруги заторопились к трамваю.

–А не зайти ли на почту? Она ведь по пути. Справились бы насчет перевода,– предложила Мехриниса.

–Женщина всегда остается женщиной! Я же сказал: по ошибке принесли,– проворчал Махкам-ака, которому не хотелось задерживаться.

–И я тоже говорю: чужой перевод. Пусть скорее начнут выяснять, кому он предназначен,– чуть схитрила Мехриниса, все-таки питая в глубине души слабую надежду на эти полученные неведомо откуда деньги.

Махкам-ака на сей раз ничего не возразил и повернул к почте.

Они прошли полутемным крытым переходом и по узкой кирпичной лестнице поднялись на балахану^[59]. Из открытого окна доносился раздраженный женский голос:

–Вы не указали номер полевой почты. Как же, по-вашему, дойдет посылка? А потом нас будете обвинять.

–Ой, доченька, уж не знаю, как это случилось! Родному сыну посылаю...– послышался робкий ответ.

Махкам-ака открыл дверь, и супруги увидели старуху, которая вертела в руках посылку, недоуменно вглядываясь в строчки, написанные химическим карандашом.

–Что же теперь мне делать, доченька? – спросила старушка.

–Сейчас сама номер полевой почты напишу... А вы его знаете? – сердито спросила женщина из-за барьера.

Старушка развязала угол кисейного головного платка и осторожно достала сложенный конверт.

–Вот тут адрес сыночка. Будь добра, доченька...

–Подходите, амаки, с посылкой тут надолго. Говорите, что у вас? – Женщина взглянула на кузнеца.

Махкам-ака достал из кармана извещение о переводе.

–Похоже, что по ошибке нам доставили.

Женщина прочла извещение и бросила на Махкама-ака быстрый, заметно подобревший взгляд.

–Перевод, Махкам-ака, адресован именно вам. Кстати, в свежей почте есть еще один на ваше имя. Паспорт с собой? Заполните оба извещения. Я пока займусь посылкой.

–Спасибо, доченька,– закивала старушка, положила на барьер свой сверток и, повернувшись к Мехринисе, стала восхищаться ее сыном, приславшим сразу два перевода.

–Пусть сопутствует удача вашему джигиту. А кто он, командир, наверное?

–Командир, командир,– машинально сказала Мехриниса, глядя, как Махкам-ака заполняет извещения. Ей было уже совсем невтерпеж, хотелось немедленно узнать, от кого и на сколько второй перевод, но она благоразумно помалкивала.

–Впредь деньги мы будем доставлять вам домой,—

вежливо сказала женщина кузнецу.

Махкам-ака поблагодарил ее и направился к выходу. Мехриниса шла сзади. Идти вдвоем по узкой лестнице было невозможно. Возбужденная Мехриниса тяжело дышала, проклиная эти бесконечные ступеньки.

Наконец супруги вышли на улицу.

–О аллах! – воскликнул Махкам-ака и поднял руки к небу. Лицо у кузнеца было красное, взволнованное, весь

вид выражал крайнее недоумение.

–Что значит «о аллах»? Говорите «слава аллаху»,– улыбнулась Мехриниса.– Мужчина всегда остается мужчиной!

–Не можешь без щипков, а?

–Почему бы и мне не ущипнуть слегка? От кого второй– то перевод? Что на бланках написано?

Махкам-ака достал из кармана бланки.

–Терещенко ничего не пишет, а на втором написано вот что: «Отец, купите детям сладостей. Буду безгранично рад, если примете эти деньги, как от родного сына. Сейчас отдам их почтальону и иду в бой. Младший лейтенант Скворцов...» Представляешь, Скворцов-то этот даже своего адреса не сообщил,– помолчав, огорченно добавил кузнец.

–Пусть будет он жив-здоров! Пошли аллах счастья и этому Терещенко! – Мехринису так тронули поступки незнакомцев, что она с трудом сдерживала слезы.

Супруги шагали по тротуару в глубокой задумчивости. Махкам-ака пытался представить себе людей, приславших деньги. «Кто они? Где находятся в эту минуту? Может быть, именно сейчас они оба сражаются не на жизнь, а на смерть? И ведь подумали о нас, о незнакомых узбеках! Я-то себя считал благородным, я-то готов был низко своей тени поклониться, когда отдал чужому мальчишке ботиночки. А оно вот, истинное благородство! Вот она, настоящая человечность: послать деньги и даже не сообщить обратного адреса!»

Мехриниса размышляла о детях, о домашних заботах и хлопотах. «Как вернусь из детдома,– прикидывала она,– сразу же схожу на базар и куплю чего повкуснее, не думая о расходах. Вот что: приготовлю-ка я детям жирный плов. Пусть наедятся, полакомятся вволю...» Мехриниса чуть не наткнулась на столб, стоявший вплотную к тротуару. Она очнулась от дум, засмеялась, пожурила сама себя: «Не будь безрассудной, Мехри, не транжирь деньги! Разве на свете один только сегодняшний день? Наступит и завтра! Килограмм риса-то уже двести десять рублей стоит! Сумею приготовить плов Асрара – и то будет дело».

–«Плов Асрара»! – повторила вслух Мехриниса.– Шутка шуткой, а блюдо так и назвали по имени мальчика. Когда подрастет Асрар, удивится: «Это я придумал такой плов?» И не будут люди вокруг знать, что не Асрар, а война проклятая его придумала. Плов из лепешек, картофельный плов, вермишелевый плов – вот они, кушанья военного времени.

Плов Асрара родился на свет в их махалле. В одной многодетной семье ребятишкам смерть как захотелось плова. Мать не знала, что делать. В доме ни кусочка мяса. Думала, думала и в конце концов нашла выход. Положила рис, вместо мяса – картошку и сварила плов. Изголодавшиеся дети ели с аппетитом. У дастархана вместе с ними сидел соседский мальчик, товарищ старшего, Асрара. Придя домой, он принялся хвалить угощение:

–Без мяса, но очень вкусный. Сварите такой плов, мама,

сварите, пожалуйста! – приставал он.

–Какой плов?

–Ну, такой, как плов Асрара.

С тех пор и стали называть этот плов именем мальчика. Мехриниса тоже слышала о нем. Как-то сестра мужа увезла Витю к себе за город погостить. Вернувшись домой, Витя тоже хвалился, что ел плов Асрара. Мехриниса тогда усмехнулась: «Вот как, плов Асрара уже повсюду готовят».

И сейчас почему-то вспомнился этот плов. Мехриниса вздохнула. Спички теперь тоже заменили фитиль, кремень и кресало, вместо чая настаивали листья яблони или сушеные яблоки, борщ готовили с виноградными листьями... Чему только не научила война! Человек ко всему привыкает...

Махкам-ака и Мехриниса не заметили, как подошли к детдому. Из ворот и в ворота все время шли люди, среди них Мехриниса заметила Светлану, живущую в доме Кандалат-биби. «Что она здесь делает?» – удивилась Мехриниса, но спрашивать женщину ни о чем не стала. Во дворе детдома Мубаракхон разговаривала с каким-то стариком и, заметив друзей, поспешила им навстречу.

–Ой, ападжан, как увижу вас, всю усталость как рукой снимет, на душе становится радостно, легко.– Она обняла Мехринису.– Я знала, что непременно придете... Ассалому алейкум, пачча! Как поживаете? Очень рада вам! – Мубаракхон обернулась к старику, с которым только что разговаривала: – Это тот самый Махкам-ака, отец.

Старик доброжелательно взглянул на кузнеца.

–Беспокоится, что не умеет говорить на языке девочки, которую взял в свой дом,– пояснила Мубаракхон Мехринисе, пока старик и Махкам-ака обменивались приветствиями.

–Не огорчайтесь! Дети очень быстро учатся чужому языку,– обратился к старику Махкам-ака.– Я-то по-русски немного говорил и раньше, а жена почти совсем не умела.

И я тоже боялся, как бы из-за этого не осложнились отношения с детьми. Напрасно боялся. Дети за несколько дней на– – учились самым необходимым узбекским словам. Тем временем и жена подучилась у них русскому. Она меня теперь оставила далеко позади,– усмехнулся Махкам-ака.– Дело не в языке, ака, а в душе. Когда живешь с детьми душа в душу, язык усваивается сам собой.

–Спасибо, обрадовали вы меня,– благодарно отвечал старик и многозначительно кивнул головой Мубаракхон, указывая глазами на Махкама-ака и как бы говоря: «Не зря ты похвалила его».– Ну, теперь разрешите мне уйти, доченька. А как быть с бумагами?

–Если будет время, приходите завтра. Не сможете, я сама зайду,– сказала Мубаракхон, привыкшая ничего не откладывать в долгий ящик.

–Нет, доченька, я вижу, как вы заняты. Принесу сам.– Старик учтиво раскланялся и пошел к группе детей, собравшихся у столовой.

–Старик этот пришел вместе со мной прямо с вокзала. Понравилась ему вон та девчушка с косичкой.– Мубаракхон кивнула на девочку с желтым бантиком на голове,– Девочка тоже сразу потянулась к нему, стала щебетать, теребить его бороду. Старик в отчаянии, что не понимает ее. «Я-то привыкну, доченька,– сказал он мне печально,– и старуха моя привыкнет, но вот не будет ли она тосковать с нами?» Я только начала успокаивать его, и тут очень кстати появились вы... Что же мы стоим! Проходите, пожалуйста.– Мубаракхон повела гостей в свой кабинет.

Махкам-ака по пути оглянулся на старика, который уже бережно вел за руку девочку.

–Поздравляю с дочкой! – крикнул Махкам-ака.

–Спасибо, спасибо! – радостно отозвался старик.

В кабинете Мубаракхон хотела заварить чай, но Мехриниса остановила ее:

–Выпьем в другой раз, когда будете посвободнее.

–Пожалуйста, пачча, садитесь.– Мубаракхон указала Махкаму-ака на стул.– Ну, все ли у вас в порядке? Как дети? Есть ли письма от Батырджана?

Мехриниса зашмыгала носом, готовясь расплакаться, но Махкам-ака строго посмотрел на нее.

–Спасибо, у нас пока все в порядке.– И он поспешил перевести разговор.– Нашлись ли малыши, доченька?

–Троих нашли. Двоих привели с базара. А один, постарше, улепетнул на вокзал.

–Ну, раз эти нашлись, найдутся и остальные. Дети не иголка,– убежденно сказал Махкам-ака.

–Из сегодняшнего эшелона тоже сбежал один,– огорченно вздохнула Мубаракхон.– Дети есть дети, что поделаешь! Найтись-то они найдутся, но меня пугает другое: как бы не попали под машину, под трамвай, не утонули – город большой, движение, река Анхор...

–Все обойдется. Ну, не будем отрывать вас от работы, вон сколько забот. Зашли мы просто так, не могли усидеть дома.

–Я вижу, пачча,– улыбнулась Мубаракхон. Она поднялась с места, шутливо заметила: – Я все думаю, не открыть ли нам у вас филиал детдома? Вы стали бы директором, а Мехриниса-апа воспитательницей.

Все трое весело засмеялись.

–Что ж, будет такая надобность – откроем.– Махкам– ака уже серьезно взглянул на жену, как бы спрашивая: «Не так ли?» – Только называть детским домом не станем. Пусть не чувствуют дети своей сиротской доли... Как они жаждут, знали бы вы, доченька, родительской ласки!

–Правильно вы говорите, пачча.—Мубаракхон с нежностью смотрела на супругов, думая о беспредельной их доброте. Вот они перед нею – истинные советские патриоты, чей подвиг и прост и величествен...

–Сколько бы детей ни вошло в наш дом, голодными и раздетыми они не останутся.– Махкам-ака достал из кармана бланки переводов и подал их Мубаракхон.– Прочитайте вот это.. Что скажете?

Мубаракхон от удивления только головой качала.

–Вот какие у нас люди! Сами идут на смерть, а думают о чужих детях, заботятся об их будущем,– с гордостью сказал кузнец.

Со двора доносились детские голоса. Махкам-ака и Мехриниса невольно то и дело поглядывали в окно. Наконец Махкам-ака не выдержал:

–Выйдем-ка, Мехриниса, во двор.

Выйти из кабинета они не успели, потому что на пороге появился милиционер. Он отдал честь Мубаракхон, выглянул в коридор, позвал кого-то, и в комнату нехотя вошел малец лет десяти, с опущенной головой, чумазый, оборванный.

Милиционер оказался знакомым: это он когда-то привел убежавшего Сарсанбая.

–Э-э, ассалому алейкум,– сказал он, приложив руки к груди,– ассалому алейкум, апа. Как поживаете, здоровы ли дети?

Мехриниса ничего не ответила, она только кивнула, милиционеру. Ее вниманием сразу же завладел мальчик. Он смущенно стоял в сторонке, опустив руки, и недружелюбно посматривал исподлобья на присутствующих.

Мубаракхон окинула мальчика строгим взглядом и обратилась к милиционеру:

–Где он был?

–На базаре.

–Что же, он на базаре и спал? – нахмурив брови, спросила заведующая.

–Не на базаре. В саду мы спали,– тихо сказал мальчик, по-прежнему не поднимая головы.

–В саду?

–Да, за чайханой.

–С кем ты был? Назови своих товарищей.– Мубаракхон смотрела на беглеца в упор.

–Нет.– Мальчишка решительно выдвинул подбородок и сверкнул глазами.

–Почему?

–Бить будут.

Милиционер махнул рукой, и по его жесту можно было догадаться, что паренек действительно попал в дурную компанию.

–Ты ведь не знал, кто они такие, правда? – Махкам-ака положил широкую ладонь на плечо мальчика.

Тот еле заметно покачал головой, на глаза его навернулись слезы.

–А как тебя зовут? – спросила Мехриниса, чувствуя, как слезы мальчика пробуждают в ней сочувствие к нему.

–Ренат.

–Что ты думаешь теперь делать? Останешься здесь или опять уйдешь на базар? – Мубаракхон по-прежнему строго смотрела на мальчика.

Ренат молчал.

–Здесь, конечно, останется. Куда же он пойдет? Верно, Ренат? – Махкам-ака ласково заглядывал мальчику в лицо.

Тот благодарно взглянул на незнакомца и прошептал:

–Здесь останусь.

–Тогда иди в свою группу. Умойся, приведи в порядок одежду,– уже мягче сказала Мубаракхон.

Неслышно ступая, Ренат направился к двери, с опаской оглядываясь на милиционера.

–Иди, иди... Их было четверо. Украли курицу, он-то и попался при попытке ее продать,– беззлобно засмеялся милиционер.

–Ренат украл? – удивилась Мехриниса.

–Украли другие, а ему велели продать. Старшие-то, видимо, всегда шатаются по базару. К сожалению, их я не смог задержать. А этот, я думаю, в компанию к ним попал случайно, неопытный, зеленый.

–Птенец-слеток? – улыбнулся Махкам-ака.

–Вот именно... А теперь разрешите мне удалиться.– Милиционер снова откозырял, попрощался и ушел.

Ренат стоял у окна своей комнаты в кругу ребят, которые с любопытством разглядывали его, пытались расспрашивать. В окно Ренат видел, как супруги Ахмедовы вместе с Мубаракхон пересекли двор и пошли к столовой. Но вот Махкам-ака заметил плачущую девочку, стоявшую чуть в стороне от всех, и направился к ней. Мехриниса и Мубаракхон смотрели ему вслед.