Текст книги "Девятьсот бабушек (сборник)"
Автор книги: Рафаэль Лафферти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Черт, я не знаю, что ты станешь делать! Все, я сплю.
И он, рассерженный, провалился в сон. В глубокой фазе сна появился призрачный Эллин. Он стоял чуть выше по склону горы.
– Следи за этим волчонком Чаво! – прокричал полупрозрачный Эллин вниз Гарамаску. – Он не такой умный, как Оркас, но и ты не такой умный, как я.
– Я не глупее тебя, Эллин, – сказал Гарамаск призраку. – А теперь расскажи, о чем ты узнал перед самой смертью. Дай мне какую-нибудь зацепку.
Но Эллин проигнорировал слова Гарамаска. Он явился говорить, а не слушать.
– Я был очень близок к разгадке! – снова прокричал Эллин. – Отомсти за меня Оркасу, кем бы он теперь ни был. Я бы сделал для тебя то же самое.
– Эллин, пожалуй, я буду спать дальше, – сказал Гарамаск. – Давай закончим потусторонний разговор, если тебе нечего добавить.
И Гарамаск продолжил спать дальше.
Он проснулся на заре полный энергии и в хорошем настроении. «Первые лучи солнца не должны застать меня у подножия горы, – напомнил он себе. – Их нужно встретить вон на том уступе. Наверху всегда есть какой-нибудь уступ, иначе восхождение не было бы восхождением. Треорай сказал, что оганта не жаворонки. Вот и посмотрим».
Гарамаск окликнул Чаво, потом свистнул, потом пнул его ногой. Забавляясь, он наблюдал, как болван проваливается обратно в сон, и пнул его еще раз. «Должно быть, его пинает мой темный спутник, я бы не опустился до такого, – усмехнулся про себя Гарамаск. – Хотя это и забавно». В конце концов он растолкал Чаво, и они позавтракали горьким горным пайком.
С пристегнутыми когтями, кинжалами и шипами облаченные в доспехи охотники начали восхождение на гору Гири. Они встретили первые лучи солнца на том самом уступе, который присмотрел Гарамаск, и там передохнули. Затем продолжили восхождение.
Их сопровождал запах – не сказать, чтобы уж совсем нестерпимый, тем более для много повидавшего человека с крепким носом, не до конца отвратительный, но сильный, резкий, всепроникающий, навязчивый, действующий на нервы, с привкусом могильной гнилости, предсмертной рвоты. Так давала о себе знать обитающая в этих местах особь. Риксино – пещерный медведь, мускусный медведь, хозяин средней горы. Он был у себя дома, на своей территории, о чем и предупреждал запахом.
– Нет нужды спрашивать, что это такое, – заметил Гарамаск. – Так он заявляет о себе. Если б я не знал о его существовании, то наверняка смог бы угадать даже его имя по этому зловонному посланию. Его нетрудно будет отыскать, и я не стану пренебрегать такой легкой добычей. Какую тактику лучше избрать? Идти прямо на него, как он ожидает, и атаковать?
– Нет никакой лучшей тактики для победы над Риксино, папа Гарамаск, – ответил Чаво дрожащим голосом. – Я всегда боялся этого зверя, боюсь и сейчас. Он крупнее и сильнее, чем Сайнек или Шасоус, он даже сильнее, чем Батер-Джено. Убить его можно. Его уже убивали. Я даже видел, как это происходило. Но чтобы его одолеть, каждый раз нужно большое везение, и каждый раз меня бросает в дрожь.
– Я впечатлен, болван, – сказал Гарамаск. – Я уже напуган и трепещу. Мы обойдем его сверху и атакуем.
Но Гарамаск не чувствовал уверенности, его азарт постепенно угасал. С утра его лихорадило. Из-за клыка, сломанного в битве с Сайнеком, лицо опухло с одной стороны. Ныла вся голова, воспалилась шея, и он пускал слюни через рваные дыры в щеке. Вдобавок саднила рана на месте откушенного уха. Каким бы крепким человек ни был, при повышенной силе тяжести он будет страдать, если нездоров.
Обойти Риксино сверху, чтобы атаковать из выгодного положения, оказалось не так-то просто. Медведь двигался вверх по склону с той же скоростью, что и охотники. Зловоние от него поднималось все выше и выше, точно указывая на местоположение зверя. Охотники по-прежнему не могли его видеть. Так они провели несколько утомительных часов и одолели большую часть горы.
– Похоже, это Большой Риксино, Король риксино, – заметил Чаво. – Никто другой не устраивает логово так высоко. Риксино принимает бой только у своей берлоги. Это первое явление Большого Риксино с тех пор, как его убили более двух лет назад.
– Ты и вправду веришь, что к жизни возвращаются те же самые животные? – спросил Гарамаск.
– Рогха не верят в это, а мы, оганта, верим. Хотя, может, это какой-нибудь риксино, становясь крупнее и сильнее других, поднимается выше и занимает старое логово Большого Риксино в знак того, что теперь король – он. Я боролся с риксино раньше, но никогда – с Большим Риксино, и теперь мне страшно. Будь уверен, он огромный и свирепый.
– Я его вижу, – прошептал Гарамаск, когда они поднялись еще немного. – Он огромный. Я атакую, пока он не заметил нас.
– Но это не Большой Риксино, – возразил Чаво. – А кроме него никто больше не примет твой вызов, пока король на горе. К тому же, если ты заметил, от него воняет недостаточно сильно.
– Для меня достаточно, – прохрипел Гарамаск воспаленным горлом. – Я атакую.
И он бросился на зверя. Тот взревел и поднялся на дыбы, оказавшись в полтора раза выше человека. Распахнув огромную пасть, он взбивал огромными лапами воздух. Гарамаск пригнулся и нанес рубящие удары шпорами и наколенными кинжалами по задним лапам зверя, одновременно пропарывая брюхо шипом, закрепленным на голове, и вонзая когти в поясницу. Зверь опрокинулся на спину, перевернулся, вскочил и с воем помчался прочь. Гарамаск поковылял было за ним – без единого шанса догнать, если только зверь не замедлит бег.
– Оставь его, папа Гарамаск! – крикнул Чаво. – Это не Большой Риксино. Это неопытный медвежонок. Он и улепетывает как медвежонок. Не трать время на его преследование.
– Такое впечатление, что я уже несколько дней лезу в гору, – произнес Гарамаск задыхаясь. Он чувствовал усталость и злость из-за того, что оказался в дурацком положении. Жуткий, поистине королевский смрад по-прежнему исходил сверху. А он поранил какого-то скулящего детеныша.
Гарамаск взбирался все выше и выше. Потом смрад сгустился и заглушил все остальные запахи. Риксино поджидал их совсем рядом.
– До вершины Гири рукой подать, – сказал Гарамаск. – Навряд ли его берлога выше. Доберемся того гребня и пойдем вдоль него налево, пока не окажемся над логовом. Вверху голая скала. Берлога где-то в зарослях под нами.
Они ползли по опасно осыпающемуся выступу, а притороченные шпоры и наколенные кинжалы мешали их движению. Гарамаск ощутил присутствие очень крупного животного: он различил шумное дыхание, клацанье зубов и чуть не задохнулся от его смрада. Стало слышно, как скребут огромные когти по скале, он расслышал даже толчки крови в его венах. Но когда он заметил зверя, неожиданно близко, то первое, что он увидел, был его зев.
Гарамаск смотрел прямо в невероятного размера распахнутую пасть в каких-нибудь паре метров под собой. Зачарованный зрелищем, он неосмотрительно перегнулся через край – и в одно мгновение лишился половины носа: распластавшийся по скале зверь тянул вверх передние лапы, и один из его взмахов достал до лица охотника.
Но у Гарамаска тоже были когти. Взбешенный, он полоснул ими по лапам Риксино. Используя свое окровавленное лицо как приманку, Гарамаск наносил удары когтями каждый раз, когда медведь протягивал к нему лапы. Зверь казался медлительным и глупым. В какой-то момент Риксино захлопнул пасть, опустился на землю и принялся зализывать окровавленные лапы. Гарамаск перекинул ноги через край и, свесившись, с размаху полоснул кинжалом-шпорой по морде животного. Он наполовину ослепил медведя, повредив ему глаз. Залитый кровью глаз больше ничего не видел. Гарамаск втянул ноги на выступ прежде, чем Риксино успел среагировать.
Медведь опустился на четыре лапы, подобрался и прыгнул на уступ. Он зацепился огромными передними лапами за край и повис. Гарамаск полоснул шпорами-кинжалами по мясистым лапам, а потом со всей силы по морде зверя – еще раз, и еще, и еще, не останавливаясь. Лапы соскользнули, и животное сползло вниз по скале. И все же оно было такое огромное, в нем было так много крови и мышц, что царапины, которые нанес человек, не могли причинить зверю серьезного вреда.
– Медведь, ты глупый увалень, точнее, огромный глупый увалень, – заговорил Гарамаск. – Что-что? У тебя в запасе есть кое-что еще? Еще больше выделений для усиления смрада? Что ты делаешь, медведь?
Риксино снова встал на дыбы и разинул огромную пасть. И на этот раз, помимо зловония, от него исходило влияние иного рода.
– Папа Гарамаск, смотри не упади! – крикнул Чаво. – Не свались в пасть Риксино!
– Что ты несешь, болван? С какой стати я должен свалиться ему в пасть? – удивился Гарамаск. – Медведь, а медведь, так вот он каков, твой резерв? Ты что, гипнотизер-самоучка? Такие штучки, может, и позволят тебе заполучить птичку или лишнюю козырную карту, но только не человека. Врубай, медведь, свой резерв на полную мощность! Тебе не загипнотизировать меня до такой степени, чтобы я свалился прямо тебе в пасть!
И Гарамаск полетел вниз головой прямо Риксино в пасть.
Сверху донесся другой рев, воинственный и отчаянный, и вниз грузно скатилось третье тело. Из недр Риксино вырвался мучительный стон, и у Гарамаска затрещали кости. Но он не умер в этот момент, как можно было бы предположить. Ему помог шип на голове. Налокотные кинжалы тоже сослужили службу, когда он влетал зверю в пасть. Потом Гарамаска сдавило со всех сторон, его голова начала раскалываться. И вдруг давление исчезло: окружающая плоть обмякла.
Спустя некоторое время Гарамаск все так же карабкался к вершине горы Гири. Он был более-менее жив, ошеломлен и задыхался от недостатка кислорода. Была ли схватка с Риксино видением, галлюцинацией? Чаво рокотал так же противно, как и прежде.
И все-таки схватка не была галлюцинацией.
– Я спас тебе жизнь, папа Гарамаск, – прогудел Чаво. – Ну разве я не замечательный? Большого Риксино я убил ударом в шею, пока он тужился, пытаясь раздавить тебя в глотке. Большой Риксино может думать только о чем-то одном, а Большой Чаво умело пробивает ножом даже напряженные сухожилия, если получает к ним доступ. Нет другого способа победить Риксино – только вот так, с участием двух охотников. Правда, охотник-наживка почти всегда погибает в пасти.
– После того как Сайнек упал с горы и разбился, ты пытался убить меня, Чаво, – проговорил Гарамаск, задыхаясь. – Почему же не позволил Риксино расправиться со мной, раз уж так желаешь моей смерти?
– От твоей смерти в пасти Риксино нам никакой пользы, – ответил Чаво. – Он пожирает добычу слишком быстро.
– А в каком случае от моей смерти вам польза?
– Мертвый, но только что умерший, или еще умирающий ты принесешь величайшую пользу, – ласково произнес Чаво. – Только что умерший или умирающий ты станешь символом нашей последней надежды.
На закате солнца они добрались до вершины Гири, второй горы Тригорья. Они съели горький горный паек, и Чаво обработал раны Гарамаска.
– Если бы ты выжил на этой охоте (что, конечно, вряд ли произойдет), то мог бы заказать себе новый нос и снова стать красивым, – сказал Чаво. – А так тебе придется жить безносым до самой смерти, которая случится завтра на закате. Но я могу попробовать выстругать тебе суррогатный нос из древесины этого кустарника.
– Не беспокойся, Чаво. Я уже сплю.
Но Гарамаск не заснул: Чаво вынул из рюкзака хиттур, ударил по струнам и запел.
– Чаво! – окликнул его Гарамаск. – А знаешь, почему Испания – есть такая страна в Мире – потеряла свое главенствующее положение в Европе и стала самой слабой, причем за одно поколение?
– Наверное, они оскорбили бога-лягушку.
– Нет. В Мире нет богов-лягушек.
– Не может быть! Ты в этом уверен? Нет богов-лягушек? Ты, видно, меня обманываешь.
– Один коварный араб, расстроенный изгнанием арабов из Испании, привез в эту несчастную страну гитару, и та прижилась. В итоге несчастная страна пала, а ее когда-то благородная душа усохла до жалкой плаксивости.
– Понимаю, папа Гарамаск, – отозвался Чаво, продолжая бренчать. – Так пали бы благородные рогха, если бы стали нами, оганта.
– Хорошая аналогия, Чаво. А некогда в Тихом океане существовало благородное королевство Гавайи. Один моряк-дальнобойщик притащил туда гитару – и вскоре благородное королевство умоляло, чтобы его колонизировала сухопутная нация.
– Да, это бы помогло, папа Гарамаск. Мы, оганта, с радостью согласились бы на такую колонизацию, но нет никого, кто бы на нас польстился.
– Моя родина, Конгломерат Штатов, пала похожим образом, – добавил Гарамаск с печалью. – А когда-то была благородная страна!
– Благороднейшие рогха, ясное дело, презирали инструмент, – посетовал Чаво. – Но для нас он – Шетра, священный предмет. Наша религия и наша любовь.
– А еще – источник шума, неполноценного во всех смыслах.
– Это само собой, папа Гарамаск. А разве есть кто-то неполноценнее нас, оганта? Но мы обязательно откажемся от хиттура, когда перестанем быть оганта.
– Ох, ложись уже спать, Чаво!
– Ты сказал, в твоем мире нет богов-лягушек, зато есть простые лягушки. А у нас наоборот, есть лягушки-боги и нет простых лягушек, разве что маленькие импортные. Самая большая из них легко уместится на двух ладонях. Иногда я грежу о лягушках Мира. Они очень большие, папа Гарамаск? Такие же, как большой Риксино?
– Конечно, нет, Чаво. У тебя абсолютно неверные представления. Лягушки в Мире точно такие же, как и те, которых вы импортируете. Для большинства из них хватит одной ладони.
– Ты уверен? Они меньше меня? Даже меньше тебя?
– Да нет же, Чаво. Они совсем маленькие. Я часто задавался вопросом о лягушачьем культе Паравата. В чем его суть?
– Опять ты меня разыгрываешь, папа Гарамаск. Лягушки обязательно должны быть большими. А как же иначе? Лягушка – самое чудесное существо на свете! Только она способна без труда исполнить лягушачий прыжок. Быть может, когда-нибудь мы вернем себе эту способность!
– Спи, чертов болван!
Чаво глубоко вздохнул.
– Я все время грежу о лягушках, – пробормотал он и вскоре заснул.
После этого пришел Эллин, более прозрачный и нереальный, чем во время предыдущих явлений.
– Орла-кондора Шасоуса убить не так уж сложно, – сказал Эллин. – Он атакует, когда ты будешь взбираться по веревке на отвесную скалу. Более удобного момента для атаки трудно представить. Но если ты как следует закрепишься на веревке и очистишь сознание от страха, то получишь хороший шанс на победу. Сверни ему шею, как курице, если сможешь, ибо курица он и есть. Он будет рвать тебя на куски, пытаясь добраться до почек и селезенки. Не позволяй ему это! Он попытается выклевывать тебе глаза. Не дай ему это сделать! По крайней мере, не оба глаза – иначе ты будешь в уязвимом положении.
– Эллин, как и ты, я пойду до конца, – сказал Гарамаск. – Я ни в чем не уступаю тебе. А теперь скажи, что за тайна кроется там, в конце, которую ты не успел раскрыть? Что такого особенного в Батер-Джено? Что ты нашел, Эллин?
Но призраки, как известно, туги на ухо.
– Постарайся ослабить мост, после того как поднимешься по нему, и береги затылок, – посоветовал мертвец Эллин, после чего стал еще прозрачнее и исчез.
Гарамаск проснулся в предрассветных сумерках полный энергии и в хорошем настроении. Лицо и шея болели, но не так сильно, как накануне. Несмотря на отсутствие уха и носа, он был счастлив. Он вознес свое сердце навстречу утру и с удовольствием отвесил пинка Чаво, ибо тот не был жаворонком.
Они съели горький горный паек, закрепили кинжалы, когти и шипы, надели защитные доспехи и приступили к штурму Биор, третей и последней горы Тригорья. Крутая, местами отвесная, она походила на саблю, наполовину вынутую из ножен, которыми служила гора Гири.
Впереди их ждал иной вид охоты и восхождение в иной стихии.
Перед ними были наклонные скользкие поверхности скал, растущая под углом скользкая трава и стелющийся лишайник. Траву и лишайник поедали травяные змеи, лениво скользящие по камням, и грызуны. С высоты пикировали большие птицы и поедали грызунов и змей. Самой большой из этих птиц был Шасоус, орел-кондор.
– У шасоусов та же иерархия, что и у предыдущих тварей? – спросил Гарамаск. – Множество простых особей и только одна особенная.
– Да, нападет сам Шасоус, другие не будут. Нужно бояться Большого Шасоуса. Он гнездится на третьей луне.
– Лунатик-маггледун! А где гнездятся остальные шасоусы?
– На второй луне. Менее благородные из крупных птиц гнездятся на первой луне, ну а всякая мелочь – на самом Паравате. Мне говорили, что в Мире нет больших птиц, таких как Шасоус.
– Таких, как эти три, парящие над нами? Нет. Это шасоусы?
– Нет, папа Гарамаск, это менее благородные птицы, это птицы сейер. Взобравшись повыше, мы доберемся до охотничьих угодий Шасоуса. Перед нами опасный участок, я пройду его первым и спущу веревку. Впереди у нас много таких участков.
Неуклюжий Чаво мастерски лазал по скалам. Он прилип к нависающей скале, как вязкое масло, и карабкался со всеми своими доспехами, уверенно цепляясь за скользкий из-за лишайника камень.
Через сорок метров он остановился, скинул конец веревки, и Гарамаск поднялся с ее помощью – очень утомительное занятие.
– Почему ты не отпустил веревку вместе со мной? – спросил Гарамаск, когда они добрались до следующего намека на выступ в скале.
– Разве может оганта осквернить святость веревки.
Это был очень долгий и трудный день. Гарамаск много раз взбирался по длинной веревке на вселяющие страх выступы над бездной. Синевато-серые облака внизу скрыли Парават. Трава и лишайники здесь были крепче, их корни разрушали камень, делая его опасно рыхлым. Грызуны и змеи стали крупнее, а с пустынного неба на них пикировали огромные птицы. Ошеломительная высота при отсутствии страховки порождала восторг вперемешку с ужасом. Первая луна с рябой поверхностью, неуместная на дневном небе, казалась ближе, чем проблески Паравата внизу. В действительности расстояние до маленькой первой луны было всего лишь в восемь раз больше, чем до Маунтин-Фут.
– Вверху много шасоусов, – сказал Чаво, когда они переводили дух на едва заметном выступе, почти полоске выцветшего камня. – Но среди них нет Шасоуса. Хотя он скоро появится.
Вслед за Чаво Гарамаск преодолел несколько очень трудных пролетов, стараясь полагаться не только на веревку. А потом над ними замаячил очень длинный отвесный участок, который, Гарамаск понимал, ему нипочем не одолеть.
– Здесь снова по веревке, Чаво, – сказал он. – Ненавижу зависеть от тебя. Сможешь взобраться по этой стене?
– Смогу. Это самое трудное место. Но сначала я должен предупредить тебя. Шасоус атакует, когда ты будешь взбираться по веревке. Он сейчас далеко – неподвижная черная точка в небе, спит на сложенных крыльях. Но он спит с открытым глазом и все видит. Он атакует тебя на середине пролета. Будет вырывать куски из твоего тела, чтобы добраться до почек и селезенки, и постарается выклевать глаза.
– Спасибо, Чаво. Меня уже предупредили. Да, вспоминаются птицы из легенды, поедающие печень навечно прикованного к скале человека.
– Я подозреваю, папа Гарамаск, что птицы Мира и боги Мира едят печень, чтобы пройти через стадию превращения. Здесь же нам требуется другая пища.
Чаво, удивительный оганта-скалолаз, начал взбираться по самому длинному отвесному участку, перетекая, как масло, вверх по камню. Несколько раз, следуя рельефу скалы, он то исчезал из виду, то появлялся вновь, потом, похоже, добрался до ровного места. Тут же сверху упал тонкий шнур, длиной метров сто, и Гарамаск начал изнурительный подъем.
К середине пути он устал и натер руки. В этот момент он услышал свист в небе – это рассекали воздух крылья Большого Шасоуса, мчащегося прямо к человеку. Гарамаск обмотал веревкой ноги так, чтобы не соскальзывать, и теперь ждал начала атаки, поблескивая металлом кинжалов и шипов.
– Как Прометей, прикованный к скале перед нападением огромных птиц! – крикнул он. – Теперь я знаю: его приковали к скале высоко в небе.
Размах крыла у Шасоуса был не меньше двадцати метров, голова у птицы была огромная с серповидным клювом. Размерами тела птица не уступала человеку.
Проведя стремительную атаку, Шасоус полоснул человека клювом и глубоко рассек ему низ живота, зато Гарамаск сумел нанести более глубокий порез сзади на голове птицы. Веревка завертелась, увлекая человека за собой. Во второй заход Шасоус неглубоко рассек спину Гарамаску, а встречный удар, снова более удачный, опять пришелся по голове птицы. В новый заход Шасоус распорол Гарамаску бок, вскрыв таким образом человека от носа до кормы, задержался на мгновение и, возможно, успел отщипнуть кусочек селезенки. Зато Гарамаск изловчился и вонзил кинжал птице в голову, и Шасоус закачался в воздухе.
– Теперь ты мой! – исступленно завопил Гарамаск. – Ты умираешь на лету! Сейчас ты сделаешь последний заход и будешь целиться мне в глаза. Ты выклюешь их, верно? «Не позволяй ему добраться до обоих глаз, иначе станешь уязвим», – сказал мертвец Эллин. Цып-цып-цып! Лети ко мне навстречу смерти!
Шасоус полоснул клювом по глазам Гарамаска, и что-то заскользило вниз по щеке. Было ли это веко, кусочек плоти или само глазное яблоко, Гарамаск не знал. Он вонзил когти в длинную упругую шею Шасоуса, сухую и твердую, как кабель, напрягся изо всех сил – и сухожилия поддались. Через мгновение они окончательно сдались. Человек свернул Шасоусу шею, как курице, ибо курицей тот и был. Большая смертельно раненная птица упала, кувыркаясь, в синевато-серые облака внизу.
– Я вскрыт как консервная банка, – пробормотал Гарамаск, – но из раны ничего не свисает. Я всегда был крепким внутри. Теперь я закончу подъем и найду четвертую жертву, которая все еще для меня тайна. А ведь именно она стала причиной смерти Эллина.
Гарамаск завершил утомительный подъем по веревке. Наверху его встретила глупо ухмыляющаяся физиономия Чаво. Они стояли на вершине горы Биор, последней горы Тригорья.
– У меня для тебя приятный сюрприз, – прогудел Чаво. – Я его приготовлю, пока ты отдыхаешь.
– А у меня для тебя два сюрприза, – отозвался Гарамаск. – И они будут готовы в должное время.
«Постарайся ослабить мост, после того как поднимешься по нему, и береги затылок», – сказал мертвец Эллин. Чаво был занят подготовкой сюрприза. Гарамаск ослабил мост: надрезал кинжалом веревку, по которой только что поднялся, но не перерезал ее совсем. Он надеялся, что она выдержит его вес при спуске, если его догадка подтвердится и если не придется искать другой путь вниз. Но навряд ли веревка выдержит вес, значительно превышающий его собственный.
– Я припаиваю звуковое устройство к глубоко сидящему валуну, – пояснил Чаво. – Вы, люди Мира, ничего не смыслите в пайке камня, поэтому ты не сможешь оторвать мое устройство, чтобы бросить вниз, и не заставишь его замолчать.
– А у меня сюрприз собственного изобретения, – отозвался Гарамаск. Он срубил карликовое деревце телеор и теперь зачищал его когтями. – Эй, Чаво, мы на вершине горы Биор. Это небольшая площадка, и здесь нет никого, кроме нас с тобой. Где же четвертая жертва – Батер-Джено, она же скальная обезьяна, она же человек-лягушка?
– Батер-Джено здесь, – ответил Чаво. – Признаки его присутствия столь же очевидны, как и признаки Риксино ниже по склону.
Гарамаск торопливо отрезал кусок веревки от мотка из рюкзака Чаво. В этот момент заработало музыкальное устройство, издавая звуки даже более невыносимые, чем смрад Риксино. Гарамаск примотал веревкой кинжал, снятый с колена, к концу телеорового шеста. Воздух был наполнен мерзкими волнами тошнотворной какофонии оганта. Чаво припаял устройство к камню, зато у Гарамаска теперь достаточно длинное копье.
– Папа Гарамаск, ты не сможешь выключить музыку, – засмеялся Чаво. – Наслаждайся ею в свой последний час. Батер-Джено здесь. Это я. Или ты. Иди сюда, и мы выясним, кто именно.
Гарамаск ударил Чаво торцом телеорового копья. Чаво не отреагировал. Тогда Гарамаск перевернул копье и ткнул Чаво острием в грудь, прямо под лату, защищающую шею.
– Ты нарушил оружейный кодекс! – обиженно воскликнул Чаво.
– Не совсем. Я отброшу копье и даже сражусь с четвертой бестией, но только после того, Чаво, как мы поговорим. Если мой последний час и правда наступил, я бы не хотел уйти в неведении, как Эллин. Теперь быстро отвечай! Где сейчас Оркас, убийца Эллина? Он умер?
– Умер? Нет, папа Гарамаск, он трансформировался. Охотник Оркас стал Треораем, благородным рогха. Ты с ним беседовал. Это он съел задний мозг твоего друга, в результате чего смог трансформироваться.
– Чаво, эта чертова музыка и вытье сводят меня с ума! Что за дикость ты несешь? Оганта превратился в рогха? То есть вы один и тот же вид?
– Постарайся избавиться от неприязни к моей музыке, папа Гарамаск, и получать удовольствие. Благородные рогха и низменные оганта – это один вид. Мы превращаемся в рогха, хотя с некоторых пор этого больше не происходит. Мы потеряли способность совершать лягушачий прыжок, кроме как под действием особого стимула.
– О седьмой круг ада! Шум такой же, как и там. Лишь бы не пасть так низко! Что за лягушачья мистика, болван? Объясни!
– Лягушачий прыжок – это наша трансформация из оганта в рогха. Какое существо, кроме святой лягушки, может изменять форму столь чудесным образом и так неожиданно? Чужеземцы уверены, что мы две различные расы. Это все равно что считать, будто головастик и лягушка – два отдельных вида. Мы почитаем лягушку как высший символ, олицетворяющий нас самих.
– И что у вас пошло не так, болван? Что произошло с трансформациями? В чем заключается проблема в настоящий момент? Объясни мне все… Милое копье, правда?
– Да, милое, папа Гарамаск, но оно вне правил. В чем заключается проблема? Скорее уж, катастрофа. За последние сто лет ни один оганта не смог без особого стимула обратиться в рогха. Мы рождаемся как оганта и проживаем жизнь как оганта, не способные больше подпитывать цивилизацию рогха. Мы утратили нашу взрослую форму и пытаемся обрести ее.
– Каким образом, Чаво? Для чего вы убили Эллина? Как оганта Оркас стал рогха Треораем? Что такое особый стимул?
– Поедание затылочной части мозга рогха способствует трансформации оганта в рогха, если и тот, и другой сильны и пригодны. Мы рассчитали, что одного мозга достаточно, чтобы трансформировать четырех оганта. Еще мы открыли (точнее, это обнаружил Оркас в процессе превращения в Треорая), что поедание затылочной части мозга некоторых особо развитых представителей Мира также способствует трансформации – но только тех из людей, кто пройдет горную охоту до четвертой фазы.
– Лежи тихо, болван! Я же проткну тебя насквозь. Что будет дальше с Треораем, который был Оркасом, до того как убил Эллина?
– То же, что случится с Чаво, убийцей папы Гарамаска. Срок Треорая истекает, как истечет и мой через какое-то время. У Треорая было в распоряжении два года, чтобы, будучи рогха, расти в мудрости. На этой неделе (он не будет знать точную дату) на него нападут, убьют и съедят затылочную часть мозга…
– Мертвец Эллин посоветовал мне оберегать затылок, – задумчиво проговорил Гарамаск. – Но Треорай-Оркас не умрет просто так. Разобравшись с тобой, я спущусь вниз и арестую парня за убийство, как и должно быть по закону.
– …и вместо одного рогха станет четыре, – продолжал Чаво, словно не замечая слов Гарамаска. – Следуя этой схеме, мы восстановим численность рогха и сократим период ожидания. Когда рогха будет достаточно, они, используя свою мудрость, сумеют разобраться, почему трансформации дают сбой, и найдут менее гротесковый способ поддерживать свою численность. И ты тоже, папа Гарамаск, послужишь доброму делу, когда умрешь сегодня на закате. Из твоей смерти возникнут четыре новых рогха.
– Ты сам нарушаешь кодекс, Чаво. Умирающий или только что умерший, я принесу тебе пользу. Тебе одному? Или четверым из вас? Я слышу, как трое твоих спутников взбираются по веревке. Поэтому ты уверен, что вы получите меня еще тепленьким? Но выдержит ли веревка, Чаво?
– Выдержит. Папа Гарамаск, ты же не нарушил еще и кодекс веревки?
– Лежи тихо, болван. Называй это как хочешь. Ну вот, они уже близко, но я не буду углублять надрез. Остаюсь на своей ставке… Веревка трещит, Чаво, пока еле слышно, а первый из них уже почти у цели! Веревка трещит громче! Она рвется! Она лопнула! Они летят вниз, Чаво!
Оганта шумно рыдал, оплакивая друзей, а грохочущая музыка, казалось бы неуместная, создавала атмосферу непредставимой панихиды. Гарамаск зло рассмеялся и убрал копье с груди Чаво. Сняв с копья наколенный кинжал, он вернул его на законное место.
– Вставай, Чаво. Как же зовут четвертую жертву?
– Это ты – скальная обезьяна, папа Гарамаск. Люди Мира кажутся нам смешными, поэтому мы зовем вас именно так… А может, это я – человек-лягушка, если сумею убить тебя, съесть твой мозг и исполнить лягушачий прыжок. Мы сразимся, папа Гарамаск, и я съем твой мозг! Слушай запись моего боевого гимна. Ты не можешь его выключить! Разве он не прекрасен?
– Чертовы вечные подростки! – проревел Гарамаск, и они сошлись в схватке не на жизнь а на смерть. – Вражда между нами – с самого сотворения мира! Я разорву тебя на куски! Задушу струнами твоего хиттура!
– Папа Гарамаск, а ведь ты соврал про размер лягушек. Скоро я стану очень большой лягушкой.
В свете заходящего солнца они дрались на острие пика, вознесшегося в небо. Они скрежетали зубами и рубили кинжалами воздух в праведном гневе. К наступлению темноты один из них должен умереть.
Перевод с английского Сергея Гонтарева
