Текст книги "Благородный топор. Петербургская мистерия"

Автор книги: Р. Н. Моррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Ваше сс-тво! Имею честь представиться, Иван Филимонович Лебедев-с, отставной титулярный советник. Ваше сс-тво, – повторил он, – позвольте выразить почтение… – Он согнулся в подобострастном поклоне, вытянув губы дудочкой, а распрямившись, расплылся в улыбке, вид которой портила лишь нехватка зубов.

– Нет, слишком много чести для меня-с! Чем могу-с, ваше сс-тво?

– Да вы лучше присядьте.

– Никак нет-с, не желаю-с! – вскинулся тот с таким видом, будто была задета его честь.

– Так чем могу служить, Иван Филимонович? – кротко спросил Порфирий Петрович.

– Позвольте обратиться к супруге моей?

– Да пожалуйста.

– Екатерина Романовна, пойдемте в дом.

Не прекращая причитать, женщина покорно поднялась и прошла к мужу, который, взяв ее под руку, выжидательно обернулся к Порфирию Петровичу: дескать, мы пошли.

– Еще буквально минутку, – придержал его Порфирий Петрович. – Ваша жена тут кое о чем порассказывала. Насчет вашей дочери.

– Супруга моя нездорова, ваше сс-тво. Вы, должно, обратили внимание. Она как бы… – он вновь поклонился, на этот раз со скорбной миной, – как бы не в себе-с, – и осклабился.

– Но ваша дочь, я надеюсь, цела-невредима?

– Нет у нас никакой дочери, ваше сс-тво, – как бы подытожил Лебедев очередным поклоном и вывел жену из кабинета.

Порфирий Петрович последовал за ними. В приемной его выразительным взглядом привлек Заметов.

– Сдается мне, она в каждом участке по Петербургу такой спектакль закатывает, – сообщил чиновник.

– А история с дочерью? – уточнил Порфирий Петрович.

– Проверили. Выдумка все это. Я с Рогожиным выяснял, из Центрального жандармского. Ему про эту особу достоверно известно. Тронулась умом на старости лет, несет что ни попадя.

Порфирий Петрович проводил пожилую чету взглядом. Лебедев шел, обняв жену за плечи. Жест скорее не заботы, а попытки оградить от излишних вопросов и любопытных глаз.

* * *

Поручик Салытов стоял на восточной окраине Петровского острова, спиной к Тучкову мосту. Едва не самая большая низина во всем городе; ощущение такое, будто сам город наваливается на тебя с намерением раздавить. Состояние у Салытова было самое что ни на есть угнетенное. Данный ему в подмогу молоденький Птицын, из унтеров, стоял саженях в двадцати справа, ожидая условного сигнала. Вид заснеженного парка приводил Салытова в уныние, пробуждая вместе с тем безотчетный гнев. Вот и сейчас тоже.

Гляди-кось, послали на задание! И кому только в голову эта глупость взбрела! Кому-кому; ясно кому. Это все Порфирий. А в каком положении он, Салытов, оказался, заявившись эдак вот, можно сказать самозванцем, в Шестой участок, совсем не в подотчетной части города! С каким плохо скрытым презрением его там встретили! Да и немудрено. Он бы и сам точно так же отреагировал на появление постороннего чина у себя в участке: дескать, а ты кто такой, тут распоряжаться, на каких таких основаниях?

При появлении Салытова поднял седые кустистые брови дежурный урядник: мол, это что еще к нам за птица? Видно, был он из той породы, что засиделись в мелких чинах и уяснили для себя: нерасторопность не порок, а над старшими по званию можно и поглумиться – да еще и не без зависти к тем, кто по званию может с тебя и спросить, а то и помуштровать слегка, чтоб нюха не терял. Иными словами, над вышестоящим начальством. Особенно которое поступает к тебе, не имея четких полномочий. У него на таких чутье: ишь как упрямится, чисто осел, зная наперед, что за упрямство ничего не будет.

– Сообщение об убийстве, говорите? – нарочито неторопливо переспросил урядник, сузив глаза, словно не вполне понимая, о чем идет речь. Разыгрывать из себя недотепу было, видно, его любимым приемом. – А что за сообщение такое?

– Анонимное! – буркнул Салытов. Он понимал, с кем имеет дело, но все равно не мог себя сдержать.

– А источник-то хоть достоверный?

У Ильи Петровича аж руки зачесались: вот сейчас взял бы да так и смазал. Да как он смеет с ним, Салытовым, да еще в таком тоне! Разумеется, взвился Салытов еще и оттого, что источник был самый что ни на есть недостоверный.

– Высокое начальство рассматривает его наисерьезным образом! – сообщил он, глядя на урядника с неприязнью. – Меня уполномочили взять у вас кого-нибудь в подчинение и провести тщательный досмотр.

Терпение Салытова было на пределе.

– Мы не можем разбрасываться людьми. Отпускать всех в парк на променад почем зря – ну, знаете ли.

– Но кто-то же есть у вас в распоряжении! Из тех, кто сейчас не при исполнении.

– Вы принуждаете нас принять на веру ваш, так сказать, источник. Должны же мы знать, на каком основании. Так поделитесь вашими сведениями с нами. Кроме того, мне надо еще согласовать со своим начальством. Да и текущими бумагами надо кому-то заниматься.

Боже ты мой, вздор какой. Какой вздор все это! Поставить его, Салытова, в такое нелепое положение! Ждать! И дать ему, наконец, в подчинение Птицына, совсем еще мальчишку!

Салытов хмуро окинул взглядом этого юнца, с добродушной готовностью ждущего условного сигнала. Тьфу!

– Да пойдем уже, дурища! – сердито махнул ему Салытов. Птицын с легкостью сорвался с места, натягивая на бегу перчатку.

* * *

– Ваш благородь! Господин поручик! Видите, вон там?

– Да вижу, вижу.

Оба тяжелой трусцой припустили по снегу, направляясь к болтающемуся на березовом суку телу.

– Мы это ищем? – взволнованно, как школьник, выдохнул на бегу разрумянившийся Птицын.

Салытов не ответил. Записка указывала на убийство, а не на самоубийство.

– Он что, в самом деле мертвый?

– Нет, живой. Болван!

Борода повешенного обледенела, снег обильно запорошил шапку и плечи.

– Будем снимать?

– Я тебе сниму! Не прикасаться ни к чему, понял?

– Кто бы это мог быть?

Салытов опять демонстративно промолчал.

– Я, ваш благородь, в первый раз удавленника вижу, – признался Птицын, оторопело разглядывая окаменелые глаза самоубийцы.

Заметив под шинелью утолщение в области поясницы, Салытов раздвинул заскорузлые полы.

– Ух ты. Выходит, и в самом деле убийство, – определил он, увидев заткнутый за пояс топор с застывшей кровью.

– Ваш благородь, – подал Птицын голос, от озадаченности чуть хриплый. – А как это у него, интересно, получилось?

– Ты о чем, малый?

– Да вот, как он повесился-то? Видите, как вон там веревка обвязана вокруг дерева? Ну, накинул он ее поверх ствола, петлю сделал, затянул. А повис-то как, собственно?

И вправду, если вдуматься. Салытов посмотрел вверх, туда, где под небольшой зарубкой на стволе повязана была веревка. Окинул взглядом редковатые ветви. Глаза неожиданно остановились на клочке сероватой бумаги, не то нанизанном, не то прилепленном к суку. Салытов жестом подозвал подчиненного.

– Да, ваш благородь?

– Сейчас поднимешь меня на плечах.

– Не понял?

– Становись на четыре кости, сейчас поднимать меня будешь. Птицын с растерянным видом опустился на четвереньки, давая дюжему поручику встать себе не плечи.

– Готово? Давай!

Птицын, крякнув под тяжестью, стал постепенно выпрямляться. В какой-то момент, когда Салытов потянулся за клочком, он утратил равновесие – казалось, оба вот-вот рухнут. Но ничего, выровнялся, удержался. Салытов вместо благодарности сердито его лягнул.

– А ну ближе к дереву, чтоб тебя!

Птицын, натужно взревев, сделал шаткий шаг к стволу, и Салытов дотянулся-таки до цели.

– Всё!

Птицын, взахлеб выдохнув, опустился, потеряв при этом шапку и угодив лицом в снежный нанос. Салытов между тем слез вполне благополучно.

– Что-то нашли, ваш благородь? – спросил запыхавшись Птицын, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

Салытов с сердитым триумфом разглядывал клочок.

– Ага! Вот мы ему предъявим, будь здоров!

– Неужто улика, ваш благородь?

Салытов, аккуратно свернув листик, сунул его себе в бумажник, после чего с оживлением оглядел пятачок снега вокруг. В небольшом отдалении от дерева внимание его привлек подозрительно правильной формы сугроб.

– А ну туда, – резко указал он.

– Он что, оттуда сиганул, ваш благородь? Вы об этом подумали? – озабоченно спросил Птицын.

– Чего?

– Я только имел в виду…

– Да плевать мне, кого ты имел в виду, бурбон ты стоеросовый! Я тебе велел вон ту штуку в снегу обследовать! Не усвоил, что ль? Марш выполнять!

– Да усвоил, ваш благородь, определенно усвоил, – пробормотал унтер, чуть обиженный суровостью начальника. Но опять же, приказ командира – закон для подчиненного. А потому, что именно в данном случае означает «туда» – команду или что-то другое, – раздумывать не приходилось: беги и выполняй.

Птицын сгорбился над сугробом – скорее всего, неким предметом, занесенным снегом. Несколько энергичных взмахов, и из-под искристого облака снежинок проглянула гладкая коричневая поверхность.

– Тут чемодан какой-то, что ли, – неуверенно произнес Птицын, продолжая разгребать. – Приоткрытый. И еще… – Тут голос у него сорвался. Рука в перчатке наткнулась на что-то, оказавшееся на поверку конвертом, сиреневым. И такой восторг вызвала у него эта находка, что он и внимания не обратил на бегу, что там, сзади, взгляду открылось и кое-что еще. Это дошло до него, когда он увидел лицо поручика: разом побледневшее, словно вся горячность взяла и разом с него схлынула. Канула вместе с напускной свирепостью. Обернувшись в ту же сторону, куда вперился начальник, Птицын дрогнувшим голосом проговорил:

– Вы… Вы когда-нибудь такое видели, в-ваш благородь? Салытов отозвался голосом помягчевшим, почти кротким:

– Давай, сынок, беги на Шестую, в участок. Возьми дрожки, расскажи, что мы тут с тобой обнаружили…

– Слушаюсь.

– Я здесь останусь, караулить. Людей с собой прихвати. Фургон понадобится.

– Так точно.

– Ну так жми! – Салытов звучно хлопнул в ладоши, отчего подчиненный припустил во всю прыть. Проводив взглядом удаляющуюся спину унтера, Салытов еще раз вытащил бумажник и поместил туда сиреневый конверт.

Глава 5
ПРОКУРОР

В большом служебном помещении, где Сенная квартальная контора держала средства пожаротушения, стояли три переносных стола. Сама пристройка примыкала к конюшням конторы, что по Малой Мещанской, буквально за углом от участка на Столярном. Створки массивных дверей были раскрыты, отчего безжалостный свет падал на столы и на их содержимое. На одном столе лежали те предметы, что Салытов обнаружил в Петровском парке. На двух других – бездыханные тела.

В затененных недрах строения таилось под чехлами пожарное оборудование – помпы, свернутые шланги, водовозки. Обступившие столы шестеро человек держались более открыто. Помимо Порфирия Петровича и Никодима Фомича присутствовал также Ярослав Николаевич Липутин, прокурор. В его обязанности входило устанавливать при разбирательстве, имеет ли деяние уголовный характер, и составлять по факту ареста подозреваемых обвинительный акт, а равно доводить и проводить дело через суд. Фактически он был вышестоящим лицом над Порфирием Петровичем, что забавно подчеркивалось их разницей в росте: прокурор возвышался над следователем как каланча. Спорить уже с самой его внешностью казалось бессмысленным, настолько безупречно он выглядел. Каждый волосок, каждая складочка, каждая пуговка, казалось, сидели на строго отведенном им месте, подчеркивая чин своего хозяина. Находились здесь также двое вменяемых по новому уложению понятых – в данном случае майор Волоконский и статский советник Епанчин; оба в отставке, и оба в соответствующих чину мундирах. Майор взирал на происходящее с нарочито брюзгливой миной, скрывающей легкое смятение. Советник Епанчин свои эмоции скрывал за маской достоинства. Оба уже достаточно скоро плясали под дудку Липутина. Что касается Салытова, то его пригласил Порфирий Петрович: надо же было как-то отметить его заслугу в обнаружении трупов.

Жар от печи с наружной стены пристройки сюда не доходил.

– Ну-с, так кого мы ждем-с? – величаво осведомился прокурор.

– Патологоанатома, ваше превосходительство, – пояснил Порфирий Петрович.

– Патологоанатома? Да он нам и не нужен. Все и без него ясно-с, Порфирий Петрович.

– Осмелюсь спросить, что именно, ваше превосходительство?

– У одного трупа проломлен череп, у другого, что с топором, веревка на шее. И зачем, в самом деле, доктора звать. По новому рескрипту вскрытия в каждом отдельном случае не требуется. Можно действовать на свое усмотрение. Тут одного взгляда достаточно, чтобы сделать обоснованные выводы. И времени понапрасну нечего тратить. И зачем только было прокурора сюда замешивать? – заметил Липутин о себе как бы со стороны. – Ну, имело место преступление-с. Даже, фактически, два. Одно – убийство, другое – самоубийство. Обвиняемый в обоих случаях – вот он, лежит перед нами на столе. Дело закрыто.

– В самом деле, господин прокурор. И лишь потому, что я осмотрел тела – и то место в Петровском парке, где их отыскали, – я считаю, что нам здесь нужен патологоанатом.

Глаза у Липутина едва заметно сузились.

– Это вот вещица, – продолжал Порфирий Петрович, приподнимая с предметного стола латунную фляжку, – которую поручик Салытов извлек у повешенного из кармана. – Он протянул посудину Липутину.

– Водка-с, – осторожно нюхнув, определил прокурор.

– Так точно. Причем фляга полная. Представьте: злоумышленник, собираясь на такое дело, думает потом надраться до бесчувствия. Более того, не забывает предварительно наполнить фляжку. Но как же так, взять водку и не выпить ее?

– Вы думаете, водка имеет здесь какое-то значение? – скептически спросил Никодим Фомич.

– В подобных делах все имеет значение.

– Надраться, не надраться, – перебил вдруг Салытов. – А может, карлика он убил в приступе ярости. А потом от раскаяния взял да повесился. Или привычка у него такая была, таскать везде водку с собой. А в горячке он про нее забыл.

– Любопытная теория, – отреагировал Порфирий Петрович. – Благодарю, что поделились.

– А лично вы ее не разделяете? – спросил Липутин, усмехнувшись.

– Взгляните на его шинель, – неожиданно сменил тему Порфирий Петрович. – Вы что-нибудь замечаете?

Ответить никто не рискнул.

– Что ж, давайте спросим поручика Салытова. Вы, когда срезали труп, на шинели сзади что-нибудь заметили?

– Ну, пятна какие-то, темные, – растерянно ответил тот. – Вроде масла, или что еще.

– Так. Маслянистые следы на спине. А спереди?

– Пятен не наблюдаю, – отметил Никодим Фомич неуверенно.

– Меня лично не отсутствие маслянистых пятен озадачивает. А скорее…

– Крови нету! – воскликнул Салытов.

– Точно. Состояние переда шинели наводит меня на мысль, что даже если этот тип и есть убийца, то карлика он убил не непосредственно перед тем, как покончить с собой. А уж если и убил, то, по крайней мере, не топором. Отсутствие крови на шинели и впрямь сбивает с толку, если придерживаться версии, которую нам будто специально навязывают посредством подобных улик.

– Разумеется, он не сразу наложил на себя руки после того, как убил карлика. Ведь сначала он доставил туда в чемодане его труп, – рассудил Липутин. – Труп уродца был найден в чемодане, не так ли?

Он кивком указал на покрытый каплями влаги чемодан с длинной царапиной на крышке.

– Совершенно верно. Очень может быть, что именно так оно и было. Но согласитесь, точно так же возможно, что чемодан туда доставил кто-то другой. А если так, то вполне вероятно, что этот кто-то мог убить и карлика.

– Но почему тогда покончил с собой вот этот? – с сердитым недоумением спросил Липутин.

– Да, вопрос не из простых, – помолчав, ответил Порфирий Петрович. Повернувшись к предметному столу, он взял с него сероватый бумажный листик – тот самый клочок, что снял с березового сука Салытов. – Быть может, вот эта квитанция из ломбарда даст нам ответ?

– Однако вы не учитываете одного принципиально важного нюанса, – напомнил вдруг Липутин.

Порфирий Петрович вопросительно посмотрел на прокурора.

– Явную принадлежность этих лиц к нижним – чтоб не сказать низшим – слоям общества. Вот этот, на мой взгляд, не более чем студент. Это не считая его уродства…

– Что, безусловно, не скажется на тщательности, с какой будет расследовано дело, – убежденно произнес Порфирий Петрович.

– Знаете ль, Порфирий Петрович, в пылу сражения оно и чересчур увлечься можно. У полиции возможности не безграничны. Среди дел встречаются и нераскрытые. Вы что, и вправду беретесь выяснить, что это за субъекты-с?

– Да. Установить их личности – наша задача. Это первый шаг к выяснению правды происшедшего.

– Ах, правды, – устало произнес Липутин, вынимая часы на цепочке. – И где этот ваш патологоанатом?

– Уверен, что будет с минуты на минуту.

– И кто это?

– Доктор Первоедов, из Обуховской больницы. Он в этом качестве нам уже неоднократно помогал, и всегда успешно.

– Но заставлять нас эдак вот дожидаться, – с неудовольствием заметил Липутин, демонстративно указывая на понятых. – Господа специально выразили согласие участвовать в этой… процедуре…

Понятые с достоинством закивали.

– Я уверен, что им отрадно выполнять свой гражданский долг.

– А есть ли чувство долга у этого вашего патологоанатома? Вы, надеюсь, в курсе, что ваше следственное управление полномочно штрафовать за…

К облегчению Порфирия Петровича, в этот момент в помещение торопливо вошел нестарый еще краснолицый мужчина, толкая перед собой двухколесную тележку с обитым жестью сундучком. Вошедший был без головного убора; над воротником кургузого, в крупную клетку пальто топорщились длинные растрепанные волосы. Его неопрятная, можно сказать, неряшливая внешность смотрелась вопиющим контрастом благообразному виду Липунина.

– Прошу простить, тысяча извинений, – с ходу заговорил доктор. – Задержался исключительно из-за инфлюэнцы. Сразу пять новых случаев. Пять!

Липутин с непроницаемым лицом опустил часы в карман.

– К нам это не имеет никакого отношения-с. Вы, надеюсь, сознаете свои законные обязанности?

– Конечно, ваше превосходительство. Несомненно, не-сом-нен-но!

Первоедов, остановив, накренил тележку вперед, с возможной аккуратностью опуская с нее на пол сундучок. Несмотря на всю осторожность, в недрах сундучка что-то приглушенно звякнуло. Доктор поспешно отпер и открыл крышку, тревожно оглядев содержимое.

– Все в порядке, ничего не побилось. Колбы с формальдегидом целы. Я лишь за них и беспокоился.

– Полагаю, вашей пунктуальности безусловно пошло бы на пользу, будь у вас поменьше сторонних занятий, – сказал Липутин. – Через них вы в основном и запаздываете, а не от лечения ваших больных.

– Остроумно, ваше превосходительство, в высшей степени остроумно…

– Итак, наш следователь, – продолжал прокурор, – наш уважаемый Порфирий Петрович указывал на необходимость вызвать вас для проведения вскрытия этих двоих бедолаг.

– Да-да, конечно, – спешно кивнул Первоедов, напрягшись лицом.

– Он говорит «конечно»! – вспылил вдруг Липутин. – При чем здесь это самое «конечно»! – Он обратился к понятым. – Господа, а что скажете вы? Стоит ли нам учинять весь этот фарс?

– Да, действительно, а надо ли? – в тон ему воскликнул Волоконский, майор.

– Я, честно сказать, тоже не вижу особой целесообразности, – поддакнул и советник Епанчин.

– Но коли уж мы все здесь собрались, – растерянно заметил Никодим Фомич, – и доктор инвентарь свой доставил…

– А как же, – сказал доктор Первоедов. – Не привези я инструмента, мне и вскрытие делать было бы нечем. Подумайте над этим, Порфирий Петрович, прежде чем звать меня на выручку в очередной раз.

– Закон не обязывает следственное управление располагать врачом для судебной экспертизы, – машинально процитировал Липутин, очевидно зная эту фразу назубок.

– Да, но было бы наверняка удобнее, если б следственное управление позволяло проводить экспертизу где-нибудь в больнице или анатомическом театре, где инвентарь, подобный моему, наверняка есть в распоряжении, – с улыбкой, но твердо сказал доктор.

– Вам-то удобнее, сомнения нет, – холодно кивнул Липутин. – Но о вашем удобстве, знаете ли, вопроса не стоит.

– Я непременно учту ваше предложение на будущее. – Порфирий Петрович учтиво поклонился доктору.

– В том нет нужды-с, – бесцеремонно перебил Липутин. – И я не вижу логики в аргументе, что лишь оттого, что, дескать, доктор озаботился принести свои инструменты, мы должны позволять ему пускать их в ход. Это бесполезное занятие, пусть он хоть в лепешку разобьется, пытаясь услужить.

– Я б хотел привлечь ваше внимание вот к какой детали, – полуприкрыв глаза, перевел неожиданно разговор Порфирий Петрович. – На стволе березы, с которой сняли этого служивого, была одна вертикальная зарубка…

– Да, и я обратил внимание, – кивнул Салытов.

– …по размеру сопоставимая с лезвием топора.

– Ну и? – бросил Липутин.

– Кто бы мог ее оставить?

– Какая разница, кто? При чем вообще здесь это?

– Зарубка находилась несколько выше того места, где была повязана веревка.

– Что вы нас все той зарубкой донимаете, Порфирий Петрович? Я слышать не желаю об этой вашей зарубке!

– Самоубийца до нее дотянуться бы не смог, ну а уж карлик и подавно.

– Топор могли метнуть, – предположил наугад Липутин. – А он возьми да и выпади, – добавил он уже с меньшей уверенностью.

– Топор? Какой именно? Тот, которым убит был карлик? Но на зарубке нет следов крови. Да и по лезвию не видно, чтобы им недавно делали надрез: в таком случае с лезвия частично стерлась бы кровь, хотя бы с краешка. Если, конечно, зарубка не была сделана до того, как карлик был убит. Но мы уже установили, что карлика не могли убить на том месте, где обнаружены были тела. Так что возникает подозрение, что зарубка на стволе могла быть сделана другим топором. Или топор был тот же, но удар по голове последовал позже.

– Я еще раз повторяю: при чем здесь вообще зарубка на дереве? Это может быть совпадение. Вы об этом не думали?

– Разумеется, думал. Однако странное какое-то совпадение. Ни на одном из деревьев в окрестности я ничего подобного не заметил. Так что можно хотя бы предположить, что зарубка действительно имеет некое отношение к делу.

– Никаких таких «возможностей» я рассматривать не желаю! Порфирий Петрович, вы, право, испытываете мое терпение. У меня и без того голова последнее время кругом, протаскивать все эти дела через суды. А тут еще вы разыгрываете защитника этого негодяя, даром что покойника.

– Тем не менее, отношение к делу есть, поскольку сам собой напрашивается вопрос о присутствии некоей третьей стороны, – не уступал Порфирий Петрович.

– Да зарубку ту можно было в любое время сделать!

– Она совсем свежая. И даже если не соотносится с делом, все равно остается вопрос: кто мог сделать ее и с какой целью?

– Если зарубка та не связана с делом, мне на нее абсолютно, черт побери, наплевать.

– Смысл в ней есть только в том случае, если она как-то сопряжена с делом.

– Но как? Каким образом, в каком смысле?

– Пока не знаю, – признался Порфирий Петрович. – Но выясню непременно.

– Каких ответов вы ожидаете от медэкспертизы? – подал голос Первоедов.

Липутин лишь шумно вздохнул: дескать, ваша взяла.

– Меня более всего интересует, какова причина смерти в каждом из случаев, – сказал Порфирий Петрович.

– Чушь собачья, – проворчал прокурор.

Доктор, коротко кивнув, снял пальто и вручил его статскому советнику. Тот, машинально приняв это тряпье на руки, тут же с негодованием бросил его на пол. Первоедов тем временем, отвернувшись, уже извлекал из сундучка резиновый фартук.

– У одного трупа петля на шее! У другого пролом в черепе, с лезвие шириной! – негодующе крикнул Липутин.

Первоедов, успев вооружиться скальпелем, вновь лаконично кивнул.

– Ну что, начнем с этого, – сказал он, при этом словно указывая острием на прокурора. И хотя стоял Первоедов возле одного из трупов, все как один почувствовали, что фраза адресована Липутину.

* * *

– Взгляните-ка на его глаза, – подал голос Первоедов.

– А что такое? – живо отреагировал Порфирий Петрович.

– В них нет крови. В случаях удушения типичная картина совершенно обратная.

Веревка въелась в мягкие ткани шеи. Доктор Первоедов аккуратно, чтобы не задеть кожу, отделил ее скальпелем и подцепил длинными щипчиками.

– Ага, вот это любопытно, – ни к кому не обращаясь, протянул он. – Ох как любопытно-о.

Рукой в перчатке он поднял повешенному бороду, чтобы все видели.

Присутствующие сомкнулись над трупом, едва не касаясь друг друга головами. Взглядам открылась глубокая борозда, оставленная на шее веревкой. Все с ожиданием посмотрели на доктора.

– Минутку. Сделаем так, чтоб было заметней. – Первоедов достал из сундучка бритву и подбрил самоубийце в одном месте бороду.

– Я по-прежнему ничего не вижу, – нетерпеливо сказал прокурор.

– Тут вот в чем дело, ваше превосходительство, – попытался объяснить Порфирий Петрович. – Мне кажется… – Он перевел вопросительный взгляд на доктора.

– Будьте так добры, не изъясняйтесь загадками, – потерял терпение Липутин.

– Кровоподтека нет, – определил Салытов. Доктор Первоедов энергично кивнул.

– Молодец, Илья Петрович! – одобрил его догадливость Порфирий Петрович. Похвала коллеги поручику вначале польстила, но затем уязвила еще сильней.

– Что означает! – сердито подытожил Липутин.

– Что предполагает, – поправил Порфирий Петрович, – что на березу было вздернуто уже мертвое тело.

– У живого организма кровоподтек вызывается притоком крови к пораженному участку эпидермиса. На трупе возникают характерные пятна сродни синякам, так сказать post mortem. Здесь же впечатление такое, будто тело все это время не висело, а лежало на земле. – Параллельно объяснению доктор Первоедов большими ножницами разрезал на трупе одежду – рукава, штанины, весь перед. – В общем, справедливо будет заметить, что на мертвом теле синяков не возникает.

Между тем нагой труп уже лежал на груде лохмотьев. От присутствующих не укрылся лиловатый обод, идущий вкруг объемистого живота.

– А вот здесь, наоборот, кровоподтек есть, – задумчиво произнес Первоедов, на минуту прерываясь черкнуть что-то у себя в тетрадке.

– Ну и что с того? – потребовал выводов Липутин.

– Да ничего пока, – ответил Первоедов. – Пока я так, просто наблюдаю.

Он в нескольких местах пощупал труп пальцами, отчего майор брезгливо скривился, а советник сопроводил действия доктора недоуменным взглядом.

– Если б кто-то из вас, господа… – Первоедов жестом показал, что труп надо бы помочь перевернуть, но у понятых энтузиазма на этот счет явно не возникало.

– Тело надо бы перевернуть, – пояснил доктор, – чтоб осмотреть также со спины.

Понятые застыли в безмолвном ужасе.

– Поручик Салытов, – указал Никодим Фомич. – Соблаговолите помочь доктору.

– Давайте и я помогу, – вызвался также Порфирий Петрович, поняв необходимость уяснить кое-что на ощупь. Очень странно было ощутить под ладонью не трупную окоченелость, а податливую, словно живую, плоть.

Втроем они перевернули голое тело с живота на спину. Спина как спина, волосатая.

– Интересно, очень интересно, – заметил и здесь доктор Первоедов.

– Ну а теперь что? – переспросил Липутин.

– Как вы видите, на спине след от рубца не продолжается.

– И какой вы делаете из этого вывод?

– Вывод? Выводы делать рано. Их, если таковые появятся, я предоставлю в своем заключении. Оно будет у вас достаточно скоро, – сказал Первоедов и, значительно поглядев на Порфирия Петровича, добавил, – ваше превосходительство.

Втроем они вернули труп в исходное положение.

Доктор взял скальпель и сделал первый надрез, от лопатки к правому плечу. Порфирий Петрович стоял затаив дыхание, с гулко стучащим сердцем: интересно, что чувствуют сейчас остальные, в том числе Липутин? «Ты сам-то рад, что живой?» – хотелось ему спросить у прокурора.

Процедура вскрытия продолжалась. От плеча скальпель наискось скользнул к грудине. Затем по той же траектории от другого плеча к середине туловища, вокруг пупа и, наконец, описав дугу, в область паха. Темный лоснящийся надрез был до странности бескровным. Порфирий Петрович на миг задумчиво перевел взгляд на проломленную голову второго трупа.

Затем прикурил и стал наблюдать, как доктор Первоедов оттягивает на трупе кожу.