Текст книги "Последний Герой. Том 10 (СИ)"

Автор книги: Рафаэль Дамиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Кто страшный человек? – уточнил я. – Я?

– Нет, её бывший муж! Ну, как бывший – они ещё не в разводе. Он мог это подстроить специально. Он тогда, когда мы с Леной открылись ему, сказал, что жизни нам не даст, что мы сгинем. Что он всё для этого сделает.

– Корней Поликарпович так сказал? – переспросил я. – Этот поэт современности, литератор, хозяин рифм? Так сказал?

– Да, он поэт. Ну а что? Разве поэт не может быть убийцей? – возмутился Речкин. – Вот сами подумайте!

– Думаю, Тимоша, – сказал я. – Но пока факты говорят обратное. Я нашёл труп Елены Сагады. Дверь открыта настежь. А ты, Тимофей Олегович, на месте преступления. И пытаешься убежать от правоохранителей, забился между гаражами.

– Выглядит… так. Но я думал, это её муж подставил меня! – перебил он. – Тем более, мы вчера с ней ругались. Так, что пух и перья летели – все соседи наверняка подтвердят.

– Уже подтвердили, – сказал я сухо. – Заверено.

– Вот! – оживился он. – Я же и говорю. Я, значит, пришёл домой.

– Домой? – уточнил я. – Это, вроде как, квартира супругов Сагада?

– Ну… я там живу, да, – кивнул он. – Мы в процессе раздела имущества были. Ну они, то есть… Зашёл, увидел её… хотел полицию вызвать, но не решился. Думал, а вдруг подумают на меня. Ещё вспомнил бабку из соседнего подъезда – она всё слышит, вечно подглядывает. Она вчера проскрипела, что вызовет участкового и скажет, будто я Ленку убиваю, медленно, с побоями и криками. Но это просто… так кажется через стенку.

Он поднял глаза, вздохнул.

– И тут заявляетесь вы, – сказал он. – Я просто испугался… на инстинктах побежал.

– Ну-ну, – сказал я, глядя ему прямо в глаза. – Испугался. Пугливый ты мой… Расскажи нам лучше про конфликт супругов.

– Так я сам сильно не в курсе, – пожал плечами Тимофей. – Знаю, что у них какие-то проблемы… и дочь у них тоже.

– А у них есть дочь? – переспросил я. – Что-то мне никто об этом не сказал.

– Да, есть взрослая дочь. Она тоже живёт в Новознаменске.

– Замечательно, – кивнул я. – Как зовут дочь?

– Света. Светлана Корнеевна…

– Сагада, получается.

– Ну да, наверное, – подтвердил Тимофей. – Ну так что, вы меня отпустите?

– Отпустим, – сказал я. – Только пока причина смерти не ясна. Ты, скорее всего, её задушил… хотя следов удушения я не видел. Но это ещё нужно выяснить.

– Да не душил я её! Не убивал! – вскрикнул он, тряся закованными руками.

– Тише, тише, Тимофей Олегович. Экспертиза всё покажет. А пока посидишь в изоляторе.

Я кивнул Шульгину.

– Уведи его, Коля.

Тот уже привстал, но вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:

– Макс, ну ты обурел совсем! Я вообще-то твой начальник. Сам его уводи.

– А, ну да… точно… – кивнул я, вспомнив, что чисто формально так оно и есть. – Уведу.

Благополучно упаковав задержанного в изолятор, я направился к Оксане.

– Привет, – сказал я, входя. – И тебя, значит, всё-таки на работу выдернули, да? В выходной день.

– Ну, мой мужчина работает, и я не прочь, – улыбнулась она. Подошла, чуть выгнулась, будто мурлыкнула, прижалась ко мне, обняла.

Мы уже почти поцеловались, когда дверь распахнулась. В проёме появилось ошарашенное лицо криминалиста Корюшкина.

– Ой, простите! – воскликнул он, отпрянул и захлопнул дверь.

– Твою барана за ногу! – рявкнула Кобра. – Тебя стучаться не учили⁈

– Тук-тук! – крикнул из-за двери Корюшкин. – Можно?

– Можно, если осторожно! – буркнула Кобра, садясь в своё начальственное кресло.

Корюшкин неуверенно зашел обратно.

– Что хотел? – спросила она, бросив на него тяжёлый взгляд.

– Ну, это… вот мы с места происшествия приехали, по трупу-то, по Сагаде Елене… – бормотал Корюшкин, переминаясь с ноги на ногу, будто оправдываясь. – Вот хотел доложиться.

– Ну, так докладывай, – сказала Оксана.

Корюшкин хитро покосился на меня, потом на Оксану, потом снова на меня.

– Ты что лыбишься? – нахмурилась Кобра. – Толстый, давай уже говори!

– Что это я толстый⁈ – возмутился он. – Я вообще-то бегаю каждый день. Вон, Макс меня приучил. Я же похудел! Ну, Макс, скажи же, я теперь не толстый? Да?

– Да не толстый ты, не толстый, – отмахнулась Оксана. – Это я так, по привычке. Не Стройным же тебя звать? Говори уже.

– Ну, как сказала судмедэксперт Скляр, – начал он, будто читал лекцию, – смерть наступила от отравления предположительно, предварительно, цианидами. Но вскрытие и биохимия дадут точный результат.

– Время смерти? – спросил я.

– Ну… где-то несколько часов назад.

– Дай угадаю… Опять же, вскрытие покажет точно, – проворчала Кобра. – А ты для чего туда ездил вообще? Ничего конкретного сказать не можешь.

– Ну, Оксана Геннадьевна, я же вообще-то не медик, я криминалист, – пробормотал Корюшкин.

– Да знаю я, кто ты, – усмехнулась она. – Что там ещё? Следы борьбы, чего-то необычного?

– Нет, ничего, – пожал он плечами. – Один бокал был с коньяком, она из него пила. Бутылка коньяка одна. Коньяк изъяли на экспертизу. Ну и бокал. Паук направит её химикам в область, проверят состав. Следов взлома на замке нет. Она сама впустила убийцу… или ключом открыли.

– Ладно, Ваня, спасибо, – сказала Оксана уже мягче. – Всё, иди работай.

Корюшкин, проходя к двери, задержался у зеркала, посмотрел на себя сбоку.

– Что ты там пялишься? – крикнула Кобра. – Да не толстый ты, не толстый! Чисто Ален Делон!

Корюшкин сконфуженно улыбнулся, втянул голову в плечи и поспешил убраться из кабинета.

Оксана покрутилась на кресле, потом вскочила, подошла ко мне.

– Блин, – сказала она, – такой поцелуй испортил…

Её руки обвили мою шею, я притянул её к себе, и мы уже почти поцеловались, как дверь снова распахнулась, и в кабинет ввалился Мордюков.

Глава 3

– А, извините, – на автомате шагнул назад Семён Алексеевич. – Я позже зайду.

Он уже почти прикрыл дверь, потом вдруг опомнился, рывком распахнул её и воскликнул:

– Твою дивизию! Вообще-то я начальник! Вы что тут устроили? Вертеп!

– Рабочие моменты согласовываем, – спокойно ответил я.

Семён Алексеевич ухмыльнулся. Мы с Оксаной уже успели отодвинуться друг от друга на деловое расстояние.

– Согласовывают они, как же! – пробурчал он. – Лобызаются среди рабочего дня!

– Да вы что, Семён Алексеевич, не было такого, – покачал я головой. – И к тому же сегодня выходной.

– Я своими глазами видел! – возмутился он. – А ты, Оксана Геннадьевна… чему молодежь учишь?..

– Семён Алексеевич, да вы что, – выдохнула Кобра. – Вы про что вообще?

– В смысле, про что? – нахмурился он. – Ну вы это… сейчас того… разве нет? Я же видел.

– Да нет, – сказали мы почти хором, честными глазами глядя ему в лицо.

– Вы как себя чувствуете, Семён Алексеевич? – заботливо спросила Оксана.

Он вздохнул, потрогал лоб, всё-таки заходя в кабинет:

– Да что-то давление с утра шалит… Вот и мерещится всякое.

– А что вам померещилось-то? – спросил я.

– Да ерунда, – махнул он рукой. – Хотя… вы бы, признаться, были бы неплохой, э-э… смотрелись… – он оборвал мысль на полуслове. – Ладно, не заморачивайтесь. Показалось и показалось.

– Ну и ладно, – улыбнулась Оксана. – Выпейте что-нибудь от давления. Идите домой, отдыхайте. Мы справимся. Сегодня, как-никак, выходной день. Что вы приехали-то?

– Да какой там выходной, – буркнул он. – У меня годовой отчёт горит. ИЦ никак растележиться не могут, карточки все подбить надо, следствие форму № 1 не выставляет вовремя… Всё надо контролировать. Самому, етишкин пень.

– Всю работу не переделать, Семён Алексеевич, – сказал я. – Сами знаете, это как горизонт – понятие недостижимое. Езжайте домой, отдыхайте.

– А и правда, – хмыкнул он. – Идёт всё в корень. Здоровье дороже.

Он развернулся, пошёл было к двери, но у самого выхода снова остановился.

– О! Я что приходил-то. Совсем вы меня задурили! – он обернулся, прищурился, опять вспомнил другое, перескочив на новую мысль. – Слушайте, а может, ни хрена мне это не показалось, а? Дурите меня!

Мы молчали, только хитро улыбались.

– Ай, ладно, ваше дело, – махнул рукой Семён Алексеевич, но уходить передумал.

Вернулся, плюхнулся на диван и сказал:

– Там это… задержали Речкина Тимофея Олеговича. Адвокат его приходил.

– Ну так его на месте убийства ещё задержали, – ответил я. – Вернее, он пытался смыться. В окно сиганул. Я ж рапорт писал подробный.

– Ну, так-то да, – кивнул Мордюков. – Дело на контроле у генерала, причина смерти неясна была, Елены этой батьковны, поэтому сделали всё быстро – эти анализы-шманализы…

Он полез в карман, достал какой-то исписанный стикер с загнувшимися краешками и протянул мне.

– Звонили мне уже из бюро СМЭ. Значит, причина смерти – отравление цианидами. В коньяке был яд. Время смерти на момент обнаружения трупа пять-десять часов. Он там терся, получается эти пять-десять часов? На месте убийства? А зачем? Не бьётся у нас ничего.

Он вздохнул, поднялся с дивана.

– Короче, отпускайте его под подписку о невыезде. Пусть следак оформит. Никуда он не денется. Речкин – человек уважаемый, бизнесмен. Нигде не замечен.

– Что это вы так адвоката испугались, Семён Алексеевич? – прищурилась Кобра.

– Чего это я испугался? – сразу вскинулся Мордюков. – Ничего я не испугался! Он просто, так-то, прав. Оснований у нас нет его держать. Он не отрицает, что сожительствовал с этой Еленой Сагадой. В тот день он не ночевал, был в командировке. Есть подтверждение, что действительно в другом городе, в гостинице. Адвокат уже всё это накопал. Чеки, отметки.

Он шумно выдохнул и добавил:

– Короче, за вас всю работу адвокат сделал. Вот вы сидите тут в кабинете безвылазно, целуетесь, чай и кофе попиваете, а я вот за вас всё должен разгребать.

Мордюков направился к выходу и на ходу проворчал:

– Работайте, давайте!

Дошёл до двери, хлопнул себя по лбу, развернулся и воскликнул:

– А, ещё вспомнил! Что там по массовому отравлению угарным газом?

– Работаем, Семён Алексеевич, – в голос ответили мы с Оксаной. – Работаем.

– Давайте-давайте, работайте, – пробубнил он. – Мне вечером генералу докладывать. Вот не сидится же ему дома, и по субботам тоже на работу прётся. Вот из-за него и я тут торчу, блин. А вдруг позвонит, а вдруг спросит…

Он махнул рукой, буркнул что-то себе под нос и, наконец, вышел.

Не успел он закрыть дверь, как та снова распахнулась, и на пороге появился новый гость – на сей раз Шульгин.

– Разрешите? – спросил он, но почему-то смотрел не на Оксану, хозяйку кабинета, а на меня.

– Заходи, – сказала Кобра.

Я молча кивнул, подтверждая.

Шульгин вошёл, плюхнулся на диван и выдохнул:

– Фух, блин… я тут пробил этого нашего главного поэта.

– Ну? – насторожилась Оксана.

– Он, оказывается, у нас в дурке лежал, в стационаре. Прикиньте, чё! Стихоплет, блин.

– Как – в дурке? – выдохнули мы почти одновременно.

– А вот так, – сказал Коля и вытащил из кармана своего модного вельветового пиджака свёрнутую распечатку. Протянул её нам.

Я развернул лист, пробежал глазами.

– Ага, лечился… – произнёс я. – Действительно.

– Угу, – кивнул Шульгин. – От параноидального расстройства личности. Там в выписке написано – мания преследования, вспышки агрессии, навязчивые идеи. А теперь, значит, поэт. Мертвого клуба. Ничего так шарики скачут, прямо бабл-ти. Хе.

– Ну что ж, – задумчиво сказала Оксана. – В принципе, интересная карьера.

– Ага, – хмыкнул Шульгин. – Был пациентом психушки – стал творцом. Ну а что, даже не феномен. Многие поэты ж поехавшие были. Байрон, Бодлер, Гюго… ой, нет, тот не сам, там дочка ку-ку, и этот… Верлен вообще в Рембо стрелял, такой пылкий был перец. А Сильвия Плат? Ей ещё и обязательно красиво помереть хотелось. Так что ничего нового. У поэтов, если кукуха не едет, значит, вдохновения нет.

Мы уставились на Шульгина, раскрыв рты, дивясь его литературным познаниям.

– Вы что так смотрите? – лыбился Коля. – Да в интернете вычитал, только что… Когда узнал про Сагаду, что он дурачок психический.

– А… – облегченно выдохнула Оксана. – А я уж думала, ты мертвой поэзией заразился… Фух… Думала, теряем Шульгина.

– Не дождутся, – подмигнул опер. – Мы этой бацилле не подвержены. Стойкие!

– Ладно, бог с ними, с байронами. А еще что про него нарыл? Поэзией сыт не будешь, – сказала Оксана. – Чем он зарабатывал, ты выяснил, Николай?

– Да нигде он официально не работал, – ответил Шульгин. – В книжках, сборниках его имя не светилось.

– Ну, членство в Союзе писателей, как в СССР бы сказали, конечно, спасает его от тунеядства, – задумчиво сказала Кобра, – но и денег это не приносит.

– Вот именно, – задумчиво проговорил я. – На вдохновении далеко не уедешь. Мне он сказал, что он, мол, «в поиске себя», что работа ради денег – это слишком приземлённо, и прочую хрень.

– Вот! – подняла палец Кобра. – Этот вопрос надо выяснить. На какие шиши он жил? И жил-то, судя по всему, неплохо. Я читала протокол осмотра места происшествия – на дачке у него обстановочка небедненькая.

– Ну, это не то, там всё старенькое, – сказал я. – Может, у него деньги и были на всё это тридцать лет назад.

– Однако, – продолжила Оксана, – квартира у него с супругой в центре. И сам он на оборванца совсем не похож. Это же надо на что-то жить.

Вопрос, конечно, был дельный. Как известно, не только квартирный вопрос портит людей, а ещё иногда и финансовый.

– Выясним, – кивнул я. – Ещё раз с ним поговорю. В свете последних событий надо будет к нему еще разок наведаться.

– А что другие потерпевшие говорят, из тех четверых, что выжили? – спросила Кобра.

– Они в тяжёлом состоянии, в реанимации, – ответил я. – Я с ними ещё не поговорил.

– Ну, как только можно будет, сразу их опроси, – сказала Оксана.

– Конечно, – кивнул я. – Сделаем. А пока, получается, выпускаем Речкина.

– Можно пока опросить Волкова, – сказал Коля.

– Что за Волков? – удивлённо переглянулись мы с Оксаной.

Шульгин выдержал паузу, явно наслаждаясь моментом, что мы, матерые опера, не знаем, а он знает.

– Я уже смотался в Союз писателей, – сказал он с довольной улыбкой. – Узнал всё про эту их «Мертвую поэзию». Дачный клуб. Секту, блин. Они, правда, называют это не сектой, а «обществом» или «сообществом». Ну, тут что в анфас, что в профиль – всё то же, сами понимаете. Так вот, кроме тех восьми, кто был при отравлении, там ещё числятся двое, ну, в клубе этом: дочь этого Сагады, Светлана – студентка филфака, и некий гражданин Волков Сергей Сергеевич. Их не было на том собрании, и они живы.

– Вот сволоченок, – выругался я.

– Кто? – удивился Шульгин.

– Да этот, поэт главный. Ничего же мне про них не сказал. А я ведь вопросы задавал: сколько человек в клубе, какой состав, есть ли ещё «послушники», так сказать. Что-то он мутит, скрывает.

– Ага, – кивнул Коля. – Действительно, как дочку не упомянул, похвастался бы… Надо будет его тряхнуть по полной, когда из больнички выпишут.

– А сейчас, – повернулся я к Шульгину, – давай-ка сгоняем к этому Сергею Сергеевичу Волкову. Поспрашиваем, не зря же он не пришёл на собрание. Может, это он всех и траванул?

– А что, версия мне нравится, – сказал Шульгин. – Поссорился со своими, возненавидел, не пришёл на собрание, а потом убил всех… ну, хотел убить, а четверо выжили. Поэты – они же такие, кровожадные. Своей смертью не мрут – на дуэлях обычно гибнут. Ну, раньше так было, я в интернете читал.

– Ну, это раньше, да, – улыбнулась Кобра. – А сейчас поэты, наверное, домашние, тихие. На антидепрессантах сидят. У психотерапевтов лечатся.

– Ого, откуда такие познания, Оксана Геннадьевна? – удивился Шульгин.

– Да есть у меня одноклассник, литератор, – ответила она. – Рассказывает, что они все с прибабахом, как ты говоришь. – Оксана покрутила у виска пальцем и тихонько присвистнула.

– Может, и не все, – сказал я. – Но этот Корней Поликарпович точно мутный.

– Погнали, Макс, – торопил Шульгин.

– Ладно, до вечера, – я чмокнул Оксану в щёку.

Шульгин искоса улыбнулся, и мы вышли с ним из кабинета.

* * *

Мы прыгнули в служебную машину и направились по адресу. Волков жил в частном секторе, в той части города, где ещё с девяностых натыкали коттеджей – уродливых, двухэтажных, из разного кирпича, как будто лепили наспех, и из того, что удалось стырить.

Один из домов оказался особенно страшным: нижний этаж выложен из белого кирпича, верхний – из красного, окна вообще разного размера. Будто рисовал четырехлетний ребёнок.

– Вот здесь Волков, значит, и живёт, – сказал Шульгин, приглядываясь к номеру на заборе.

Мы остановились у калитки. На двери табличка: «Осторожно, злая собака». На ней – облезлый рисунок пса с оскаленной пастью. Табличка старая и погнутая, но все равно страшная.

Коля невольно потянулся к поясу, где висел пистолет.

– Ты что, в пёселя собрался стрелять? – хмыкнул я.

– Да не, это так, – буркнул он, – если что, в воздух шмальнуть. Мало ли, вдруг кинется.

Я нажал на кнопку звонка, которая торчала прямо из калитки. Где-то внутри дома зажужжало, слышно было даже на улице. Но никакой злой пёс не появился.

– Видимо, табличка чисто для понта, – сказал я.

– Чёрт, похоже, и дома никого нет, – вздохнул Коля, продолжая вместо меня давить на кнопку.

– А свет-то горит, – заметил я. – Кто-то есть.

– Может, просто не выключил? – предположил Шульгин.

– Волков на звонки не отвечает, – сказал я. – Здесь его и подождём. Всё равно домой вернётся, ночевать-то где-то должен.

Я вдруг заметил что-то на рукаве Шульгина.

– Это что у тебя на куртке?

– Где?

Я потянул его за рукав.

– Вот, смотри, это краска, что ли?

– Нет… – Коля потер пятно пальцем и тут же приблизил палец к глазам, – Оттирается… да это, похоже, кровь.

– Ну ни хрена себе, – сказал я. – Где это ты так успел? Куда залез?

– Да никуда я не лазил, – Коля нахмурился.

– Да вот же, – я ткнул пальцем в забор. – Смотри.

Возле ручки кровь.

– Бляха-муха, – выругался Коля. – Я не заметил! Черт… Блин, а кровь вообще отстирывается?.. Да по хрену, – махнул он рукой. – Выкину куртку, новую куплю.

– Подожди ты со своей курткой, – остановил я. – Тут у нас что-то непонятное происходит.

Я подпрыгнул, ухватился за верх забора, подтянулся и перемахнул через него.

– Э, Макс! А я⁈ – возмутился Коля. – Я-то так не умею ловко.

– Сейчас, погоди, открою, – я отомкнул калитку изнутри и впустил его. – Пошли-ка посмотрим.

Коля тревожно оглядывался, всё ещё, видно, веря табличке «Осторожно, злая собака».

Я быстро осмотрел снег и сразу понял – никакой собаки здесь нет и не было. Следов песьих нет вообще, только утоптанная ботинками дорожка, ведущая к дому.

– Слышишь? – насторожился Коля. – Это что, музыка играет?

Из дома доносилась приглушённая мелодия.

– Ну точно, дома он! – прошипел Шульгин. – Зашкерился, подлюга! А нам тут через заборы лазать. Нет, ну сволочь!

Пока он ворчал, мы подошли к крыльцу и поднялись по скрипучим ступеням. Крыльцо было высокое, под навесом. Входная дверь – железная, массивная, будто бронированная. Я никогда не понимал таких дверей в коттеджах, где окна обычные, без решёток. Смысла в этом – ровно ноль.

Я постучал:

– Эй, хозяева!

Ни ответа, ни звука.

– Макс, смотри, – воскликнул Шульгин. – Вон тоже кровь!

Он ткнул пальцем в дверь. На тёмном металле и правда поблескивал мазок свежей крови.

– Да что тут произошло?.. – пробормотал я.

Потянул ручку. Дверь оказалась не заперта.

Мы вошли в просторную прихожую. Внутри дом оказался попрезентабельнее, чем снаружи. Старый, но богатый ремонт, вычурная лепнина, мебель с позолотой – и всё это в таком количество, что наводило на мысли скорее не об эстетстве, а о безвкусице.

Откуда-то доносилась музыка. Мы пошли на звук – он тянулся из зала.

– Твою мать! – выдохнул Коля, который шёл на полшага впереди меня.

На полу, посреди комнаты, в луже крови лежал мужчина. Кровь ещё не успела подсохнуть, прямо на глазах впитывалась в ворс паласа. На груди, в районе сердца – несколько ножевых ранений.

– Это и есть Волков! – сказал Коля, узнав лицо.

Коля, когда пробивал кого-то, всегда первым делом искал страницы в соцсетях, смотрел фото, друзей, активность. Говорил, что сейчас соцсети – вторая база данных для ментов.

Я подошёл, опустился на колено, коснулся шеи. Кожа ещё тёплая.

– Убили буквально пару часов назад, – сказал я. – Я, конечно, не судмедэксперт, но по опыту примерно так.

– Это что ж получается… – почесал голову Шульгин. – Поэтов кто-то мочит! Тех восьмерых на даче у Сагады хотели отравить. Этот не пошёл, так его, вон, и дома достали.

– Слушай, а кто там ещё у них был в клубе? – спросил я.

– Дочка этого Корнея, студентка. Света.

– Значит, она тоже в опасности, – сказал я. – Давай, Коля, вызывай опергруппу. Оставайся здесь, а я поеду к Свете, проверю. И надо будет опять навестить главного поэта. Что-то он темнит, недоговаривает.

– О, Макс, глянь, что нашёл! – сказал вдруг Шульгин.

Он наклонился над телом и прицелился, чтобы потянуть из руки убитого смятый листок.

– Погоди, перчатки надень, – сказал я. – Там могут быть следы рук.

– Да я аккуратно, – сказал Коля, и вправду осторожно, ногтями выцепляя листочек из руки убитого, почти не касаясь.

Он положил листок на стол, расправил аккуратно за уголки. На нём печатными буквами, карандашом, было написано:

«Я закрываю свой клуб»

– Что это значит? – спросил я.

– Хрен его знает. Какой клуб? – Коля пожал плечами, потом вдруг хлопнул себя по лбу. – А, стопэ, Макс! А не клуб ли это мёртвых поэтов?.. – Он осёкся и добавил: – Ой, тьфу ты… Не поэтов, а мёртвой поэзии.

– Похоже на то, – кивнул я.

– А почему «свой»? – задумался Шульгин. – Такое ощущение, что записка написана от имени не Волкова, а Корнея Поликарповича. Их главного.

Мы ещё постояли, поразмыслили.

– Вроде бы, и да. Но как-то глупо, – сказал я. – Он своих же убивает, что ли?

– Так, а тех восьмерых, – продолжил Коля, – он же сам среди них был. Что бы он сам себя травил?

– Ну да, – кивнул я. – Не бьётся.

Я нахмурился.

– Блин… где-то я этот листочек уже видел.

– В смысле? – удивился Коля.

– Вот, смотри, – показал я. – У него по краю тиснение идёт. И сам он цветом, как под старину – с желтоватым оттенком, будто пропитан чем-то. Где я такой блокнот видел?

Я пытался вспомнить, но не мог.

– Ладно, – сказал я наконец. – Надо будет материалы дела посмотреть. Мы всё описывали, фоткали, изымали.

Я сунул листок в пакет и добавил:

– Погнал я, короче, эту Свету искать.

– Так ты адрес-то запиши, – сказал Коля.

– А ты что, пробил и её адрес?

– Ну конечно, – ухмыльнулся он.

– А что ж молчал?

– Да вот, живёт она в общежитии, универовском. В главном корпусе, новая общага. Комната 214.

– Ага, понял. Давай, проследи, чтобы тут всё изъяли и отработали по полной.

– Будет сделано.

Я сел в машину и направился прямо к общежитию.

Но студентки Светланы там не оказалось. Вахтёрша пожала плечами, а соседка по комнате сказала, что её не было уже два дня.

По спине пробежал неприятный холодок. Возможно, этой Светланы уже тоже нет в живых.

– Чёрт… – выдохнул я. – Чуть-чуть не успел.

* * *

Елена, Волков, Света – много вопросов у меня накопилось. Я поехал в больницу.

– Вы к кому, молодой человек? – спросила женщина в белом халате у входа.

Я назвал палату и фамилию пациента.

– Сейчас не часы посещения, – строго сказала она.

– Я по делу, – ответил я и показал корочки.

– А, ну тогда… если можно, давайте вызовем его сюда, вниз. А то у нас сейчас кварцевание идёт, – попросила медработник.

– Без проблем, – кивнул я. – Если ему уже разрешили гулять по зданию.

Медсестра взяла трубку, позвонила куда-то.

– Как – нету? – удивилась она. – Да, Сагада, Корней Поликарпович. Как это нету? Вот тут из полиции его спрашивают… В смысле – сбежал?

Она растерянно опустила трубку, посмотрела на меня.

– Молодой человек… тут говорят, что он из больницы сбежал.

– Когда? – спросил я.

– Ну, вот сегодня, – ответила она.

В этот момент в кармане у меня завибрировал телефон. Звонил Шульгин.

– Алло, – сказал я. – Что хотел? Давай быстрее, я тут занят.

– Макс, слушай, – задыхался он, – короче, приехала опергруппа, стали делать осмотр.

– Ну? – сказал я. – Не тяни, давай.

– Листок, на котором записка написана – его и Корюшкин вспомнил. Это блокнот со стихами Сагады, Корнея Поликарповича. Он нашёл у него на даче такой же.

– Твою мать, – выдохнул я. – Не такой простой наш этот псих-невротик оказался.

– Короче, – сказал Коля, – надо его выдёргивать из больницы.

– Да нет его здесь, – сказал я. – Сбежал он.

– Как так – сбежал⁈ – воскликнул Шульгин в трубку.