Текст книги "Последний Герой. Том 10 (СИ)"

Автор книги: Рафаэль Дамиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава 12

Я соскочил с раскладушки, ногой расшвырял уголь, которым ночью припер дверь, рванул дверь и распахнул её. В проёме стояла Мария, взъерошенная, с покрасневшими глазами, в одной маечке и босая. Лицо чуть помятое после сна, но взгляд, уже полный тревоги, она с меня не сводила.

– Максим… – выдохнула она со страхом и неясной надеждой. – Там Кожевников… Даня…

– Что Кожевников? – спросил я. – Ну говори уже, не тяни!

– Он… кажется, мёртвый.

– Так кажется или мёртвый?

– Мы не знаем, – прошептала рыжая. – Мы боимся туда войти.

– Тьфу ты… – выругался я. – Пошли посмотрим.

Я отвлёкся только на то, чтобы натянуть носки, спал-то я в одежде, только босиком. Не могу в носках спать, хоть что делай.

Прошел в дом через подвал, поднялся на второй этаж. Остальные уже толпились там, у двери. Растерянные и молчаливые.

Дверь в комнату Кожевникова красовалась с только что вывороченным замком.

– А дверь кто выбил? – спросил я.

– Да ну… это самое… – буркнул Антон, потирая плечо. – Очкастый не отзывался, ага… не открывал, я ударил и вышиб.

– Зачем вышиб?

– Да из-под двери холодом тянет, как с улицы, – сказал он, и тут я сам ощутил это ледяное дыхание.

Ветер пробирался откуда-то изнутри, из спальни, которую занял Кожевников. Я подошёл, заглянул в комнату. На кровати, под одеялом, кто-то лежал и не шевелился. Окно настежь, задувает снегом. Внутри такой дубак, что дыхание стелется паром, а ковёр у окна уже припорошен белой крошкой.

Окно явно открыто давно. Снег кое-где намело в три пальца, подоконник заиндевел. Живой человек в таком холоде и пять минут спокойно не пролежит. Вот как, выходит, все поняли, что Кожевников мёртв, только никто не решился подойти ближе. Послали за мной журналистку.

Я шагнул к кровати, резко сдёрнул одеяло.

Передо мной лежал Кожевников. Тихий и дохлый, мертвее не бывает. Лицо синее, губы вздулись, глаза выкатились.

За спиной послышался чей-то тихий всхлип.

– Ну что там, Максим? – выдохнула Мария.

– Он задушен, – сказал я. – На шее странгуляционная борозда. Следы от удавки.

– Какая ещё борозда? – не понял Антон.

– Так называется, – ответил я. – След от петли.

– Божечки… – вскрикнула Плотникова, прикрывая рот ладонью. – Кто же это сделал?

– Погодите, – проговорила Мария, обернувшись ко всем. – Если окно было раскрыто, значит, кто-то вошёл через него. Дверь-то мы выбили, она была заперта. Значит, это не один из нас. Это тот, кого нет в доме. Вы не понимаете? Это Ланской! Это он! Он не погиб, он жив!

– Заткнись, дура рыжая! – взвизгнула Нинель, тут же поддавшись ярости. – Тёма добрый, он не мог так поступить! Я своими глазами видела, как он плавал в проруби! Мертвенький…

– Плавал, говоришь? – прошипела Мария. – И где же он, твой мертвенький, сейчас? Куда уплыл? Или ты придумала все? Или не разглядела?

– Я не слепая…

– А скажи мне, у тебя столько ботокса и филлеров на роже, что глаза заплыли? Ничего не видишь, всё перепутала! Может, ты вообще с ним заодно, а?

– Да ты… – начала Нинель, но голос её дрогнул.

На этот раз она не стала кидаться в перепалку, как обычно. Опустила плечи, устало присела в коридоре на корточки.

Последние события, казалось, вытянули из неё весь пыл. В этот момент в её глазах не было больше привычной бравады дерзкой девчонки, а только страх и опустошение.

– Да угомонитесь вы, – не выдержала Ирина. – И без вас тошно!

– Цыц, бабоньки, – проговорил Антон. – Разбрелись по углам! Брейк-на!

Он встал между ругающимися женщинами, заслонив их своей широкой фигурой.

Когда он был трезв, в нём проявлялась толика здравого смысла. Он не успел ещё нализаться с утра, опустошил только одну бутылку пива, вторую держал в руке, и теперь, глядя на всех поверх горлышка, мрачно добавил:

– Перегрызем друг дружку раньше, чем убьют…

– Вот и всё, – всхлипнула Нинель. – Началось. Один за другим дохнем.

Речкин молчал, глядя то на меня, то на труп. Он первым подошёл рассмотреть тело, будто не боялся.

– Максим, скажи. Почему он не кричал? – тихо спросил он, кивнув на мёртвого. – Убийца залез в окно, а он что, спал так крепко?

Я подошёл ближе, осмотрел запоры на рамах. Все замки на месте, целые.

– Нет, – сказал я. – Он никого не впускал с улицы… это инсценировка.

– Как это – инсценировка? – хором, наперебой переспросили все. – Мертвый же по-настоящему…

– Так, – ответил я. – Убийца вошёл через дверь. Кожевников сам его впустил, потом тот задушил его, забрал ключ, распахнул окно, чтобы показать, будто пролез снаружи, а потом спокойно вышел тем же путём и запер за собой дверь.

– Божечки… – выдохнула Ирина. – Это что же, выходит, убийца среди нас?

– Не факт, – вмешался Речкин. – Может, убийца просто ушел. Вышел и зашёл, когда хотел – ходит себе по дому. А если это Ланской, то у него ключи есть от всего. Или его сторож этот, смотритель базы. Надо проверить, не объявился ли он.

– Надо уходить отсюда! – вскрикнула Нинель. – Немедленно! Разве вы не видите, что нас всех убивают?

– Да куда уходить, дура, – оборвал её Антон. – Снег по колено, метёт как в аду, ветер стеной. Пешком до ближайшего посёлка хреналлион верст. С твоими колготками и губами ты и сотни метров не пройдёшь.

– Я в юности занималась лёгкой атлетикой, – гордо вскинула подбородок Нинель. – Это ты, боров, не дойдёшь, а я дойду.

– Ну да, скатертью дорога, – хмыкнул Антон. – По весне откопают, будешь как новенькая. Красивую в гробик покладут. Не размораживая. Хе…

– Хватит, – повысил я голос. – Отставить разговорчики! Антон прав. Мы сюда ехали долго, по грунтовке. Сейчас и их уже перемело, дороги нет. Пешком отсюда не уйти. Идти в такую погоду – это два-три дня пути, как минимум с ночевкой. Мы не белые медведи, чтобы ночевать в сугробе, не умеем в снегу жить.

– Ну палатку же можно взять, – вдруг предложила Мария.

– Можно, – кивнул я и саркастически добавил. – Если найдёте палатку на всех, да еще и зимнюю, да еще и с походной печкой – зовите меня сразу. Вот только маленький нюанс…. когда мы дом обыскивали, я ни одной захудалой палатки не видел.

В комнате повисло молчание. Все смотрели на меня, ожидая, что я скажу что-то утешительное.

– Я не против уехать, – продолжил я. – Просто размышляю. Отметаю всё, что нереально.

– Может, лыжи есть, – подал голос Антон. – А что, я на лыжах ходил, оно ж быстрее, чем пешком. За день и полтинник можно намолотить по пухляку. Ну, я-то, конечно, сейчас не в той кондиции, – он хмыкнул, – но вон губошлёпная грит, что спортсменка, типа. Давайте ей лыжи нацепим, и вперёд, за помощью. А?

– Фигню не неси, – оборвал я. – Девушку одну я не отпущу.

– А я бы и правда попробовала, – оживилась Нинель. – Только бы лыжи нашлись. Я ведь не просто бегала, у нас секция лёгкой атлетики была. Зимой километры на лыжах наматывали. Люди, дайте мне лыжи, я схожу за помощью! Правда!

– Ты хоть знаешь, куда идти? – с сомнением спросил Речкин.

– Да хоть куда, – выдохнула Нинель. – Лишь бы подальше отсюда. Из этого ада.

Тем временем я продолжал осмотр комнаты. Нагнулся, заглянул под кровать и вдруг увидел телефон.

– О-па, вот это находка, – пробормотал я.

Вытащил аппарат, экран разбит, будто по нему ударили молотком. Стекло пошло мелкой паутинкой, местами выкрошено.

– Это чей? – спросил я, показывая телефон.

– Похоже… на мой, – удивилась Плотникова, разглядывая исковерканный корпус.

– Не понял, – нахмурился Антон. – А какого лешего твой телефон делает в спальне этого очкарика?

– Ты что, к трупу ревнуешь, что ли? – фыркнула Плотникова. – Ты в своём уме, Антон? Ты башкой хоть иногда думаешь, или она у тебя только для того, чтобы к бутылке присасываться? Откуда я знаю, как телефон у него оказался? Я же его в мешок с остальными кинула, когда Артём собирал! Сказал, мол, сыграем в игру без связи, будет интереснее. И мы их так и не нашли.

– Вот дура, – выдохнул вахтовик.

– Всё правильно! – воскликнула Мария. – Значит, это Артём и убил! Он телефоны собирал, он их прятал, а этот один, видимо, оставил у себя, потом уронил, разбил и забыл.

– Вряд ли он забыл, – сказал я. – Это не случайность. Это знак. Убийца оставил нам знак, только я пока не понимаю, какой. Телефон ведь не упал, его специально разбили.

– Ну и что этот твой знак значит? – озадаченно почесал затылок Антон. – Типа «все вы сдохнете, как этот телефон»? – усмехнулся, но смех вышел натужно, с хрипом.

– Не знаю, – ответил я. – Но ясно одно: убийца действует продуманно. Надо ещё раз осмотреть домик смотрителя, а потом и прорубь, при свете дня. Может, найдём следы.

Я обвёл всех взглядом. Мария нервно теребила край маечки, Плотникова обнимала себя за плечи, Антон мрачно смотрел в пол, сжимая в руке пивную бутылку, а Речкин, стоя у окна, вглядывался вдаль.

– Если Ланской жив, – продолжил я, – значит, где-то он прячется. Может, у него тут тайник, а может, целый подземный бункер. Сейчас сидит, пьёт чай, греется и смотрит через монитор, как мы тут собачимся и трясёмся от страха.

Я поправил кобуру с пистолетом.

– Но я уверен, убийца рядом. Кто бы он ни был, я его достану. И если придётся, перевернём к чёртовой матери всё здесь. Нужно обыскать территорию. И очень тщательно.

– Ой, – простонала Нинель, – а может, я не пойду никуда? Не буду никого искать, ничего обыскивать? Мне что-то страшно…

– Конечно, можешь, – сказал я. – Женщины остаются в доме, запираются изнутри на ключ. Мы втроём пойдём, осмотрим территорию.

Я глянул на Речкина и на Плотникова. Оба без возражений кивнули.

– Но нас же кто-то найдёт? – с надеждой спросила Плотникова. – Кто-то же должен сюда приехать? В эту глушь?

– Да никто сюда сроду не приезжал, – всхлипнула Нинель. – Мы однажды целый месяц здесь жили, и летом, когда дорога ещё была, ни одна живая душа сюда не заглянула. Тёма специально строил дом в глуши, где нет людей. Говорил, достали его все, что он не любит людей, что готов всех убить… Ой, что я несу… Не слушайте меня, дурочку.

– Слово не воробей, – буркнул Речкин. – Всё-таки думаю, что твой хахаль во всём замешан.

Он бросил на Нинель тяжёлый взгляд. Та осунулась, плечи опустились.

– Возьмите ножи с кухни, – сказал я Речкину и Антону. – Одевайтесь потеплее. Пойдём посмотрим, что снаружи.

– А нас, – подала голос Мария, – вы что, оставите тут одних? С мертвецом?

Она ткнула пальцем в выбитую дверь комнаты, где лежал Кожевников.

– Мёртвые не кусаются, – хмыкнул вахтовик. – Гы-гы…

Никто даже не улыбнулся.

– Закроем дверь, – сказал я. – Не входите туда, и всё.

– Я вообще тогда на второй этаж больше не поднимусь, – прошептала Плотникова. – Правильно Максим говорил, надо было всем вместе ночевать, у камина, на первом этаже. Зря не послушали.

Я только хмыкнул, поправил ремень с кобурой, накинул куртку и натянул шапку. В голове вертелось одно – главное, чтобы те, кто остаются, не переругались и не натворили глупостей, пока меня нет. Все ведь на взводе, и чем дальше, тем больше.

* * *

Мы втроем вышли на улицу. Снег не унимался, хлопья сыпались крупные и частые, и к утру уже навалило такие сугробы, что без трактора точно не проехать.

– Даже если ключи от машин найдём, – обречённо вздохнул Речкин, – всё равно не выберемся. Как бы до весны куковать не пришлось… Эх.

– А мне не привыкать, – хмыкнул Антон, – мне нормас по несколько месяцев у черта на рогах жить… А тут ваще по кайфу. Жратва есть, бухла до жопы. Чем не отдых, мужики? А?

– Ты что, дурак? – буркнул Речкин. – Нас тут убивают, вообще-то. Отдых ему.

– Ой, убивают… Это вас убивают, поэтов, – ухмыльнулся вахтовик. – А я не при делах. Я этой вашей писулькиной работой не занимался.

– У тебя жена, между прочим, в этом клубе, – напомнил я.

– Ай, жена… – отмахнулся Антон. – Сегодня есть, завтра нет. Баба – это не главное.

– А что тогда главное? – спросил Речкин.

– Главное, – усмехнулся вахтовик, – чтоб в стакане не пусто и в башке не грустно. Всё остальное, как гриц-ца, приложится. Живи так, чтобы было малян стыдно на следующий день, а иначе это не житуха, а существование.

Слушая философию вахтовика, мы двинулись к домику смотрителя. Я вошёл первым. За мной протиснулись Антон и Речкин. Внутри было тепло, печь недавно топили.

– Вот ни хрена себе, тут жарко, – удивился Антон. – Он, походу, ночевал тут.

– Ну да, – сказал я. – Всё обжито. Смотри, угли ещё тлеют.

Я открыл крышку печи, посветил фонариком: белесый тёплый пепел, красные угольки. Кто-то был тут после нас, уже после того, как мы рассматривали хилую обстановку и странные надписи.

– Мужики, – сказал Речкин, оглядываясь, – а может, этот смотритель с Артёмом всё вместе и провернули? Ну, типа, снимают нас где-то на камеры. Богатеи чокнутые ставки делают, кто первый сорвётся или сдохнет.

– Ты, паря, сериалов пересмотрел, – отмахнулся Антон. – Сильно глубоко копаешь.

– А что, – не сдавался Речкин, – другое объяснение есть? Телефоны исчезли, солярка и ключи от тачки тоже. Кто-то играет с нами, Макс. Играет, как с тараканами в банке. И где наши телефоны, черт возьми?

– Телефоны мы уже не найдём, – сказал я. – Это факт. Однако, если бы вы слушали меня с самого начала… То жертв можно было бы избежать.

– Да хер с ним, с этим очкариком, – перебил Антон, – не нравился он мне. Честно говоря, я его с самого начала подозревал. Ходит, зыркает на всех, что-то там себе думает, мутный какой-то. Ну, придушили курёнка, и бог с ним. Главное, чтоб остальные живы остались. Вот ты, Макс, нормальный мужик, и Тимоха тоже нормальный. А этот, лысый, так себе был. С гнильцой, ага…

Он махнул кулаком, изображая удар:

– Если убийца сунется, я ему двину так, что тапки потеряет!

Он сделал это слишком резко, пошатнулся, отрыгнул пивом и с довольной ухмылкой выдал:

– Защищу наших баб. Хотя, знаете… эта Нинель меня бесит. Нинка она, а не Нинель. Какая, к чёрту, Нинель! Вот её бы я сам прибил, гы-гы. Ну или б вдул. Хе…

– Ты опять начинаешь, – сказал я, – следи за языком, Антоша.

– Да ладно тебе, Макс, чё ты. Их тут нет, я так, по-мужски, шучу. Промеж своих. Ну и вообще, – он понизил голос, кивая на топчан у стены, – мне кажется, этот урка сюда вернётся. Ночевать придёт. Надо тут засаду устроить.

Он наклонился ко мне, с заговорщическим видом добавил:

– Короче, ты давай это… организуй сюда ящик пива, чтоб не скучно было. А пистолет свой мне дай. Я покараулю. Чес-слово, урою гада. Не уйдет от Антона Олеговича.

– Угу, – сказал я. – Только сначала проспись. А то шатает.

– Да ладно, – нахмурился Антон. – Я, Макс, даже пьяный лучше любого вашего трезвого опера!

Я промолчал. Аргументировать было бесполезно, потому как в его глазах уже плескалось пьяное геройство, которое всегда кончается бедой.

– Пистолет я никому не дам, – сказал я, – а вот засаду выставить надо, это ты дельно придумал. Только ты на бухлишке, из тебя засадчик, как из стюардессы десантник. Поэтому тут надо другого кого-то выставить. Либо я сам пойду.

При слове «кого-то другого» я многозначительно глянул на Речкина. Он понял мой взгляд, почесал подбородок, где уже пробивалась щетина, и сказал:

– Ну, я, в принципе, могу и покараулить. Только, конечно, ссыкотно как-то. Одному.

– Так я же говорю, – хлопнул себя кулаком в грудь вахтовик, – давай я!

– Нет, ты точно не потянешь. Напьёшься и уснёшь, – сказал я.

– Ну и ладно, ну и пошли вы, – пробурчал Антон. – Мне там в доме ещё лучше, под бочок жену уложу и буду пивко потягивать в тепле.

– Вечером определимся, кто будет караулить смотрителя. А сейчас идём дальше, – скомандовал я.

Мы вышли на улицу, следы уже замело, домик стоял в целине, будто мы перенеслись сюда по воздуху. Снег усилился, ветер швырял колючие хлопья в лицо. Вокруг белая пелена, сугробы до колен, не разберёшь, где дорога.

Мы, проваливаясь чуть не по колено, пошли по кругу, осмотрели ещё раз баню: дверь приоткрыта, но внутри никого нет. Потом заглянули в хозпостройки: дровяник, сарай, навес с машинами. Везде тихо, ни следа, ни движения. Только снег сыплет без конца, и это неслышное падение усиливает гнетущее чувство, будто весь этот дом в лесу замер, затаился, как зверь в засаде, и ждёт, когда кто-то из нас ошибётся.

Мы пошли дальше, разбили стекло в передней пассажирской двери у машины Кожевникова. Разблокировали замок, заглянули внутрь – пусто.

– Пошли, осмотрим прорубь, – сказал я.

От машин направились к озеру. Прорубь уже затянуло тонкой коркой льда и слегка припорошило свежим снегом. Но там, где начинался гладкий лёд, ветер выдул поверхность до блеска, и очертания прямоугольной проруби читались отчётливо, ровно, как по линейке. Прямоугольник, будто чья-то могила.

Я присел, провёл рукой по льду. Никаких следов крови, ничего, кроме наледи. Да если и были следы, снег всё прикрыл, припечатал. Слишком поздно мы пришли.

– Тут всё, как в морге, – пробормотал Речкин. – Тишь да благодать…

– Не нравится мне это место, – сказал я. – Странное оно.

Чуть поодаль, ближе к берегу, я заметил сугроб. Из него торчала палка, а к ней был привязан чёрный полиэтиленовый пакет. На ветру он трепетал, как флаг.

– Это что за хрень? – спросил я больше сам себя, чем спутников.

Те пожали плечами, вид у обоих был недоумевающий. Ничего похожего вчера, когда я ходил сюда с Нинель, тут не было.

Мы подошли ближе. Внутри пакета оказался свёрток, туго перевязанный скотчем. Я достал нож, разрезал ленту и аккуратно развернул полиэтилен. Внутри оказался смартфон. Экран разбит, но корпус цел.

– Ох, бляха-муха, – выдохнул Антон. – Опять телефон!

– Чей? – спросил я.

– Это Кожевникова, – сказал Речкин, – он же нас вчера фоткал, помнишь, говорил, что камера у него топовая? Я запомнил аппаратец.

– На хрена он их тут раскидывает? – хмыкнул Антон. – Что показать хочет?

– Что-то хочет, – кивнул я, – только вот, что именно?

Мы переглянулись. Ветер налетал порывами, швырял в лица ледяную крупу. Я попытался рассуждать вслух:

– Так… первый телефон мы нашли у трупа. Этот – здесь. Значит…

– Значит, и тут кто-то сдох, – вставил Антон.

– Верно, – сказал я. – Если он повторяет схему, труп где-то рядом.

– Где? – оглянулся Антон. – Снегу по колено. Вон тут, что ли, валяется?

Он пнул ногой сугроб, показательно. Снег разлетелся белым пухом.

– Ни хрена тут нет.

– Тащите лопату, – сказал я. – Проверим.

– Да брось ты, Макс, – отмахнулся Антон. – Чё за гон? Думаешь, кто-то в сугробе лежит? Тут снег хоть и глубокий, но не настолько, чтобы мужика спрятать.

– Я думаю, – сказал я, беря в руки палку с обледеневшим концом, – что он не в снегу.

Палка была промёрзшая, один её край в наледи, другой чистый, как будто недавно держали в руках. Я поднял взгляд и заметил, что Антон и Речкин уставились на меня.

– Макс, – сказал тихо Речкин, – а чего у тебя на палке?

Я опустил взгляд. На чистом конце, между обледенелыми прожилками, темнело пятно. Коричневатое, густое и застывшее.

– Кровь, – сказал я. – И вот еще на другом конце… Волоски. Волокна, как с тех варежек.

Глава 13

– Что это? – присмотрелся Речкин и потянулся, чтобы взять у меня палку из рук, а потом ещё повертел перед глазами.

– Волокна, похожие на собачью шерсть, – я глянул на Антона пристально и испытующе. Вахтовик поёжился и нахмурился. – Ничего не хочешь пояснить, Антоша?

– Ты что, Максим, – пробурчал он, – ты на что намекаешь? Что я эту палку сюда воткнул, телефон подвесил? Ха! С дубу рухнул? На фига бы мне уперлось?

– Я ни на что не намекаю, – ответил я. – Просто констатирую факты. Где твои варежки, Антоша? Покажи-ка мне их.

– Да пожалуйста, на, смотри! – воскликнул он, сунул руки в карманы, хотел вытащить, но застыл. – Стоп…

Он похлопал по карманам, проверил ещё раз, потом в куртке, в штанах. Щупал себя по груди, будто надеялся, что варежки вырастут из воздуха.

– Бляха-муха, – выдохнул вахтовик. – Нету варежек. Сп****ли.

– Или сам выбросил, – зло сказал Речкин.

– Э! Чё, обурел, что ли? – рыкнул Антон. – С хрена ли я их выбросил? Знаешь, какие они тёплые?

– Чтобы скрыть следы, – спокойно заметил Речкин.

Тимофей смотрел на него, сжав губы. Вахтовик завёлся, лицо его покраснело.

– Ни хрена я не выкидывал! Мужики, зуб даю! – он добавил пару крепких словечек, чтобы мы точно поверили. – Сперли у меня их, сто пудов!

– Ладно, – сказал я. – Разберёмся потом. А сейчас несите лопаты, лом или топор. Что найдёте, что-нибудь острое.

Я уже ногой разгребал снег на льду. Под подошвой что-то блеснуло – светлое, неровное. Я присел, пригляделся. Подо льдом, как я и ожидал, что-то виднелось.

– Что ты там ищешь? – настороженно спросил Антон.

– Эта палка неспроста воткнута, – ответил я. – И телефон висел не просто так. Это метка. Здесь кто-то есть.

Я наклонился и кивнул вниз, где у меня под ногами, сквозь толщу льда, уже вырисовывалось человеческое тело.

– Ох, бляха… – выдохнул вахтовик. – Это… Это ж, наверное, тот загорелый. Хозяин хором.

– Скорее всего, он, – хрипло сказал Речкин, присев на колени и разгребая снег руками. – Нашёлся-таки, чертяка. А я уж, грешным делом, думал, что это его рук дело, вся эта катавасия. А оно вон как получилось.

Мы принесли топор, лом, ещё одну лопату. Работали долго, ведь лед был толстый, а инструмент не особо приспособлен для таких работ. Руки затекали, пальцы сводило от холода. Казалось, это был бесконечный сизифов труд. Только через почти полные два часа лёд поддался, мы пробили в нем дыру такого размера, чтобы можно было вытащить тело. Нам удалось зацепить труп и вытащить его на поверхность. Это действительно оказался Артём Ланской. Синий, мерзлый и скукоженный. Вода и температура за короткое время изменили нашего знакомца почти до неузнаваемости.

Я, пытаясь отдышаться, не стал терять времени и присел, приглядываясь. Затылок Ланского был пробит чем-то тяжёлым, кость под пальцами в месте удара проминалась, словно бумага. Мы стояли над ним молча, каждый думал о своем.

– Тело нужно укрыть, чтобы зверьё не растащило, – сказал я. – Или…

– Ну не тащить же его в дом, – нахмурился Речкин, на ходу поняв, о чём я думаю.

– А давайте в баню, – предложил вахтовик. – Она остыла, там полок широкий, и дверь можно запереть. И того, очкарика, тоже туда отнесём. Чё он там у нас в доме лежит, задушенный, баб пугает? Они там уже все в припадке без нас, вот точно говорю.

Так и сделали. Перенесли тела в баню, положили на полок, прикрыли брезентом, заперли на засов.

Нинель, услышав от нас скорбные вести, приуныла. Сначала у неё была истерика – визг, рыдания и дрожь. Потом смирилась. Когда мы подняли тело Артёма, она тихо сидела в зале напротив камина. Рыдала без слёз, просто шептала его имя, будто молилась.

Журналистка налила ей бокал вина. Нинель выпила одним махом, как воду, и потребовала ещё.

Я собрал всех в зале, велел слушать внимательно. Ещё раз проинструктировал: по одному не ходить ни в коем случае. Пока мы ходили по территории и боролись со льдом, пролетел весь день, приближался вечер. Ветер так и не проходил, снег снова пошёл косыми полосами.

Все только что поужинали, но настроения ни у кого не было. Каждый был погружен в свои мысли.

– Ну должен же кто-то приехать, должны же нас искать, – бубнила Плотникова, нервно перебирая пальцами край скатерти.

– Да кому мы нужны, Ирка, – сказал её муж, откупоривая очередную бутылку пива. – Мы же всем сказали, что уехали на все выходные. Сами, блин, виноваты.

– Так хватятся же, – не унималась она. – Родня, соседи, коллеги…

– Ну, может, кого-то тут и хватятся, – протянул Антон. – А вот мы-то кому нужны? Нет Плотниковых – и хрен с ними, – он глотнул пива прямо из горлышка, смачно икнул и довольно крякнул.

Ирина поморщилась, будто тот факт, что он способен теперь получать удовольствие от бутылки пива, поднимал в ней какое-то плохо контролируемое отвращение. Мария, вооружившись отвёрткой, которую где-то нашла, села рядом со мной, прижалась мягко плечом.

– А я всё думаю, – проговорила она, – кто же этот убийца? Кто он? Что мы ему сделали? Почему он так с нами?

– Хороший вопрос, – сказал я. – Действительно, что вы ему могли сделать? Помнится, покойный Кожевников обмолвился, будто всё это… хм… наказание. Он говорил, что когда-то сбил самокатчика. Ну, давайте разберёмся, что ли. Может, у вас тоже у каждого свои грешки?

Плотникова вдруг поднялась на ноги.

– Я считаю, нужно рассказать всё Максиму, – вдруг решительно сказала Ирина. – Мы так долго это скрывали… Всё зашло слишком далеко.

– Нет! – вскрикнула журналистка. – Мы же поклялись, что никто не узнает!

– Что никто не узнает? – одновременно спросили Нинель и Антон, переглянувшись. – Вы о чём вообще?

Они явно не были в курсе общей тайны поэтического клуба, и это взвинчивало нервы. Впрочем, я тоже ни о чём таком не знал.

– Так, друзья-товарищи, – сказал я, вставая и проходя по комнате, – хватит. Говорите всё, или вас и правда перебьют по одному. Я не смогу вас защитить, если не буду знать, за что убивают.

Я подошёл к камину, где лежала та самая газета, найденная мною в кабинете Ланского.

– Вот она, – сказал я, поднимая её. – Газета, которая свидетельствует о смерти его подружки. Туманное дело. Знаете, что я думаю, други мои? – сказал я, глядя на каждого. – Что вы как-то причастны к смертям. Каждый из вас. И кто-то вам за это мстит. Или, может, хочет прервать этот порочный круг. И в этом нам нужно разобраться, если хотим – если вы хотите – жить.

– Мы не убийцы, – тихо проговорила Ирина. – Так получилось… так вышло.

– Ну-ка, Ириша, поподробнее, – сказал я.

– Молчи, – шикнула на неё Мария.

– Так, Чижова, – оборвал я журналистку. – Ещё одно слово, и я тебя запру в кочегарке.

– Ну, Максим, – нахмурилась она. – Я просто знаю Ирку, она сейчас наговорит глупостей. Она вина выпила, щас прорвет ее.

– Всё, молчи, – сказал я и, повернувшись к продавщице, подбодрил: – Давай, рассказывай.

Плотникова опустила голову, вздохнула и начала рассказывать:

– Так получилось, правда… Просто кто-то из нас, несколько лет назад, я уже не помню кто, однажды на очередном собрании поэтов рассказал, как произошёл несчастный случай. Он мог спасти человека, но испугался. Не смог, не помог, и тот умер. А он всё видел, всё запомнил, рассказал нам, и мы это как будто сами увидели, как будто присутствовали при его смерти, ощутили последний миг жизни. И… потом, не знаю как, но в нас появилось вдохновение. Мы стали писать стихи, будто открыли в себе неведомое, все чувства, – она торопилась и чуть всхлипывала, спеша высказать всё. – Строки тогда рождались сами собой, как никогда.

Я нахмурился:

– Не понял. Вы вдохновились смертью?

– Да, – кивнула Ирина. – А потом Сагада сказал, что мы должны переименовать клуб. Что теперь это не просто поэзия. Это мёртвая поэзия. Мы будем черпать вдохновение в смерти. Это наша муза, говорил он.

Я посмотрел на нее пристально, не веря своим ушам.

– И вы что, стали убивать?

– Нет, конечно нет! – замахала руками Плотникова. – Мы никого специально не убивали… Просто, ну, если мы видели, что кто-то в опасности… и могли помочь… мы не вмешивались.

Я медленно встал, обвёл их взглядом.

– Например? – спросил я.

– Ну вот, Даня Кожевников, – сказала Ирина, глядя в сторону. – Он рассказывал, как сбил самокатчика. Говорил, что мог затормозить… успел бы, но не стал. И помощь мог оказать тому самокатчику, наверное. Но этого не сделал. И, по сути, он-то был виноват. А тот парнишка, что залетел ему под машину, просто выскочил поперёк дороги. Но Даня ведь знал, что смерть вдохновляет нас всех… и потому не стал тормозить. Он сам потом говорил, что смерть, этот вот момент, дала ему вдохновение, и он написал свои лучшие стихи.

– По сути? Если по сути, то это преднамеренное убийство. – сказал я хмуро. – Хотя это, конечно, недоказуемо.

– Да, Максим, – тихо ответила Плотникова. – Мы ведь… мы просто тогда так не считали.

Она опустила глаза, но всё-таки сказала ещё:

– А когда он рассказал, мы снова начали писать.

– Интересно, – проговорил я, меряя шагами комнату.

– Ирка, – вдруг подал голос Антон, – я не понял, а ты что, тоже кого-то… того? Мочканула, а, жена?

– Нет, что ты, – вздрогнула она. – Я простой продавец. Как я могла? У меня бы и такой возможности не было.

– То есть если бы была, ты бы тоже устроила себе… вдохновение? – спросил я.

– Я не знаю, – прошептала Ирина совсем тихо. – Так было… и так есть. Что я могу сказать? Ой… вот вы так смотрите на меня, и я… думаю… видимо, и правда нам это в наказание…

Я повернулся к Марии.

– А ты, Маш, – сказал я, – кого убила?

– Макс, никого я не убивала. Всё это бред. Ирка не в себе, несет всякую чушь, – продолжала упрямо отпираться та.

– Хватит врать-то, хоть самим себе, – простонала Ирина.

Она обхватила голову руками, словно то, что не хотели сказать другие, наливало её свинцом.

– Что-то мне кажется, что это вовсе не бред, – сказал я, в прищуре глядя на журналистку. – Когда мы отсюда выберемся, я всё равно проверю каждого из вас. Так что лучше расскажи сейчас.

– Да нечего мне рассказывать, – нахмурилась Чижова.

– Не верю…

– Ой, да ладно, – махнула рукой рыжая. – Написала я тогда статью про одного типа… Он был гнилой человек. Подросток, выходец из Средней Азии. Избивал других подростков, снимал всё на видео, выкладывал в сеть. Я про него материал сделала, как про символ деградации. Написала, из какого он района, упомянула, где тусуется. А потом его нашли мёртвым в переулке, с ножевым ранением. Колото-резаное, смертельное. Не знаю, из-за моей статьи это или нет. Может, просто нарвался наконец на сильного противника. Меня потом даже уволили из редакции. Вот так и стала я интернет-обозревателем. Пишу блоги, работаю на себя. И никому я ничего не должна, – Мария тяжело вздохнула и тихо добавила: – И никому я не нужна. Но… я никого не убивала.

– Но ты же это специально сделала, статью накатала, – сказал я. – Ты же знала, что его могут найти и убить. Ты для этого и дала им координаты. Так, Мария?

– Конечно, знала, Макс, – спокойно ответила Мария. – Но я не считаю, что я убийца. И если уж на то пошло… он заслужил эту смерть.

– Ясно с тобой, – сказал я. – Ну а ты, – обратился я к Речкину, – ты же тоже состоял в клубе. Рассказывай…

– А что я? – пожал плечами Тимофей. – Я ушёл до того, как их переклинило вот с этой хернёй. Сам сейчас офигеваю, всё это слушаю. Меня же турнули из клуба, когда я с Ленкой замутил, она же так и осталась женой Сагады. Ну стишки я писал, марал бумагу, каюсь. И больше ничего.

– Да ну? Повезло, – с сарказмом хмыкнул я. – Значит, тебя, наверное, не убьют, потому что ты не участвовал во всех этих схемах. Только к этому вопросу мы ещё вернёмся, когда выберемся отсюда. Я дам процессуальную оценку действиям каждого из вас, можете не сомневаться. Не забуду и не передумаю.

– Максим, – со вздохом проговорила журналистка, – ты вначале нас спаси, а потом уж в тюрьму сажай.