Текст книги "О смысле жизни"

Автор книги: Р. в. Иванов-Разумник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

III

Л. Шестовъ самъ отмѣчаетъ слѣдующее любопытное обстоятельство изъ исторіи шекспирологіи: «съ тѣхъ поръ,? говорить онъ,? какъ за Шекспиромъ установилась слава величайшаго изъ когда-либо существовавшихъ поэтовъ, у него перестали учиться. Его всегда оставляютъ на самый конецъ. Когда міросозерцаніе у человѣка сложилось? онъ начинаетъ „изучать“ Шекспира, т.-е. отыскивать въ его произведеніяхъ доказательства справедливости того отношенія къ жизни и людямъ, которое подсказали ему его собственное прошлое и личные вкусы. Шекспиръ слишкомъ великъ, чтобъ обойти его»… (I, 41). И прежде всего это примѣнимо къ самому Л. Шестову. Найти въ Шекспирѣ союзника? значитъ найти твердую точку опоры; и Л. Шестовъ хотѣлъ вести свою борьбу съ фантомомъ Случая, опираясь на Шекспира.

Мы не будемъ обращать вниманія на полемику Л. Шестова съ Брандесомъ, Гервинусомъ, Крейссигомъ, Ульрици и другими шекспирологами; вообще оставляемъ въ сторонѣ вопросъ о значеніи этой книги Л. Шестова среди необъятной литературы о Шекспирѣ, какъ ни высоко склонны мы цѣнить это значеніе. Несомнѣнно во всякомъ случаѣ одно: въ этой своей полемикѣ съ шекспирологами, и особенно съ Бранде-сомъ, Л. Шестовъ тщетно пытался занять позицію объективнаго толкователя Шекспира, противопоставляя свою точку зрѣнія субъективнымъ построеніямъ Брандеса; попытка эта была тщетной потому, что взглядъ Л. Шестова на Шекспира былъ въ совершенно равной степени проникнуть? да иначе и быть не можетъ? субъективными предпосылками. Л. Шестову надо было доказать себѣ и другимъ, что случая нѣтъ, что въ мірѣ царитъ разумная необходимость, что на тронъ узурпатора-Случая надо посадить угнетенную Цѣлесообразность. Быть можетъ, такое міросозерцаніе сложилось у Л. Шестова непосредственно при изучены Шекспира, но вѣдь отъ этого оно, міросозерцаніе это, не стало менѣе субъективнымъ? Шекспиръ только путь, только средство; на его произведеніяхъ Л. Шестовъ открываетъ намъ свои взгляды, свое міровоззрѣніе; Шекспиръ дол-женъ отвѣтить ему на тѣ вопросы «зачѣмъ», передъ которыми безсильно останавливается наука и которые вводятъ насъ въ область философы и интуитивнаго творчества.

Въ первыхъ главахъ своей книги Л. Шестовъ обрушивается на ту объективную науку, которая думаетъ упразднить всѣ вопросы «зачѣмъ» своимъ отвѣтомъ на вопросы «почему». Если вопросы «зачѣмъ» незакономѣрны, ошибочны, излишни, то во что же обращается внутренній міръ человѣка?? спрашиваетъ Л. Шестовъ:? въ такомъ случаѣ «не ложь ли и вся жизнь человѣка… и не имѣетъ ли „научное право“ на существованіе только то въ жизни человѣка, что есть въ ней общаго съ существованіемъ внѣшняго міра?» На эти вопросы представители объективной науки (Л. Шестовъ имѣетъ въ виду Тэна) отвѣтили утвердительно: да, все личное, все индивидуальное? ложь; да, все частное, все единичное имѣетъ право на существованіе лишь постольку, поскольку оно можетъ стать общимъ, сверхъ-личнымъ. Мы уже встрѣчались съ этой точкой зрѣнія: ее исповѣдывалъ знакомый намъ Сергѣй Николаевичъ на своей горной астрономической вышкѣ. Вы помните этого великолѣпнаго представителя объективной науки и сверхъ-личной точки зрѣнія: сходить съ ума и становится жалкимъ идіотомъ его сынъ, брошенный въ тюрьму, а онъ недоумѣваетъ: какъ это можно плакать и приходить въ отчаяніе изъ-за гибели одного человѣка?! «Я вижу космосъ, я вижу вездѣ торжествующую безбрежную жизнь? и я не могу плакать объ одномъ… Жизнь, жизнь вездѣ»… Сынъ его погибнетъ, какъ гибли милліоны людей? что за бѣда? «Какъ садовникъ, жизнь срѣзаетъ лучшіе цвѣты, но ихъ благоуханіемъ полна земля… Взгляни туда, въ этотъ безпредѣльный просторъ, въ этотъ неизсякаемый океанъ творческихъ силъ. Взгляни туда!»… Л. Шестовъ приводить почти буквально такія же слова Тэна о «подвижной внѣшности исторіи или жизни и о томъ яркомъ и ароматическомъ цвѣтеніи, которое природа расточаеть на поверхности бытія»… И Тэнъ тоже поетъ хвалу неизсякаемому океану творческихъ силъ, тоже чувствуеть «восторженное удивленіе при видѣ колоссальныхъ силъ, находящихся въ самомъ сердцѣ всего существующаго», тоже сводить человѣка на роль простого винтика въ механизмѣ вселенной: «человѣкъ такой же продукть, какъ и всякая вещь», и плакать о немъ, радоваться, негодовать и проклинать? не дѣло науки. Смерть, горе, несчастія и всѣ черный тѣни земли подчинены строгимъ законамъ необходимости; изучать ихъ? вотъ все, что нужно. А проклинать, негодовать? что за нелѣпость? «Статочное ли дѣло, чтобы кто-нибудь сталъ негодовать противъ геометріи?? А тѣмъ болѣе противъ живой геометріи?»… Иначе говоря, нѣтъ и не должно быть вопросовъ «зачѣмъ»; достаточно съ насъ отвѣтовъ на вопросъ «почему». И Л. Шестовъ ядовито комментируетъ ириведенныя выше слова Тэна. «Все это,? говоритъ онъ,? въ переводѣ на конкретный языкъ значить: недавно былъ уличенъ кладбищенскій сторожъ въ оскверненіи труповъ. Но не ужасайтесь: сумма угловъ въ треугольникѣ равняется двумъ прямымъ. Недавно у такого-то убили на войнѣ единственнаго сына. Не бѣда: ломаная больше прямой. Въ Россіи нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ голодъ. Это совершенно разумно, ибо людямъ нечего было ѣсть, а въ такихъ случаяхъ, по непреложнымъ законамъ природы, они должны обязательно истощаться. Мюссе въ такихъ случаяхъ восклицаеть: „молитва замираеть на устахъ“, Байронъ произносить свое страшное проклятіе: „собаки или люди“, Гейне бросаеть лиру и беретъ въ руки палку, а ученый, глядя на все это, убѣжденъ, что это только „цвѣтеніе на поверхности бытія“? яркое или ароматическое?…» (I, 14).

Въ то время какъ Л. Шестовъ писалъ свою первую книгу, у насъ въ Россіи пышно расцвѣталъ ортодоксальный марксизмъ, доводившій эти точку зрѣнія объективизма до абсурда; въ маленькихъ доморощенныхъ Тэнахъ у насъ никогда не было недостатка. Тѣмъ болѣе необходимо подчеркнуть ту позицію, которую занялъ въ этомъ вопросѣ Л. Шестовъ. Наука полновластна въ своей строго опредѣленной области; тамъ она самодержавна, тамъ она царить надъ всѣми «почему», касающимися внѣшняго міра. Но когда она хочеть, въ лицѣ крайнихъ объективистовъ, завладѣть и всѣми внутренними переживаніями человѣка, когда она хочетъ упразднить всѣ вопросы о цѣли и смыслѣ и замѣнить ихъ вопросами причинной послѣдовательности, то туть она уже вторгается въ чужую область, на которую не имѣеть никакихъ правъ. Но тутъ же сразу проявляется и ея безсиліе: не будучи въ состояніи отвѣтить на вопросы «зачѣмъ», а потому и упраздняя эти вопросы, крайніе объективисты въ то же время безсильны отвѣтить въ этой области и на вопросы «почему»; вѣрнѣе сказать, они отвѣчаютъ? но лишь однимъ ничего не отвѣчающимъ словомъ: случай, словомъ, столь ненавистнымъ Л. Шестову. «Случай? говорить Тэнъ? ведетъ человѣка сквозь очень опредѣленныя и самыя сложныя обстоятельства къ горю, преступленію, безумію, смерти»… «Слово случай,? замѣчаеть по этому поводу Л. Шестовъ,? которому такъ строго воспрещено показываться, когда рѣчь идеть объ объективныхъ явленіяхъ (ибо „случай“ говорится тогда, когда ясно, что объясненія не нужно), здѣсь именно на своемъ мѣстѣ»… (I, 22). Ибо что такое для Тэна, для объективнаго соціолога, для великолѣпнаго Сергѣя Николаевича, что такое для всѣхъ нихъ смерть, безуміе, горе, какъ ни случай, не подлежащій научному обобщенію? И такимъ образомъ «чѣмъ болѣе прочно устанавливается законъ причинности для міра внѣшняго, тѣмъ больше отдается во власть случая внутренній міръ человѣка»… (I, 9).

Кирпичъ сорвался съ домоваго карниза и разбилъ голову человѣка. «Почему?»? на это отвѣчаетъ наука; для нея «паденье кирпича лишь доказываеть гармоничность явленій природы, торжествующий во всей вселенной закономѣрный порядокъ»… Пойдемъ однако дальше и опять предоставимъ слово самому Л. Шестову. Камень упалъ по неизмѣннымъ законамъ природы, но… «но при этомъ получается еще нѣчто: человѣкъ изуродованъ. То-есть молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо вдругъ обращается навсегда въ негоднаго калѣку… Что все это такое? Почему такъ произошло, такъ случилось? Пока камень падалъ и расшибалъ по пути другіе камни? все было ясно. Пусть себѣ падаетъ! Но сказать такъ: „камень упалъ и при этомъ обстоятельствѣ уничтоженъ человѣкъ“…? значить умышленно закрывать глаза. Вѣдь наоборотъ: погибъ человѣкъ? это сущность, это главное, это требуетъ объясненія, а то, что камень упалъ? есть добавочное обстоятельство. По объясненію же науки, все, что произошло съ человѣкомъ, есть лишь прибавка къ внѣшнему явленію, нѣчто случайное, необъяснимое, не нуждающееся въ объясненіи. Человѣкъ живетъ или не живетъ, радуется или страдаетъ, падаетъ или возвышается? все это лишь поверхность, видимость явленій: сущность же ихъ? паденіе камня. Отсюда общій выводъ: жизнь, внутренняя жизнь человѣка, есть, по существу своему, нѣчто совершенно случайное»… (I, 9). Съ этимъ подчеркнутымъ нами выводомъ и ведетъ не на жизнь, а на смерть борьбу Л. Шестовъ въ своей первой книгѣ. Жизнь, внутренняя жизнь человѣка, есть нѣчто совершенно не случайное? хочетъ доказать онъ намъ; доказать это? значить попытаться отвѣтить на вопросъ «зачѣмъ».

Это и дѣлаетъ Л. Шестовъ, ища себѣ союзника въ Шекспирѣ. «Мы станемъ слѣдить за Шекспиромъ съ того момента,? говорить онъ,? когда…вмѣсто прежняго вопроса: почему, передъ нимъ возникъ страшный вопросъ? зачѣмъ»… (I, 44). А это случилось съ Шекспиромъ тогда, когда (въ 1601 году) въ душѣ его произошла какая-то роковая, невѣдомая намъ трагедія. Эта душевная трагедія заставила Шекспира «задать себѣ этотъ великій и страшный вопросъ: зачѣмъ? Кто испыталъ чувства Лира, кто, вмѣстѣ съ Шекспиромъ, умѣлъ войти въ тотъ безпросвѣтный мракъ, куда сразу, послѣ долгихъ лѣтъ безпечныхъ радостей, попалъ несчастный старикъ? для того этотъ великій вопросъ „зачѣмъ“ никогда не перестанетъ существовать. Слабые, маленькіе люди убѣгутъ отъ него, постараются забыть его, закрыться отъ него повседневными заботами и радостями. Большіе люди прямо глядятъ въ лицо возставшему призраку и либо гибнутъ, либо уясняютъ себѣ жизнь»… (I, 38). Такъ погибъ Аврелій, взглянувъ въ глаза возставшему призраку? Елеазару; такъ, взглянувъ въ его глаза, уяснилъ себѣ смыслъ жизни божественный Августъ…

Такъ уясняетъ себѣ жизнь и Л. Шестовъ. Онъ взглянулъ вь глаза возставшаго передъ нимъ призрака? Случая, и спросилъ себя: «зачѣмъ»? Зачѣмь жить, если жизнь есть только случайное сцѣпленіе случайныхъ явленій, если «черныя тѣни земли» необъяснимы, если случайное зло и случайное добро безцѣльны? Зачѣмъ жить, если существуетъ «все то, что греки называли?????? т.-е. все возмущающее душу, все несправедливое и случайное? какъ ненаказанное преступленіе, гибель невиннаго существа и т. д….» (I, 205); зачѣмъ жить, если жизненная трагедія безцѣльна и нелѣпа? Зачѣмъ жить, если жизнь есть только Случай? Такъ спросилъ себя Л. Шестовъ. Отвѣтъ его мы знаемъ: случая нѣтъ. Случай? это только внѣшняя, видимая сторона жизненнаго процесса, только проявленіе той «видимой безсмысленности жизни, которая смущала людей отъ сотворенія міра» (I, 233); вопреки видимости, не Случай, а Целесообразность царитъ въ мірѣ внутренней жизни человѣка: это должно быть установлено, какъ общій принципъ. А съ высоты этого принципа объяснимы? хотя бы теоретически? всѣ частные случаи."?????? есть лишь необъясненный случай" (I, 243). Необъясненный? это еще не значитъ необъяснимый; непознанный? это еще не значитъ непознаваемый: unverstanden, doch nicht unverständlich, какъ сказалъ Гете. Безцѣльной и безсмысленной трагедіи нѣтъ и не можетъ быть; «нелѣпаго трагизма» не существуетъ, можетъ существовать только «разумная необходимость»; а если такъ, то этимъ оправдана вся жизнь, оправданъ міръ, осмыслено существованіе.

Такой отвѣтъ на вопросъ о смыслѣ жизни далъ Л. Шестовъ въ первой своей книгѣ. Намъ надо теперь прослѣдить тотъ путь, которымъ онъ пришелъ къ такому отвѣту. Путь этотъ? анализъ трагедій Шекспира; на трагедіяхъ этихъ Л. Шестовъ хочетъ вскрыть смыслъ трагедіи вообще, хочетъ показать, что тамъ, гдѣ мы видимъ только случайный «нелѣпый трагизмъ», тамъ великій художникъ открываетъ передъ нами осмысленный и необходимый процессъ развитія. Это путь «апологiи трагедии»? такъ можно было бы назвать первую книгу Л. Шестова. И если намъ покажутъ, что безпричинныя муки Лира, звѣрское ослѣпленіе Глостера, нелѣпая гибель невинной Корделіи не случайны, не нелѣпы, а имѣютъ свой глубокій внутренній смыслъ, то не должны ли мы будемъ признать, что дѣйствительно нѣтъ «нелѣпаго трагизма», нѣтъ случая? Не придется ли тогда намъ, вмѣстѣ съ Л. Шестовымъ, «благословить целесообразность господствующаго надъ человѣкомъ закона»? (I, 235). Это мы еще увидимъ.

IV

«Гамлетъ», «Юлій Цезарь», «Коріоланъ», «Король Лиръ» и «Макбетъ»? на этихъ пяти трагедіяхъ останавливается Л. Шестовъ, тщательному разбору и анализу ихъ смысла посвящена вся его книга. Мы не можемъ слѣдовать шагъ за шагомъ за Л. Шестовымъ въ этомъ анализѣ и отсылаемъ читателя къ самой книгѣ? единственной по силѣ чувства и глубинѣ мысли во всей нашей русской литературѣ о Шекспирѣ послѣ статей Бѣлинскаго; мы только намѣтимъ рядомъ цитатъ главныя точки проходимаго Л. Шестовымъ пути и увидимъ, какъ отъ смысла трагедiи Л. Шестовъ переходить къ вопросу о смыслѣ жизни вообще.

Въ чемъ трагедія Гамлета и каковъ ея смыслъ? Гамлетъ? «мыслитель», по характеристикѣ Л. Шестова; его, какъ и многочисленныхъ позднѣйшихъ Гамлетовъ и гамлетиковъ «рефлексія заѣла», говоря словами Тургенева. Гамлеты умѣютъ только «мыслить», т.-е. обращаться къ явленіямъ одной стороной своего существа; это ихъ свойство «принижаетъ въ нихъ всѣ стороны душевной дѣятельности? для одной» (I, 53). Чтобы стать человѣкомъ въ настоящемъ смыслѣ этого слова, «мыслитель» долженъ войти въ міръ дѣйствительности, долженъ не только мыслить, но и чувствовать, долженъ стать достойнымъ имени человѣка? и въ этомъ смыслъ той трагедии, которую переживаетъ Гамлетъ. «Жизнь застыла въ Гамлетѣ и проснуться онъ можетъ только отъ сильнаго потрясенія: трагедія ему необходима… Тогда лишь онъ узнаеть, что такую жизнь нельзя принять, что нужно найти иную, хотя бы пришлось для этого вынести самыя тяжелыя муки» (I, 69). Прежняя жизнь для Гамлета невозможна: распалась связь временъ, говорить онъ; «пока связь временъ не будетъ возстановлена, нельзя, не нужно жить. И онъ знаетъ, что связь порвалась не внѣ его, а въ немь самомъ»… (I, 76). И въ возстановленіи этой распавшейся связи временъ заключается развитіе трагедіи Гамлета; онъ сбрасываетъ съ себя узы своей комнатной философіи, онъ входить въ живую жизнь, въ міръ страданія и сознанія.«…Твои муки? обращается къ Гамлету Л. Шестовъ? не пропадутъ даромъ. Лучше было тебѣ вынести всѣ испытанія, рыдать глядя на тѣнь отца своего, безумствовать наединѣ съ собой и передъ матерью, чувствовать себя ничтожнымъ, раздавлен-нымъ червя-комъ? чѣмъ жить въ Виттенбергѣ въ сознаніи своего великаго душевнаго превосходства. Не слѣпая судьба загнала тебя въ трагедію, а разумная необходимость. Нужно выстрадать свое совершенство, свое развитіе» (I, 82). И прежде всего? нужно вѣрить въ эту разумную необходимость, вѣрить, что, какъ говорить Гамлетъ, и воробей не погибнетъ безъ воли провидѣнія: «вѣритъ въ провидѣніе, т.-е. чувствовать глубокую осмысленность нашей жизни? великое дѣло», заявляетъ Л. Шестовъ (I, 87; курс. вездѣ нашъ). Вскрыть смыслъ трагедіи, разсказать о горѣ, насиліи, убійствѣ, смерти? и притомъ «разсказать не за тѣмъ, чтобы пугать и безъ того напуганное воображеніе картинами ненужныхъ мукъ и безвременныхъ смертей, а за тѣмъ, чтобы объяснить, какой смыслъ все это имѣло? можетъ лишь великій поэтъ»… Такимъ великимъ поэтомъ былъ Шекспиръ.«…Никто? ни до Шекспира, ни послѣ него? не умѣлъ такъ ясно видѣть въ человѣческой душѣ, чтобы всю путаницу сложныхъ явленій нашей психики, представляющуюся не только наблюдателямъ, но и дѣйствующимъ лицамъ, случайнымъ сплетеніемъ послѣдствій случайныхъ событій, понять какъ нѣчто единое, осмысленное, цѣлесообразное. У Шекспира высшая задача, доступная только художнику: объяснить смыслъ жизни во всѣхъ ея проявленіяхъ. Не отбросить жизнь, какъ „цвѣтеніе“, какъ добавленіе къ внѣшнимъ явленіямъ, только ими и опредѣляемое, а поставить жизнь впереди всего, въ ней видѣть начало… Поэтъ примиряетъ насъ съ жизнью, выясняя осмысленность всего того, что намъ кажется случайнымъ, безсмысленнымъ, возмутительнымъ, ненужнымъ. У Шекспира Гамлетъ выносить трагедію не потому, что онъ запутался въ сѣтяхъ слѣпой судьбы…; Гамлету, повторяемъ, его трагедія была необходима. Шекспиръ именно потому и великъ, что умѣлъ видѣть порядокъ и смыслъ тамъ, гдѣ другіе видѣли только хаосъ и нелѣпость»… (I, 88).

Насколько все это убѣдительно или неубѣдительно,? мы еще увидимъ, а пока пойдемъ дальше за Л. Шестовымъ. Онъ переходить къ «Юлію Цезарю» и особенно останавливается на Брутѣ, противопоставляя его Гамлету и считая его величайшимъ представителемъ этическаго индивидуализма. Гамлетъ? представитель рефлектирующей мысли, Брутъ? представитель непосредственнаго чувства, вооруженнаго мыслью. «Гамлетъ со всѣмъ, что внѣ его, связанъ идеею. Онъ не можетъ порвать этой связи, но она мучительно тяготитъ его. Брутъ связанъ съ поселяниномъ, съ Римомъ, съ Люціемъ, съ Порціей? какъ съ самимъ собою» (I, ІІ8). Для Брута? «жить и мыслить… не два раздѣленные, противоположные одинъ другому процесса, а одинъ» (I, 104); люди для него? не ходячія абстракціи, а подобныя ему существа, чувствующія и страдающія: «для Брута нѣтъ добра внѣ человѣка… Цѣлью онъ считаеть не правила, а себя и своихъ ближнихъ» (мысль эта о человѣкѣ-самоцѣли, замѣчаетъ Л. Шестовъ, могла явиться только у Шекспира, такъ глубоко понимавшаго и цѣнившаго человѣка; I, 98 и 113). Свобода для него? высшее благо, рабство? высшее зло; на этой почвѣ и происходить его душевная трагедія. Но, переживая ее, рѣшившись пожертвовать ради свободы своимъ лучшимъ другомъ, Цезаремъ, Брутъ все время остается образцомъ человѣка, «вездѣ и всегда…, словомъ и дѣломъ, учить людей нравственному величію»… Въ этомъ смыслъ его трагедіи. И уже одно то, что на свѣтѣ есть Бруты, должно убѣдить насъ, «что есть „человѣкъ“, есть зачѣмъ жить, есть что дѣлать? и ни зло, ни горе, ни сама смерть не обвинятъ жизни»… (I, 120). Мы скоро увидимъ, какъ нѣсколько лѣтъ спустя Л. Шестовъ отнесся къ «нравственному величію» Брута, къ «велѣніямъ долга», исполнителемъ которыхъ онъ является…

Далѣе передъ нами Коріоланъ. Въ чемъ смыслъ трагедіи этого суроваго римскаго воина? Въ томъ же, въ чемъ и смыслъ всякой трагедіи вообще: въ развитіи человѣческаго достоинства въ человѣкѣ, ибо нужно выстрадать свое развитіе, свое совершенство. Въ этомъ центръ всякой трагедіи, «и въ этомъ смыслѣ трагедія Коріолана полна захватывающаго интереса. Съ перваго же дѣйствія предъ вами раскрыты всѣ условія жизни Коріолана и самъ герой, грубый, безсердечный, ужасный въ своемъ нелѣпомъ могуществѣ. Вы ждете, чѣмъ онъ кончить: неужели онъ уйдетъ такимъ же? Неужели колоссальная сила этого человѣка такъ и останется дикой стихіей?….. Въ огромномъ горнилѣ Коріолановой души Шекспиръ слѣдитъ не за безсмысленнымъ кипѣніемъ расплавленнаго металла, а за тѣмъ, какъ формируется тамъ великій идеалъ человѣческаго достоинства и чести, наперекоръ стремленіямъ всего и всѣхъ»… А если такъ, то «смыслъ трагедіи становится ясенъ, и смерть Коріолана, вся его судьба не гнететъ насъ, какъ она ни ужасна. Наоборотъ, смерть, какъ заключеніе осмысленнаго, творческаго душевнаго процесса… примиряетъ насъ, какъ откровеніе свыше»… И такое «примиреніе» не является результатомъ искусственнаго авторскаго намѣренія, но непосредственно вытекаетъ изъ существа трагедіи. «Если Шекспиръ осмысливаетъ трагедію, то не за тѣмъ, чтобы примирять зрителей, а потому, что онъ видѣлъ смыслъ въ трагедіи… Шекспиръ, вдумываясь въ трагедію Коріолана, видѣлъ, что она пробудила въ немъ лучшія чувства, что она является для него не наказаніемъ за преступленіе…, а необходимымъ процессомъ развитія… Мы видимъ лишь поверхность явленій и не въ силахъ проникнуть до той глубины, гдѣ таятся корни, изъ которыхъ выростаетъ человѣческая судьба. Шекспиръ же видѣлъ ихъ, и безсмысленная, жестокая трагедія Коріолана получаетъ для него человѣчески понятный смыслъ. На мѣсто „случая“, который является для современнаго ученаго кореллативомъ „причины и слѣдствія“, у Шекспира является законъ нашего внутренняго міра»…(I, 173, 186, 196 и 197).

Переходимъ къ трагедіи Макбета, которую Л. Шестовъ именуетъ «трагедіей категорическаго императива». Въ этой трагедіи вопросъ о смыслѣ жизни соединяется съ вопросомъ о сущности величайшей безсмыслицы? преступленія, трагедія эта показываетъ намъ, «какъ понималъ геніальный поэтъ преступниковъ и преступленіе и чтó примиряло его съ этимъ ужаснѣйшимъ изъ всѣхъ существующихъ??????`овъ» (I, 249). Ибо если есть хоть одно безсмысленное по существу явленіе? напримѣръ, преступленіе,? то міръ еще не оправданъ; а потому самый жестокій преступникъ, какой-нибудь Яго или Макбетъ, «долженъ оставаться для насъ человѣкомъ такимъ же, какъ и мы, по поводу котораго мы должны требовать у жизни оправданія, какъ Лиръ (мы это еще увидимъ) требовалъ объясненія за свое несчастіе» (I, 253). Итакъ, въ чемъ же трагедія Макбета? Трагедія эта, по мнѣнію Л. Шестова, заключается въ борьбѣ человѣка съ «категорическимъ императивомъ», т.-е. съ долгомъ въ его кантовскомъ пониманіи. Съ категорическимъ императивомъ и вообще съ формальной этикой Канта ведетъ неустанную борьбу Л. Шестовъ во всѣхъ своихъ книгахъ; борьбу эту онъ началъ своимъ анализомъ трагедіи Макбета. «Макбетъ не рѣшается убить Дункана не изъ-за Дункана, а чтобъ не нарушать покоя своей души. Макбетъ, убивши Дункана, скорбитъ не о Дунканѣ, а о себѣ, о потерянномъ душевномъ мирѣ. У Канта именно это обстоятельство служитъ къ возвеличенію категорическаго императива. Это голосъ „разума“ an sich, существующаго единственно затѣмъ, чтобы противоставлять свои велѣнія Макбетовскимъ желаніямъ. „Разумъ“ не говоритъ Макбету: Дун-канъ такой же человѣкъ, какъ ты. Ты хочешь жить и онъ хочетъ жить? такъ зачѣмъ же ты убьешь его? „Разумъ“ грозитъ: не убивай ближняго, ибо ты будешь убійцей. Едва ли во всей человѣческой психикѣ можно найти что-либо болѣе обидное для достоинства человѣка, чѣмъ эта кантовская „совѣсть“. Не убивай не изъ-за жертвы, а изъ-за предстоящихъ тебѣ непріятностей съ категорическими императивами! Здѣсь все: и глубокій человѣческій эгоизмъ, и слабость, и трусость»… (I, 268). Въ борьбѣ съ этими категорическими императивами? весь смыслъ трагедіи Макбета. Мы не можемъ останавливаться на этомъ интересномъ толкованіи трагедіи Шекспира Л. Шестовымъ и отсылаемъ читателя непосредственно къ самой книгѣ этого автора: приводимыя нами обширныя выписки изъ нея даютъ о ней лишь самое общее понятіе.

Однако и по тому немногому, что мы привели выше, вырисовывается съ достаточной опредѣленностью отношеніе Л. Шестова къ проблемѣ смысла жизни. Оно сделается для насъ еще болѣе яснымъ, когда мы остановимся на пониманіи Л. Шестовымъ трагедіи короля Лира: здѣсь вопросъ о смыслѣ жизни, о случайности или не-случайности зла, о причинѣ и цѣли??????'a ставится наиболѣе остро, наиболѣе рѣзко. Понять, осмыслить, оправдать трагедію короля Лира? значить понять, осмыслить и оправдать всю человѣческую жизнь.

Королю Лиру восемьдесятъ лѣтъ; онъ на порогѣ смерти. И вдругъ? ошеломляющій ударъ, нечеловѣческія мученія. Неужели и они не случайны? Неужели и они имѣютъ смыслъ? Выгнаннаго изъ дома «злодѣйками-дочерьми» въ бурю и грозу короля Лира пріютилъ Глостеръ: за это у Глостера вырываютъ глаза. Неужели и это можно понять, оправдать, осмыслить? Любящая Корделія спасаетъ отца? и задушена своими сестрами; «ничего не можетъ быть ужаснѣе, чѣмъ эта случайная, неожиданная? ненужная, невидимому? смерть лучшей изъ женщинъ на глазахъ у старика отца, и безъ того вынесшаго стoль нечеловѣческія пытки» (I, 202–203). И это тоже имѣетъ смыслъ? Это тоже понятно? Это тоже можетъ быть оправдано?

Л. Шестовъ ставитъ всѣ эти вопросы и безъ колебанія отвѣчаетъ на нихъ: да. Жизнь можетъ быть оправдана, жизнь должна быть осмыслена, но понять и оправдать ее можетъ только великій поэтъ, которому дано видѣть глубокую сущность явленій, а не ихъ случайную поверхность. Такимъ великимъ поэтомъ былъ Шекспиръ и онъ открываетъ намъ смыслъ трагедіи короля Лира.

Въ чемъ смыслъ этой трагедіи? Опять-таки въ томъ же, въ чемъ смыслъ трагедіи вообще, въ чемъ былъ смыслъ трагедіи Гамлета или Коріолана: нужно выстрадать свое развитіе, свое человѣческое достоинство. Гамлетъ былъ только «мыслителемъ»? трагедія сдѣлала его человѣкомъ; Коріоланъ былъ только воиномъ, только «тараномъ», но носилъ въ своей душѣ великія возможности; трагедія проявила ихъ и обратила его въ человѣка. Такъ и Лиръ: онъ былъ королемъ, въ немъ «every inch а King», каждый дюймъ? король; трагедія должна сдѣлать его человѣкомъ. Уже первое оскорбленіе, нанесенное раздавшему свое царство королю, является началомъ страшной трагедіи: «король узнаетъ, что онъ человѣкъ и ничего больше, т.-е. бѣдное, голое, двуногое животное» (I, 2І6). Эту истину ему суждено выстрадать, ему суждено пройти тяжелый крестный путь. «За всю свою долгую жизнь онъ успѣлъ лишь научиться чувствовать себя королемъ… Но ему осталось еще понять, что и всѣ другіе люди? короли». И когда онъ это пойметь, онъ станетъ «такъ безмѣрно прекрасенъ въ своемъ трогательномъ величіи и могучей кротости…, что всѣ вынесенныя имъ муки не только перестаютъ казаться намъ нелѣпыми, ненужными, но получаютъ въ нашихъ глазахъ глубокій смыслъ» (I, 227). Въ этомъ смыслъ трагедіи короля Лира, въ этомъ смыслъ всякой трагедіи. Трагедія, говоритъ Л. Шестовъ, вызываетъ необычайное напряженіе силъ; всѣ вопросы жизни возникаютъ передъ человѣкомъ, какъ они возникли передъ Лиромъ, съ той настойчивостью, которая исключаетъ всякую возможность отклоненія отвѣта. Лиръ выстрадалъ эти отвѣты и сталъ передъ смертью человѣкомъ: въ этомъ смыслъ его трагедіи, въ этомъ отвѣтъ на вопросъ, эачѣмъ ему трагедія? «Если трагедія наканунѣ смерти имѣетъ смыслъ,? приведемъ мы въ заключеніе послѣднюю большую цитату изъ книги Л. Шестова:? если она не оказывается насмѣшливою игрою адскихъ или? что еще хуже? равнодушныхъ силъ; если то, что пережилъ Лиръ, нужно было ему? то этимъ снимаются всѣ обвиненія съ жизни. Вмѣсто того, чтобы проклинать судьбу, мы, понявъ содержаніе ея „необъятныхъ книгъ“, т.-е. Шекспира, благословимъ цѣлесообразность господствующаго надъ человѣкомъ закона»…«…тамъ, гдѣ для насъ хаосъ, случай, безсмысленная борьба мертвой, равнодушной, но безконечно могучей силы съ живымъ, чувствующимъ, но немощнымъ человѣкомъ, т.-е. тамъ, гдѣ для насъ область нелѣпаго трагизма, тамъ поэтъ видитъ осмысленный процессъ духовнаго развитія. Подъ видимыми всѣмъ людямъ муками онъ открываетъ невидимую никому задачу жизни»… И въ этомъ смыслъ того, что мы называемъ трагической красотой. «Если бы удары, обрушившіеся на бѣдную голову старца, были дѣломъ „слѣпой судьбы“, „случая“, ведущихъ людей къ страданію, безумію и смерти, то о трагической красотѣ не могло бы быть и рѣчи. Мы могли бы говорить лишь о трагическомъ безобразіи»… Трагическое безобразіе имѣло бы мѣсто при наличности нелѣпаго трагизма, трагическая красота обусловлена разумной необходимостью; трагическую красоту можетъ создать жизнь, а возсоздать? великій художникъ, которому ясенъ законъ разумной необходимости. «Найти тамъ законъ, гдѣ всѣ видятъ нелѣпость, отыскать тамъ смыслъ, гдѣ по общему мнѣнію не можетъ не быть безсмыслицы, и не прибѣгнуть ко лжи, къ метафорамъ, къ натяжкамъ, а держаться все время правдиваго воспроизведенія дѣйствительности? это высшій подвигъ человѣческаго генія»… (I,234–235, 241).

Такой подвигъ совершилъ Шекспиръ; доказать это? цѣль книги Л. Шестова. «Цѣлые годы призракъ случайности человѣческаго существованія преслѣдовалъ его и цѣлые годы великій поэтъ безстрашно всматривался въ ужасы жизни и постепенно уяснялъ себѣ ихъ смыслъ и значеніе»… «Чѣмъ ужаснѣе представлялась ему дѣйствительность, тѣмъ настоятельнѣе чувствовалъ онъ потребность понять все то, что происходило вокругъ него… Поэтъ чувствовалъ, что нельзя жить, не примирившись съ жизнью. Пока есть Лиры, Гамлеты, Отелло; пока есть люди, случайно, въ силу рожденія или внѣшнихъ обстоятельствъ, ставшіе добычей несчастія или, что еще ужаснѣе, виновниками несчастія другихъ, преступниками; пока надъ человѣкомъ господствуеть слѣпая сила, опредѣляющая его судьбу? жизнь наша только „сказка, разсказанная глупцомъ“»… И Шекспиръ, по мнѣнію Л. Шестова, показалъ намъ, что слѣпой судьбы не существуетъ, что Нѣкто въ сѣромъ? миѳъ, что Случай? миражъ, фатаморгана. Случая нѣтъ? вотъ что говорить намъ Шекспиръ. «Если онъ показываетъ намъ законъ тамъ, гдѣ мы считаемъ неизбѣжнымъ случай, то лишь потому, что тамъ есть этотъ законъ, который мы не въ силахъ различить. Если судьба Лира, казавшаяся всѣмъ судьбой человѣка, которому раздробилъ голову случайно оборвавшійся съ дома кирпичъ, оказывается осмысленнымъ ростомъ его души, то не фантазія Шекспира украсила кирпичъ, а зоркость поэта прослѣдила всѣ результаты дѣйствія удара. Въ „Королѣ Лирѣ“ Шекспиръ возвѣщаетъ великій законъ осмысленности явленій нравственнаго міра: случая нѣтъ, если трагедія Лира не оказалась случаемъ»… «А если такъ, то?????? есть лишь необъясненный случай (курс. нашъ). Участь Глостера и Корделіи, погибшихъ за короля, уже не наполняетъ нашу душу фантастическимъ ужасомъ, какъ и неожиданное явленіе природы не смущаетъ человѣка, достаточно вышколеннаго, чтобы понимать невозможность нарушенія закона причинности» (I, 280–281, 242–243).

Этимъ аккордомъ заканчивается книга Л. Шестова: случая нѣтъ, нелѣпаго трагизма нѣтъ, есть лишь осмысленная необходимость; а все нелѣпое, несправедливое, возмущающее душу? это только необъясненный случай…