Текст книги "Девятьсот бабушек (сборник)"
Автор книги: Рафаэль Лафферти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
ИМЯ ЗМЕЯ
Когда Папа Пий XV – Конфитеантур Домино Мизерикордия Иезус – провозгласил свою доктрину, то даже истово верующие восприняли ее с некоторой долей скепсиса. Спекулятивная, риторичная, полная условностей – так ее называли. И никто не рвался воплощать в жизнь сомнительные идеи Пия XV. Да уж, он явно не был одним из выдающихся Пап века.
Энциклика [15]15
Энциклика – основной папскийдокумент по тем или иным важнейшим социально-политическим, религиозным и нравственным вопросам, адресованный верующим, второй по важности после апостольской конституции.
[Закрыть] была названа скромно – Euntes Ergo DoCete Omnes, «Идите научите все народы»[16]16
Новый Завет, Евангелие от Матфея (Матф. 28:19).
[Закрыть]. Если кратко, суть ее заключалась в том, что так звучала заповедь Божья, и настал наконец момент для ее высшего понимания. И когда сказал Господь: «Идите по всему миру»[17]17
Новый Завет, Евангелие от Марка (Мк. 16:15).
[Закрыть], он имел в виду не только мир в скромных пределах одной планеты. И когда Всевышний сказал: «Научите все народы», он подразумевал наставлять не только людей – в том узком смысле, в каком мы склонны толковать понятие «человек». Такое понимание заповеди могло иметь – буквально – далеко идущие последствия.
Во имя этой высокой миссии отец Барнаби и оказался на Эналосе, забытой Богом планете. Можно ли было назвать ее обитателей – энаби – людьми? Если бы их ископаемые останки обнаружились где-нибудь на древней Земле, их, безусловно, причислили бы к предкам человека. Немного странные уши – но не такие уж большие, как кажется на первый взгляд. Было нечто готическое в их высоких прическах и небольшом хвостовом отростке, в необыкновенной подвижности черт и в коже, меняющей цвет… но ископаемые останки всего этого не показали бы. Да и вообще, разве можно сказать, что чьи-то уши выглядят более гротескно, чем наши? Вы когда-нибудь смотрели трезвым взглядом на свои собственные уши – странные штуковины, приклеенные по бокам головы?
«Они же вылитые горгульи!» – сказал об энаби один из ранних земных визитеров. Все верно, так и есть, ведь именно с энаби скопировал горгулий один еще более ранний земной визитер. Впрочем, на Эналосе обитало весьма продвинутое и любопытное сообщество горгулий – чрезвычайно развитое в техническом плане, со странноватой этикой и удивительным искусством. Утонченные и рафинированные полиглоты, во многих отношениях куда более человечные, чем сами люди.
Отец Барнаби первым делом посетил Правителя Земель, одного из гражданских лидеров энаби. Заговорив о своей миссии, священник сразу наткнулся на глухую стену непонимания.
– Вижу, куда вы клоните, маленький пастырь, – сказал Правитель Земель. – Пожалуй, мы могли бы рассердиться, если бы позволяли чему-либо нас сердить. Но мы уже давно прошли ту стадию развития, которой свойственно раздражение. Если вы ограничите свою религиозную активность кругом землян и других гуманоидов – нет проблем. По счастью мы, энаби, не попадаем в эти категории. А раз так, то среди нас не будет никаких возможностей для развития ваших благочестивых устремлений.
– Но вы, энаби, живые существа, к тому же от природы одаренные незаурядным умом, мой господин. Наверняка Господь наделил вас и бессмертными душами.
– Наши души достигли полной реализации. Что может человечество дать тем, кто вышел в пределы трансцендентного?
– Истину, Путь, Жизнь, Крещение.
– Первые три мы оставили далеко позади себя. Последнее – невнятный ритуал умирающей секты. Что он может нам дать?
– Отпущение грехов.
– У нас нет грехов. Мы ушли далеко вперед. Вы, люди, полны стыдливости и движимы чувством вины. Вы принадлежите к видам, пока не достигшим полной зрелости. Мы могли бы быть вашими старшими братьями. А идея греха – всего лишь один из аспектов подростковой незрелости.
– Грехи есть у всех, мой господин.
– Это всего лишь детский тезис, маленький пастырь. Почему-то из него вы делаете вывод, что все должны быть спасены – причем не иначе, как вами, расой короткоухих плосколицых детей. В отношении нас, расы эналой, это совершенно теряет смысл: подумайте сами, откуда нам взять грехи? За счет чего нам можно было бы согрешить? Наше размножение давным-давно уже не следует вашему абсурдному пути и не сопровождается страстью. То есть девяносто процентов греха мы сразу отметаем. Что еще? Какие шансы для грехопадения? У нас нет бедности, стяжательства, зависти. Наш обмен веществ отрегулирован так четко, что лень или, наоборот, беспрерывная истерическая гиперактивность у нас попросту невозможны. Мы давно обрели баланс во всем, тогда как ваш пресловутый грех – лишь последствия дисбаланса. Напомните, пожалуйста, какие там еще имеются грехи у вашей неповзрослевшей расы? А то я подзабыл.
– Гордыня, алчность, похоть, гнев, чревоугодие, зависть, леность, – ответил отец Барнаби. – Это главные грехи. И они же – источник всех прочих.
– Красивая речь. Но разве вы не видите, что мы полностью лишены этих семи камней преткновения? Гордыня – не что иное, как неправильное понимание природы и самого понятия достижения. Алчность исчезает, как только все, чего можно взалкать, становится доступным. Похоть лишь часть физиологического механизма, который у нас полностью утратил свою актуальность. Гнев, чревоугодие, зависть, леность – всего лишь дисфункции. Дисфункции подлежат коррекции, и мы их уже скорректировали.
Отец Барнаби на время сдался под таким напором аргументов. Его мысли блуждали, пока он глазел на поля и луга планеты Эналос. Один из ранних исследователей так описал этот мир: «Я будто двигался под водой. Но это не было связано с ощущением сопротивления среды – атмосфера здесь легче земной. Скорее это из-за поблескивания и волнообразного движения воздуха и из-за воздушных теней, что заменяют здесь облака. Они напоминают бегущие по воде тени, оставляемые гребнем волны. Вкупе с местной флорой, сильно напоминающей подводные растения Земли, хотя и прямостоящие, это создавало у меня ощущение, что я иду по дну океана». Священнику же казалось, что все это время он расточал свои речи под водой, и так и не был услышан.
– А что это за гигантский котел на главной площади? – спросил он Правителя Земель. – Похоже, очень древний.
– Это старинный артефакт нашей расы. Мы уважаем прошлое. И даже при нашем уровне развития находим в жизни место для реликвий, несмотря на всю их архаичность.
– Значит, сейчас вы им не пользуетесь?
– Нет. Только в особых случаях – на древний манер. Хотя не стоит об этом.
Но что это был за котел – настоящий гигант! Вы и представить себе не можете, до чего гротескная и чудовищно пузатая посудина!
С ощущением полного бессилия отец Барнаби вернулся к главной теме обсуждения:
– И все же, здесь непременно должен быть грех! Иначе откуда взяться Спасению?
– Мы уже спасены, маленький пастырь. А вот вы – нет. Как вы можете принести нам Спасение?
На этом отец Барнаби решил покинуть гостеприимные покои Правителя Земель и поискать грех где-нибудь в другом месте планеты.
Первым, кого он встретил, был маленький мальчик.
– Сынок, знаешь ли ты, что такое грех? Ты когда-нибудь поступал так, как не следует?
– Сэр Незнакомец, грех – это архаичное слово, обозначающее устаревшее понятие. Оно порождено замутненным состоянием ума, которое все еще свойственно представителям более темных миров. И само слово и концепция греха уйдут в забытье, когда истинный свет достигнет этих тусклых уголков мироздания.
Проклятье! (Бессмысленное слово на Эналосе). Даже дети горгулий чересчур вежливы, чтобы походить на людей.
– Эй, маленький монстр, неужели все дети на Эналосе разговаривают так, как ты?
– Разумеется, если только они не девианты. Что же касается слова «монстр», которое в ваших устах звучит неодобрительно, по первоначальному значению это всего лишь «объект, который стоит увидеть». Или, иначе говоря, «чудо». Позднейшее значение – «чудовище, дикое животное» – не более чем приращение смысла. Так что я с радостью готов называться монстром в истинном значении этого слова. Мы – монстры Вселенной.
– Черт тебя дери, наверняка, так оно и есть, – пробормотал отец Барнаби. Маленький педант! Он чувствовал, что проигрывает дебаты даже детям горгулий.
– Сынок, а ты когда-нибудь играешь просто так, ради забавы? – спросил он в конце концов.
– Забава? Еще одно архаичное слово, но я не уверен в его значении… – задумался мальчик. – Оно как-то связано с устаревшим понятием греха?
– Не напрямую, малыш, не напрямую. Но если у монеты две стороны, то забава – ее грань. Оказавшись на этой грани, легко соскользнуть на неправедную сторону.
– Э… сэр Незнакомец, скорей всего вам стоит прослушать курс корректирующей семантики!
– Похоже, сейчас я именно этим и занимаюсь. Кстати, кто такие эти девианты? Это что, дети с отклонениями? Как они выглядят?
– Точно не знаю. Если они не проходят период апробации, мы их больше не видим. Наверное, их куда-то отправляют.
– Я просто обязан раскопать хоть какой-то местный грех, – бормотал отец Барнаби себе под нос. – Любой честный человек непременно обнаружит что-то в этом роде, если он тверд в намерениях и упорен в поиске. Как говорят на Земле, если уж кто всегда в курсе, где найти грех, так это таксист!
Поразмыслив, Барнаби решил взять такси. Сидения в кабине располагались кругом, чтобы все пассажиры всегда друг друга видели. Местные – народ общительный, к тому же, согласно их философии, только существо, испытывающее стыд, стремится отвернуть лицо от себе подобных. Водитель сидел выше, в башне, и время от времени свешивал голову вниз, чтобы поболтать с пассажирами.
– Куда ехать, странник? – спросил таксист священника.
– Туда, где есть немного греха, – ответил Барнаби. – Говорят, таксисты всегда в курсе, где его найти.
– Это загадка, да, странник? Ладно, пока я ее разгадываю, давайте подвезем другого пассажира. Все-таки это его последняя поездка, очень важный в жизни момент.
– Как это – последняя поездка? – спросил отец Барнаби у задумчивого пассажира напротив: общение – неизбежный ритуал в местных такси.
– Пришло мое время, – ответил тот. – Может, немного раньше, чем у большинства. Но я испил чашу жизни до дна, в ней не осталось ни капли. Это была прекрасная жизнь – по крайней мере, на мой взгляд. Наверное, можно было ожидать и большего, но вряд оно того стоит. Зрелость всегда знает, когда все кончено. А Терминаторы сделают кончину легкой.
– О Господи! Вот, значит, как заканчивается жизнь на Эналосе?
– А как еще? Естественная смерть отодвинута во времени так далеко, что ни у кого не хватит терпения ее дожидаться. Зачем влачить жалкое существование, постепенно впадая в немощь, как большинство недоразвитых рас? Мы уходим спокойно, осознав, что всего достигли и все познали.
– Но это же просто ужас!
– Ужас – слово из детского лексикона. Умереть с достоинством – единственно верный конец пути. Прощайте оба. И все остальное – прощай.
Пассажир вышел из такси и направился к Терминаторам.
– Так что вы ищете, странник? Куда едем-то? – спросил таксист у потрясенного Барнаби.
– Неважно. Я, кажется, уже все нашел. Остановите, я лучше пройдусь.
Отец Барнаби узнал нечто, и теперь нужно было найти этому имя. Он зашагал обратно в сторону городских кварталов. Очертания домов кривились и искажались по мере того, как он приближался. Местные строения выглядели слегка выпуклыми, как купола, они на самом деле были так спроектированы. Но издалека их стены казались совершенно ровными и прямыми – из-за атмосферного явления, которое земные ученые называли вытяжением. А вот несколько зданий, построенных здесь по проекту землян, издалека смотрелись совсем странно: казалось, они вот-вот обрушатся сами собой. Среди раздутых домов Эналоса отец Барнаби чувствовал себя инородцем, потерянным в чуждом мире. Он возопил в голос:
– О, старые добрые знакомые – грехи, которые можно совершить и предать осуждению, где же вы?! В Писании сказано, что смерть – далеко не конец пути, и у слова «достоинство» совсем другое значение. Где вы, те, кто грешит по-человечески? Есть здесь хоть один здоровый случай не смертного греха? Выскочка, нуждающийся в нравоучении? Взломщик, которому я мог бы сказать «брат мой»? Неужели нет воров, ростовщиков, грязных политиков? Где лицемеры, мучители жен, совратители, демагоги, старые грязные извращенцы, где вы все? Ау! Отзовитесь!
– Сэр, тише, зачем кричать посреди улицы, – сделала ему замечание молодая дама из местных. – Может, вам нехорошо? Вам что-нибудь нужно?
– О да. Мне нужен грех, хоть совсем немного, во имя Господа! Грех – фундамент моего здания, без него оно рассыплется в прах.
– Вряд ли нынче кто-то пользуется грехом, сэр. И что за странная идея – кричать об этом на улице! Но, пожалуй, я знаю один магазинчик, где грех все еще можно найти. Вот. Я напишу вам адрес.
Отец Барнаби схватил бумажку с адресом и понесся в магазин. Но там его ждало совершенно не то, что нужно. Оказалось, «Грех» – старое название одного аромата, которое, впрочем, уже сменили, потому что никто не улавливал смысла притягательного архаизма. Многие здешние магазины торговали ароматами. Множество магазинов – и еще больше запахов. И, надо сказать, пахло здесь вовсе не святостью. Может, местные развили у себя какой-то другой род чувственности взамен утраченной сексуальности? А потом другие магазины – квартал за кварталом – что это за странные аппараты выставлены в их витринах? И почему они вызывают липкий отвратительный страх, мерзкое чувство опасности?
Весь день отец Барнаби бесконечно блуждал по улицам столицы Эналоса. Тротуары были искусно выкрашены в зеленый цвет, чтобы создавалось впечатление, будто идешь по газону. Ощущения у святого отца, однако, были самые неприятные. Вокруг – не иллюзия безмятежной природы, но мрачная тень первозданной дикости, скрывающаяся за тонкой оболочкой высокоразвитой цивилизации и готовая проявиться в любую минуту. В парке его ждали новые сюрпризы – древний исследователь был не прав, местные деревья напоминали не морскую флору, а фауну. Они злобно косились, как морские дьяволы, и скалились, как акулы. Зло повсюду, но у него нет имени. Со смешанным чувством триумфа и стыда отец Барнаби открывал для себя ускользающие очертания Зла. И с каждой новой деталью ужас его возрастал. Изнемогая под бременем чудовищных открытий, священник наконец вернулся в почтенный дом Правителя Земель, где тот заседал с соплеменниками.
– Покайтесь! Покайтесь! – возопил отец Барнаби. – Меч уже вознесен. Топор уже вонзился в корни. Древо, приносящее худые плоды, будет срублено и предано огню!
– В чем же нам каяться, маленький пастырь? – спросил Правитель Земель.
– В ваших грехах! Немедленно! Пока еще не слишком поздно!
– Я уже объяснял тебе, маленький пастырь, что мы избавлены от греха. Мы больше не грешники, ведь наша природа непрерывно развивается. Твоя назойливость могла бы раздражать … если б мы позволили себе раздражаться.
Правитель Земель сделал знак одному из соплеменников, и тот удалился.
– Напомни, что за смешные грехи ты перечислял сегодня утром? – снова повернулся к священнику Правитель Земель.
– Ты уже знаешь их имена. Но сейчас я назову другие, более утонченные и неуловимые. Они – убийственное продолжение наших древних грехов: самонадеянность, догматизм, жестокость, уныние, пресыщенность и эгоизм.
– Э… Любопытное рассуждение. Кстати, у нас есть Департамент Любопытных Рассуждений. Надо бы пойти туда, пусть запишут твою речь.
– Я готов засвидетельствовать здесь и сейчас: вы практикуете детоубийство, убийство молодых, самоубийство и терпимость к убийству.
– А, это ты о Терминаторах, Нежных Убийцах.
– Вы убиваете детей, которые не соответствуют вашим абсурдным нормам.
– Политика Справедливой Селекции.
– Вы изобрели новые способы предаваться похоти и извращениям.
– Утонченные Развлечения.
– Есть очевидное зло, а есть – другое. Оно маскируется и не признает своего яда. Это высшая степень Зла, оно хранит в себе первозданный яд и меняет Имя Змея.
– Я счастлив, что мы – высшая степень, – провозгласил Правитель Земель. – На меньшее мы не согласны.
Отец Барнаби вскинул голову.
– Где-то горит древесина, – сказал он внезапно. – Я думал, вы давно не используете дерево в качестве топлива.
– Только по особому случаю, – ответил верховный энаби. – Для древнего ритуала, который мы практикуем крайне редко.
– Что за ритуал?
– Не понимаешь, маленький пастырь? Вы, земляне, создали миллионы комиксов на эту тему, а ты до сих пор не уразумел, откуда что берется. Какая судьба неизбежно ждет миссионера на Берегу Варваров?
– Но вы же не варвары!
– Но мы превращаемся в них. В особых случаях. Это наш древний ответ миссионерам с их назойливыми нравоучениями. Мы не можем позволить себе терпеть назойливость и испытывать раздражение.
Отец Барнаби никак не мог поверить в происходящее. Не мог, даже когда его усадили в гигантский котел. Соратники Правителя Земель между тем расставляли длинные столы для празднества. Все это казалось какой-то трагической ошибкой, диким недоразумением!
– Правитель Земель! Вы… люди… существа… вы же не можете всерьез…
– Почему нет, маленький пастырь? И при чем тут «всерьез» – это же чистая комедия. Разве тебя не смешит мысль о том, что миссионера варят в горшке?
– Нет! Нет! Это чудовищно!
Должно быть, он бредит, или это сон, жуткий подводный кошмар…
– Как же можно было нарисовать миллионы таких забавных комиксов, если сюжет не кажется комичным? – торжественно и мрачно спросил Правитель Земель.
– Это не я! Я не рисовал! То есть да, рисовал – всего два, когда учился в семинарии, и только для внутреннего распространения! Правитель, вода адски горячая!
– Ну мы же не фокусники, чтобы варить человека в холодной воде.
– Но не в ботинках же и не во всем остальном! – ахнул Барнаби в шоке.
– И ботинки, и все остальное. Отличная приправа. А, кстати, есть у тебя какая-нибудь любимая цитата из комикса?
– Вы не можете так со мной поступить!
– Да, неплохо. По-моему, это из серии «Знаменитые последние слова». Как бы то ни было, мой любимый людоедский анекдот не имеет отношения к миссионерам. Вот, слушайте. Один людоед говорит: «Прекрасный суп получился у нас с женой. Но мне теперь ее так не хватает». А у тебя какая любимая поварская шутка, а, Разделыватель?
У Разделывателя в руке была здоровенная двузубая вилка – он ткнул ей в священника, словно бы для того чтобы определить степень готовности. Но святой отец еще явно не дошел до кондиции, и его вопль полностью заглушил шутку, которой повар намеревался попотчевать собратьев. А шутка, кстати, была одна из лучших. Но как же громко маленький пастырь протестовал против архаичных обычаев энаби!
– Лобстер так не шумит, когда его варят, – с упреком сказал Правитель Земель. – И устрица не возмущается, и наша рыба Кстлечутлико. К чему так громко орать? Это раздражало бы, если б мы позволили хоть чему-то привести нас в раздражение.
Но они нисколько не раздражались, потому что принадлежали к слишком уж развитому сообществу. Когда наконец святой отец дошел до готовности, его (вернее, то, что от него осталось) вынули из котла и подали на стол. Горгульи отправляли древний ритуал со всей тщательностью, демонстрируя вполне уместную кровожадность, и, в конце концов, отменно попировали.
Энаби были не те, кем казались. Они обманывали себя, принимая отражение за подлинную суть. Они могли поменять имя, но не свою природу. Но в особых случаях они могли вернуться… к самим себе. К своей подлинной сути – и снова стать полнокровными, опасными и дикими, шумно чавкающими, жадно глодающими кости и хлебающими пойло животными на празднике жизни. Соединить в себе человека и монстра.
Да, господа, миссия святого отца явно пошла им на пользу!
Перевод с английского Евгении Лисичкиной
УЗКАЯ ДОЛИНА
В 1893 году оставшиеся индейцы пауни – числом восемьсот двадцать один – получили в собственность личные земельные наделы. Каждому досталось по сто шестьдесят акров, и не одним акром больше. Предполагалось, что пауни, осевшие на земле, будут платить в казну подоходный налог.
– Киткехахке![18]18
Название одного из четырех племен пауни. (Прим. пер.)
[Закрыть] – чертыхнулся Кларенс Большое Седло. – Сто шестьдесят акров! На них и собаку хорошо не выгулять. Да еще налог! Сроду не слыхал ни о каких налогах.
Он выбрал себе чудесный зеленый участок, один из тех шести, которые с давних пор считал своими. На участке он построил летний вигвам, потом обложил его дерном, и получилось жилище на все четыре времени года. Но, конечно, никакого налога он не будет платить, ишь, чего захотели!
Кларенс разжег огонь, бросил в него кору с листьями и произнес заклинание.
– Будь моя земля всегда зеленая и цветущая. И всегда широкая-преширокая, – говорил он нараспев, как все индейцы пауни. – А если сунутся чужаки, стань, земля, тесной расщелиной.
У него не было под рукой еловой коры, и он бросил в огонь немного кедровой. Не было бузины – бросил пригоршню дубовых листьев. Но слово-то он забыл, а заклятье без слова не действует. И Кларенс, надеясь обмануть богов, крикнул во всю глотку:
– Питахауират![19]19
Название одного из четырех племен пауни. (Прим. пер.)
[Закрыть]
И тихонько прибавил про себя:
– Это слово такое же длинное, как заклятье.
И все же он сомневался.
– Я что, безмозглый дурак? Белый человек? Конь с колючками в хвосте? Поверить, что заклятье подействует! Даже самому смешно! Впрочем, ничего не поделаешь.
Бросил в огонь остатки коры с листьями, снова прокричал обманное слово. И вдруг ему в ответ небо озарила яркая летняя молния.
– Скиди![20]20
Название одного из четырех племен пауни. (Прим. пер.)
[Закрыть] – изумился Кларенс Большое Седло. – Сработало! Вот не думал!
Кларенс Большое Седло много лет прожил на своей земле. Никогда не платил налогов, и никто чужой к нему не вторгался. Участок три раза пытались продать, но никто не позарился. И в конце концов его занесли в земельный реестр как свободную землю. Несколько раз отводили поселенцам, но никто не смог на нем обосноваться.
Прошло полвека. И вот однажды Кларенс Большое Седло кличет своего сына.
– Я устал от жизни, мой мальчик, – сказал он. – Пойду домой и помру.
– Ступай, отец, – ответил его сын Кларенс Малое Седло. – А я спешу в город: хочу покатать шары с дружками. К вечеру вернусь и похороню тебя.
Так Кларенс Малое Седло стал наследником этой земли. Он тоже прожил на ней много лет и тоже не платил налога.
Как-то в здании местного суда поднялся переполох. Можно было подумать, в суд ворвались грабители. Но это была всего лишь семья – один мужчина, одна женщина и пятеро детей.
– Я Роберт Рэмпарт, – представился мужчина. – Нам нужен земельный отдел.
– Я Роберт Рэмпарт-младший, – сказал крутой парень девяти лет. – Он нам очень нужен, черт побери, и как можно скорее.
– По-моему, у нас такого отдела нет, – пожала плечами девушка за конторкой. – Но, помнится, много лет назад что-то подобное существовало.
– Незнание не оправдывает бестолковости, моя дорогая, – вступила в разговор восьмилетняя Мэри Мейбл Рэмпарт, которой можно было дать и восемь с половиной. – Вот напишу жалобу, и посмотрим, кто будет завтра сидеть на вашем месте.
– Вы, видно, заехали не в тот штат или ошиблись столетием, – сказала девушка.
– Закона о поселенцах никто еще не отменял, – настаивал Роберт Рэмпарт. – В этом округе есть свободный участок. И я бы хотел, чтобы его отвели мне.
Толстяк за дальним столом призывно подмигнул Сесилии Рэмпарт, и она порхнула к его столу.
– Привет, – переведя дыхание, сказала она. – Я Сесилия Рэмпарт, мое сценическое имя Сесилия Сан Жуан. Что, по-вашему, семилетние не могут выступать в амплуа инженю?
– Но к вам это не относится, – любезно ответил толстяк. – Позовите-ка сюда ваших родителей.
– Вы знаете, где находится земельный отдел?
– Конечно. Четвертый левый ящик моего стола. Это самый маленький отдел в нашем суде. Мы очень редко в него заглядываем.
Семейство Рэмпартов ринулось к толстяку. А он уже доставал бумаги из ящика.
– Вот проспект этого участка, – начал было Роберт Рэмпарт. – А, вы уже нашли его? Как вы догадались?
– Я давно здесь работаю, – ответил толстяк.
Документы оформили быстро. И Роберт Рэмпарт с семьей стал поселенцем.
– Вы, однако, не сможете жить на этой земле, – предупредил толстяк.
– Это почему? – спросил Рэмпарт. – С моим участком что-то не так?
– Похоже на то. До сих пор никто еще не мог на нем поселиться. Заколдованное место.
– Что ж, постараюсь расколдовать. Либо поселюсь на нем, либо дознаюсь, где собака зарыта.
– Вряд ли это возможно. Последний поселенец записал эту землю на себя лет десять назад, но осесть на ней так и не смог. И не смог объяснить, что этому препятствовало. Помучился с семьей дня два и махнул рукой. Ну и лица у них были, скажу я вам, до сих пор помню.
Рэмпарты покинули здание суда, погрузились в автофургон и поехали искать свой участок. Остановились у дома Чарли Даблина, у которого были скотный двор и пашня. Даблин, явно навеселе, встретил их широкой улыбкой.
– Я вас провожу, если не возражаете. Лучше всего идти пешком через мое небольшое пастбище. Ваш участок строго на запад.
Идти до забора было недалеко.
– Меня зовут Том Рэмпарт, мистер Даблин, – завел по дороге разговор шестилетний Том. – Но мое настоящее имя Рамирес, а не Том. Я плод опрометчивого поступка моей матери, когда она была в Мексике несколько лет тому назад.
– Мальчик любит шутить, мистер Даблин, – произнесла в свою защиту Нина Рэмпарт. – Я никогда не была в Мексике. Но иной раз кажется, навсегда бы сбежала хоть на край света.
– Понятное дело, миссис Рэмпарт. А как зовут парня помладше? – спросил Чарли Даблин.
– Жиртрест, – ответил пятилетний Рэмпарт.
– Это, конечно, не настоящее имя?
– Одифакс, – буркнул Жиртрест.
– Одифакс, значит. Ты, Жиртрест, тоже любишь пошутить?
– Он делает успехи на этом поприще, мистер Даблин, – сказала Мэри Мейбл. – А ведь всего неделю назад он еще одним из близнецов. Второго звали Скелет. Мама пошла пропустить стаканчик и оставила его без присмотра. А поблизости оказались бродячие собаки. Когда мама вернулась под градусом, знаете, что осталось от Скелета? Две шейных косточки и одна лодыжка. И ничего больше.
– Бедняга, – покачал головой Даблин. – Смотрите, Рэмпарт, этим забором заканчивается моя земля. Сразу за ним – ваша.
– А эта канава на моей земле? – показал рукой Рэмпарт.
– Эта канава и есть ваша земля.
– Прикажу ее засыпать. Она такая узкая и глубокая. Это опасно. А второй забор за ней очень неплох. Держу пари, нас ожидает за ним отличный кусок земли.
– Нет, Рэмпарт, земля за вторым забором принадлежит Холистеру Хайду, – сказал Чарли Даблин. – Ваша земля тем забором и заканчивается.
– Постойте, постойте, Даблин! Тут явно что-то не так. Мой участок – это сто шестьдесят акров, то есть шестьдесят четыре с лишним гектара. Значит, одна его сторона должна быть не меньше восьмисот метров. Ну и где они?
– Между двумя заборами.
– Но тут метра два с половиной, не больше.
– Это видимость, Рэмпарт. Возьмите камень – вон их сколько – и бросьте на ту сторону.
– Бросать камни – мальчишеская забава! – взорвался Рэмпарт. – Мне нужна моя земля.
Детям, однако, забава пришлась по вкусу. Они набрали камней, и давай швырять через расщелину. Камни вели себя очень странно. Летя в воздухе, уменьшались, а сделавшись размером с гальку, падали в расщелину, не достигнув другого края. Никто не сумел перебросить через нее хоть один камень. А уж швырять камни эти дети умели.
– Вы и ваш сосед поделили между собой свободную землю и втихую поставили свои заборы, – обвинил Рэмпарт Чарли Даблина.
– Ничуть не бывало, Рэмпарт, – добродушно улыбнулся Даблин. – Моя земля отмерена точно. Как и Хайда. Да и ваша тоже, если б можно было ее измерить. Похоже на трюки топологического пространства. Отсюда дотуда – те самые восемьсот метров, но взгляд почему-то теряет это пространство где-то на полдороге. Это и есть ваша земля. Лезьте через забор и осмотритесь хорошенько.
Рэмпарт перелез через забор и приготовился прыгнуть в расщелину. Но передумал, увидев ее глубину. Вширь же она была не больше полутора метров.
У забора лежало тяжелое бревно, заготовленное для углового столба. Рэмпарт с трудом поднял его за один конец. Подтащил к краю и перекинул через расщелину. Но бревно, не достав противоположного края, сорвалось вниз. Это было странно. Бревно длиной почти два с половиной метра должно было перекрыть полутораметровый проем. Но оно упало в расщелину и стало крутиться. Такое впечатление, что катится вперед, а на самом деле летит вниз строго по вертикали. Остановилось бревно, зацепившись за каменный выступ, и, казалось, так близко, что Рэмпарт мог бы, нагнувшись, коснуться его рукой. Выглядело оно теперь не больше спички.
– Что-то неладное с этим столбом. Или со всем миром? Или с моими глазами? Хотя голова вроде не кружится…
– Мы тут с соседом Хайдом придумали игру. Идем каждый к своему забору. У меня с собой ружье на крупную дичь. Он стоит на своей стороне, метрах в двух с половиной отсюда. Целюсь ему в лоб, а я меткий стрелок. Стреляю, даже слышу свист пули. И я бы его убил, если бы то, что видят глаза, соответствовало действительности. Но никакой опасности для Хайда нет. Пуля всегда попадает вон в то место, метрах в десяти ниже. Оно все в выщерблинах. Я вижу брызги осколков, а секунды через две cлышу, как они погромыхивают о камни.
В небе кружил козодой – в народе его еще зовут ночным соколом. Прямо над расщелиной он взмыл, потом спикировал вниз и оказался ниже ее краев. Сперва козодой был хорошо виден на фоне противоположной стены. Но становился все меньше, неразличимее, словно до него метров триста. Белые полоски на крыльях стали невидимы, да и сама птица почти исчезла. Она была глубоко у другой стороны расщелины, ширина которой – два с половиной метра.
За вторым забором появился человек, это был, по словам Даблина, Холлистер Хайд. Он шел улыбаясь и приветственно махал рукой, что-то кричал, но слов не было слышно.
– Мы с Хайдом научились читать по губам, – сказал Даблин. – Так что довольно легко можем переговариваться через эту канаву. Ребятки, хотите сыграть в «кто первый струсит»? Хайд бросит в кого-нибудь увесистый камень. Кто отпрыгнет или присядет – тот трусло.
– Я, я хочу! – закричал Одифакс.
И Хайд, крупный мужчина с сильными руками, швырнул устрашающего вида зазубренный камень в голову пятилетнего мальчика. Он бы, конечно, размозжил ее, если бы то, что видят глаза, соответствовало действительности. Но камень на лету уменьшился до гальки и упал в расщелину. Это было непонятно и странно. По обе стороны предметы имели свойственные им размеры. Но, оказавшись в воздухе над расщелиной, уменьшались в несколько раз.
– Мы все будем играть? – спросил Роберт Рэмпарт-младший.
– Играйте, если хотите. Но, оставаясь здесь, внизу не окажешься, – сказала Мэри Мейбл.
– Кто не рискует, не получает удовольствия, – сказала Сесилия. – Я взяла это из рекламы порнокомедии.
И все пятеро младших Рэмпартов бросились в расщелину. Посыпались туда, как горох. Казалось, они бегут по отвесной стене. Возможно ли это? Расщелина шириной не больше двух шагов. Она их уменьшила, поглотила живьем. Вот каждый их них уже с куклу. С желудь. Прошло три минуты, пять, и они бегут в расщелине шириной полтора метра. Чем ниже уходят, тем становятся меньше. Роберт Рэмпарт перепугался и закричал. Его жена Нина зарыдала. Потом вдруг смолкла.
